Czytaj książkę: «Колумб Замоскворечья», strona 4
Большов. А что такое произойти может? Я один в ответе.
Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю – так это все больше потому самому, что жаль мне вашего семейства.
Большов. Полно, так ли?
Подхалюзин. Позвольте-с: ну, положим, что это все благополучно кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут по судам таскать, да на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй, и имение-то все отнимут: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда? (Плачет.)
Большов. Да об чем же ты плачешь-то?
Подхалюзин. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю – в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен – горами шатает.
Большов. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля Божья, против ее не пойдешь.
Подхалюзин. Это точно, Самсон Силыч! А все-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну, благородный-то, – и оглобли назад поворотил.
Большов. Как назад? Да с чего это ты выдумал?
Подхалюзин. Я, Самсон Силыч, не выдумал; вы спросите Устинью Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.
Большов. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.
Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний человек, не родной, а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою не знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег еще дают-с, а он ломается да важничает, – ну есть ли в нем душа после всего этого?
Большов. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!
Подхалюзин. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с, а ведь меня теперь вы хоть гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю, потому не могу – сердце у меня не такое.
Большов. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, еще такое дело сделаем, что ты и не ожидаешь.
Подхалюзин. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это все равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как чорт какой, убиваюсь я теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет-с…
Большов. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..
Подхалюзин. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..
Большов. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблен ты, что ли, в Алимпияду Самсоновну?
Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.
Большов. Что за шутки! Я тебя без шуток спрашиваю.
Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.
Большов. А что ж бы такое не сметь-то?! Что она, княжна, что ли, какая?
Подхалюзин. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и вместо отца родного… Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с, неужли же я этого не чувствую!
Большов. Так ты, стало быть, ее не любишь?
Подхалюзин. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.
Большов. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.
Подхалюзин. Да как же не любить-с? Сами извольте рассудить: день думаю, ночь думаю… то бишь, известное дело, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет… Да нет, этого нельзя-с. Где же нам-с!..
Большов. Да чего же нельзя-то, дура-голова?
Подхалюзин. Да как же можно, Самсон Силыч? Как знамши я вас, как отца родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши себя, что я такое значу, – где же мне с суконным-то рылом-с?
Большов. Ничего не суконное. Рыло как рыло. Был бы ум в голове, а тебе ума-то не занимать стать, этим добром Бог наградил. Так что же, Лазарь, посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?
Подхалюзин. Да помилуйте, смею ли я? Алимпияда-то Самсоновна, может быть, на меня и глядеть-то не захотят-с!
Большов. Важное дело! Не плясать же мне по ее дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдет. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю. Ты со мной-то толкуй.
Подхалюзин. Не смею я, Самсон Силыч, об этом с вами говорить-с. Не хочу быть подлецом против вас.
Большов. Экой ты, братец, глупый! Кабы я тебя не любил, нешто бы я так с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу на всю жизнь тебя счастливым сделать!
Подхалюзин. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше отца родного? Да накажи меня Бог!.. Да что я за скотина!
Большов. Ну, а дочь любишь?
Подхалюзин. Изныл весь-с! Вся душа-то у меня перевернулась давно-с!
Большов. Ну, а коли душа перевернулась, так мы тебя поправим. Владей, Фаддей, нашей Маланьей.
Подхалюзин. Тятенька, за что жалуете? Не стою я этого, не стою! И физиономия у меня совсем не такая.
Большов. Ну ее, физиономию! А вот я на тебя все имение переведу, так после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.
Подхалюзин. Еще как пожалеют-то-с!
Большов. Ну, ты ступай теперь в город, а ужо-тка заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.
Подхалюзин. Слушаю, тятенька-с!
Уходят.
Действие третье
Гостиная в доме Большова.
Явление первое
Большов (входит и садится на кресло; несколько времени смотрит по углам и зевает). Вот она, жизнь-то; истинно сказано: суета сует и всяческая суета. Черт знает, и сам не разберешь, чего хочется. Вот бы и закусил что-нибудь, да обед испортишь, а и так-то сидеть одурь возьмет. Али чайком бы, что ль, побаловать. (Молчание.) Вот так-то и всё: жил, жил человек, да вдруг и помер – так все прахом и пойдет. Ох, господи, господи! (Зевает и смотрит по углам.)
