Czytaj książkę: «Другие люди. Сборник рассказов»

ДРУГИЕ ЛЮДИ

Замок на воротах гаража клацнул тяжёлой челюстью. Федот подёргал его для верности и не спеша направился по сельской улице в сторону магазина. Имелось у него там одно небольшое, но весьма обидное дело.

Вышло всё из-за Гватемалы этой. И откуда она только им на язык попала? Только расспорились они с Андрюхой по этому поводу серьёзнейшим образом. Тот уверял, что Гватемала – страна в Африке, где народ проживает чёрненький, африканцы вроде как называются. Федота аж закусило. Он ведь как раз на прошлой неделе про то передачу по радио слушал. Там как раз наоборот говорили. Никакая это не страна. Это горы так называются. А самая высокая у них едва не десять километров в высоту. «Невернесть» называется. Кто на гору ту пойдёт, не вертается. Оттого, наверное, и название такое. В общем, раззадорились оба так, что в желании познать истину поспорили на бутылку портвейна.

Вечером пришёл Федот домой и, не принимаясь за хозяйство, устроил своим школьникам экзамен. Катюха принесла книжку, Серёжка карту. Терпеливо выслушал он всю эту географию и понял – проиграл. Горы эти, туды их в водоворот, Гималаи называются, а Гватемала – страна, ни дать ни взять, да и не в Африке вовсе, а в Америке. К тому же народ там проживает не чёрненький, а совершенно обычный – индейцы, про которых в детских книжках пишут. Ошибочка, одним словом, получилась.

Досадно, конечно, но деваться некуда. «Придётся, видимо, покупать бутылку», – с некоторым огорчением подумал Федот. Ему ничуть не было жаль денег, сам факт проигрыша огорчал его гораздо больше. «От этого Андрюхи одни неприятности, – подумал он в который раз. – Ещё последнюю историю с самогонкой не все позабыли».

Задумали тогда мужики отметить старый Новый год, а чтобы всё по серьёзному, начали готовиться заранее. На «казёнку» тратиться по деревенским меркам дело неразумное, так что скинулись на сахар и дрожжи. Всё дешевле. Андрюха вызвался выгнать самогон и, как обещал, принёс к нужному дню десяток бутылок первача, настоянного на клюкве.

Так что в пятницу, тринадцатого января, встретили мужики праздник, которого даже и в календаре нет. Однако повода для радости от этого меньше не стало. Попраздновали, заодно меж собой отношения кой-какие выяснили. Без злобного мордобоя, легонько так, до первой крови. После разошлись по домам с миром.

Только через пару дней по деревне распространился слушок, будто накануне у Кузьминичны из бани кто-то спёр ведёрный бидон самогонки. Пустую посудину, говорят, вернули, за калитку той же ночью поставили. А следов – ни единого.

Кто так изловчился? Вся деревня в догадках запуталась.

В общем, получила Кузьминична науку, а мужики вопрос: чью самогонку они в тот вечер пили? Все, конечно, поняли: Андрюхина это работа. Прижали его после выходных. Твоя, мол, самодеятельность в бане у Кузьминичны? А ему хоть бы что, только смеётся шельмец. Пусть, говорит, бабуся к участковому сходит да заявление о пропаже напишет. Может, поменьше самогонкой торговать станет. Все знали: водился за Кузьминичной грешок, чего таить. А Першин, участковый, хоть и серьёзный, но и сам другой раз не прочь за дармовщинку бабкиной самогонкой на кедровых орешках разговеться. Большой мастерицей по этой части слыла старушка на всю округу. Тайну, говорят, имела ещё от своей прабабки. Так что, какие там заявления.

Федот, как и все, смолчал тогда, только противно ему было от этого. Будто наступил во что-то неприличное. Оно, конечно, рассказать бы всё старухе, а как? Сам пил, да и остальные тоже. Некрасивая, одним словом, получилась история, хотя самогонка была отменная, с лёгким выдохом.

В магазине неспешно толкался народ. Федот погладил нагрудный карман с заначкой, посчитал мелочь. Получалось неплохо. Осмотрелся.

