Czytaj książkę: «Тирольский оборотень. Книга 1. На тропе волка»

Глава 1. Гюфеликс-мондциклус

Я закрываю глаза и чувствую запах её волос, тепло нежных рук, горячее прерывистое дыхание и легкую дрожь. Ощущаю тяжесть её тела на своих бедрах, она сжимает коленями мои бока, и её пальцы осторожно касаются моей голой кожи. Она проводит теплыми ладонями по моему впалому животу вниз и останавливается возле ремня. Только после долгих уговоров она, наконец, соглашается расстегнуть пряжку на моих джинсах, стянуть полозок молнии на ширинке и коснуться его, пускай что через тонкую ткань трусиков. От этого я вздрагиваю, и по всему моему телу разливается горячая волна экстаза, заставляющая уже меня всего дрожать…

– Александр, ужинать! – доносится с нижнего этажа.

Открываю глаза, и сладкая картинка улетучивается. Сабины нет, я один в своей комнате на чердаке, глаза упираются в массивные балки на скате крыши. За окнами, загораживая солнечный свет, темнеют густые, обвисшие от тяжелых шишек, лапы высоких елей. Наш дом самый последний в Ленере, за ним только лес, поднимающийся высоко в гору. Это ещё низкая гора, склоны её покрыты сплошь елями, а вот за ней уже голыми скалами сереют высокие Альпы.

– Александр! Сколько можно звать?

И я слышу на лестнице тяжелые шаги.

– Иду-иду! – поспешно отзываюсь я.

Не люблю, когда заходят в мою комнату, да и ароматные запахи жаренного мяса уже витают в воздухе, заставляя меня облизываться. Застегиваю джинсы, сползаю с кровати и топаю по лестнице на первый этаж.

Внизу за большим деревянным столом уже собралась вся семья. В камине на горячих углях в широкой сковороде жарятся большие куски венского шницеля, мясо шипит и скворчит, кормя маленькие огненные язычки брызгами свиного смальца. Слюнки бегут при виде такой аппетитной картины. Отец во главе стола, восседает на высоком кресле как на троне, бросает на меня сердитый взгляд.

– В следующий раз останешься без ужина, – грозит он.

– Угу, – по привычке бурчу я и падаю на стул подальше от него, поближе к другому краю стола, рядом с дядей Томасом.

Дядя Томас, младший брат моего отца, ещё не устроил свою жизнь, поэтому обитает в нашем логове под присмотром отца. У дяди Томаса темные пронзительные глаза, взгляд такой, будто он сейчас бросит вызов, хотя на самом деле нрав у него тихий и спокойный. На щеке у дяди рваный шрам от губы до скулы, он всем говорит, что это след от когтей матерого волка, но от отца я знаю, что маленького Томаса разодрала клювом курица, отчаянно спасая свою жизнь, не хотела быть съеденной.

Катарина, моя мачеха, но отец заставляет меня называть её матушкой, ставит на стол большую миску картофельного салата, приправленного уксусом, мы по очереди раскладываем его по тарелкам. Как положено, по старшинству: сначала отец, потом дядя Томас, затем я, а после уже мелкие мои братишки. Ждем главное блюдо: шницель. Мои братья от Катарины – Людвиг, Даниэль и Крисоф – уже успевают что-то не поделить и с громкими воплями лупят друг друга по чему придется, и только грозный окрик отца заставляет их приутихнуть, и они молча замирают, точь-в-точь как испуганные щенки. Усмехаюсь.

И вот шницель подан, все оживляются и растаскивают по тарелкам большие куски мяса, обжаренные в сухарях.

– Александр, ты помнишь какой сегодня день? – спрашивает меня отец, когда пустеют тарелки. Волчья стая всегда поглощает всё до последней крошки.

– Угу, – вновь бурчу я, получая от Катарины кружку с горячим кофе с молоком.

– А какой сегодня день? – тут же вклинивается Крисоф, самый мелкий из нас. Ему едва минуло три весны.

– Вторая фаза луны подходит к концу, завтра наступит полнолуние, – говорит отец. – Гюфеликс-мондциклус.

– Знаю, – вздыхаю я.

– И что? – спрашивает Людвиг. Ему семь, и он довольно любопытный.

