Czytaj książkę: «Жизнь наоборот»

Предисловие

Время!

Летит оно стремительно, не затормаживая ни на мгновение ни перед кем, ни перед чем. У него свой ход, своя история, которая никак не связана ни с одним из живущих на нашей бренной земле. И оно, время, неумолимо: его не совратишь, не купишь, не заманишь и не остановишь. И это чисто по-философски. Но мы живем на этой бренной земле – от рождения и до смерти. Значит, существуем в пространстве и во времени. Поэтому, ничуть не входя в противоречие со всеми мыслителями мира, можно управлять временем, ускоряя его или замедляя. Себе лично я ставлю задачу вернуться и задержаться во времени. И для этого я изобрел простой способ – сесть за стол, нахмурить лоб, испещренный возрастными морщинами, и написать, например, воспоминания о детстве, юности и нынешнем возрасте, слегка приукрасив события и свой образ в них. По ходу творческих мук над собственной биографией придумать что-нибудь для возбуждения интереса при чтении, строго руководствуясь заветом Бернарда Шоу, говорившего, «… что правда никогда не годится к опубликованию».

Именно так я и хотел поступить и этим предисловием начать книгу о собственной жизни, чтобы донести до потомков, своих и чужих, этакое гениально-мудрое. И уже вывел первую букву в слове «Мемуары», но остановился, вспомнив, что ничего значительного еще и уже не сделал, и придумал приключенческую повесть с необычным названием «Жизнь наоборот».

В этой книге я переплел события, произошедшие на самом деле и вымышленные, разбавил интригу судьбами героев реальными и выдуманными, потом в эту смесь добавил иронию и юмор, трагедию и любовь. Весь этот коктейль заправил некоторыми историческими моментами, без упоминаний которых этот роман был бы скучноват, – и продукт для легкого чтения оказался готов к употреблению.

Каков на вкус? Пусть судит читатель. Но предупреждаю заранее: на классику я и не претендую, зная, что занудно правильное изложение событий очень литературным языком напряжет нынешнее читательское племя до головной боли, и оно, разочарованно, отложит мое произведение подальше, чтобы никогда о нем не вспоминать. А так не хочется…

Ведь я через описание приключений главного героя попытался оживить свои мечты, те самые мечты, которые так и остались неосуществимыми, но такими вожделенными. И главной мыслью повести я сделаю слова, сказанные неизвестным философом из неизвестного времени:

 
– Не зная срока своей смерти,
Живем мы, как в последний раз
Но, если б знали, то, поверьте,
Мы жили б точно, как сейчас.
 

Понятно, что этот мыслитель имел ввиду любое течение жизни, любого человека, в том числе и меня, как героя будущих приключений. А чем я, то есть он (пусть он будет я), отличаемся от всех? Даже если я считаю себя уникальными созданиями Создателя… но пока…

Пока я, герой собственный жизни, нахожусь в устойчивом состоянии зрелости со всеми желаниями и возможностями, свойственному этому этапу. И к этому моменту у меня сложилось почти все так, как и не мечталось, не хотелось и моглось: я успел поучиться, поработать, разбогатетьи сновастать нормальным российским гражданином с уровнем жизни немного выше черты бедности. Это – по мнению главного статистического органа нашего государства. И ниже этой отметки – по факту.

Итак, приступаю.

Глава первая
Хождение в капитализм

Похоже, у известного неизвестного мыслителя на все случаи жизни есть свои ответы и рекомендации. Например, такое утверждение:

 
– Какой судьбы себе желаешь,
Такую – должен получить,
Об авантюрах ты мечтаешь —
Придется в них тебе и жить.
 

Здесь можно согласиться и обосновать это последующими событиями, о которых вы, отложив все несущественные дела, узнаете и с увлечением, не отрываясь от печатных строчек, прочитаете взахлеб.

Зовут меня Александр Надеждин, и я авантюрист в хорошем смысле этого слова. Хотя и не всегда. Положительным искателем приключений я был в период построения коммунизма в нашей отдельно взятой стране.

