Czytaj książkę: «Шанс для динозавра»
Часть первая
Ветер с Севера
Глава 1
Невероятной мощи и черноты туча наконец-то перевалила через Холодный хребет и потекла вниз по склонам гор, клубясь и разрастаясь. Она смахивала на ужасное волшебное существо из древних легенд, тысячу лет просидевшее в глиняном кувшине, но выпущенное на волю каким-то простаком. Чего хочется такому существу? Ломать, крушить, бросаться в ярости на все, что можно разрушить, а потом, натешившись, распухнуть от горизонта до горизонта и утопить в себе весь мир.
Младший оруженосец спрыгнул с лошади, побежал, увязая в песке, вперед, к голове колонны, тронул княжеское стремя:
– Господин… Будет гроза.
Князь удостоил дерзкого лишь презрительным взглядом. Несмотря на далеко уже не юношеские годы и кряжистость, переходящую в тучность, князь был бодр телесно и не страдал слепотой. Всякому дураку ясно, что надвигается гроза. Может быть, буря. Брысь, щенок!
Оруженосец отстал. Князь тронул поводья, направляя мерина к видневшейся неподалеку куче валунов. За князем потянулась, изламываясь, вся колонна: гвардейцы в стальных нагрудниках, прикрытых от солнца белыми плащами с эмблемой княжества Унган, оруженосцы, слуги, погонщики вьючных птиц… Чуя в воздухе недоброе, птицы сердито клекотали сквозь кожаные наклювники.
Князь молчал. Он был скуп на слова. Слово князя – платина. Кому придет охота сорить платиновой монетой? Князь молчал, а мерин под ним, переступая копытами по горячему песку, нервно всхрапывал и косил глазом на затопившую север клубящуюся черноту.
Эта земля была ничейной. Ни один князь, герцог или маркграф не претендовал на нее. На что годятся отроги Пестрой пустыни, где ветер носит туда-сюда песок, без цели и смысла сгребая его в кривые сабли барханов? Где нет песка, там простираются каменные россыпи, калечащие ноги животных, а где нет ни песка, ни камней, лежит потрескавшаяся еще до Сошествия с Небес глина, обожженная солнцем до твердости черепицы. И будет лежать еще столетия, не меняясь и никого не радуя. Высохшие русла. Солончаки. Изредка – пучки жесткой травы, прозванной убийцей лошадей, и ломкий колючий кустарник.
Лет пятьдесят назад имперский канцлер Гугун Великий в своем необузданном стремлении расширить границы Империи до максимально возможных пределов задумал было брать пошлину с караванов, идущих транзитом через северный язык Пестрой пустыни, – и прогадал. Великий администратор совершил глупость, одну из немногих в своей долгой жизни. Несчастные мытари подыхали на караванной тропе от жары и дурной воды, тщетно ожидая монет в свой и имперский карман, в то время как караванщики, обобранные раз-другой, просто-напросто изменили привычные маршруты. Пустыня велика, дорог в ней всем хватит, а к каждому колодцу стражу не приставишь. Попытка Гугуна создать «летучие отряды», экипированные по-пустынному, привела лишь к напрасным расходам. В конце концов имперские власти оставили караванщиков в покое. Пустыню тоже.
На что она? Кому от нее польза? В ней нечего делать ни землепашцам, ни скотоводам. Путникам она тоже не нужна. Путники лишь вынуждены ее терпеть.
Возле валунов князь бросил, не поворачивая головы:
– Малый шатер.
Понятливым слугам большего и не требовалось. Если разразится буря – а уже ясно, что она разразится, – то вбитые в песок колья мигом выдернет, а гоняться за унесенным шатром дело напрасное. Зато валуны останутся на месте в любую бурю, хоть привязывай к ним большой шатер. Но господин сказал «малый», значит, малый.