– А то, что этим вечером Александр должен не забыть сделать себе укол, – говорит отец нам обоим.

– Укол? – испуганно хлопает длинными ресницами Крисоф. Он до ужаса боится всяких уколов.

– Да. Сейчас для него будут опасные ночи, и чтобы в лунном свете не обратиться в волка он должен вколоть себе сыворотку, – поясняет отец и выразительно на меня смотрит.

Ежусь. Плохо быть изомером, на нас смотрят, как на людей второго сорта и остерегаются нас. А от этой проклятой сыворотки сводит всё тело и последствия не очень. Я ещё и изомер первой степени, как и моя мама, настоящая мама, поэтому у меня и сыворотка мощнее. Отец и дядя Томас имеют вторую степень, Катарина и вовсе третью, может и не ставить, но отец заставляет её тоже колоться. Мелкие пока свободны от этого, проблемы у них начнутся, когда им стукнет четырнадцать, и они пройдут классификацию на степени. А мне уже девятнадцать. По человеческим меркам я уже должен быть совершеннолетним, я им и был, когда мне стукнуло восемнадцать, и мне было всё можно, но вот вышел новый закон и теперь у изомеров совершеннолетие наступает в двадцать один год. То есть мне ещё ждать два года. Черт бы побрал этого нового бургомистра Тироля – Якоба Бучнера.

– Александр, не забудешь поставить себе укол? – громко спрашивает отец, не дождавшись моего ответа.

Мелкие притихли и с ужасом взирают на меня.

– Нет, – отмахиваюсь я, хотя мой ответ можно расценить двояко.

Я отодвигаю от себя пустую кружку и встаю из-за стола.

– Ты куда? – интересуется отец.

– Хочу прогуляться, – бурчу я.

– Ты уже забыл, о чем мы только что говорили? – он опять повышает голос.

– На улице солнце вовсю ещё светит, – взрываюсь я, – надеюсь, ты не собираешься запирать меня дома на все эти дни полнолуния, как подростка?

– Ты забыл, что ты уже однажды вытворил? – тихо произносит он.

– Мне тогда было всего шестнадцать, – бросаю я.

– Но вряд ли ты поумнел с тех пор, – роняет отец.

Пропускаю этот «укол» мимо ушей. И чтобы показать, что я всё же человек рассудительный, добавляю разумный аргумент:

– Я ненадолго, только воздухом подышать, я не собираюсь блудить ночь напролет.

– Чтобы до темноты вернулся, – сдается отец. – И не пересекай линию.

Киваю и делаю пару шагов в сторону выхода. Молчавшие во время всей нашей перепалки младшие братья начинают между собой тихо разговаривать.

– Ты ничего забыл? – кричит вслед отец.

Оборачиваюсь, удивленно на него смотрю. Мелкие снова притихли, испуганно глядят то на меня, то на отца. Тот кивает на Катарину. Вспоминаю о чем он и тяжело вздыхаю.

– Матушка, спасибо за вкусный ужин, – говорю я и торопливо шагаю к выходу. Слышу, как поспешно благодарят её братишки. Усмехаюсь.

Выхожу на улицу и вдыхаю свежий горный воздух. Немного прохладно, но в худи идти норм. Наш дом самый современный в округе, в отличие от других домов изомеров, живущих из поколения в поколение в старинных домах. Отец ушел из семейного логова и обосновал свое. Двор не огорожен, как и во всех домах Австрии, только по периметру высокая живая изгородь.

Иду по узкой дороге вперед мимо высоких амбаров, поворачиваю возле маленькой статуи Христа под деревянной крышей и оказываюсь меж двух заброшенных гостиниц: Штутцлерхоф, с деревянными фигурами на фасаде, и пансиона Ленерхоф. Их поспешно закрыли после того, как нашу деревню Ленер полгода назад официально объявили зоной проживания обортней. Управляющий и персонал так быстро исчезли, что даже белье с кроватей не сняли. Я знаю, я пару раз забирался внутрь, ходил по пустым комнатам, иногда спал там, когда боялся идти домой из-за семейных скандалов.