В белом кокошнике, перебирая бантиком накрашенных губ, за прилавком привычно сновала Люська. В карамельном воздухе бойко из одного угла в другой летали свежие деревенские новости. А чего без новостей в магазине делать? Оно ведь как: только появляется у баб какая-нибудь новость, у них тут же начинает зудеть и, что характерно, всегда в одном и том же месте. Попробуй их после этого дома удержать. Им теперь безразлично зачем, но срочно в магазин требуется бежать. Дело известное.

Федот хмыкнул, пристроился в конце очереди. Он ещё издалека положил прицел на бутылку портвейна.

«Для Андрюхи будет в самый раз, – подумал он. – Присмотреться – ничего бутылочка. Вон на свету янтарным переливом играет со всей загадочностью».

Впереди стояла учительница русского языка, которую прошлой осенью прислали после института. Молоденькая, интересная, вот только худая, просто светится вся насквозь, но уж больно красивая! И что главное, духи у неё какие-то особо приятные, аж в голову шибают. Культурная, одним словом. Федот, конечно, поздоровался с ней со всем уважением, но слегка посторонился. Пальтишко у учительницы больно светленькое, а он только из гаража, так что вести себя следует аккуратно.

Стоял себе Федот молчком, и стали от бездействия одолевать его размышления над простейшим житейским вопросом:

«Что же с такой вот делать, если, к примеру, на ней жениться? Её же сначала надо откармливать, чтобы тело и силу нагуляла. А то, как же она по дому и хозяйству справляться будет? Корову там подоить, поросёнка накормить или, допустим, навоз из стайки убрать. Кто по весне будет пять соток огородика около дома вскапывать, а потом засаживать картошкой, рассадой всякой, грядки делать? После поливать, окучивать. А на задах ещё большой огород под двадцать соток. Не сдюжит такая, нет…». От такой жуткой картины он даже зажмурился, а чтобы отвлечься, стал рассматривать цветастую пирамиду из консервных банок.

«Да уж… Но то, что красивая, не поспоришь. Глазищи, видал, огромные, ресницы мохнатые, будто крылья у соседского петуха. Так и хлопают. Только вот ручонки, если присмотреться, ну до чего же худенькие, костяшки все прямо на виду, жилки просвечивают сквозь кожу, будто через пергамент. Отчего же, интересно, так всё устроено? – не переставая крутилось у Федота в голове. – Как только культурная да красивая, обязательно худющая! Ноги ведь, если присмотреться, пряменькие, хорошие, но отчего же такие тонюсенькие? Стрелочки на чулочках аж дрожат от неуверенности». Федот, сочувственно вздохнув, повернулся к окну.

Учительница тем временем подошла к прилавку и, в волнении обхватив двумя руками ремешок сумочки, как-то даже выпрямилась.

– Что будете брать? – тут же расплылась в улыбке Люська.

– Тульских полкилограмма, пожалуйста.

– Как там Наташка моя, не балует? – замер на мгновение кокошник.

– Что вы, что вы, не беспокойтесь, – слегка кивая головой в такт словам, заговорила учительница. – Всё хорошо. Способная она у вас, особенно по гуманитарным предметам.

Федот видел, как бантик накрашенных губ на округлом Люськином лице растянулся в благодарной улыбке.

Люська хоть и была своя, деревенская, но бабы испытывали к ней смешанные чувства. С одной стороны, хорошо, конечно. Привезёт чего-нибудь на заказ или отложит на денёк-другой, а с другой, опять же, водку мужикам в долг отпускает.

Люська, в свою очередь, понимая противоречивость собственного положения, держалась независимо. Ей было невыгодно занимать чью-либо сторону. Это как, к примеру, в геометрии центр круга. Вставь туда циркуль остриём и сколько после им ни кружи, центр как был, так и останется на месте и ни с одной линией не пересечётся, сколько ты всевозможных кругов ни описывай. Так и магазин с Люськой. Стоит себе в центре деревни. Хотя все улицы, покружив по окрестностям, так и стараются к нему приблизиться. Центр, одно слово.

Учительница, складывая в сумку покупки, продолжала говорить уважительно и как-то уж больно красиво. Люськины свекольные щёки от этого розовели всё гуще и ровнее. А у баб вокруг уши, будто у годовалых стригунков, шевелились настороженно на каждое вылетевшее слово.