Явление второе
Аграфена Кондратьевна и Липочка (разряженная).
Аграфена Кондратьевна. Ступай, ступай, моя крошечка; дверь-то побережнее, не зацепи. Посмотри-ка, Самсон Силыч, полюбуйся, сударь ты мой, как я дочку-то вырядила! Фу ты, прочь поди! Что твой розан пионовый! (К ней.) Ах ты, моя ангелика, царевна, херуимчик ты мой! (К нему.) Что, Самсон Силыч, правда, что ли? Только бы ей в карете ездить шестерней.
Большов. Проедет и парочкой – не великого полета помещица!
Аграфена Кондратьевна. Уж известно, не енаральская дочь, а всё, как есть, красавица!.. Да приголубь ребенка-то, что как медведь бурчишь.
Большов. А как мне еще приголубливать-то? Ручки, что ль, лизать, в ножки кланяться? Во какая невидаль! Видали мы и понаряднее.
Аграфена Кондратьевна. Да ты что видал-то? Так что-нибудь, а ведь это дочь твоя, дитя кровная, каменный ты человек.
Большов. Что ж что дочь? Слава богу – обута, одета, накормлена; чего ей еще хочется?
Аграфена Кондратьевна. Чего хочется! Да ты, Самсон Силыч, очумел, что ли? Накормлена! Мало ли что накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и чужих призирают, не токма что своих, – а ведь это и в люди сказать грех: как ни на есть, родная детища!
Большов. Знаем, что родная, да чего ж ей еще? Что ты мне притчи эти растолковываешь? Не в рамку же ее вделать! Понимаем, что отец.
Аграфена Кондратьевна. Да коли уж ты, батюшка, отец, так не будь свекором! Пора, кажется, в чувство притти: расставаться скоро приходится, а ты и доброго слова не вымолвишь; должен бы на пользу посоветовать что-нибудь такое житейское. Нет в тебе никакого обычаю родительского!
Большов. А нет, так что ж за беда; стало быть, так Бог создал.
Аграфена Кондратьевна. Бог создал! Да сам-то ты что? Ведь и она, кажется, создания божеская, али нет?
Не животная какая-нибудь, прости господи!.. Да спроси у нее что-нибудь.
Большов. А что я за спрос? Гусь свинье не товарищ: как хотите, так и делайте.
Аграфена Кондратьевна. Да на деле-то уж не спросим, ты покедова-то вот. Человек приедет чужой-посторонний, все-таки, как хочешь, примеривай, а мужчина – не женщина – в первый-то раз наедет, не видамши-то его.
Большов. Сказано, что отстань.
Аграфена Кондратьевна. Отец ты эдакой, а еще родной называешься! Ах ты, дитятко моя заброшенная, стоишь, словно какая сиротинушка, приклонивши головушку. Отступились от тебя, да и знать не хотят. Присядь, Липочка, присядь, душечка, ненаглядная моя сокровища! (Усаживает.)
Липочка. Ах, отстаньте, маменька! Измяли совсем.
Аграфена Кондратьевна. Ну, так я на тебя издальки посмотрю!
Липочка. Пожалуй, смотрите, да только не фантазируйте! Фи, маменька, нельзя одеться порядочно: вы тотчас расчувствоваетесь.
Аграфена Кондратьевна. Так, так, дитятко! Да как взгляну-то на тебя, так ведь эта жалости подобно.
Липочка. Что ж, надо ведь когда-нибудь.
Аграфена Кондратьевна. Все-таки жалко, дурочка: ростили, ростили, да и выростили – да ни с того ни с сего в чужие люди отдаем, словно ты надоела нам да наскучила глупым малым ребячеством, своим кротким поведением. Вот выживем тебя из дому, словно ворога из города, а там схватимся да спохватимся, да и негде взять. Посудите, люди добрые, каково жить в чужой дальней стороне, чужим куском давишься, кулаком слезы утираючи! Да, помилуй бог, неровнюшка выйдется, неровен дурак навяжется аль дурак какой – дурацкий сын! (Плачет.)