Дальше совсем впритык к дороге расположен большой семейный трехэтажный дом герра Райндлера, на белом фасаде нарисован герб – то ли танцующий бык, то ли толстая гарцующая лошадь с рожками, но со львиным хвостом. Окна первого этажа расположены так низко над асфальтом, что можно без труда заглянуть внутрь и посмотреть, что хозяева там делают. Люблю подглядывать. Вообще мне обортню первой степени свойственно любопытничать: всюду заглядывать, вынюхивать.

Прохожу ещё несколько домов как старинных, так и современных коттеджей, везде тихо, уютно, низкие белые изгороди, а где и вовсе отсутствуют, даже не скажешь, что здесь живут обортни, или сейчас по-научному принято говорить – изомеры. У нас даже своя часовня есть, всё как у людей, вот как раз сейчас я к ней и подхожу. Она маленькая, стены внутри и снаружи выкрашены в светло-розовый, ближе к лиловому оттенку, цветом; по углам белые полуколонны. Крыша украшена новогодними гирляндами, наверху деревянная башенка. В помещение войдет едва ли человек тридцать, сосновые новые скамьи стоят рядами. Катарина часто таскает нашу семью в эту часовню, хочет сделать из нас положительных людей. Но обортни, есть обортни. Сколько волка не корми, он всё равно в лес глядит. По-моему, очень точная русская пословица!

Дальше большой дом Михаэля с арочным входом на переднюю лужайку, вокруг высажены цветы в горшочках, во внутреннем дворике сушится белье. Михаэль давно уже здесь не живет, но на стене по-прежнему осталась надпись: «Дом Михаэля», так я его и называю. А вот после этого дома уже всё – начинается новая деревня – Гассе. Вход туда мне закрыт.

Пока длится «митле-мондциклус» – новое словечко, придуманное Бучнером. Это когда луна входит во вторую фазу, то есть видимая часть чуть больше половины, и до четвертой фазы «клайн-мондциклус», когда на темном небосводе сияет меньше половины, обортням первой степени запрещено выходить за белую линию, которой обнесена территория изомеров. А в «гюфеликс-мондциклус», когда луну видно больше 90% и в самый пик полнолуния – «файльмонде» – всем изомерам строжайше запрещено пересекать белую линию.

Вот и вся прогулка, даже километра не прошел. Впереди торчит столб с табличкой соседней деревни: «Гассе», под ней знак с перечеркнутым волком и луной, вздыхаю. За широкой белой линией перекресток – дорога из Гассе в Арн, и дальше: направо в Хаг, налево в Пуйтбах. Обхожу табличку, с той стороны предупреждение: «Будьте осторожны, вы входите в зону обортней».

С тоской смотрю в сторону Гассе и вдруг вижу, как из-за поворота выруливает большой черный джип с оранжевыми полосами, сверкают проблесковые огоньки. Егеря! Молниеносно прыгаю за живую изгородь дома Михаэля и припадаю к земле. Я ничего не нарушил, но встречаться с инспектором фрау Хофлер мне очень не хочется. Она может привязаться. Да ей даже может не понравиться то, что я подошел очень близко к белой полосе во время гюфеликс-мондциклус.

Смотрю сквозь заросли на приближающий черный вольцваген с оранжевыми полосами инспектора Хофлер, и у меня даже мурашки бегут по спине. Она притормаживает на перекрестке, но не едет в Ленер, поворачивает в сторону Арна, наверное, направляется в Эммат, там живут все егеря, облегченно выдыхаю. Стекло в джипе опущено, и я вижу её суровое лицо и плотно сжатые губы, она внимательно оглядывает Ленер. На дверцах джипа сверкает недавно приклеенный знак – под перекрещенными красными линиями воющий на луну волк. Рядом большими буквами надпись: «коммуна Лойташ» и герб Тироля. Провожаю её взглядом, пока джип не скрывается из поля зрения. И только приподнимаюсь с земли, как снова до меня доносится шум мотора – едет автобус. 431-ый, Зеефельд – Лойташ-Кламм. Пристально вглядываюсь в окна и, кажется, вижу Сабину. Сердце начинает учащенно биться. По ходу, она едет домой из Иннсбурга, где учится в университете. Электричкой добралась до Зеефельда и пересела на маршрутку.

