Тетради 1999—2001 годов

© Александр Петрушкин, 2018

ISBN 978-5-4490-5611-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Штрихи

О.Ч.

 
– 1-
 
 
пепельница на Бодлере
 
 
степень судорог не зависит
 
 
женщина плачет вагиной
и отражает (мает) 4 дня из луны
 
 
кто кипятком первым брызнет
любишь не зная
не любишь
 
 
оса глаза выпивает
 
 
шмель альбинос или финский
тореадор презентаций
Калевала
выцвела
память
ниже
чем пояс
верность
имя из прошлого
 
 
ты же бесстыже
разуешь окна радуя дерн
 
 
или
 
 
запах укола
акаций
 
 
знаю что умираю
поскольку теряю слово
 
 
– 2-
 
 
апрель апрель
черные воды пруда
психи собираются в стаи
чтоб улететь на Юг
делать нечего нам
садись и покурим
садись ко мне на колени
прокуренный пропитый друг
 
 
апрель апрель
вода струею холодной
на коже гусиная лапка
свой оставляет след
черные силы – апрель
совокупились друг с другом
и потеряли надежду
выйти после на свет
 
 
– 3-
тронь меня
я законченный
книги аналог
 
 
кайф от вздернутых
носиков
чайников
и гашиша
 
 
истончается кожа
нетвердая
поступь лажа
нот протеста спаржа
мертвых книга
заржавеет
протух-
нет
 
 
не скажет
 
 
– 3-
вот ты и стала мифом
истаяла в слове
слои облаков
лакированы
черноглазой рябины плоды
смотрят насквозь
намечая линию
полустертой
тропы до храма
хромающего
во тьме хрома
бес конечности
нашей тины
 
 
– 4-
ты питалась поэтом
лишенным последних возможностей попыток
исчезнуть как вид вымирающий
множу религии реликт неясностей
стройный
плавает рыбой в слоях отравленной ветром
воды ладонь вырастает в зрачках
рептилий
нефрит
выбрала
 
 
это все
 

Реквием

This is the way the world ends

Not with a bang but a whimper

T.S.Eliot., The Hollow Men

От большого ума – лишь сума, да тюрьма.

От лихой головы – лишь канавы и рвы.

От красивой души – только струпья и вши.

От вселеннской любви – только морды в крови

Я.С.Дягилева., *

– 1 —

 
так приходит конец на любой остановке пути
ты случайно оглянешься чье-то лицо – позади
но в упор – растреляет на пух образа
завтра (прикрой мне веки) утром гроза
пятиладовый фарс ненамерен кастетом в висок
что случится не жаль – путь недолог однако высок
все наощупь впотьмах мимо четко сомкнутых плеч
расплевалась с чертями забыв лицо мое речь
 
 
видишь зришь не видишь зряшно говори
пряником дорожным в пол-груди
засевает небо бог-иконоспас
ржавыми подарками окриками фас
пряником дорожным в пол-грязи
выплывется сможется ты ползи
 
 
наплевав поплевав в потолок остановишься раз
два откликнешься три оклемаешься это беда
но обиды забудутся сбудется пьяная ссора нора
приокроется скрипнет щеколда дверная вода
ты смотри мы на смотре параде великих блядей
тоже делаем па но пока неподвижно несмело
и когда мы подохнем то точно пребудем светлей
тех кто спит если дождь сумеет добраться до костного мела
 
 
половина пути из котомки такой поворот всех событий
ключи растерялись злосчастьем в карманах
 
 
и позлобствует карлик и впишет нас в свой анекдот
и мы будем расти и растить свой единственный меч на оралах
 
 
ель застонет мылом мыло стынет плотью
по веревочке нехитрой по печной трубе
каменеет воздух придорожной дробью
растеклась душа слюною по губе
севернее глаза – вытянули руки
для улыбки повод под ребром у суки
 

– 2 —

 
так кончаются звуки так чернеют глаза
и берут на поруки и плюют в образа
так уходят из дома в пьяном мраке ночи
и боятся облома из пращи кирпичи
обряжая осколки недоломанных рук
ищем новой дороги по слезе от разлук
замордованный страхом (парафи) новый быт
прокатиться бы небом да ангел горчит
на кресте до могилы по погосту до бога
гарью светлой и чистой шлет порог до порока
по мультяшной стране где у правды лишь две
недалеких страницы за боль в голове
расплатившись червонцем крысиный упырь
засевает хлеб чтобы снять вновь чифир
вольно болью дышать но задвинет кастет
перехватит на «хватит» твое скользко «нет»
из теней паутины в уфалейскую гать
я надеюсь что им нас уже не собрать
так кончается доза а прозы голяк
не излечит чахоточный круп вновь в-просак
так кончается песня и камешек вниз
покатился мимо увлажненных ресниц
точит камень точка в последней строке
мама вымыла раму верой в каждом курке
так кончаемся мы в окончание тьмы
в пограничной зоне коверкая сны
на излом на излет догорающий стон
упрежденных детей осчастливит аборт
 

Почтарь

 
Детскую слезу смоленную испить соленым облаком, белым молоком —
нитью черной лить, шить, прошивать и спрашивать: сколько еще
блокпостов на кастета пути?
Для спасенья – кисет. Все пусты языки. Небо выкормить пустотой – с руки,
и поставить имя небес себе на худое плечо.
 