Федот тем временем продолжал свои нехитрые размышления:

«Со всех сторон твердят, как заговорённые: ”Люди промеж себя равны“. Только напрасно. Какая же мы с учительницей можем быть ровня? Она, видал, какая культурная да воспитанная, а мне дальше области и бывать не приходилось. Хотя нет, бывал по молодости, когда на армейскую службу везли. Посмотрел тогда из вагона на пробегающие мимо города, да и попал опять в лес, в пограничники. Времена на границе были неспокойные. Всякого довелось. Порой казалось, что фильм про то посмотрел, а на самом деле и не было этого вовсе. Но медальку ”За отвагу“ дали, значит, не выдумка всё».

Задумался Федот так, что позабыл про очередь. И чем дольше стоял он, тем сильнее зрела в нём горькая на себя обида. За жизнь свою бестолковую, проживёт он которую, так и не научится выглядеть культурно, вести себя красиво, обходительно с людьми разговаривать. Вон как учительница. От одних её слов Люську в краску бросило. Да и покупает учительница не портвейн, а пряники, на которые Федот внимания никогда не обращал. Они даже выглядят так, будто заплесневели давно. А она, глянь-ка, рассмотрела. Стало быть, есть в этих самых пряниках то, чего ему даже понять не под силу. Только живут эти другие люди не где-нибудь, а здесь, в деревне. Ходят по этим улицам, воздухом этим дышат. Почему же, интересно знать, другие они? Почему мир этот по-своему понимают? Отчего же всем остальным не открывается эта дверка с секретом?

Учительница дробно простучала каблучками по крашеному полу, хлопнула дверь. Из-за красных весов выглянула Люська.

– Здравствуй, Федот.

– Здравствуй, Люсенька.

– Чего тебе?

– Дай-ка мне, милая, портвешок вон тот, с семёрками. Люська, бойко покачивая округлыми формами, обтянутыми синим халатом, проворно метнулась к деревянным ящикам, ухватила цепкой рукой бутылку за узкое горлышко. Только на этом самом интересном месте внутри Федота что-то вдруг словно оборвалось. «Не так всё, неправильно делаешь, остановись….» – будто говорил ему кто-то. Всё, что произошло дальше, оказалось для него ещё большей неожиданностью, похожей на вспышку молнии среди ночи. Отчего, непонятно, только передумал вдруг Федот покупать эту самую бутылку. Передумал и всё тут. Незнакомый доселе голос внутри одобрительно проговорил: «Остановился, Федот, и правильно сделал».

А Федоту и на самом деле вдруг нестерпимо, пусть ненадолго, пусть хотя бы единственный в жизни раз, захотелось сделать так, как делают это они, другие люди. Понять ему захотелось. Почему они это делают? Зачем? Что после чувствуют?

Он виновато улыбнулся.

– Ты, Люся, извини меня, только поставь, пожалуйста, бутылочку на место, а дай-ка мне лучше тех пряников.

– Это каких?

– Да тех, что учительница покупала.

Люськины глазки, будто от испуга, вмиг сделались похожими на две бирюзовые бусинки.

– Сколько?

– Давай килограмм.

В магазине стало тихо. Бабы прекратили разговаривать и начали непонимающе переглядываться. Федот не торопясь рассчитался, прижал к груди здоровенный кулёк, сказал «До свидания, уважаемые бабоньки!», приподнял козырёк промасленной кепчонки и уверенной походкой прошагал к двери.

Тишина стояла такая, что было слышно, как поскрипывают половицы под кирзовыми сапогами Федота. Следом за ним нервно хлопнула дверь с пружиной. На какое-то время бабы в оцепенении замерли, но после, спохватившись, застрекотали. Словно из многозарядных карабинов хлестало со всех сторон.

– Вы только посмотрите, что делается! От бутылки отказался. Чего бы это?

– Не лезет уж, видно.

– Понятно, сколько можно.

– Да нет, Федот вроде особо этим не отличается.

– Много ты знаешь? Это он только на людях, а так мимо рта не пронесёт, не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь. Чего он, моё пьёт?

– Нет, дело, я думаю, в другом. Захворал, наверное, видишь, какой-то задумчивый больно.

– Ой, всё вы, бабоньки, не то говорите. Я точно знаю, заговорили его. Сама видела, как к ним домой бабка Лукерья заходила. Она ведь какие наговоры и травы знает. Наверняка, заговорила. А вы говорите, заболел.