В большом шатре, поди, поместились бы все офицеры и половина рядовых… Однако кто ж осмелится оспорить решение господина? Князь Барини Первый, единовластный владыка княжества Унган, могуч не только телом, но и разумом. По Империи еще долго будут гулять легенды о том, как бродяга без роду, без племени явился в Унган с одной драной котомкой, одним ржавым палашом и десятком фанатичных горцев, нанялся на службу – и уже через десять лет стал основателем династии князей Унгана, при этом умудрившись не запятнать себя ни убийством, ни предательством. Воистину чудо господне… И не зря девиз князя Барини звучит так: «Господь выбирает достойнейших». В пределах бывшей Унганской марки, ставшей ныне княжеством, мало кто осмеливается усомниться в том, что князь и есть достойнейший.
В Империи о князе иное мнение. Там он проклят, отлучен от церкви и предан анафеме. Прежние унганские маркграфы исправно и по умеренным ценам поставляли Империи железо, селитру, шерсть, платили церковную десятину и по первому требованию выставляли пять тысяч латников. Владея золотыми и платиновыми россыпями в предгорьях Холодного хребта, Унган понемногу богател.
Теперь он стал богатеть быстро. Негодяй и святотатец Барини, декларируя на словах неизменную верность Империи, фактически отделил Унган. Пять лет он балансировал на грани, испытывая терпение имперских министров то ссылками на чуму и неурожай, то лукавой налоговой политикой, противной имперским законам, а то и прямым саботажем. Интриговал, уворачивался, не скупился на пустые обещания и дождался своего: после пяти лет игры в лояльность он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы публично изорвать имперскую грамоту и провозгласить Унган независимым.
Анафема последовала незамедлительно, однако интердикт не достиг цели, поскольку Барини не только объявил себя приверженцем учения пророка Гамы, но и снял часть налогового бремени со своих единоверцев. К таковым в самом скором времени примкнуло почти все население Унгана, исстари отличавшееся похвальным здравомыслием; попов же Барини без долгих разговоров выслал за пределы княжества – якобы для того, чтобы уберечь их от гнева обманутой ими паствы. Иерархов имперской Всеблагой церкви – заточил, без сомнения намереваясь повести гнусный торг. Монастыри закрыл, конфискованные церковные земли частью взял в казну, частью поделил между своими приверженцами. Кое-что досталось и крестьянам, с животной радостью восславившим щедрого государя.
Словом, Барини был отступник, предатель, негодяй и святотатец, каких мало. Хуже того: он. несомненно, продал душу дьяволу! Как иначе объяснить, что небольшая армия Унгана не только вдребезги расколошматила прославленную имперскую пехоту и несокрушимую прежде тяжелую кавалерию, но и вторглась на имперскую территорию, пограбив подданных верного Империи герцога Марайского? И с тех пор герцог Марайский косит глазом, что твой жеребец, в сторону мятежного Унгана: стоит ли сохранять верность Империи, оказавшейся не столь уж несокрушимой? Или ветер задул в другую сторону?..
Слуги крепили оттяжки шатра к валунам. Первые порывы горячего ветра уже стригли гребни песчаных волн, гнали песок понизу, как поземку. Солнце померкло, стало очень душно. Смирный мерин, самый рослый в Унгане, испуганно храпел под князем. Слуга держал животное под уздцы.
Потом другой слуга помог князю покинуть седло, и Барини скрылся в шатре, поманив за собой лишь начальника охраны. Поседевший в дюжине войн офицер с охотой повиновался. Остальные готовились встретить бурю, не имея над головой ничего. Повинуясь немногим опытным солдатам, знакомым с нравом пустыни, гвардейцы и слуги укладывали на песок лошадей и птиц, волокли под защиту валунов наиболее ценную поклажу. Спешили. Птицам вязали ноги, потому что птица – известная дура и в грозу может помчаться сломя голову, ошалев от страха и никого не слушая. Дура-то дура, а бегает, стерва, быстро и лягается не хуже лошади.