Липочка. Вот вы вдруг и расплакались! Право, как не стыдно, маменька! Что там за дурак?
Аграфена Кондратьевна (плача). Да уж это так говорится, – к слову пришлось.
Большов. А об чем бы ты это, слышно, разрюмилась? Вот спросить тебя, так сама не знаешь.
Аграфена Кондратьевна. Не знаю, батюшка, ох, не знаю: такой стих нашел.
Большов. То-то вот сдуру. Слезы у вас дешевы.
Аграфена Кондратьевна. Ох, дешевы, батюшка, дешевы; и сама знаю, что дешевы, да что ж делать-то?
Липочка. Фи, маменька, как вы вдруг! Полноте! Ну, вдруг приедет – что хорошего!
Аграфена Кондратьевна. Перестану, дитятко, перестану; сейчас перестану!
Явление третье
Те же и Устинья Наумовна.
Устинья Наумовна (входя). Здравствуйте, золотые! Что вы невеселы – носы повесили? (Целуются.)
Аграфена Кондратьевна. А уж мы заждались тебя.
Липочка. Что, Устинья Наумовна, скоро приедет?
Устинья Наумовна. Виновата, сейчас провалиться, виновата! А дела-то наши, серебряные, не очень хороши!
Липочка. Как? Что такое за новости?
Аграфена Кондратьевна. Что ты еще там выдумала?
Устинья Наумовна. А то, бралиянтовые, что жених-то наш что-то мнется.
Большов. Ха, ха, ха! А еще сваха! Где тебе сосватать!
Устинья Наумовна. Уперся, как лошадь, – ни тпру, ни ну; слова от него не добьешься путного.
Липочка. Да что ж это, Устинья Наумовна? Да как же это ты, право!
Аграфена Кондратьевна. Ах, батюшки! Да как же это быть-то?
Липочка. Да давно ль ты его видела?
Устинья Наумовна. Нынче утром была. Вышел как есть в одном шлафорке; а уж употчевал – можно чести приписать. И кофию велел, и ромку-то, а уж сухарей навалил – видимо-невидимо. Кушайте, говорит, Устинья Наумовна! Я было об деле-то, знаешь ли, – надо, мол, чем-нибудь порешить; ты, говорю, нынче хотел ехать обзнакомиться-то; а он мне на это ничего путного не сказал. Вот, говорит, подумамши, да посоветамшись, а сам только что опояску поддергивает.
Липочка. Что ж он там спустя рукава-то сантиментальничает? Право, уж тошно смотреть, как все это продолжается.
Аграфена Кондратьевна. И в самом деле, что он ломается-то? Мы разве хуже его?
Устинья Наумовна. А, лягушка его заклюй, нешто мы другого не найдем?
Большов. Ну, уж ты другого-то не ищи, а то опять то же будет. Уж другого-то я вам сам найду.
Аграфена Кондратьевна. Да, найдешь, на печи-то сидя; ты уж и забыл, кажется, что у тебя дочь-то есть.
Большов. А вот увидим!
Аграфена Кондратьевна. Что увидать-то! Увидать-то нечего! Уж не говори ты мне, пожалуйста, не расстраивай ты меня. (Садится.)
Большов хохочет. Устинья Наумовна отходит с Липочкой на другую сторону сцены. Устинья Наумовна рассматривает ее платье.
Устинья Наумовна. Ишь ты, как вырядилась, – платьице-то на тебе какое авантажное. Уж не сама ль смастерила?
Липочка. Вот ужасно нужно самой! Что мы нищие, что ли, по-твоему? А мадамы-то на что?
Устинья Наумовна. Фу ты, уж и нищие! Кто тебе говорит такие глупости? Тут рассуждают об хозяйстве, что не сама ль, дескать, шила, – а то, известное дело, и платье-то твое дрянь.
Липочка. Что ты, что ты! Никак с ума сошла? Где у тебя глаза-то? С чего это ты конфузить вздумала?
Устинья Наумовна. Что это ты так разъерепенилась?
