Сказ Домового

Кобейн Курт написал рецензию: 27 октября 2025 г.

Миф, который нас пережил

Этот текст не просто чтение. Это погружение в чужую, но удивительно узнаваемую реальность, где читатель становится невидимым свидетелем происходящего в Дрянцах. Домовой у Миронова не фольклорный персонаж, а особый рассказчик, хранитель не дома, а коллективной памяти, которая гниет вместе с балками старой избы.

Структура книги устроена как сложная мистификация. За внешним обликом поэмы-пародии скрыт точный социальный диагноз. Двадцать лет постсоветской истории, от 1991 до 2011 года, показаны не как цепь событий, а как исследование человеческого состояния. Здесь любое действие превращается в ритуал, а привычка становится формой молчаливого сопротивления бессмысленному будущему.

Язык выполняет роль культурного кода. Он нарочито груб, полон просторечий и обрывков разговоров, но именно в этом его сила. Каждое слово действует как удар или ожог, выворачивая наизнанку привычную систему подмен, где философские разговоры прикрывают внутреннюю пустоту.

Сравнение с Ерофеевым возникает само собой, но разница очевидна. У Венички была дорога и мечта о рае, у героев Миронова нет ни пути, ни цели. Их мир замкнут в круге бесконечного ожидания. Сатира превращается в инструмент вскрытия национальной травмы. Каждый разговор, каждое собрание становится моделью страны, живущей на обломках прежней веры.

Финал не приносит очищения. Остается чувство поражения, будто вся история превратилась в хронику потери смысла. Миронов создал не просто книгу, а почти визуальную инсталляцию, где дым застилает горизонт, а споры звучат как попытка заглушить собственное вырождение. Этот текст действует как прививка: после него уже невозможно не задуматься о цене перемен и о том, что мы называем тоской, если она стала частью нашей национальной души.

Ruslan Usachev

14 октября

Интересная книга, легко читается, и точно есть о чем задуматься. Формально книга похожа на сатирическую повесть, стилизованную под фольклорную поэму. И жанр здесь не является главным, а лишь способом высказаться без оглядки. Автор использует ритм народного сказа, текст звучит не как печатный роман, а как зажигательная, но горькая импровизация рассказчика на завалинке.

Джейми Ланистерович

22 октября

Я не стану гладить против шерсти и сыпать филологическими специями, Миронов выдал текст смачный, горячий, ядрёный! Книга его не побасенка, а настоящий застольный эпос. Этот Сказ я нарекаю сатирическим Юпитером избы он выше и ярче прочих звезд постсоветской деревенской словесности. Тут вам и дюжина метких аллюзий, и песенный хор табачных братьев, и похмельные рассуждения о судьбе державы. В меню всё: от ржаной корки до философии, от матерного куплета до политического комментария. Читаешь и видишь: то не пьянка, а театр, где председатель всегда с кружкой, а аргументы летят пулеметной очередью.

«Фи!» - скажет взыскательный читатель. «Опять эта рвань, табак и самогон! Да кому нужен такой пародийный Вавилон?» Но я отвечу: в этих клубах дыма правда эпохи. Мироновский домовой не только хохочет, он фиксирует распад и пьянство так честно, что иной социолог и историк обзавидуется.

Не юлить скажу напрямик: книга дюже славная! Гротеск и сарказм спаяны в ней так плотно, что страница звенит, как струна на балалайке. Автор, как умелый баянист, держит ритм и не даёт читателю зевнуть.

Потому, коли у вас завалялось немного мелочи рубль, экю или юань, бегом, аллюром в книжную лавку! Мироновский Сказ — это не сивушный перегар, а бриллиант среди бутафорских побрякушек, изюм в сером хлебе русской литературы.

Николай Владимирович

31 октября

Сказ Домового показывает персонажей не как случайных людей, а как образы. Отец архетип сломленного поколения, которое потеряло опору. Сыновья архетип наследников, которые одновременно отталкивают и ищут защиты в том, что осталось. Даже Емеля, становится образом силы, выросшей из боли.

Читаешь и понимаешь: это не частные истории, а учебник по человеческой природе. Люди здесь смешны, жалки, грубы, но именно в этом их правда. Никто не героизирован, и именно поэтому они так узнаваемы. Книга становится способом понять: за внешними нелепостями скрывается борьба за выживание.

Ruslan Usachev

27 октября

Миронов выстраивает композицию как миф о выживании памяти. Здесь нет центрального конфликта, потому что сам язык становится героем...

Это попытка описать жизнь, где всё уже произошло, но продолжается инерционно. Интересно, что структура текста напоминает археологический срез слой за слоем проступает сознание, разделённое между эпохами))

Леся Измайлова

17 октября

Очень живое и настоящее произведение, честно. Я бы сказала, что это прям голос народа, вот реально)

Где-то я читала, что чем труднее жизнь у людей, тем больше в ней и юмора, и какой-то особой силы и по-моему, это как раз тот случай. Всё просто, без пафоса но при этом прямо в сердце. За шутками и простыми словами чувствуется и усталость, и мудрость...