Одновременно с оглушительным раскатом грома взвилась стена песка и пыли, ударила с силой штормовой волны. Покатилась, бренча застежкой, чья-то каска. Мгновение-другое, и хлынул ливень – стена ледяной воды. Людей, только что истекавших по́том, мигом бросило в дрожь. Если бы раскаты грома не следовали один за другим, сквозь шум ливня удалось бы различить множественный зубовный стук. Днем в пустыне – мерзнуть! Несомненно, это были козни дьявола. Скверные места, очень скверные… Дьявол близко. Он живет в жерле огнедышащей горы Брумгрум всего в трех переходах отсюда. Оно, конечно, князю виднее, а долг солдата повиноваться, но как бы князю не пришлось пожалеть о решении идти через пустыню…
Начальник охраны, укрытый от стихии выгнувшимися стенками шатра, не вздрагивал от залпов небесных бомбард лишь потому, что ловил на себе внимательный и чуть ироничный взгляд Барини. Но счел нелишним кратко помолиться – беззвучно зашевелил губами, сложив ладони под подбородком.
– Боитесь, фьер Крегор? – насмешливо молвил князь, дождавшись конца молитвы.
Старый офицер вздрогнул. Кажется, князь усомнился в его храбрости?
– Я ничего на свете не боюсь, кроме дьявола, мой господин.
– А также кроме обыкновенной грозы?
– Нет, господин. Обыкновенной грозы я не боюсь. Я боюсь необыкновенной грозы. Где это видано, чтобы в Пестрой пустыне громыхали грозы и шли ливни?
Князь улыбнулся. Побелевшие от напряжения шрамы на лице старого воина, как видно, забавляли его.
– Представьте, видано. В ученом трактате магистра Ульгингума «О небесных феноменах, знамениях, дожде и засухе» описаны по меньшей мере пять случаев, когда северные бури прорывались через Холодный хребет и проливались ливнями в пустыне. Редкое явление не всегда дьявольское явление, фьер Крегор. Помните учение Гамы: враг рода человеческого чаще всего вредит людям незаметно. Взгляд в собственную душу есть лучшее средство от его козней, фьер Крегор.
Начальник охраны молча поклонился. Ясно было, что он не собирается спорить с пророком Гамой, но и не убежден словами князя. Улыбаясь, Барини продолжил:
– Когда в битве при Лейсе в ваше плечо вонзилась арбалетная стрела – это тоже произошло по воле дьявола? Не разумнее ли рассудить, что арбалет был в исправности, цель находилась на дистанции выстрела, а глаз стрелка был верен?
– Был бы он верен, так стрела угодила бы мне прямо в лоб, мой господин, – проворчал Крегор, соглашаясь и не соглашаясь с властителем.
– Тем более. А если я уроню на песок какой-нибудь предмет, да вот хотя бы мой кинжал, то кто заставит кинжал упасть – дьявол или обыкновенные свойства натуры?
Крегор размышлял секунду, не более.
– Я всего лишь солдат, мой господин, – сказал он скучным голосом. – Свойства натуры не по моей части. Пускай о них судят чернокнижники, что живут при дворе вашей светлости…
И осекся. Князь уже не улыбался. Князь был гневен. Не так уж часто Барини впадал в гнев, но в гневе бывал неистов.