В отрицательного героя я превратился, когда недостроенный коммунизм, нарушив все законы и Постановления Пленумов Коммунистической партии, вдруг стал дичать и вскорости перестроился в капитализм с нечеловеческим лицом и, соответственно, со всеми вытекающими непредсказуемыми последствиями.

Но обо всем по порядку.

Образование мне дало, а я его взял бесплатно у нашего государства, тогда еще – СССР: среднее – в виде суворовского училища, и незаконченное высшее – в двух институтах и одном военном учебном заведении. В силу моей, скорее всего – генетической, склонности к приключениям меня не задерживали больше, чем на три курса. Но кое-чему все-таки научили: в летном училище – начальным навыкам вождения самолета и прыжкам с большой высоты, с парашютом, естественно. Чему научили в институтах – расскажу чуть позже.

Но, к сожалению или к счастью, через неполные три года вхождения в профессию романтиков и экстремалов меня из летного училища отчислили в рекордно короткие строки, буквально на следующий день, когда я угнал самолет. Нет, не самолет с пассажирами, летевшими в Сочи на летнее оздоровление, а наш учебный Л-29, на котором мы отрабатывали свои будущие летные качества. Я был молод, горяч, красив, можно было сказать, как Ален Делон, слегка разбавленный образом Бельмондо. Но, так как я человек скромный, чужих заслуг себе не приписываю, скажу о себе честно – девушки от моей красоты в обморок не падали, следы мои на асфальте не целовали, однако на свидание не опаздывали и на отсутствие в моих руках традиционных предметов флористики и коробок конфет не обижались. Зато с радостью соглашались посвятить мне бесценные свои часы и даже годы.

В начале третьего курса я познакомился с очаровательной шатенкой Людочкой. Она была умна, что ее совсем не портило, и очень подвижна. Ее фигурка сводила меня с ума: тонкая талия, ножки как у балерины, руки – нежные, восхитительные. Грудь … о, боги! Ее можно бы было назвать идеальной красавицей, если бы не одно «но» – ее характер. Ее характер был как ветер: то теплый, то холодный, то пронизывающий до костей или обволакивающий до ватного состояния. И я никак не мог понять: нравлюсь ли я ей или нет? На свидания она приходила через раз, опаздывала безбожно и никогда не считала себя виноватой. Сколько раз я пытался забыть ее, предать ее имя забвению, но инстинкт охотника не давал мне покоя. Я должен был ее завоевать, чтобы … Короче, у каждого мужика есть куча аргументов в причинах амурной охоты. И у каждого – куча своя. Я же своей делиться не буду в силу свое авантюрной скромности.

В один из весенних вечеров, прогуливаясь с Людочкой возле нашего летного поля, я взахлеб рассказывал ей о самолетах, о летчиках, короче, трепался как мог, чтобы хоть как-то заинтересовать ее своею неординарною особою. Но мой треп колыхал лишь кусты, плотно посаженные возле забора аэродрома. Дама моего сердца ни в какую не хотела проявлять любовного томления к моей мужественной персоне. В самый пик моего токования она вдруг прервала меня и, поглядывая на Л-29, одиноко стоявший на аэродроме, как бы невзначай спросила:

– А слабо тебе покатать меня на этом самолетике?

– Мне? Слабо? Да я…! Да мне…!

Когда я приземлился под яростную ругань дежурного, мат которого чуть не разорвал мембрану наушников шлемофона, на летном поле уже активно перебирало ногами все начальство училища, а начальник политотдела, стоящий рядом с особистом, злобно мечтали каждый о своем. Первый – об исключении меня из рядов покорителей небес, а второй – о застенках каземата. Хотя, я, конечно, заслужил и то и другое, но в то время я думал, что поступок совершил почти героический. Дама моего сердца легко упорхнула от наказания, я же был отчислен с треском из училища, но без записи в анкете. В данном случае роль сыграла надвигающееся инспектирование военных образовательных объектов, а угон самолета – это позор для всего училища с вытекающими выводами. И в силу острого нежелания начальства лишиться денежного довольствия и увидеть звездопад с личных погонов от меня избавились хоть и шумно, но мирно и очень быстро с формулировкой: за систематическое нарушение воинской дисциплины.