Автобус поворачивает в ту же сторону, куда минуту назад уехала инспектор Хофлер. Выползаю из укрытия и прусь за ним на остановку. Белая линия идет по обочине с краю Ленера, тротуар есть только на стороне Гассе, поэтому я бреду по траве рядом с дорогой, на которую мне нельзя ступить.

Впереди высится небольшой отель «Хозяин природы», он стоит на стороне Ленера, но обведен белой полосой. Мне лень делать крюк и обходить его через поле, поэтому я останавливаюсь возле таблички с перекрещенным волком.

На парковке отеля двое подвыпивших туриста горланят песни, похоже, немцы-бавары. Я понимаю через слово, язык у нас одинаковый, а вот тирольский диалект всё же отличается от баварского немецкого. В руках у каждого по бутылке пива, они еле-еле стоят на ногах, поддерживая друг друга. И вот один из них вдруг нисколько не церемонясь начинает расстегивать ширинку, и вынимает своего друга, чтобы обоссать колесо припаркованной машины.

Морщусь, не люблю, когда на моей территории происходит всякое безобразие. Хотя они за белой линией, но они в Ленере, и я всё ещё считаю эту местность своей территорией, несмотря на всякие дурацкие приказы Бучнера.

– Эй! – кричу я, – какого хрена ты это делаешь?

Они оба разом оборачиваются на мой крик и тут же неправильно оценивают меня. Да, я невысокий и тоньше каждого из них в два раза, но я оборотень, и мне пофигу, что они оба огромные, как буйволы.

– Вали отсюда, пока не надавали, – отмахивается первый, пристраиваясь к машине.

– Это ты сейчас у меня получишь, – ору я.

– Ганс, нужно проучить этого щенка, – рычит он, застегивая ширинку.

И они оба прутся на меня, совершенно игнорируя белую линию. Это немного удивляет меня – их что в отеле не предупредили, что они находятся очень близко к зоне обортней?

– Эй! – Один из них пытается схватить меня за худи, но я уворачиваюсь. Он расплескивает на себя пиво и ещё больше злится: – Ты испортил мне футболку! За это ответишь, щенок.

Ухмыляюсь, меня смешит его наглость и тупость.

– Ах, ты!

Он идет на меня боровом, но я с легкостью отталкиваю его тушу. Он вновь проливает на себя ещё больше пива. До него видимо до сих пор не доходит, что я не просто человек. Я меньше его в два раза, но смог оттолкнуть. Да я ещё в худи с принтом волка, и как бы можно было бы уже начинать догадываться, но видимо нет.

Он пытается снова схватить меня, но я опять легко увертываюсь, отступаю за клен, и вместо меня он ловит тонкий ствол невысокого молодого деревца.

– Ганс, хватай его с той стороны, сейчас надерем этому щенку задницу, – велит он своему другу, и они уже вдвоем напирают на меня.

– Отличная идея, Отто, – поддакивает второй, обходя дерево.

Плевать на гюфеликс-мондциклус, не допущу унижать себя. Я обвожу их зловещим взглядом, и чувствую, как мои глаза превращаются в волчьи. Это надо видеть, как в тот момент преображаются лица пьяных немцев. У Ганса отвисает челюсть, а у Отто выкатываются глаза из орбит. Неподдельный ужас отражается на их лицах, и они в миг трезвеют.

– Он… он оборотень! – Тычет в меня пальцем Ганс.

И они оба разворачиваются и опрометью несутся обратно в отель, по пути сбивая хрупкие стулья и сворачивая столики на открытой террасе. Громко ржу им в след.

– А как же моя задница? – кричу им вдогонку, – эй, старые пни, чего-то испугались?

Но они даже не оборачиваются, «со скоростью света» пересекают террасу и исчезают за дверями отеля.

Глава 2. Сабина

– Обязательно нужно было выпендриваться, Кёлер?

Она всегда называет меня по фамилии, с тех пор, как мы поссорились. А если я её называю Артнер, то обижается. Хотя по мне, так очень красивая фамилия.

Оборачиваюсь, Сабина стоит на той стороне дороги, на тротуаре, за белой линией. Автобус уже ушел, и она одна.

– Привет, – говорю ей. – Иди сюда.

– Ещё чего? – фыркает она.