– И как он теперь, бедолага, без выпивки жить будет? Вот вы себе такую жизнь можете представить?

– А что? Запросто! Вон дед Осип не пьёт, и ничего. Зато, какой внимательный, рассудительный, и дом у него одно загляденье.

– Так он же старовер.

– Ой, бабы, не знаю. Я лично своего обалдуя как угодно готова окрестить, лишь бы пить перестал.

– Вот-вот. Мой только из-за угла вывернёт, а я уже по походке вижу: пил ведь, зараза.

– Ох, удивила. Я, например, ещё с той стороны улицы вижу, чего мой благоверный пил сегодня, красненькую или беленькую. Практика, скажу я вам. Скоро уж двадцать годков как практикуюсь.

Завершающую точку с видом народного заседателя в суде поставила Захариха:

– Три дня, – заявила она.

– Чего три дня? – напряглись все.

– Три дня, говорю, не пройдёт, как прибежит за бутылкой.

– Три дня – ты больно много дала, – язвительно не согласилась с ней почтальонка Райка. Через день тут будет, вот на этом самом месте, – процедила она и многозначительно поджала нижнюю губу.

Вопрос без ответа закорючкой повис где-то под обшивкой фанерного потолка небесного цвета. Всем было интересно знать, надолго ли хватит Федота в его трезвой жизни. «Поглядим, – заключила под конец Райка и многозначительно подняла указательный палец к лазоревому потолку. – Три дня, говорю, и точка».

Федот тем временем спустился с крыльца, достал из кулька пряник, осмотрел его со всех сторон, понюхал. Пахнет вкусно, вроде как ваниль с душистой приправой. Осторожно откусив с краю, он не спеша поднял глаза к весеннему небу и начал задумчиво жевать. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. Наконец смахнул с подбородка крошки, довольный, покачал головой, откусил ещё и задумался:

«Нет, ты посмотри. Вот тебе и учительница. Ведь откуда только знает про эти пряники? Смотреть не на что. Неприглядные какие-то, вроде как, несвежие даже, но до чего вкусные да мягкие».

– Определённо хороши, – заключил он и продолжил рассуждения:

«Купил бы портвейн, ну, выпили с Андрюхой, и что? Всё как обычно. Только оно, видал, как бывает, р-раз – и повернуло тебя в другую сторону. А всё это оттого, что учительница – человек культурный и образованный. Катьке, как окончит школу, надо обязательно поступать на учительницу. Вырастет такая же умная и красивая, а мы с матерью гордиться будем».

Ничего особенного вроде бы не произошло, только, странное дело, настроение у Федота сделалось такое, будто он мотоцикл в лотерею выиграл. Непонятно отчего, но поселилась в груди у него какая-то гордая уверенность. Воробьи, похоже, и те стали чирикать веселее, а вечернее солнышко, будто в награду, взяло да и пригрело ему затылок поздним теплом.

***

Неожиданно из переулка так, будто поджидал его за углом целый день, вывернул Андрюха. Карман штанов у него подозрительно оттопыривался.

«Сейчас начнёт канючить», – мелькнуло у Федота в голове.

– Скажу, что в другой раз куплю, не забыл. Гватемала, туды её в подворотню, – вздохнул он.

– Здорово, Федот.

– Здорово, коль не шутишь. Ты, Андрюха, чего? Соскучиться успел или как?

– Я к тебе, Федот, по важному делу.

– Не переживай, куплю я тебе бутылку, коль проиграл, – постарался упредить события Федот.

– Да я не про то, – почесал затылок Андрюха. – Тут у меня дело серьёзное, обмозговать надо.

– Пошли ко мне, – кивнул Федот. – Только я пить не буду.

– Чего это вдруг?

– Настроения нет к этому делу.

Скрипнула калитка. Сонный Жулик встретил их, помахивая хвостом. Дождавшись, когда его потреплют за уши, он вышел за калитку, облаял пустую улицу и успокоился. Катька с Серёжкой быстренько прибрали кулёк с пряниками и затихли в дальней комнате.

Сели на кухне. Андрюха, опасливо придерживая карман, долго пытался начать говорить, но никак не мог сосредоточиться. Наконец Федот не выдержал и поставил перед ним стакан.