Таким образом, мечта о небе накрылась медным тазом. Любимая девушка забыла, как меня зовут и как я выгляжу, так как при встречах не узнавала и делала круглые глаза, когда я пытался с ней заговорить.

Я уже подумывал сломаться, запить, чтобы потом легко было по пьяни бить себя в грудь и кричать, размазывая пьяные сопли по спитому лицу, о коварстве женщин и оскалах судьбы, но, трезво поразмыслив, решил не маяться дурью, а попытаться превратить судьбу-индейку в жар-птицу, чтобы та не только распахивала веером передо мною свой хвост, но и радовалась за меня во всю свою жаркую пасть.

По всем правилам я должен был сразу после отчисления из военного училища пересесть с парты, где набираются знаний, на верхнюю полку пассажирского поезда и вместе с сопровождающим прапорщиком добраться до очень отдаленной воинской части и дослужить родине не менее двух лет. Но случилось незапланированное чудо, которое, конечно, некоторым образом управлялось моей авантюристической натурой и хорошими отношениями с делопроизводителем строевой части и любвеобильным прапорщиком Галочкой. Пропуская ночные способы получения личного дела на руки, я в поисках применения своих сил и знаний наткнулся на институт иностранных языков.

– В языках сила! – обрадовался я собственному открытию и оккупировал, тогда я думал основательно, факультет западноевропейских языков.

За два года обгрызания гранита наук я инициативно воткнул себе в голову хороший английский и удовлетворительный немецкий. Вообще-то, система высшего образования в этом институте меня немного смущала, так как я искренно полагал, что большую часть предметов можно безболезненно выбросить из расписания. Но со мной категорически не соглашались чиновники от образования и преподаватели института, поэтому, помимо двух иностранных языков, я как будущий переводчик изучал основы марксистко-ленинского учения, политическую экономию капитализма и социализма и прочий бред.

Суммарно, по количеству часов ленинизма и марксизма, я должен был бы иметь высшее образование уже через два года учебы в данном институте. Но не поимел его, так как эту науку я в голову не брал, кроме политической экономии загнивающего капитализма в части: деньги – товар – деньги или, наоборот, товар – деньги – деньги и еще раз деньги.

Чтобы хоть как-то разбавить студенческую жизнь и наполнить ее существенным смыслом в виде дополнительного денежного содержания, я решил экономическую формулу основоположника катаклизма на всем европейском пространстве применить на практике. С другом Николаем, или просто Палычем, вместо того чтобы под бренчание гитар, урчание пустых желудков и сомнительного секса с местными жительницами, или – со своими же однокурсницами, помогать в стройотрядах социализму развиваться, мы автостопом добирались до края Белоруссии и при содействии моего друга по суворовскому училищу Яна Вильчковского – поляка по национальности, имеющего льготный проход к родственникам, вместе с ним, пробирались в соседнюю польскую деревню. Немного поясню этот, как кажется с первого взгляда, бред. В то время перейти границу было невозможно, но родственники в приграничной полосе общались между собой достаточно просто. Поэтому, умело минуя, как истинные шпионы, все пограничные посты, мы затаривались поддельными джинсами, везли их домой и продавали как истинные «levis» и «wrangler». Подпольный наш бизнес шел неплохо, но в конце третьего курса над нами нависли черные тучи в лице вездесущего КГБ, поэтому мы быстро стали белыми и пушистыми. И после сессии, которую сдал с боем, под недружелюбные взгляды обитателей деканата я написал заявление на отчисление по семейным обстоятельствам. А мой друг просто перевелся в другой ВУЗ, от греха подальше.

Итак, передо мною опять открылся простор для применения моих способностей. И я, вместо того чтобы заняться чем-либо конкретным, решил вновь попробовать себя в качестве студента института советской торговли, куда я вполз, слегка подправив свои не совсем хорошие характеристики. Авантюрист все-таки.