– Ежовый мех! Сколько раз я просил – нет, требовал! – чтобы моих ученых не называли ни чародеями, ни колдунами, ни чернокнижниками! – медленно цедя каждое слово, произнес князь. Зрачки его сузились. – Благодаря им мы одержали победу при Лейсе. Если бы не новые бомбарды, если бы не полк аркебузиров и, наконец, если бы не улучшенный порох, нас ждал бы скорый и беспощадный разгром. Молчите, фьер Крегор! Молчите и успокойтесь. – Князь, кажется, и сам успокаивался. – Я высоко ценю вашу доблесть. Я помню, как вы сражались при Лейсе. Вы и раненый не ушли с поля боя. Вы скорее позволили бы изрубить себя в капусту, чем отступили бы на шаг. И поверьте, вы были бы изрублены вместе со всей вашей рейтарской бригадой, да что там – со всей армией, если бы не бомбарды, не аркебузы, не порох! Вот вам и ученые, милейший фьер Крегор…
Начальник охраны вновь поклонился. Опять-таки было заметно, что со словами господина он согласен лишь отчасти. Ну, литейщики, пороховых дел мастера, рудознатцы всякие – это понятно… Но какие же они ученые? От них есть польза. Бомбарды Унгана – это да… Грохот такой, что душа, как мышь, норовит ушмыгнуть в любую норку. На имперскую армию новые бомбарды произвели неизгладимое впечатление, а лучшую имперскую панцирную конницу прямо-таки выкосили картечью почти под корень. Да и пехоте досталось, будут помнить! Самый тупой рубака уже сообразил: главная сила отныне не в его палаше – она в грохочущих бомбардах, она в вонючих аркебузах, плюющих свинцом. Наверняка порох выдуман по наущению дьявола, но до чего же он полезен в сражении! И бомбарды, новые легкие бомбарды на колесных лафетах вместо громоздких деревянных станков… Недаром князь, проезжая мимо опального Дагора, бросил с седла членам городского магистрата, молящим о милости на коленях в дорожной пыли: «Сорок бомбард, десять тысяч ядер». Князь знает, чем брать виру за непослушание.
Авось умные головы, скажем, Гах или Вияр, сумеют сделать так, чтобы стволы бомбард никогда не разрывались при выстреле – калечат же своих… Но разве Гах и Вияр ученые? Они люди дела. Тахти – вот ученый. От него никакой пользы, если не считать трактатов, которые никто не читает. Никто, кроме князя… Но князь – это князь. Он мудр. Быть может, он даже понимает, что в тех трактатах написано…
– Вам, любезнейший фьер Крегор, должно быть известно, что за Холодным хребтом и Великими болотами лежит океан, – продолжал князь. – Дождевые тучи приходят оттуда. Почти всегда они изливаются на северные склоны Холодного хребта, но изредка особенно мощной туче удается перевалить через горы. А где ливень, там и грозы. И никакого дьявола. Понятно?
– Как вам будет угодно, ваша светлость, – поклонился начальник охраны.
– Мне угодно поболтать с вами, фьер Крегор, – сказал князь. – Так редко выпадает эта возможность… Скажите-ка мне… – Барини помедлил, сомневаясь, как видно, стоит ли вести с солдатом разговоры на темы, не касающиеся жалованья, амуниции и фуража. – Вот что мне скажите… Если бы однажды вы увидели, как по небу с жутким грохотом летит огненный сгусток, оставляя позади себя огонь и дым, то что бы вы подумали?
Крегор суеверно поплевал через плечо.
– Я видел огненные сгустки, ваша светлость, – сказал он. – Это было у горы Брумгрум. Логово дьявола на вершине горы дымилось, и из него вылетали дьяволовы плевки. Я тридцать лет в строю, но не стыжусь признаться: меня обуял ужас. Я пал на колени и стал молиться, не зная, дойдет ли до всевышнего молитва солдата, пролившего слишком много крови. И, как назло, при мне в тот раз не оказалось ни священной реликвии, ни даже пузырька со святой водой…
– Я говорю не о том, – нетерпеливо перебил Барини. – Я говорю об огненном следе через все небо, от края и до края. Это тоже были бы дьяволовы плевки?
– Если только не сам дьявол, – убежденно сказал Крегор.
– Ну-ну… А если бы, допустим, огненный сгусток вонзился в землю, выбил бы в ней яму порядочной ширину и глубины, а потом оказалось, что на дне ямы лежит обыкновенная, ну разве что слегка оплавленная каменная глыба? Что бы вы подумали тогда?
Крегор пожал плечами, дивясь прихотливой мысли господина.
