Czytaj książkę: «Ты только вернись»
Предисловие
Лай собак уже давно утих – поздние пьяницы, каким-то непостижимым, только им известным образом, добрели до своих вонючих матрацев и, будучи в полном беспамятстве, погрузились в тяжелый душный сон, напрочь лишенный сновидений. Словно по указке невидимого дирижера, ночную оперу подхватили сверчки, и до того старавшиеся рвать свои насекомые глотки. Теперь же, когда собаки, гремя ржавыми цепями, забрались в свои будки, вместе с колтунами сбившейся шерсти и блохами, что чувствовали себя будто в бесплатном отеле, сверчки становились полноправными хозяевами ночного пространства, неба, воздуха. Трелями они пронизали невидимую материю. Лишь изредка, симфонию жуков прерывал какой-нибудь большегруз, гремя где-то вдалеке, либо нескладно сложенным чем-то, наспех закинутым в кузов, либо же, что чаще всего, всей своей нескладной конструкцией.
Завороженный звуками, он сидел на подоконнике, и смотрел, боясь хоть что-то пропустить. Откинутая створка окна, со вставленной в прогалину сеткой, напрочь, уже давно, лишила его возможности даже думать о побеге. В верхнем левом углу, вдруг, проснулась муха, и стала неистово бросаться о стекло. Жужжание ее, несомненно, привлекло его внимание, но интерес быстро потерялся, как у взрослого человека после глотка колы, все детство лишенного возможности утолять ею жажду.
Солнце едва показалось на горизонте, стало медленно, но верно разгонять бледные тучи, как оно обычно и бывает. Заблестели травинки в росе, притихли сверчки, скоро зашумит далекое шоссе, скоро проснутся собаки, скоро и они прос…
Страшная мысль все же догнала его. На миг, он согнулся беспомощно, потом распрямился, и спрыгнул с подоконника.
1
– Саша!
Нехотя, медленно растягиваясь, из позы эмбриона, хрустя суставами, и еще бог знает чем, он медленно вырывался из сна. Сегодня ему не приснилась ни школа, ни, тем хуже, институт. Тем не менее, на работу, о которой он так мечтал в детстве, глядя на папу, что возвращался со своей, и не делал не то, что домашнюю работу – не делал вообще ничего, лишь лежал на удобном диване, перед телевизором – на ту самую работу ему уже не хотелось.
Запах жареной глазуньи с луком постепенно заполнял лестничные пролеты. Вот, он медленно поднялся на второй этаж, еще полминуты, и он уже на третьем, а там и до спальни пустяк.
– Саша!
– Да, встаю я!
Ненависть и любовь к ней хлынули в спальню, расталкивая друг друга локтями. На мгновение, даже, застряли в дверном проеме, но все же прошли, и стали наперебой уверять его, каждая в своем превосходстве. Ненависть была сильна – словно некогда еще любимая аудиодорожка, поставленная на будильник, она раздражала не только слух спящего, она задавала тон на весь день – все, что ты любишь, все, что тебе нравится, все, от чего ты получаешь удовольствие – будь то работа, или бесполезное времяпрепровождение – от всего грядущего ты не получишь удовлетворения. Любовь же, напротив, так сильно не напирала. Взяв себе в союзники запах шкварчащего завтрака на сковороде, молча вытягивала его из теплой постели, и заставляла двигаться, еще сонное, тело вниз, на первый, к сковороде, к любимой жене.
– Привет, малыш!
Та, сияя, встречала его каждое утро.
– Доброе утро, любимая!
Мимолетный поцелуй зажатыми губами, дабы не сокрушить ее с ног запахом размножившихся за ночь бактерий во рту, пожалуй, уже давно являлся признанием полного поражения царства сна – сегодня в кровать он уже точно не вернется, разве что вечером, и то не обязательно.
Словно следуя театральной программке, она ушла в кухню налить ему стакан воды, он же направился в душевую умываться. Из зеркала, над умывальником, на него смотрело нечто старшее его лет на десять – почти безжизненные глаза, и мешки под ними, обрамляла сетка морщин, забитых, словно каким-то раствором, застывшей за ночь слезной жидкостью. Правая щека, что в зеркале всегда была левой, красным узором, от длительного неподвижного лежания, то ли на смятой подушке, то ли на неровно подоткнутом одеяле, никак не добавляла отражению эстетики. Так или иначе, такую картину наблюдал если не каждый, то, по крайней мере, он.
Пригоршень холодной воды в лицо, потом вторая, третья в рот, тщательно прополоскал, и вот, в отражении уже свежий, если можно так выразиться о сорокалетнем сухофрукте, сорокалетний недомужчина. Опершись руками на края раковины, сплевывая остатки воды, он то и дело смотрел в зеркало, на отражение своего лица и тощего тела. Еще слегка округлые плечи, и немного выпирающая грудь, еле-еле напоминали о двухлетнем, непрерывном истязании себя, на домашнем тренажере, лет десять тому назад. Через несколько секунд, поняв, что от пустого лицезрения толку мало, отвернулся от зеркала, и стал вытирать лицо полотенцем, еще влажным – она, видимо, недавно была в душе. Вдруг, щиколотки коснулась шерстяная головка, и стала, раз за разом все сильнее, тереться о ногу и сандалий. Он расплылся в сонной улыбке, наклонился, и погладил:
– И тебе, привет, Честер!