– Пей, а то не разродишься.

Андрюха большими глотками торопливо выпил, вытер тыльной стороной ладони губы, с шумом выдохнул.

– Закусывай, – проговорил со вздохом Федот и повернулся к окну. – Если так дело пойдёт, надо будет скоро огород копать, – думал он, рассматривая проталины.

– Федот, а ты по какой причине отказываешься от выпивки? – похрустев солёным огурцом, осмелел Андрюха. – Заболел или Клавдия того, притесняет?

– Не хочу и всё тут. Отстань. Говори, чего надо?

– Тут дело такое, – начал робко Андрюха, – свояк зовёт к себе в рыболовецкую артель. Только у них правило. Всякий, кто приходит, должен иметь рыболовное имущество. Лодку, к примеру, или снасть деловую. Я бы со всей радостью, да нет у меня ничего. Мотор, который мне от тестя достался, утопил я в прошлом году.

– Я в курсе. Достать не пробовал? – не отрывая взгляда от огорода, буркнул Федот.

– Всё дно «кошками» исскребли. Бесполезно! Будто чёрт его стащил.

– Сам ты чёрт! Тросиком чего же мотор не зацепил?

– Да я думал, там делов на пятнадцать минут. До Морозовки к Шестакову через сор перемахнуть. А тут топляк этот, чтоб его. Да и туман уже пошёл.

– Вот-вот… Туман ему пошёл. Знаю я, какой туман на вас нашёл. Ты давай, Андрюша, макаронные изделия по ушам мне не развешивай. Знаю я, что не к Шестаковым ты тогда моторку гонял в Морозовку, а ездили вы на пару с Борей Козыревым за самогонкой к Макарихе. Налакались после так, что берегов не видели. Как ещё не потонули оба. Робинзоны, мать вашу за ногу. Быванье будет – зайди в церковь, свечку Николе-угоднику поставь. Это он вас тогда, оболтусов, пожалел.

– Ну вот, опять ты, Федот, за старое. Я ж того, повинился уже и готов встать на путь исправления, – сник Андрюха.

– Знаю я, чего тебя исправит, только промолчу. А вот хороший батог не помешает, это точно. Ладно, говори, чего там у тебя.

– Не знаю даже, как просить, Федот, может, на колени перед тобой стать?

– Не гожусь я для этого, не святой, да и статью не вышел, – не глядя, ответил Федот. – Давай по делу.

Андрюха долго мялся, несколько раз пытался налить вина, но так и не решился. Наконец, облизывая пересохшие губы, набрался смелости и выпалил разом.

– Сделай мне, Федотушка, кедровку под рыбу, да побольше. Насчёт досок я уже на пилораме договорился. Помоги, век помнить буду. Больно уж они там хорошие деньги зашибают в путину. Заело это безденежье. Всё надо и надо. А зарплата у меня, сам знаешь. Надюха уже со свету сжила. К тому же семья, похоже, скоро увеличится.

Федот угрожающе кашлянул в кулак…

– А ты поменьше заливай, тогда и хватать будет.

– Ну вот, опять ты за своё. Да не к кому мне больше обратиться, пойми ты.

– Андрюха, ты помолчать маленько можешь? – гаркнул наконец Федот.

– Всё, молчу, ни звука, – проговорил Андрюха и, прикрыв рот, начал коситься на бутылку.

Федот задумался. Лодка – дело понятное. Надо, видно, помочь парню, может, и правда выровняется да на ноги встанет. Сколько нищенствовать можно. Мужик должен деньги зарабатывать. Без этого он со временем окончательно измельчает, уважение к себе потеряет, а после этого он уже и не мужик, а так.

Федот долго тёр висок, рассматривая потёртые завитушки на старой клеёнке, будто там можно было узнать, из чего Андрюхе справить лодку? На пилораме доска сырая, не годится. Придётся, по-видимому, отдать свою.

– Ты вот что, Андрюха. Пиломатериал, что договорился, забери. Сгодится куда-нибудь, а лодку строить будем из моей доски. Она у меня отборная, сухая. Для себя готовил, да, видно, в другой раз. На следующей неделе и начнём.

– А если завтра? – облизнул пересохшие губы Андрюха.