Демонстративно отворачивается и идет к повороту на Гассе.

– Ну, Сабина, – прошу я. – Я же не могу сейчас пересечь линию, сама знаешь.

– Вот и хорошо, – радуется она.

– А я бы помог сумку донести…

– Сама справлюсь, – отрезает она, поправляя на плече лямку от объемной сумки.

Я иду за ней, но между нам дорога. Пинаю опавшие пожелтевшие кленовые листья.

– Тебе так нравится издеваться надо мной? – грустно произношу я.

– Нет. С чего ты это взял? – надменно отвечает она.

– Вижу, – вздыхаю я.

– Тебе кажется, – фыркает она.

Пожимаю плечами. Когда мы расстались, я сначала очень обрадовался – я устал от неё, а она от меня, и вот появился повод больше не быть вместе. Но я всё равно наговорил ей кучу гадостей, потому что инициатором разрыва была она, что очень сильно дало по моему самолюбию. Ну, подумаешь я заигрывал ещё и с другими, не считаю, что это повод для разрыва. Через пару недель я начал скучать по ней. И мне очень хотелось, чтобы всё стало как раньше, чтобы она любила меня и восторгалась мной. Я стал извинятся за свои слова, просил вернуться, а она мне сказала, что я абьюзер, и что ей лучше без меня. Тогда я снова наговорил ей гадостей. Подтвердил, так сказать, свое абьюзерство.

Она доходит до перекрестка и пересекает по прямой дорогу на Гассе, я останавливаюсь около белой линии, смотрю ей вслед.

– Сабина, подойди ко мне или я сам подойду к тебе, – с угрозой в голосе произношу я.

Она оборачивается и удивленно на меня смотрит.

– Тебе нельзя, – отрезает она.

Озираюсь по сторонам – вроде пустые все улицы, и пересекаю белую линию, иду к ней. Она испуганно ахает.

– Кёлер, ты с ума сошел? – кричит она. – Сегодня же гюфеликс-мондциклус!

– Ну и что? – Равнодушно пожимаю плечами.

– Только посмей прикоснуться ко мне, – угрожающим тоном говорит она.

– А я не к тебе вовсе, – усмехаюсь я.

Прохожу мимо неё и иду к колонке, торчащей столбом на лужайке. Дергаю за рычаг, и чистая прозрачная вода выплескивается в корыто, брызжа во все стороны. Наклоняюсь и жадно пью из крана.

– Кёлер, одумайся, – говорит она, дергая меня за плечо. – А если кто-нибудь увидит? И донесет егерям?

– Разве тебе не всё равно? – насмешливо спрашиваю я, отрываясь от крана, и рукавом худи вытираю мокрые губы.

Она вздыхает и театрально закатывает глаза.

– Мне всё равно, – отмахивается она.

– Но всё же ты переживаешь за меня, – подмигиваю я.

И отпускаю рычаг. Вода больше не хлещет в корыто.

– Кёлер, ну, почему ты такой упрямый?

– Пошли погуляем, – предлагаю я.

– Ты с ума сошел?

– Я не сдвинусь с места, пока ты не согласишься прогуляться со мной, – серьезным тоном обещаю я.

– Ладно, – сдается она. – Только вещи домой занесу, – она показывает на дорожную сумку. – А ты иди за белую линию.

– Хорошо, – киваю я. – Но если ты меня обманешь, то я заявляюсь прямо к тебе домой.

– Не обману.

И я ей верю. Что её отличает от других легкомысленных девушек, это то, что она всегда держит свои обещания и умеет хранить секреты.

Я отпускаю её и ухожу за белую линию. Сажусь на скамейку возле дома Михаэля и жду её. Она приходит быстро, смотрит на меня как-то по-деловому, словно делает одолжение. Мне хочется сломать её эту холодность.

– Пошли прогуляемся, – говорю я, вставая, и неопределенно показываю вперед, получается в сторону Ленера.

– Ладно, – кивает она.

Мы идем вдоль домов, на улице ни души, только ветер гуляет, шевеля упавшие листья.

– Как учеба в университете? – интересуюсь я.

– Хорошо, – отвечает она.

– Нравится?

– Ага.

– Как тебе Иннсбург? Наверное, непривычно жить в большом городе после тихой деревушки?