– Оно конечно… – протянул он, маясь и не зная, как ответить. – Говорят, от небесной тверди могут откалываться куски. Если так, то оно конечно… Ваша светлость совершенно правы. Но разве камни могут плавиться?
– Я вижу, вы недостаточно близко подходили к горе Брумгрум. Ну ладно. Допустим, на дне ямы, выбитой в земле пролетевшим по небу огненным сгустком, вы нашли бы не бессмысленный валун, а оплавленные куски некоего…
Он не договорил. Близкая молния ослепила даже сквозь полотняную стенку шатра. И сейчас же ударил гром – такой, что вздрогнул даже князь. Снаружи заголосили люди, истошно заржала лошадь.
– Прошу прощения, мой господин. – Крегор поднялся с подушек. – Кажется, что-то случилось.
– Ступайте, – кивнул Барини. – Успокойте людей.
Он знал, что не случилось ничего особенного – просто близкий удар молнии. Шагах в ста или даже ближе. «Не угодила бы следующая в шатер», – подумал он с легким беспокойством.
А еще он видел, что начальник охраны рад уклониться от люто непонятного ему разговора. Для него лучше стучать зубами под холодным ливнем, чем рассуждать о том, чего он не понимает и понимать не хочет. Храбрый солдат, толковый офицер, верный служака… И ни на грош больше. Надо было завести с ним разговор о конской упряжи, что ли. Либо о достоинствах новой системы залпового огня и о месте пикейщиков в строю аркебузиров…
Прогромыхало еще несколько раз. Затем дождь стал стихать, ветер тоже. Гроза смещалась к югу, оставив быстро впитывающиеся лужи. Очень скоро пустыня покроется цветами – низкорослыми алыми цветами, очень красивыми. Дня через три они превратятся в сухую труху, но дело свое сделают. И уже следующее поколение крошечных колючих семян будет ждать нового ливня… лет десять, не меньше. А может, и все сто.
Им легко. Они могут ждать. Они дождутся.
Барини вышел на воздух. Дождь прекратился, лишь на юге чернело и полыхало. Наветренная стенка шатра прогнулась, туда нанесло мокрый песчаный сугроб, и его уже разгребали слуги. Дрожащие от холода люди поднимались, отряхивая песок. Поднимали дрожащих животных и мокрых, негодующе клекочущих птиц, смотрели на юг, ждали, что вот-вот выглянет солнце.
Выглянет, куда оно денется. Через полчаса все, не исключая князя, вновь начнут проклинать чертову жару, песчаную поземку, несносно скрипящую на зубах пыль и обмотают тряпками лица. Путь недолог, но с Пестрой пустыней не шутят и на недолгом пути.
И солнце выглянуло – обыкновенное, желтое и поначалу даже ласковое. Солдаты сразу оживились. Один из них, мочащийся на песок, кричал весело: «Ка-ак она ударит, братцы! Я уж думал, конец мне. Волосами шлем приподняло, ей-ей, не вру! Не-ет, мимо. Вон куда она шарахнула, вон в тот бугор, промахнулась, значит…»
К притянувшему небесную стрелу песчаному пригорку никто не подошел – боялись. Остался на месте и князь, молчаливо рассудив, что и без того слывет не просто еретиком, но еретиком конченым, продавшим душу дьяволу за власть, богатство и удачу во всех начинаниях. Солдаты не обращают на это особого внимания, им лишь бы платили вовремя, а князь Барини платит вовремя и щедро. Но есть еще в Унгане бродячие попы, тайно пропагандирующие старую религию, и есть огромная темная крестьянская масса, охотно верящая кликушам в рясах. Крестьяне безопасны, пока сыты, но стоит посильнее придавить их налогами, как пожалуйста – бунт, а то и крестьянская война. С горожанами проще: верь во что твоей душе угодно, но под страхом порки и крупного штрафа не пропагандируй никаких религиозных доктрин, кроме учения пророка Гамы. А втихомолку можешь хихикать над этим учением сколько влезет.