Липочка. Вот оказия! Стану я терпеть такую напраслину. Да что я, девчонка, что ли, какая необразованная!
Устинья Наумовна. С чего это ты взяла? Откуда нашел на тебя эдакий каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не платье – и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится, по красоте-то твоей совсем не такое надобно, – исчезни душа, коли лгу. Для тебя золотого мало, подавай нам шитое жемчугом. Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что говорю!
Тишка (входит). Сысой Псович приказали спросить, можно ли, дескать, взойти. Они тамотка, у Лазаря Елизарыча.
Большов. Пошел, зови его сюда, и с Лазарем.
Тишка уходит.
Аграфена Кондратьевна. Что ж, недаром же закуска-то приготовлена – вот и закусим. А уж тебе, чай, Устинья Наумовна, давно водочки хочется?
Устинья Наумовна. Известное дело – адмиральский час – самое настоящее время.
Аграфена Кондратьевна. Ну, Самсон Силыч, трогайся с места-то, что так-то сидеть.
Большов. Погоди, вот те подойдут – еще успеешь.
Липочка. Я, маменька, пойду разденусь.
Аграфена Кондратьевна. Поди, дитятко, поди.
Большов. Погоди раздеваться-то, – жених приедет.
Аграфена Кондратьевна. Какой там еще жених, – полно дурачиться-то.
Большов. Погоди, Липа, жених приедет.
Липочка. Кто же это, тятенька? Знаю я его или нет?
Большов. А вот увидишь, так, может, и узнаешь.
Аграфена Кондратьевна. Что ты его слушаешь, какой там еще шут приедет! Так язык чешет.
Большов. Говорят тебе, что приедет, так уж я, стало быть, знаю, что говорю.
Аграфена Кондратьевна. Коли кто в самом деле приедет, так уж ты бы путем говорил, а то приедет, приедет, а бог знает, кто приедет. Вот всегда так.
Липочка. Ну, так я, маменька, останусь. (Подходит к зеркалу и смотрится, потом к отцу.) Тятенька!
Большов. Что тебе?
Липочка. Стыдно сказать, тятенька!
Аграфена Кондратьевна. Что за стыд, дурочка! Говори, коли что нужно.
Устинья Наумовна. Стыд не дым – глаза не выест.
Липочка. Нет, ей-богу, стыдно!
Большов. Ну закройся, коли стыдно.
Аграфена Кондратьевна. Шляпку, что ли, новую хочется?
Липочка. Вот и не угадали, вовсе не шляпку.
Большов. Так чего ж тебе?
Липочка. Вытти замуж за военного!
Большов. Эк ведь что вывезла!
Аграфена Кондратьевна. Акстись, беспутная! Христос с тобой!
Липочка. Что ж, – ведь другие выходят же.
Большов. Ну и пускай их выходят, а ты сиди у моря да жди погодки.
Аграфена Кондратьевна. Да ты у меня и заикаться не смей! Я тебе и родительского благословенья не дам.
Явление четвертое
Те же и Лазарь, Рисположенский и Фоминишна (у дверей).
Рисположенский. Здравствуйте, батюшка Самсон Силыч! Здравствуйте, матушка Аграфена Кондратьевна! Олимпиада Самсоновна, здравствуйте!
Большов. Здравствуй, братец, здравствуй! Садиться милости просим! Садись и ты, Лазарь!
Аграфена Кондратьевна. Закусить не угодно ли? А у меня закусочка приготовлена.
Рисположенский. Отчего ж, матушка, не закусить; я бы теперь рюмочку выпил.
Большов. А вот сейчас пойдем все вместе, а теперь пока побеседуем маненько.
Устинья Наумовна. Отчего ж и не побеседовать! Вот, золотые мои, слышала я, будто в газете напечатано, правда ли, нет ли, что другой Бонапарт народился, и будто бы, золотые мои…
Большов. Бонапарт Бонапартом, а мы пуще всего надеемся на милосердие Божие; да не об этом теперь речь.
Устинья Наумовна. Так об чем же, яхонтовый?