– Вполне нормально.

– Наверное, много новых друзей появилось? Особенно мальчиков, – грустно произношу я.

– Конечно, – отвечает она.

– Ясно.

Молчим. Я немного насупленный. Хочется нагрубить ей, но тогда она уйдет, поэтому держу язык за зубами.

– А у тебя как дела? – в свою очередь спрашивает она.

– Потянет, – бурчу я.

– Ты не думаешь где-то учиться? Твои одноклассники тоже изомеры, но поступили в Иннсбург, только на гюфеликс-мондциклус уезжают домой.

– Но у них ни у кого нет первой степени, – с унылой улыбкой произношу я. – Я не выездной. Мне даже в митле-мондциклус запрещено покидать Ленер.

– Поняла, – отвечает она, и с сочувствием смотрит на меня.

Мы доходим до двух отелей, стоящих напротив друг друга: Штутцлерхоф и Ленерхоф, и останавливаемся.

– Ну, мне пора домой, – говорит она.

– Так быстро?

– Угу.

– Или ты просто боишься находиться на территории обортней в гюфеликс-мондциклус? – язвительно произношу я. Хотя в детстве, когда об этом новом законе никто и подумать не мог, простые люди и обортни спокойно уживались друг с другом.

– Кёлер! – вспыхивает она.

– Ладно-ладно, я пошутил, – примирительно говорю я. – Пошли вон туда, – и я киваю на пансионат Ленерхоф.

– Зачем?

– Покажу тебе кое-что. Или ты боишься?

– Нет, – фыркает она. – Гостиница всё равно закрыта.

– Можно пройти через амбар, – подмигиваю я.

– Ты уверен?

– Конечно, я сто раз уже так делал, – хвастаюсь я.

Тащу её за собой во внутренний дворик пансионата, там, упираясь в каменную стену сделана деревянная пристройка. За небольшим выступом у самой стены здания легко отходит доска, отодвигаю её и пролажу первым, Сабина вслед за мной, и я возвращаю доску на место. Через амбар мы попадаем собственно в саму гостиницу.

– Прикольно, – говорит она, рассматривая пустующий просторный холл.

Любопытство ведет её дальше, и она попадает в кафе. Обеденные столики покрыты хлопковыми скатертями в красно-белую клетку, на окнах висят легкие тюлевые занавески. Как будто тут до сих пор ожидают постояльцев. Но никто не придет, не спустится из гостиничных номеров и не сядет за маленькие квадратные столики, давно уже пуст пансионат.

В другом конце кафе находится длинный прилавок для «шведского» стола. Перевернутые чистые стаканы стоят на подносе, под стеклянным колпаком тарелка с засохшим овсяным печеньем, из маленькой плетеной корзинки торчат длинные узкие пакетики с сахаром.

– Хочешь чай? – спрашиваю я, заходя за прилавок.

– Ты серьезно?

– Ага, – киваю я. – Тут всё работает: и электричество, и водопровод.

С этими словами я беру электрический чайник, открываю кран, и холодная прозрачная струя хлещет в раковину. Наполняю чайник и включаю в розетку.

– Круто, – говорит она.

– А то, – хмыкаю я. – Какой будешь чай?

Я вытаскиваю из-под прилавка коробку с пакетиками разных сортов чая и ставлю перед ней.

– Я знаю, ты любишь с мятой, – говорю я, показывая на зеленые пакетики, – но в коробке только один сорт таких.

Она листает чайные пакетики:

– Тут есть твой любимый с бергамотом. Будешь?

– Угу, – киваю я.

И она вытаскивает два голубых пакетика.

– Я тоже буду с бергамотом, – говорит она.

– Представляешь, в русском языке слово «бергамот» схож со словом «бегемот», ну, гиппопотам, значит. И они часто специально неправильно говорят – «чай с бегемотом», чтобы смешно звучало, – рассказываю я, беря с подноса стаканы.

Раньше для чая были кружки, но похоже хозяева забрали их, оставили только стаканы. Кто знает почему так решили.

– Как забавно, – смеется она. – Откуда ты об этом знаешь?

– Ну, у меня сейчас полно времени, изучаю всего понемножку через Интернет, – поясняю я.