Горожане благоразумны, если нет войны, голода и черного мора. Горожане богатеют на торговле и ремеслах. Ничего иного им не надо, ничто другое их не интересует… И штрафа они боятся, пожалуй, сильнее, чем порки.
И все же Барини не подошел к оставленной молнией отметине. Лет пятнадцать, даже десять назад – подошел бы непременно и вынул бы из песка сплавленный кусок мутного кварца, еще горячий, и отвез бы его в Марбакау. Отдал бы Тахти, пусть бы тот поломал умную свою голову… Или учредил бы музей феноменов натуры – редкие самородки, чучела диковинных рыб и гадов, уроды там всякие в банках…
Сейчас князь делал вид, что его нисколько не интересует такое заурядное явление, как близкий удар молнии.
Басовитый рокот внезапно перекрыл ворчание тучи. Кто-то вскрикнул. Кто-то упал лицом в песок. По синему очистившемуся небу летел огненный сгусток, и тянулся за ним хвост из огня и дыма. Солдаты и слуги завопили сразу в несколько ртов. Двое или трое с воем побежали к валунам – прятаться. Многие попадали ничком. Один лишь капрал Думба, здоровенный детина, лишенный не только страха, но и малейшего намека на воображение, сорвал со спины арбалет и, припав на колено, выцеливал огненное чудо – то ли сказочного дракона, то ли и впрямь самого дьявола.
Барини остался стоять, скрестив на мощной груди толстые руки, и молча смотрел, как огненный сгусток чертит небо. Его мясистое лицо осталось бесстрастным. Рокот перешел в невыносимый рев. Думба пустил стрелу и, поняв, что промазал, вновь потянул рычагом тетиву. Грохочущий ком огня прочертил небо и скрылся за туманными горами на северо-востоке. В небе остался лишь грязно-бурый дымный след. Медленно расширяясь и искривляясь, он поплыл на юг вслед уходящей туче.
«Ну вот, – подумал князь, вспомнив разговор с начальником охраны, – накаркал».
А вслух сказал Крегору, уговорами и пинками поднимавшему с песка робких духом:
– Поторопи их. Время дорого.
Крегор напустился на медлительных. Скорее, бездельники! Шевелитесь, дармоеды! Князь милостив, но ждать ой как не любит. Живо собирайтесь, отродье висельников! Веселее, ребятушки, дети мои! Чего испугались? Где твоя каска? Унесло? Почему не нашел? Вычту из жалованья в двойном размере, так и знай. Не напасешься на вас, разгильдяев… Эй, Думба, подбодри-ка их! Живее!
Кое-кого Думбе пришлось подбодрить зуботычиной. Капрала гвардейцы, конечно, ненавидели – да и в какой армии солдаты любят капралов? – и боялись его, а теперь станут бояться еще больше. Начнут шептаться: «Слыхал уже? Он пустил стрелу в самого дьявола! Вот отчаянный!» И будут с ужасом и восхищением цокать языками, и обязательно выдумают новые подробности, да такие, что в Империи человек двадцать написали бы доносы на бедного Думбу и предстал бы он в самом скором времени перед церковными дознавателями – на коленях, со скрученными за спиной руками… Откуда им знать, с усмешкой подумал Барини, что дьявол не летает по небу с дымом и грохотом. Дьявол рассекает воздух либо со слабым шелестящим свистом, либо вообще бесшумно. Не любит он сверхзвука, да и нужды в нем не видит…
Барини сам вскарабкался в седло, юный оруженосец лишь подержал стремя. С каждым годом князь становился дороднее. Он и сам знал, что в боевом панцире уже вряд ли сумел бы сесть на коня без посторонней помощи. Зато по-прежнему мог остановить, ухватившись за колесо, запряженную четверкой лошадей карету, мчащуюся во всеь опор, и без помощи колена, одними руками в грубых рукавицах ломал палаш имперского рейтара. Гнул и разгибал кочерги, сворачивал трубочкой имперский золотой, пробивал ударом кулака доски в четыре пальца толщиной… Удивлял, словом. А множество молодых дураков – восхищал. И отбирал лучших, и заботился о них, и вел их на противника, и они творили чудеса…