Большов. А о том, что лета наши подвигаются преклонные, здоровье тоже ежеминутно прерывается, и один создатель только ведает, что будет вперед: то и положили мы еще при жизни своей отдать в замужество единственную дочь нашу, и в рассуждении приданого тоже можем надеяться, что она не острамит нашего капитала и происхождения, а равномерно и перед другими прочими.
Устинья Наумовна. Ишь ведь, как сладко рассказывает, бралиянтовый.
Большов. А так как теперь дочь наша здесь налицо, и при всем том, будучи уверены в честном поведении и достаточности нашего будущего зятя, что для нас оченно чувствительно, в рассуждении божеского благословения, то и назначаем его теперича в общем лицезрении. Липа, поди сюда.
Липочка. Что вам, тятенька, угодно?
Большов. Поди ко мне, не укушу, – небось. Ну, теперь ты, Лазарь, ползи.
Подхалюзин. Давно готов-с!
Большов. Ну, Липа, давай руку!
Липочка. Как, что это за вздор? С чего это вы выдумали?
Большов. Хуже, как силой возьму!
Устинья Наумовна. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Аграфена Кондратьевна. Господи, да что ж это такое?
Липочка. Не хочу, не хочу! Не пойду я за такого противного!
Фоминишна. С нами крестная сила!
Подхалюзин. Видно, тятенька, не видать мне счастия на этом свете! Видно, не бывать-с по вашему желанию!
Большов (берет Липочку насильно за руку и Лазаря). Как же не бывать, коли я того хочу? На что ж я и отец, коли не приказывать? Даром, что ли, я ее кормил?
Аграфена Кондратьевна. Что ты! Что ты! Опомнись!
Большов. Знай сверчок свой шесток! Не твое дело! Ну, Липа! Вот тебе жених! Прошу любить да жаловать! Садитесь рядком да потолкуйте ладком – а там честным пирком да за свадебку.
Липочка. Как же, – нужно мне очень с неучем сидеть! Вот оказия!
Большов. А не сядешь, так насильно посажу да заставлю жеманиться.
Липочка. Где это видано, чтобы воспитанные барышни выходили за своих работников?
Большов. Молчи лучше! Велю, так и за дворника выдешь. (Молчание.)
Устинья Наумовна. Вразуми, Аграфена Кондратьевна, что это за беда такая.
Аграфена Кондратьевна. Сама, родная, затмилась, ровно чулан какой. И понять не могу, откуда это такое взялось?
Фоминишна. Господи! Семой десяток живу, сколько свадьб праздновала, а такой скверности не видывала.
Аграфена Кондратьевна. За что ж вы это, душегубцы, девку-то опозорили?
Большов. Да, очень мне нужно слушать вашу фанаберию. Захотел выдать дочь за приказчика, и поставлю на своем, и разговаривать не смей; я и знать никого не хочу. Вот теперь закусить пойдемте, а они пусть побалясничают, может быть и поладят как-нибудь.
Рисположенский. Пойдемте, Самсон Силыч, и я с вами для компании рюмочку выпью. А уж это, Аграфена Кондратьевна, первый долг, чтобы дети слушались родителей. Это не нами заведено, не нами и кончится.
Встают и уходят все, кроме Липочки, Подхалюзина и Аграфены Кондратьевны.
Липочка. Да что же это, маменька, такое? Что я им, кухарка, что ли, досталась? (Плачет.)
Подхалюзин. Маменька-с! Вам зятя такого, который бы вас уважал и, значит, старость вашу покоил, окромя меня, не найтить-с.
Аграфена Кондратьевна. Да как же это ты, батюшка?
Подхалюзин. Маменька-с! В меня Бог вложил такое намерение, потому самому-с, что другой вас, маменька-с, и знать не захочет, а я по гроб моей жизни (плачет) должен чувствовать-с.
Аграфена Кондратьевна. Ах, батюшки! Да как же это быть?
Большов (из двери). Жена, поди сюда!
Аграфена Кондратьевна. Сейчас, батюшка, сейчас!
Подхалюзин. Вы, маменька, вспомните это слово, что я сейчас сказал.
Аграфена Кондратьевна уходит.