Вскрываем голубые квадратики и бросаем в стаканы чайные пакетики. Она добавляет ещё сахар в свой, а я нет, не люблю. Чайник щелкает, и я разливаю кипяток. Ждем, когда заварится.

– Будешь печенье? – спрашиваю я, снимая с большого блюда стеклянный колпак.

– Нет. – Она качает головой.

– Оно не испортилось, просто подсохло, стали сухарики, – поясняю я, беря одно твердое круглое печенье.

– Нет, спасибо, я не хочу, – улыбается она.

– Ладно.

Я пробую его на зубок, оно совсем зачерствело.

– Ты можешь размочить его в чае, – советует она.

Что я и делаю, по вкусу вроде ничего, есть можно. Во время чаепития находим спокойную тему для разговора, не ссоримся, не укоряем друг друга, она часто улыбается. Мне хорошо с ней, не хочется её отпускать.

Потом я ополаскиваю стаканы и ставлю их снова вверх дном на поднос. Беру её под руку и веду по деревянной лестнице наверх.

– Так необычно – никого тут нет, только мы одни – волшебно, – таинственным голосом произносит она, когда мы доходим до полутемного коридора.

Я толкаю первую попавшеюся дверь и завожу её в номер. Она с любопытством разглядывает комнату.

– Никогда не была в гостиничных номерах. Хотя у нас вся коммуна в отелях, – признается она.

Комната обычная, как и во всех небольших отелях Австрии. Большая кровать со свернутыми одеялами, за низкой перегородкой у окна маленький диванчик, столик и кресло. Напротив у стены длинный комод, на нем до сих пор ещё лежат рекламные буклеты.

Я беру её за руку и тяну к кровати, скидываю кроссовки и ложусь спиной на матрас, покрытый белоснежной простыней. Она снимает туфельки, забирается на меня, смотрит мне в глаза. Мне нравится ощущать на себе тяжесть её тела. Кладу ладони на её ноги, спрятанные под черными колготками, легонько царапаю коленочки. Затем мои руки ползут выше под её юбку, пока не натыкаются на горяченькое местечко.

– Ксанди, не надо, – шепчет она.

– Хорошо. – Я убираю руки и кладу на её бедра, чуть сжимаю её тазовые косточки. – Но ты можешь трогать меня, если хочешь.

Она залазит ладошками под худи и гладит мой живот.

– Мне снять? – спрашиваю её.

– Ага, – кивает она, прикусывая нижнюю губу.

Я чуть приподнимаюсь и стаскиваю с себя худи, бросаю его на деревянную перегородку. Сегодня я без футболки, она рассматривает мой обнаженный торс. Ей нравятся мои мускулы, моя накаченная грудь, мой рельефный впалый живот. Думаю, ни один её знакомый парень не сможет похвастаться таким красивым телом. Но я многим проигрываю в росте, но не парюсь по этому поводу. Я выше её и многих девчонок и этого достаточно.

Сабина нагибается ко мне и целует меня в губы, я жадно целую её в ответ. Она чуть приподнимается и смотрит на меня, её глаза блестят. Я не даю ей выпрямиться, хватаю её за кофту, начинаю расстегивать пуговицы, пока не дохожу до самого низа, а затем распахиваю полы. Теперь я уже расстегиваю её белую блузку, и узкая полоска её нежной кожи предстает перед моим взором, она сегодня без лифчика. Сначала я провожу пальцами по впадинке, затем мои ладони расходятся в стороны, чтобы оказаться на холмиках. Сабина не сопротивляется, она любит, когда я касаюсь её малышек, когда её титечки наполняют мои ладони. Я нежно ощупываю соски, хватаю её за попу и толкаю на себя, целую и ласкаю её грудь.

– Ксанди… – шепчет она, обжигая меня своим горячим дыханием.

Я глажу её спину, затем опускаюсь ниже, приподнимаю её юбку и лезу под резинку колготок и трусиков, чтобы сжать её ягодички. Она дрожит. Ей нравятся мои ласки, но она ещё девственница и не хочет пока расставаться с этим статусом, хоть ей уже девятнадцать. Особенно ей страшно заниматься сексом с оборотнем, боится моего узла – моя головка может увеличиться, находясь внутри неё и некоторое время ей придется быть в связке со мной. Говорят, обычным девушкам, не изомерского происхождения, в этот момент очень больно.