Для тех, кто не очень представляет основы существования советского строя, я поясню. Все стороны нашей тогдашней жизни контролировались комитетом госбезопасности. Не так, как в сталинско-бериевские времена, когда второй следил за первым, а третий – за вторым, но контролировались.

Не успел я как следует изучить основы бухучета, вступление в социалистическое ценообразование и в принципы движения товаров, как начальник кадров (читай особист) вычислил мое темное прошлое и поделился этой информацией с комитетами, в том числе и комсомола. Принципиальные товарищи думали недолго и, ничтоже сумняшеся, выдали вердикт, что таким не место во всех рядах. Кроме того, эти ребята злобно и единогласно решили, что я еще не все долги отдал родине, и заинтересовали этим обстоятельством военкомат, который тут же определил меня служить. Отыскали же именно тот приказ Министра обороны, по которому я как плохой в прошлом курсант не дослужил срочную службу до полного исправления. Теперь я должен был отдать свой патриотический долг родине, но по сроку не больше чем положено по закону. В армии – два года, а на флоте – три. У них был выбор сделать мне хуже ровно на один год, и они со свойственным им садизмом это сделали: я оказался на флоте. Там на мои приключенческие склонности обратили внимание, поэтому все три года я усиленно изучал необходимые для морского волка дисциплины. Немного штурманское и яхтенное дело – за это спасибо моему командиру, капитан-лейтенанту Сосно Эдварду, списанному с подводных лодок за иностранное, то есть польское происхождение и наличие родственников в стане вероятного противника. Любил я легководолазную подготовку не только потому, что давали дополнительный паек, а просто любил. Это отношение к водолазному делу было замечено начальством и с подачи Сосно меня определили в группу, которая погружалась на очень большие глубины. И, конечно, с пользой для родины.

Между Камчаткой и Владивостоком в те времена был проложен подводный кабель, по которому наши флотоводцы общались между собой. На двух концах этой нитки связи стояли такие специальные устройства, которые превращали обычную речь в набор бессвязных звуков. Предположим, какой-нибудь адмирал сказал в телефон «… твою мать», или – подводная лодка выходит в море в 00 часов 00 минут и на другом конце слышат то же самое. Но по дороге внутри кабеля идет какая-то белиберда, не доступная для понимания англоговорящего вероятного противника. Так считали все наши начальники, пока разведка флота не обратила внимания на повышенную активность американцев точно в те моменты, когда корабли «скрытно» выходили в море.

Акванавтов еще не было, но мы – водолазы-глубоководники были. Нам и поставили задачу: обследовать кабель на всем его протяжении.

Не буду хвастать, но именно я первым обнаружил американскую «электронную присоску», которая успешно снимала информацию, записывала ее на свой магнитофон, а дальше эту «присоску» меняли на другую, а умные и вражеские шифровальщики докладывали своему руководству полное содержание переговоров. Трудновато, правда, им было переводить, поскольку в содержательной части было процентов так 50 нашего отборного морского матерка. Но потом, говорят, приспособились и даже стали его употреблять без перевода. Представляю себе, как какой-нибудь штабной лейтенант морских сил штатов докладывал своему начальнику:

– Сэр, … twoy mat… – и дальше поставлю многоточие или много раз пи-пи-пи, потому как неудобно такое писать и, конечно же, читать. Да и редактор не пропустит.

За этот «подвиг», как у нас было принято, ордена получили штабные и политрабочие, а я был удостоен устной благодарности, увешан тремя лычками на погонах и награжден обещанием бессрочного отпуска на гражданку ровно через три года.

Мне уже было двадцать шесть лет, когда Родина решила, что я отдал ей свой долг сполна, и отправила меня в свободное плавание, добавив в мою копилку профессий (лингвиста, летчика, парашютиста, начинающего политэконома) профессию водолаза и командира маломерных судов, иначе, катеров и яхт.