Явление пятое
Липочка и Подхалюзин.
Молчание.
Подхалюзин. Алимпияда Самсоновна-с! Алимпияда Самсоновна! Но, кажется, вы мною гнушаетесь? Скажите хоть одно слово-с! Позвольте вашу ручку поцеловать.
Липочка. Вы дурак необразованный!
Подхалюзин. За что вы, Алимпияда Самсоновна, обижать изволите-с?
Липочка. Я вам один раз навсегда скажу, что не пойду я за вас, не пойду.
Подхалюзин. Это как вам будет угодно-с! Насильно мил не будешь. Только я вам вот что доложу-с…
Липочка. Я вас слушать не хочу, отстаньте от меня! Как бы вы были учтивый кавалер: вы видите, что я ни за какие сокровища не хочу за вас итти, – вы бы должны отказаться.
Подхалюзин. Вот вы, Алимпияда Самсоновна, изволите говорить: отказаться. Только если я откажусь, что потом будет-с?
Липочка. А то и будет, что я выйду за благородного.
Подхалюзин. За благородного-с! Благородный-то без приданого не возьмет.
Липочка. Как без приданого? Что вы городите-то! Посмотрите-ка, какое у меня приданое-то, – в нос бросится.
Подхалюзин. Тряпки-то-с! Благородный тряпок-то не возьмет. Благородному-то деньги нужны-с.
Липочка. Что ж! Тятенька и денег даст!
Подхалюзин. Хорошо, как даст-с! А как дать-то нечего? Вы дел-то тятенькиных не знаете, а я их оченно хорошо знаю: тятенька-то ваш банкрут-с.
Липочка. Как банкрут? А дом-то, а лавки?
Подхалюзин. А дом-то и лавки – мои-с!
Липочка. Ваши?! Подите вы! Что вы меня дурачить хотите? Глупее себя нашли!
Подхалюзин. А вот у нас законные документы есть! (Вынимает.)
Липочка. Так вы купили у тятеньки?
Подхалюзин. Купил-с!
Липочка. Где же вы денег взяли?
Подхалюзин. Денег! У нас, слава богу, денег-то побольше, чем у какого благородного.
Липочка. Что ж это такое со мной делают? Воспитывали, воспитывали, потом и обанкрутились! (Молчание.)
Подхалюзин. Ну, положим, Алимпияда Самсоновна, что вы выйдете и за благородного – да что ж в этом будет толку-с? Только одна слава, что барыня, а приятности никакой нет-с. Вы извольте рассудить-с: барыни-то часто сами на рынок пешком ходят-с. А если и выедут-то куда, так только слава, что четверня-то, а хуже одной-с купеческой-то. Ей-богу, хуже-с. Одеваются тоже не больно пышно-с. А если за меня-то вы, Алимпияда Самсоновна, выйдете-с, так первое слово: вы и дома-то будете в шелковых платьях ходить-с, а в гости али в театр-с – окромя бархатных, и надевать не станем. В рассуждении шляпок или салопов – не будем смотреть на разные дворянские приличия, а наденем какую чудней! Лошадей заведем орловских. (Молчание.) Если вы насчет физиономии сумнева-етесь, так это, как вам будет угодно-с, мы также и фрак наденем да бороду обреем, либо так подстрижем, по моде-с, это для нас все одно-с.
Липочка. Да вы все перед свадьбой так говорите, а там и обманете.
Подхалюзин. С места не сойти, Алимпияда Самсоновна! Анафемой хочу быть, коли лгу! Да это что-с, Алимпияда Самсоновна! Нешто мы в эдаком доме будем жить? В Каретном ряду купим-с, распишем как: на потолках это райских птиц нарисуем, сиренов, капидонов разных – поглядеть только будут деньги давать.
Липочка. Нынче уж капидонов-то не рисуют.
Подхалюзин. Ну, так мы пукетами пустим. (Молчание.) Было бы только с вашей стороны согласие, а то мне в жизни ничего не надобно. (Молчание.) Как я несчастлив в своей жизни, что не могу никаких комплиментов говорить.
Липочка. Для чего вы, Лазарь Елизарыч, по-французски не говорите?