– Ксанди, не надо…

– Ладно.

Я отпускаю её. Она выпрямляется, возвращая на свою попку трусики и колготки, оправляет юбку. Но не застегивает блузку и кофту. Во время ласк мой дружочек поднялся и мне хочется, чтобы она дотронулась до него.

– Расстегни на мне джинсы, – прошу я.

– Нет. – Она мотает головой.

– Ну, пожалуйста! – Я строю милую рожицу.

– Ладно, – наконец сдается она.

Она хватает зиппер, тянет полозок молнии вниз и в раскрывшейся ширинке видит мои трусики, а я её плавочки так и не увидел, хотя очень хотел.

– Потрогай его, – шепчу я.

– Нет.

– Ну, немножко, ну, пожалуйста.

Сабина слегка касается его, проводит двумя пальцами от основания до кончика. Хоть это происходит через трусики, мурашки всё равно пробегают от этого ощущения. Я ведь тоже девственник, потому что ни с кем не встречался, кроме неё. Мне хочется схватить Сабину, бросить на кровать, задрать юбку, стащить с неё колготки вместе с плавками и зайти в неё. Я еле сдерживаюсь. Конечно, насильно трогать я её не буду, я же не насильник, хоть и зверь.

– Сабина спусти мои трусики и потрогай его, – прошу я.

– Кёлер!

– Ну, ты это уже делала, что такого? Ну, сделай ещё раз. Мне будет приятно. Он уже вставший.

– В смысле?

– Он от твоих ласковых рук приподнялся.

– Как это?

– Ну, он в пассивном состоянии лежачий, а когда ты его возбуждаешь, он поднимается, – объясняю я.

– Серьезно? – удивляется она.

– А ты не знала?

– Нет.

– Ты же в прошлый раз трогала его.

– Я только немного, не обратила внимание. Подними попку.

Похоже, у неё проснулся интерес. Я приподнимаю попку, и она немного спускает мои джинсы, затем и трусики, внимательно разглядывает моего. Мне даже становится как-то слегка стыдно.

– Я не могу так, когда ты на меня смотришь, – краснея произносит она.

– Хорошо, я закрою глаза.

Поднимаю руки и ладонями прикрываю глаза. Сердце начинает учащенно биться от предвкушения, и наконец я ощущаю влажное прикосновение к своей головке. Я раздвигаю пальцы и вижу, что она целует моего прямо в купол. Дрожь расходится по всему моему телу, мой дружок дергается под её теплыми губками, увеличивается, становится твердым и напряженным. В мешочках сладостно разливается гудение. Мне хочется застонать, хочется, чтобы она продолжила, но она прекращает, приподнимается и натягивает обратно на меня трусики.

– Мне пора домой, – говорит она, застегивая пуговицы на блузке.

– Хорошо, – судорожно сглатывая произношу я.

Я понимаю, это её предел и больше ничего не будет.

– А хотелось бы продолжение, – вырывается у меня.

– Перехочешь, – усмехается она.

Слазит с меня, приводит себя в порядок. Я тоже поднимаюсь, надеваю худи. Она сует ноги в туфельки, и я опускаюсь на одно колено, чтобы застегнуть ей ремешки. Она взъерошивает мои волосы. Мне хочется поцеловать её, но она только что касалась губами моего, и я не уверен, что хочу ощутить вкус своего дружочка. Интересно, а как ей?

Она ждет, когда я обуюсь, и мы выходим из номера, тем же тайным путем выбираемся из пансионата. Солнце уже укатило за гору, и стремительно надвигались сумерки. Я помнил, что мне пора домой, но не проводить её я не мог.

Я довожу её до самого Гассе, до белой линии, целую её в щечку.

– До встречи, позвони мне как-нибудь, – шепчу ей в ухо, поглаживая её шелковистые немного волнистые волосы.

– Хорошо, Ксанди.

Я отпускаю её, и она уходит, растворяется в вечерних сумерках, но взгляд волка видит её, различает среди теней, провожает до самого дома, пока она не взбирается на крылечко и не исчезает за дверью.