А в 1987 году, когда мне исполнилось двадцать семь лет, я уже считал себя серьезным авантюристом, которому по плечу все трудности, встречаемые на жизненном пути. Но так как мой авантюрный склад ума требовал пищи, то я стал искать работу, свойственную моему неуемному характеру. И я ее нашел.

На Дальнем Востоке я устроился в ЭПРОН, то есть в Экспедицию Подводных Работ Особого Назначения. Так называлась эта организация раньше, а в то время – просто водолазная служба вспомогательного флота. Иногда я отлучался в местный аэроклуб, чтобы попрыгать и полетать. Поддерживал таким образом свои авантюристические наклонности в нужной форме, на всякий случай, или просто потому, что нравилось.

Ровно четыре года я ходил по дну на больших глубинах, летал и спускался на землю с парашютом. А внутри сидел червячок сомнений: правильно ли я живу? И в конце 1991 года этот негодяй червяк доточил меня до мысли: а не стать ли мне капиталистом?

И я поехал…

* * *

Путь мой лег, если посмотреть на карту, через необъятную родину с востока на северо-запад, в Ленинград. Для тех, кто не помнит, так раньше назывался город Санкт-Петербург. Это был не случайный, а совершенно осознанный выбор: здесь я родился и здесь жила моя мама.

Долго отдыхать на маминых разносолах я не собирался, поэтому сразу же стал изучать основы внешней и экономической деятельности в ее довольно заковыристой части: чего не хватает отчизне и чего привезти ей оттуда? Завел хорошие знакомства в таможне и, в итоге своих изысканий, переехал в Голландию, где хорошо взбивали масло, выращивали сыры и выгоняли спирт. Этих продуктов, справедливо рассудил я, очень не хватало на всей территории нашей великой и полуголодной страны.

Прибыв в столицу Нидерландов, в город Амстердам, я стал искать, где это все можно купить, на чем довезти и кому продать. Поиски меня довели до нескольких заводов, маслобоен и сыроварен.

Мой компаньон, тот самый институтский друг Палыч, который в студенческие годы помогал мне применять на практике капиталистическую теорию Маркса, остался в России. Он давно понял, что прибыльнее безопаснее товар создавать на месте, чем возить его из-за границы, поэтому создал несколько цехов, сначала подпольных, потом легальных по пошиву одежды. Изучив спрос, он остановился на джинсах и заработал на их честном пошиве в период индивидуального и кооперативного движения несколько десятков тысяч долларов, которые впоследствии мы и использовали для покупки первых двадцати тысяч бутылок спирта «Ройяль» и двух рефрижераторов со знаменитым маслом «Рама».

Три машины товара дали денег на уже шесть машин товара, шесть – на двенадцать, двенадцать – на двадцать четыре и так далее. Через полгода мой компаньон принимал по сто машин спирта и по двести машин масла с сыром в месяц. Деньги стали течь не тонким ручейком, а полноводной рекой. Налоги, понятно, я забывал платить, причем нескольким европейским государствам: Германии, Дании, Бельгии, Франции и, конечно, России.

К исходу 1994 года я стал капиталистом с несколько миллионным состоянием и тремя ресторанами в Амстердаме, то есть катался как голландский сыр в масле на «Мерседесе» последней марки. И, чтобы не было скучно, я периодически летал на своей «Сессне», выезжал на Филиппины для подводного плавания и выходил в море на собственной яхте. Ведь я все-таки авантюрист. Да, еще женился и родил дочь. Жена моя, Надя, помогала мне во всем: она вела ресторанный бизнес и очень успешно.

На этом можно было бы закончить рассказ об этом периоде жизни и поставить жирное многоточие, но … не все коту масленица.