Подхалюзин. А для того, что нам не для чего. (Молчание.) Осчастливьте, Алимпияда Самсоновна, окажите эдакое благоволение-с. (Молчание.) Прикажите на колени стать.
Липочка! Станьте!
Подхалюзин становится.
Липочка. Вот у вас какая жилетка скверная!
Подхалюзин. Эту я Тишке подарю-с, а себе на Кузнецком мосту закажу, только не погубите! (Молчание.) Что же, Алимпияда Самсоновна-с?
Липочка. Дайте подумать.
Подхалюзин. Да об чем же думать-с?
Липочка. Как же можно не думать?
Подхалюзин. Да вы не думамши.
Липочка. Знаете что, Лазарь Елизарыч!
Подхалюзин. Что прикажете-с?
Липочка. Увезите меня потихоньку.
Подхалюзин. Да зачем же потихоньку-с, когда так тятенька с маменькой согласны?
Липочка. Да так делают. Ну, а коли не хотите увезти, – так уж, пожалуй, и так.
Подхалюзин. Алимпияда Самсоновна! Позвольте ручку поцеловать! (Целует, потом вскакивает и подбегает к двери.) Тятенька-с!..
Липочка. Лазарь Елизарыч, Лазарь Елизарыч! Подите сюда!
Подхалюзин. Что вам угодно-с?
Липочка. Ах, если бы вы знали, Лазарь Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки семь пятниц на неделе; тятенька как не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет того и гляди. Каково это терпеть образованной барышне! Вот как бы я вышла за благородного, так я бы и уехала из дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.
Подхалюзин. Нет-с, Алимпияда Самсоновна, не будет этого! Мы, Алимпияда Самсоновна, как только сыграем свадьбу, так перейдем в свой дом-с. А уж мы им-то командовать не дадим-с. Нет, уж теперь кончено-с! Будет-с с них – почудили на своем веку, теперь нам пора!
Липочка. Да вы такие робкие, Лазарь Елизарыч, вы не посмеете тятеньке ничего сказать, а с благородным-то они немного наговорили бы.
Подхалюзин. Оттого и робкий-с, что было дело подначальное – нельзя-с. Прекословить не смею. А как заживем своим домом, так никто нам не указ. А вот вы все про благородных говорите. Да будет ли вас так любить благородный, как я буду любить? Благородный-то поутру на службе, а вечером по клубам шатается, а жена должна одна дома без всякого удовольствия сидеть. А смею ли я так поступать? Я всю жизнь должен стараться, как вам всякое удовольствие доставить.
Липочка. Так смотрите же, Лазарь Елизарыч, мы будем жить сами по себе, а они сами по себе. Мы заведем все по моде, а они – как хотят.
Подхалюзин. Уж это как и водится-с.
Липочка. Ну, теперь зовите тятеньку. (Встает и охорашивается перед зеркалом.)
Подхалюзин. Тятенька-с! Тятенька-с! Маменька-с!..
Явление шестое
Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.
Подхалюзин (идет навстречу Самсону Силычу и бросается к нему в объятия). Алимпияда Самсоновна согласны-с!
Аграфена Кондратьевна. Бегу, батюшки, бегу.
Большов. Ну, вот и дело! То-то же. Я знаю, что делаю, уж не вам меня учить.
Подхалюзин (к Аграфене Кондратьевне). Маменька-с! Позвольте ручку поцеловать.
Аграфена Кондратьевна. Целуй, батюшка, обе чистые. Ах ты, дитятко, да как же это давеча-то так? А? Ей-богу! Что ж это такое? А уж я и не знала, как это дело и рассудить-то. Ах, ненаглядная ты моя!
Липочка. Я совсем, маменька, не воображала, что Лазарь Елизарыч такой учтивый кавалер! А теперь вдруг вижу, что он гораздо почтительнее других.
Аграфена Кондратьевна. Вот то-то же, дурочка! Уж отец тебе худа не пожелает. Ах ты, голубушка моя! Эка ведь притча-то! А? Ах, матушки вы мои! Что ж это такое? Фоминишна! Фоминишна!