– Завтра? Завтра не могу, в район еду, телевизор покупать.

– Телевизор? Какой такой телевизор?

– Обыкновенный, Андрюха, телевизор. Вот как радиоприёмник, только спереди экран.

– Как в клубе? – вытянул шею Андрюха.

– Андрюха! В клубе – кино. А ты чего же, телевизора никогда не видал?

– Нет, а где я его увижу? Только знающие люди говорят, что у нас всё равно брать не будет.

– Больно много твои люди знают. Будет брать, надо только сделать правильную антенну и мачту хорошую поставить, – уверенно возразил Федот. – Серёжка вон из школы журнал принёс, «Юный техник» называется. Журнальчик детский, вроде бы пустяшный, да только с первого взгляду. В нём, представляешь, про телевизоры и антенну эту все написано и нарисовано, как и из чего делать. Трубка нужна алюминиевая или медная, но это вопрос решаемый. А теперь я ещё вот над чем думаю. Ведь если в детском что ни на есть журнале такие серьёзные дела печатают, получается, для детей, что ж будет с той детворой, когда она вырастет? Представляешь? Не то, что мы с тобой, грамотеи. Лодку построить, Андрюха, дело пустяшное. А тут антенна, телевизор… Наука, видал, лицом к простому человеку поворачивается. Я в области был, так представляешь, три часа проторчал в магазине, где телевизорами торгуют. Смотрю: «Новости» идут. Послушал всё обстоятельно. Вошёл, как бы это сказать, в курс дел по всей стране. Только они закончились, безо всякого перерыва – концерт. На скрипках играют, приятно так. Каждую скрипочку видно и этого, который похож на пингвина, что палочкой машет, тоже. Забыл, как же он называется.

– Дирижёр, – вовремя вставил Андрюха.

– Вот-вот, правильно говоришь. Соображаешь, стало быть, когда не сильно пьяный. Ты бы, Андрюха, с выпивкой упорядочил это дело. В артели такого безобразия терпеть не будут, мигом выставят. Бросай, а если не можешь, сходи к бабе Лукерье, она заговор знает.

Андрюха замолчал, потом уверенно отодвинул от себя бутылку, негромко сказал «Всё!» и отвернулся к стене. Федот тем временем, будто не заметил ничего, продолжал:

– Так вот, значит, закончился концерт, а потом Райкин начал выступать. Юморно… Жалко, они магазин закрыли. И вот такое, представляешь, может быть в доме у каждого обыкновенного человека хоть каждый день. Захотел – нажал кнопочку и смотри себе, любуйся на здоровье.

Скрипнула калитка, радостно заскулил под окном Жулик. Пришла Клавдия. Она не очень удивилась гостю, но на пороге слегка задержалась.

– По какому поводу, если не секрет?

– Вот, Клавдия, пришёл обмыть ваш телевизор. Порадоваться, так сказать, улучшению благосостояния граждан, – торжественно объявил вдруг Андрюха.

– Какой телевизор? Нет у нас никакого телевизора.

Ты, Андрюша, чего-то попутал, объясни понятнее.

– Я имел в виду тот телевизор, который вы завтра покупаете.

Тут Федот не выдержал.

– Ты, Андрюха, давай по холодку, пока не намело, двигай. На той неделе, как я сказал, начнём заниматься твоей лодкой.

Родственник не сопротивлялся и вскоре проворно удалился. Недопитая бутылка так и осталась стоять посреди стола. Чего, чего, но на Андрюху это было совсем не похоже.

Клавдия поставила на лавку сумку и села рядом. Опытным взглядом она сразу определила: Федот не выпивал. Это обстоятельство несколько встревожило её.

– Ты объясни, Федот. Какой такой телевизор? Во всей деревне ни у кого и в помине нет. Ты же хотел новый мотоцикл покупать.

– Старый ещё не один год прослужит. Подремонтирую, как потеплеет. Сейчас не это важно. Главное вот что: задумался я сегодня, Клавдия, над очень серьёзным вопросом и пришёл к выводу, что живём мы неправильно, некультурно как-то.

– Как же, Федотушка. Когда желаем, в кино ходим, на концерты в клуб. Какой уж такой культурной жизни ты захотел, не понимаю я.