Не все коту масленица

Комиссар полиции господин Гуго Ван Лейден в один из летних и жарковатых для этих широт дней, нехотя выслушивал от представителя очень солидной конторы следующий доклад:

– Господин комиссар, в поле нашего зрения попал один предприниматель из России, который нанес ущерб нашей экономике на сумму около десяти миллионов гульденов. Наши налоговые службы обратили внимание на караваны машин, следующие еженедельно из Голландии. Когда они посмотрели статистику выпуска продукции нескольких наших спиртзаводов, маслобоен и сыроварен, то обратили внимание на занижение их количества при переходе через наши границы. Мы связались с нашими коллегами из России и получили от них данные, которые не бьются с нашими в десятки раз. Есть предложение – связаться с прокуратурой и взять господина Александра Надеждина в разработку. Кстати, похожая картина наблюдается и в других, соседних с нами, странах. Пришли данные из Германии и Великобритании. Проявила интерес к этому делу Бельгия и Франция.

– Хорошо, – уже оживленно ответил комиссар, – Санкцию прокуратуры я получу. Представьте мне для доклада все имеющиеся у вас материалы на этого русского, – дело для комиссара показалось перспективным, и выход на пенсию мог произойти, в случае удачи, с более высокой и, понятно, выше оплачиваемой должности.

И с этого момента моя жизнь стала значительно интереснее. Но поначалу я этого не ощущал. Не знал я, что все мои переговоры по телефону слушаются и пишутся, что за мной и за моей женой неотрывно следует полиция и что постоянно сравнивается количество машин, следующих в сторону границы, с заявленным их числом. Но, повторю, жить стало интересней.

Ровно полгода это продолжалось. Демократы!

Родные наши менты уже на второй день повесили бы меня на дыбу, и ровно через месяц я бы сидел по приговору или через день купил бы себе свободу.

Взяли меня очень красиво. На дороге. Остановила меня дорожная полиция, якобы за нарушение правил. И препроводила в тюрьму. Хотя по нашим меркам – это лучше назвать санаторием-профилакторием.

Началась ни на что не похожая жизнь в заточении. С завтраком, полдником, обедом и ужином. С телевизором и спортом. Не было только жемчужных ванн и массажа. На долгое время я стал жителем двухместной камеры, а вернее – номера, с душем и туалетом, этакого полулюкса трехзвездного отеля. В общем, жизнь моя подверглась не очень сильным испытаниям. Кроме свободы, отсутствие которой не очень ощущалось в комфортной камере, меня лишили телефонной связи с родными, но встречи с ними не запрещались, поэтому я не очень сильно переживал, где-то в глубоких тайниках своей авантюрной души надеясь, что кривая вывезет.

Мои счета в банке, конечно, были арестованы. Но наши рестораны работали как обычно.

Допрашивали меня долго и нудно. Давили тяжестью улик. Помнится, предъявили стенограмму телефонного разговора с моим компаньоном, где мы беседовали об охоте и ружьях. Примерно так:

– Вы признаете, что занимались подготовкой продажи оружия?

На что я им отвечал:

– Ребята, здесь же очевидно, что речь идет об увлечении охотой и полагающихся для этих целей охотничьих ружьях. Сделайте нормальный перевод.

Но мои доводы их не пронимали. Следователь продолжал твердить свое, настаивая на моей преступной деятельности, направленной на подрыв экономических устоев его родной страны. Поняв, что мне не удастся обелить себя в их глазах и убедить недоверчивых следователей, что я бел и пушист буквально со всех сторон, я перестал с ними говорить на темы, связанные с обвинением. О погоде и женщинах, пожалуйста, можно и побеседовать, а об оружии, скрытии доходов – увольте. Но они не хотели почему-то… но на то их воля.

Так, преимущественно при молчании с моей стороны, мы докатились до суда, гуманного и скорого. Пять лет лишения свободы – таков был приговор. Но самым неприятным при этом было то, что и другие заинтересованные страны, экономику которых я сильно обидел, ждали с нетерпением конца моего заключения, чтобы воткнуть аналогичный срок. И если посчитать внимательно, то пять государств, желающих видеть меня в своих тюремных камерах на этот же срок, определяли жизненную перспективу на двадцать пять лет. Почти до шестидесяти. Поэтому я, как нормальный заключенный, через не один десяток отсиженных по закону дней стал подумывать, кроме как о женщинах, еще и о побеге.

Как это сделать и как выбраться из этой страны в родную Россию – вот такими были ежедневные мысли.