Фоминишна. Бегу, бегу, матушка, бегу. (Входит.)
Большов. Постой ты, таранта! Вот вы садитесь рядом, – а мы на вас посмотрим. Да подай-ка ты нам бутылочку шипучки.
Подхалюзин и Липочка садятся.
Фоминишна. Сейчас, батюшка, сейчас! (Уходит.)
Явление седьмое
Те же, Устинья Наумовна и Рисположенский.
Аграфена Кондратьевна. Поздравь жениха-то с невестой, Устинья Наумовна! Вот Бог привел на старости лет, дожили до радости.
Устинья Наумовна. Да чем же поздравить-то вас, изумрудные? Сухая ложка рот дерет.
Большов. А вот мы тебе горлышко промочим.
Явление восьмое
Те же, Фоминишна и Тишка (с вином на подносе).
Устинья Наумовна. Вот это дело другого рода. Ну, дай вам бог жить да молодеть, толстеть да богатеть. (Пьет.) Горько, бралиянтовые!
Липочка и Лазарь целуются.
Большов. Дай-ка я поздравлю. (Берет бокал.)
Липочка и Лазарь встают.
Живите, как знаете, свой разум есть. А чтоб вам жить-то было не скучно, так вот тебе, Лазарь, дом и лавки пойдут вместо приданого, да из наличного отсчитаем.
Подхалюзин. Помилуйте, тятенька, я и так вами много доволен.
Большов. Что тут миловать-то! Свое добро, сам нажил. Кому хочу – тому и даю. Наливай еще!
Тишка наливает.
Да что тут разговаривать-то. На милость суда нет. Бери все, только нас со старухой корми да кредиторам заплати копеек по десяти.
Подхалюзин. Стоит ли, тятенька, об этом говорить-с. Нешто я не чувствую? Свои люди – сочтемся.
Большов. Говорят тебе, бери все, да и кончено дело. И никто мне не указ! Заплати только кредиторам. Заплатишь?
Подхалюзин. Помилуйте, тятенька, первый долг-с!
Большов. Только ты смотри – им много-то не давай. А то ты, чай, рад сдуру-то все отдать.
Подхалюзин. Да уж там, тятенька, как-нибудь сочтемся. Помилуйте, свои люди.
Большов. То-то же! Ты им больше десяти копеек не давай. Будет с них… Ну, поцелуйтеся!
Липочка и Лазарь целуются.
Аграфена Кондратьевна. Ах, голубчики вы мои! Да как же это так? Совсем вот как полоумная.
Устинья Наумовна.
Уж и где же это видано,
Уж и где же это слыхано,
Чтобы курочка бычка родила,
Поросеночек яичко снес!
Наливает вина и подходит к Рисположенскому. Рисположенский кланяется и отказывается.
Большов. Выпей, Сысой Псоич, на радости!
Рисположенский. Не могу, Самсон Силыч, претит.
Большов. Полно ты! Выпей на радости.
Устинья Наумовна. Еще туда же, ломается!
Рисположенский. Претит, Самсон Силыч! Ей-богу, претит. Вот я водочки рюмочку выпью! А это натура не принимает. Уж такая слабая комплекция.
Устинья Наумовна. Ах ты, проволочная шея! Ишь ты – у него натура не принимает! Да давайте я ему за шиворот вылью, коли не выпьет.
Рисположенский. Неприлично, Устинья Наумовна! Даме это неприлично. Самсон Силыч! Не могу-с! Разве бы я стал отказываться? Хе, хе, хе, да что ж я за дурак, чтобы я такое невежество сделал; видали мы людей-то, знаем, как жить; вот я от водочки никогда не откажусь, пожалуй хоть теперь рюмочку выпью! А этого не могу – потому претит. А вы, Самсон Силыч, бесчинства не допускайте, обидеть недолго, а не хорошо.
Большов. Хорошенько его, Устинья Наумовна, хорошенько!
Рисположенский бежит от нее.
Устинья Наумовна (ставит вино на стол). Врешь, купоросная душа, не уйдешь! (Прижимает его в угол и хватает за шиворот.)
Рисположенский. Караул!!!
Все хохочут.