– Да наша жизнь, она как раз понятная, – задумчиво проговорил Федот. – Большинство так живёт. Только ведь хочется такого, чтобы было, как в кино или книжках. Ты же книжки сама любишь читать ещё смолоду, я всё помню.

– Люблю, только всё некогда, – вздохнула Клавдия.

– Некогда – это отговорка. Интересно тебе, должно быть, не только то, что в деревне нашей происходит, – не отступался Федот. – Культурного человека должно интересовать всё, что происходит в целом громадном мире. Для того и нужен телевизор. Любопытно ведь знать, как там у них всё случается, какие они, эти другие люди?

– Любопытно-то оно понятно, только дорого, небось, – поморщилась Клавдия.

– Не дороже денег. Не бедные, вдвоём работаем. Вот и надо купить телевизор. Земля, она представляешь какая большая. Везде люди живут, да разные все. Подумай только: сядем мы вечерком, включим телевизор и будем смотреть, как там на всей Земле народ поживает, а после новостей – кино интересное, пожалуйста. Это ж какая жизнь начнётся! Да и про себя тебе тоже подумать надо. Вот ты скажи, почему до сих пор ходишь в старом пальто?

– Так новое-то не купили, – развела руками Клавдия.

– Значит, надо купить. И сапоги новые тоже.

– Ой, Федот, какой-то ты сегодня интересный. Телевизор тебе подай, пальто, сапоги. Чего-то ты больно разошёлся. Всё денег немалых стоит.

– А ты пойди да сними с книжки.

– С книжки жалко. Они там для дела какого-нибудь копятся.

– Дела… Ты мне скажи, Клавдия, какое такое дело может быть важнее самого человека? Для того все дела и делаются, чтобы жизнь твоя, моя, детей наших красивой была. Дети у нас одеты, обуты, учатся хорошо, книжки умные читают. А мы с тобой уже приготовились превратиться в старые пеньки, сесть на завалинку и смерти потихоньку дожидаться. Не охота, знаешь ли…

– Ой, Федотушка, чего-то я за тебя прямо в беспокойстве сегодня. Это, небось, Андрюха тебе что-нибудь наплёл. Ты только скажи. Я родственничку дорожку-то мигом пятки вперёд налажу. Ишь, расходился.

– Успокойся, Клавдия, Андрей тут ни при чём. Он лодку просил сладить, чтобы в артель податься, рыбачить. За голову, похоже, решил взяться, бутылку вон, и ту не допил. Надо парню помочь, думаю. Зато я, Клава, на жизнь нашу сегодня будто со стороны посмотрел да и призадумался. Не так мы живём. Убого как-то, скучно. Менять надо всё. С чего начать, пока не знаю. Только еду я завтра в район покупать телевизор, а ты чтобы сходила к Люське и заказала себе новое пальто и сапоги, да помоднее! И вот что. Скажи ей, пусть духи тебе привезёт самые лучшие и дорогие, но непременно тонкого заграничного аромата.

Клавдия тихо вздохнула. Она хорошо знала этот упёртый характер.

***

Федот решил сделать то, чего не делал уже много лет, – взять отпуск. Директор совхоза долго разглядывал тетрадный листок с заявлением. Потом ему неожиданно позвонили из района, после чего он долго и очень громко доказывал кому-то неправильное виденье районными властями распределение пахотных земель. Иногда резко, будто пружина, вставал, сотрясая воздух сжатым кулаком. Однако со временем телефонный разговор пошёл на спад. На том конце провода, похоже, начали сдаваться. Закончилось всё на совершенно спокойной ноте, с пожеланиями здравия. Зато, как он районного пришил! Не ты мне, говорит, партбилет этот выдавал, чтобы я его перед тобой на стол положил. Мне его командир батальона на передовой вручил. Вот если бы он сейчас приказал выложить – выложил бы. Только погиб мой командир. А ты мне не указ! Во как.

Сергей Викулович раскраснелся, продолжая часто дышать, ходил по кабинету.

– Так вот, Федот, и воюю. Прислали этого завотделом в райком с Украины. И вот он мне всё «у нас на Украине, у нас на Украине….» Знаю я, что такое Украина. От края до края на тридцатьчетвёрке пропахал, а уж сколько землицы той перелопатил, не счесть. Ну да ладно, это дело прошлое. Ты-то, Федот, какое такое сочинение принёс мне насчёт отпуска? Это надо обдумать. Дороги вскоре станут, надо брус возить из Носки, Екимовки, цемент из района, кирпич. Техника должна быть в полном порядке. Контору новую строить будем и АТС.