Особенно круто, что в книге нет ничего громкого. Вроде бы просто сцены из жизни, но такие настоящие, что узнаешь даже своих близких. И вот в этой простоте, в этой прямоте и есть настоящая сила Сказа Домового. Он звучит так, как люди и говорят по честному.

Панфиловы

9 октября

От этой книги совсем ничего не ждала и не ожидала, даже относилась к ней подозрительно, но как же мое мнение изменилось, во время чтения. В книгах для меня важны именно человеческие истории, например, судьба Вани, который балансирует между унижением и потребностью в тепле семьи, показывает, что даже в абсурде человек ищет признания. Емеля, выросший «амбала», - это олицетворение злости и тоски, накопленной в поколениях, где радость измеряется кружкой. Каждая фигура в тексте не случайна: за смешными сценками стоят слезы и безысходность. Книга после прочтения оставляет осадок о людях, которых жалко, которые смешны, и которые, несмотря ни на что, остаются людьми.

DarkLight

6 октября

Вот что я только что прочел? Какой-то деревенский аттракцион с хрустом щербатых зубов и запахом самосада. Каждая глава будто новый тост на сходке, где в качестве закуски подают философию в рваных лаптях. Тут Домовой ведет протоколы с печи, записывая в них формулировки уровня: «повестка дня: кто первым свалится под стол и в каком состоянии воскреснет».

Всё дышит гротеском: братья всерьез обсуждают бессмертие, одновременно роняя табак в борщ и хлеща друг друга по ребрам; отец из-за печи выносит приговоры, кашляя так, будто это не лёгкие, а гармошка; Иван же пьёт коктейль «поцелуй кочана капусты» вперемешку с «слезой комбайнера» и на полном серьезе верит, что за дальними горами люди живут по сто лет, потому что у них сигареты фильтруются Святым Духом.

Читаешь и будто садишься в сельский поезд «Серп и Молот – Дрянцы», где каждая станция названа в честь похмелья: «Горькая утрата», «Орехово-завтра» и «Кладбище имени Ваучера». Кондуктор там берёт штраф не деньгами, а цитатами из НТВ 1996 года и кусками сала. И всё это, чёрт возьми, стилистически идеально: рифмы скачут, как пьяные поросята, а нелогичность становится новым жанром - деревенский метафизический трэш))

Особый кайф представить аудиоверсию, начитанную где-то на кухне под звон стаканов и истерический смех в паузах. Там каждая строка звучит как заклинание: то заговор на похмелье, то проклятие соседу, то гимн советскому хоккею. И в этот момент понимаешь всё, назад дороги нет, ты уже прописан жителем этого дома, где даже печь смеётся над тобой.

С уважением, добровольно вписанный в сельский протокол, ошпаренный «слезой самогонного ангела» и навсегда приписанный к остановке «Бессмысленное счастье», Я.

Максим Раскольников

2 октября

Эта книга воспринимается не как хроника конкретных лет, а как универсальное отражение момента, когда привычный мир уходит из-под ног. Атмосфера здесь складывается не из дат и событий, а из деталей быта: запах дыма, пустая кружка, разговоры за столом, которые неожиданно превращаются в философию. За простыми сценами настоящая драма: отец, чья сила растворилась в усталости; братья, которые не умеют ни договориться, ни разойтись; соседские лица, где читается и злость, и жалость.

Сюжет в “Сказе Домового” уходит на второй план важнее то, что через реплики и смешные перебранки проступает образ целого поколения. Смех здесь часто звучит не от веселья, а от невозможности по-другому вынести происходящее. Автор словно фиксирует внутренний ритм деревни, где каждое застолье превращается в совет, а каждая ссора в способ удержать хрупкую близость.

Книга производит впечатление зеркала повседневности: в ней нет приукрашивания, но есть удивительная точность наблюдения. Читая, понимаешь, что комизм и трагизм в этой истории идут рука об руку и именно поэтому она не стареет.

Смирнов Иван

30 сентября

Когда открываешь «Сказ Домового» во второй раз, уже не ждёшь взрывного смеха, а ловишь себя на том, что читаешь ради словечек, как у Жванецкого: коротких, прицельных, с колкостью. При первом прочтении сцены выглядят как карикатуры: пьянка, склока, внезапный пляс, в который врывается Домовой со своими ремарками. Но при повторном чтении понимаешь: важнее не сюжет, а то, как точно автор подмечает нелепости. Фраза «мне лишь чай» звучит сильнее любого лозунга, потому что в ней и ирония, и отказ, и обречённость. Прибаутки в тексте не для массового хохота, а для тех, кто узнаёт тонкую издевку над временем. В этих репликах слышится дух эпохи, где каждый второй комментатор, а каждый третий философ, а на деле все вместе домочадцы, чья жизнь катится к разрухе. Второе чтение открывает слой, который сначала ускользает: текст не шутит над конкретными людьми, он смеётся над системой, где всё одинаково нелепо от политических деклараций до кухонных примирений после драки. В итоге книга воспринимается как хроника смеха сквозь зубы: то ли о вчерашнем времени, то ли о сегодняшнем, ведь абсурд никуда не делся.