Войдя на кухню, он снова увидел ее и, вдруг, изумился – он знает ее, знает, в полном смысле этого слова, уже девять лет. Сколько угодно раз она могла поменяться внешне, но никакие метаморфозы не смогли за эти годы изменить его видения, его отношения к ней. Стояла, и указывала двумя руками на прозрачный, с изображением подмигивающего мультяшного мышонка, стакан, бережно наполненного простой водой.
– Вот.
– Спасибо, малышка!
Вода немедленно ринулась расталкивать стенки пищевода, глоток за глотком смывая остатки бактерий в желудок, организм окончательно посыпался. Наконец, пустой стакан опустился на кухонную панель, как котенок снова принялся за свое.
– Я его только что кормила. Покурим?
Взяв по сигаретке, они просочились сквозь приоткрытую дверь на улицу, всячески отталкивая котенка, не давая ему выскочить за ними – им хватило Маркуса, что не дожил и до года, будучи сбитого прямо напротив дома, спешащим на работу автомобилем.
Они сидели на крыльце, и, молча, втягивали в себя клубы ядовитого дыма. По утрам он был, как обычно, молчалив, но сегодня, вдруг, почувствовал некое напряжение – как человек, всю жизнь проживший в одном и том же доме, вернувшись однажды с работы, вдруг видит какой-либо предмет не на своем месте, и понимает, что в доме, в его отсутствие, кто-то был.
– Малышка, что-то случилось?
– Да, я вот, что-то переживаю. Вдруг с тобой чего-то случится?
– Да, брось ты, ничего не случится! Просто время к уколу идет. Сегодня сгоняю по работе, а завтра с тобой в ПНД.
– Наверное, ты прав.
2
Еще будучи совсем маленькой девочкой, она, почти еще ничего не осознавая, и уж тем более не понимая всю тяжесть взрослой жизни, как и любой ребенок, старалась провести каждый свой день как можно интересней и насыщенней. Каждый день ей хотелось гулять и веселиться с друзьями, изредка лакомиться вкусной едой, бережно приготовленной ее мамой, слушать ее сказки на ночь, и тихонько засыпать, зная, что завтра снова будет хороший день.
Утром папа тихонько подойдет к ее кроватке, и будет щекотать ее, сначала за левую пяточку, а уж потом, если она все еще будет прикидываться спящей, примется и за тощие ребрышки. Спустя какую-то минуту, она не выдержит, и, смеясь, выдаст себя. Вместе они пойдут умываться, и к столу – там мама, любимая теплая мама, уже накрыла что-то такое теплое и вкусное, что задаст настроение на весь день всей дружной семье. После завтрака мама, вместе с ней, проводит отца на работу, а они, оставшись в девичьем царстве, займутся своими, женскими делами. Мама будет мыть посуду, и думать об ингредиентах для ужина. Она же будет в соседней комнате устраивать маленький день, наподобие человеческого, для своих бесчисленных маленьких кукол.
После обеда они с мамой будут стоять у лифта, и думать, каждая о своем. Через полминуты лифт откроет двери, она попросит маму нажать на первый, только самой, и мама поднимет ее к панели, и маленький пальчик нажмет на заветную кнопку. Выйдя из дома, они обязательно пойдут в сторону магазина, немного отклоняясь от прямого маршрута, чтобы заглянуть на детскую площадку – вдруг там Юля с Настей сейчас гуляют… Сегодня площадка пустая, ушли уже, наверное. Ну и ладно. Они с мамой пойдут до ближайшей булочной, и купят там муки, потом в продуктовый, и обратно домой – делать папе сюрприз.
По приходу домой, вместе, наперегонки, они станут мыть руки, потом разложат купленные продукты на кухонном столе. Изваляв своими маленькими ручками в муке все и вся, даже свое лицо и волосы, она непременно окажет маме неоценимую помощь, и, умывшись, отправится проведать, в соседнюю комнату, свою маленькую семью. А вечером папа вернется с работы, все дружно поужинают, и лягут спать, не забыв прочитать ей еще одну ее любимой сказки, естественно.
Ей хотелось так жить, но взрослые решили иначе. Не разобравшись в своих проблемах, они, совершенно не задумываясь, принесли ее в этот мир. Легкий холодный ветерок в их отношениях, к моменту ее рождения, уже перерос в порывистый, к ее пяти годам вырос до шквалистого, пока вовсе не превратился в торнадо.