– Это чего такое – АТС? – подался вперёд всем телом Федот.

– Это, Федот, ни много ни мало автоматическая телефонная станция на сто номеров. Вот захотел ты, к примеру, со мной поговорить или спросить чего-нибудь. По делу, а может и так просто, насчёт рыбалки, например. Идти тебе никуда не надо, снял трубочку, покрутил диск, а я тебе «Здравствуй, Федот». Так-то вот… Ну, ладно, рассказывай, в какой такой отпуск собрался?

– Да пустяк тут. Андрей по-свойски просит лодку ему сделать. Думаю на неводник замахнуться. Нас двое, да ещё охотников помочь, думаю, найдётся. Всё равно время сейчас бестолковое.

– Сколько тебе понадобится на это?

– Недели две. Только пришла мне тут одна мысль, – уже поднимаясь, проговорил Федот.

– Какая же? – Сергей Викулович, полагая, что разговор окончен, подошёл к окну и стал рассматривать небо.

– Хочу соорудить хорошую мачту, антенну, и попробовать поймать телевидение, – взволнованно проговорил Федот.

– Телевидение говоришь? Да ты что? Серьёзно? – Директор изменился лицом, поставил стул напротив Федота и со словами «рассказывай подробно» сел.

– Уже решил, – начал взволнованно Федот. – Завтра с Колей Балуевым за запчастями в «Сельхозтехнику» едем. После, как всё получим, заедем в «Культтовары». Хочу купить телевизор и кабеля метров двадцать пять – тридцать.

– Послушай, Федот, а ты в этом деле хоть немного чего-то понимаешь?

– Серёжка принёс «Юный техник» из школы. Там всё подробно описано и про антенны, и про каналы. Волнуюсь, конечно, но сильно уж хочется попробовать. А вдруг возьмёт, да получится!

Мальцев заметно разволновался. Он несколько раз вставал, обходил вокруг стула, садился, снова вставал. Было видно, не ожидал.

– Да ты понимаешь, Федот, на что ты замахнулся? – начал он. – Это же всё равно что, к примеру, какое-нибудь открытие важное сделать. Вот если получится! Ты только подумай, как жизнь всей деревни изменится? Вечером придут люди с работы, с хозяйством управятся, покушают и телевизор сядут смотреть. Глядишь, и пить поменьше станут. Сколько, ты говоришь, тебе отпуск надо?

– Две недели.

– Бери все двадцать четыре дня. Для такого дела не жалко. Да, вот что. Когда поедешь в район, обязательно заверни в узел связи, спроси Юрия Викторовича. Толковый мужик, обязательно дельное подскажет. Я ему вечером домой позвоню. Где твоё заявление? Сейчас подпишу. Пойдёшь в бухгалтерию, пусть сразу начислят и выдадут отпускные.

Потом, немного подумав, добавил:

– И премию за хорошую работу. Давай я на заявлении резолюцию сразу наложу.

Федот вышел в коридор, а из-за двери ещё долго доносилось:

– Вот дела творятся, вот они на тебе народные умельцы! Кулибины, ядрёна корень, они же здесь, свои, среди народа! Им только волю дай, остальное они сами сделают и добудут!

***

Пятьдесят первый «Газон», тревожно завывая, крушил смёрзшуюся грязь. Проваливаясь то и дело в колею, он толкал перед собой зубастыми колёсами мутную жижу, перемешанную со льдом. Федот пытался задремать – не получалось. В сумасшедшей болтанке не было даже мгновения, чтобы кабину не сотрясало или не бросало из стороны в сторону. Через завывание мотора было слышно, как Балуев кого-то негромко уговаривает. Может, себя, может, мотор, может, колёса, а может, и водительского бога, чтобы тот послал им удачу и помог не завязнуть посреди сибирского тракта, окружённого стенами леса, верхушки которого теряются в не растворившейся темноте утра. Николай прекрасно знал: одно неверное движение, и они надолго превратятся в неподвижный, вмерзающий в грязь объект посреди тайги.