 
От себя отпустить все грехи-кости-семячки – авось прорастет, выбьется – в грязь —
не смотри на меня, растеряв глаза – не умею держать я на привязи радугу,
и причудлива слова нетвердого с венами связь:
смерть развяжется – жизнь посеется. Примем ли воды желтой вязи пагубу?
 
 
Нежелавшие жало свое путить в рост и иголок мундир на дыру примерять,
пока падает слипшийся дым кувырком, как отжившее семя к весне,
постоим за квадратные метры без окон-дверей-и-железа жилья:
если стало здесь душно – значит, все остальное – верней.
 
 
Что сгорело – не пепел. Не пел – загулял по ножу опустевшего к ночи метро,
опускаясь к больной сердцевине зарешеченных глаз одичавших вагонов. Нами
плачет, кто платит по высшему слову, нами платит, кто плачет по верному счету Нави.
Нави воют сирены, вьют нам тело метели, смотрят, смотрят ведром —
Что не видно?! что небо сжатое в записи мелом, прозрачные члены —
попытавщись поверить – свернуло себя в суицид.
 
 
Это право оправить дела. Не по праву – по нраву —
оставаться одним и остывшею коркой хрустеть
шаг по шагу, к озимому солнцу оседлости нашей,
а седло – это та же рука в пустой кобуре.
 
 
В общем, все хорошо – пока ты говоришь. В рукопашной —
Почтальон письма сжег. За лицами не заржавело,
но рыжие рожи из лужи за небо летят:
за небом – холодное небо и тела медяк,
которым заплатим за свой ненормальный парад.
 

«В тишину, как в ладонь, завернувшая нас – пустота…»

 
В тишину, как в ладонь, завернувшая нас – пустота
вылетает в трубу. У рта
малосильного нет иной работы,
чем сплевать себя на пол. За тенью – моты
покидают аншлаг свой, вехи
заносятся на бумагу, как ее прорехи —
незаметны до времени, что вращенье
сократило в пещерного роя «аз отмщенье»
и кресты на Сократе и выдох «Рано…
вырезать ниже пупа глиссандо,
бегать по краю песка и травы, и смерти,
готовой отвечать на вопрос «будешь третьим?» —
рентгеном». В городе – пустота… только люди
и, как опухоль, прием бутылок – кто удит
 
 
живых, кто мертвых, но сдачи
нам всегда хватает лишь на то, что оплачем
однажды в кабаке – то ли с похмелья, то ли от скуки —
уже не кобеля, но еще не суки
в холодных беретах, с зонтами наперевес —
испившая нас вода прибавляет вес
каждому слову или это хрип крана,
укушенного под Ватерлоо. Охрана
молчанья негромче ее обертки:
малыш бежит дома – вернее, порки.
 

«Толика хлеба и буква, и гвоздь …»

 
Толика хлеба и буква, и гвоздь —
Из мистерий похожа на жизнь только смерть.
Если вервь не равна и ни каждому – твердь
непохожа на тело и глину. Поверь:
пропадешь ни за что ни в какой тридесятой земле,
ни в каком языке, ни с какой из подруг:
между пальцев – как клякса – кокаиновый жгут
или шприц, или блуд – тараканинский шут…
 
 
И не выбрал бы имя – но время давно по устам,
да и дно проржавело и сгнило белье,
и весна ковыляет по стертым местам,
призывая святых на позор и на…
Все!
 

«из змеиных волос соткавшихся глубже любви…»

 
из змеиных волос соткавшихся глубже любви
или плеч или практики северных вууду ответа
не сказать что и значит не надо в смысле порви
на чужой алфавит ожидание черного света
только в квелой зиме ненадежен искомый вопрос
мы не справимся с кожей стальною иглою апреля
кабаки все крест накрест чтоб остальное всерьез
для отъездов улыбка и передоза для тела
а для грязи моей не сумевшей замолвить спаси
от чужих то щедрот отмывать золотые виски
а холодные пальцы отмерят мерцанием плоть
и безумием верным февральским блажливы пески
отчего бы любовь не наречь своим именем но
в опостыльнейшей схеме сигнал не проходит сквозь руки
значит снова стебаться или бежать за вином
или гнать на пургу и пургу и от черной докуки
хорониться в углах и столах с осторожной невестой
в воронках и воронах в окрошенных тьмой кирпичах
в ожидании памяти смысла или охлеста
из окрестного повода что прозвонил нам в ключах
водяных как игра из предутренней белой росы
из последнего и не сужденного как влажный воздух
от сегодня до завтра не будет до завтра зимы
как глагола без голоса – тонкая озимь и остук