Бесконечные попойки родителей на кухне, для семилетней девочки, стали обычным делом. Сидя у себя в комнате, она слышала сначала отрывки сомнительного веселья, ближе к утру же, ее будили невнятные вопли и грохот битой посуды. Иногда, ночью, в ее комнату вбегал пьяный папа, хватал ее, спящую на паласе, и увозил на такси к очередной своей знакомой. По возвращению домой, она могла не видеть маму до полугода, может даже и больше. Каждый день папа куда-то уходил, а она часами стояла на подоконнике, расплющив кончик носа о стекло, и наблюдала за детьми на детской площадке. Бывало, даже замечала, как люди внизу показывали на нее пальцем.
По возвращении мамы, она радовалась. Радовалась не больше минуты – ровно до тех пор, пока папа не закрывал входную дверь одной рукой, а во второй, в пакете, не гремели злосчастные бутылки. Во время очередной ссоры, и их с папой ночного побега, ее мама умерла у себя в кровати.
3
В пиалу из темного полупрозрачного стекла, купленную им некогда в каком-то дешевом магазинчике, воткнулись, поочередно, два корявых бычка, источая две последние слабые струйки дыма, что уже вряд ли достигнут некогда белой обивки потолка крылечка. Заходить обратно в дом было всегда проще – котенок вовсе не пытался проскочить в любую удобную щель, а лишь спокойно лежал на его летних кедах, в томительном ожидании, в очередной раз, странный завтрак Больших.
Вскочив на стул, а затем и на стол, он замер, уткнувшись носом в горячую поилку. Из той шел пар, скручиваясь и исчезая, едва оторвавшись от странно пахнувшей жидкости. Робко подошел ко второй – то же самое, опять отпрянул, и уселся посередине стола ждать большие миски. Вот и они, сначала одна, потом вторая. Нюхать их можно только издалека, иначе не дадут больше на столе сидеть и смотреть. Большая, она ненадолго отошла, и вернулась со странными блестящими штуками, положила их на края мисок, и села. Оставалось дождаться, когда он, большой, выйдет из странной комнаты, где его самого частенько запирали, и начнется самое интересное. Шум воды, потом другой шум воды, и вот оно:
– Приятного аппетита, любимый!
– Спасибо, и тебе, малышка!
Блестящая штука опустилась на желтый шарик, и тот потек ровными полосками вбок, по большой миске, быстро превращаясь в одно большое желтое пятно. Затем большой стал разрывать его на части, подцеплять и класть кусочки себе в рот. Мельком посмотрел в сторону Большой – там происходило то же самое. Потом они стали хватать поилки, и наклонять их ко рту. Наконец, зрелище ему наскучило, он спрыгнул со стола, и побрел к лотку. Там сделал кошачьи, не менее интересные дела, и принялся неистово закапывать свое произведение.
Наконец, выбившись из сил, и потеряв всякую надежду скрыть запах им содеянного, он вышел из своего лотка, и побрел обратно к столу. Большие, судя по звукам и только им понятным разговорам, уже заканчивали завтракать. Он уселся у ножки, и стал ждать, ждать продолжения утра, с маленькой надеждой на то, что сегодня Большой надолго не исчезнет за огромной тяжелой дверью, там, куда ему можно лишь смотреть, сидя на подоконнике.
Будучи еще совсем маленьким, он уже изучил их повадки – сегодня они оба, а не только она, проснулись очень рано, а это значит, сейчас они встанут из-за стола, она будет убирать миски и поилки в раковину, а он пойдет на второй этаж, в свою тайную комнату. Он станет выносить из нее какие-то коробки, и складывать их у лестницы. Коробки драть, почему-то, нельзя, но осторожно заглядывать в них можно. В некоторые, что не были заполнены до краев, иногда удавалось забраться, но каждый раз он был обнаружен, и аккуратно извлечен.
Теперь, когда Большой выставил все коробки у лестницы, и закрыл, до сих пор неизведанную им комнату, он будет спускать их на первый этаж, потом на крыльцо и, распахнув пасть громадине, на которой его когда-то привезли в этот дом, станет складывать ношу в нее. Помощь ему, конечно же, не помешает, а потому – решил он – буду медленно спускаться по ступеням, прямо перед его сандалиями.
– Лен.
– Что?
– Забери, пожалуйста, Честера, совсем спускаться не дает.
Нежные руки подхватили его, где-то в середине пролета, отнесли в комнату, где часто шумела вода, и закрыли дверь, прямо перед носом, намеревавшимся ловко выскочить из временной узницы. Ну, вот и все, теперь он точно понимал, что до вечера не увидит Большого.
4
Перед его отъездом на работу они, как обычно, снова курили на крыльце. Абсолютно безоблачное, еще бледно-голубое утреннее небо, уже предвещало аномальную жару. Не было еще и восьми часов, как не было и привычной утренней прохлады. Солнце, едва коснувшись оголенных частей тела, словно кальмар добычу, довольно быстро нагревало кожные покровы, к полудню обещая заставить помучаться все живое, находящееся под ним, а не под кондиционером, и уж точно прикончить пару-тройку сотен сердечников.