А лучших из лучших – возвышал. Малограмотному, зато отличившемуся в походе бывшему пекарю, сапожнику, трактирному слуге, подмастерью мог пожаловать дворянство и назначить на командную должность в обход титулованной знати. Смягчил телесные наказания для солдат. Смертную казнь за мародерство, трусость и дезертирство, впрочем, оставил…
И войско боготворило князя Барини, первого после четырехсот лет имперского ига властителя независимого Унгана. Но с ревом пронесшийся по небу извечный враг рода человеческого – это серьезно… А если не дьявол это был, то кто же тогда? Или что же? Если знамение господне, то надо быть полным кретином, чтобы не понять: знамение-то грозное! А что князь?.. Спокоен. Направил коня шагом к дальним горам, как будто ничего не случилось, не обернулся даже посмотреть, следует ли за ним охрана…
Слуги, крича друг на друга, распутывали веревки, связывающие вьючных птиц. Взлетевшие в седла гвардейцы угрюмо последовали за князем. Иные суеверно скрещивали пальцы. Само собой, никто из охраны князя никогда не дерзнул бы указать господину на опрометчивость его поступков. В Унгане даже детям известно, что князь Барини на редкость везуч. Сколько раз он действовал вопреки мнению советников, обрекая себя на верную, казалось бы, погибель, а княжество на разорение, – и тем не менее всегда выходил победителем! Он мудр, хотя по его виду не всегда это скажешь. И он непостижим. Наверное, он действительно избран господом…
К закату одолели две трети пути до гор. В облюбованном для бивака месте глинистое русло обычно сухого, но сегодня весело журчащего, мутного от глины ручья изгибалось петлей, делая невозможным внезапное нападение с трех сторон. Горы были близко. Опасно близко. Бесшумно снять часовых и вырезать сонный лагерь – рискованная, но небезнадежная затея. Пусть даже ближние горские кланы считаются дружественными или нейтральными – вероломство сойдет у них за доблесть, а добыча оправдает риск. Разве можно верить горцу, если ты не одного с ним клана?
Спали вполглаза, а утром чуть свет тронулись в путь. Барханы уступили место камню, и вьючные птицы сразу заклекотали – их мощным мозолистым ногам больше подходил песок. Горный кряж надвинулся, заслонив четверть неба. Проплыла слева одинокая скала непристойной формы, располагающей к солдатским шуточкам. И открылся проход.
Младший оруженосец спешился, достиг бегом княжеского мерина, тронул за стремя:
– Господин… Там, наверное, засада.
На мясистом лице князя отразился доброжелательный интерес.
– Почему ты так думаешь?
– Мне показалось… я видел шапки горцев. – От волнения оруженосец судорожно облизнулся. – Вон там, на скалах над проходом…
– Правда? – улыбнулся князь. – Так ты точно видел или показалось?
– К-кажется, в-видел, – заикаясь, пролепетал оруженосец.
– А если я пошлю тебя проверить, есть там засада или нет? – молвил князь, продолжая одаривать юношу добрым взглядом, способным обмануть лишь того, кто плохо знал Барини. – Если я пошлю тебя во главе десятка солдат или даже одного, ты повинуешься мне?
– Повиноваться мой долг! – выпалил юнец, слегка побледнев.
Затем он покраснел. Князь смотрел на него с удовольствием. Не убьют, так лет через пять станет хорошим воином. К сожалению, только воином…
– Останешься при мне. – Барини грузно повернулся к подъехавшему начальнику охраны. – Гвардейцев в обход. Горцев разогнать. Взять пленных.
Крегор поднял седую бровь. Потом обе.
– Ваша светлость… как же в обход? Где тут обход? – Он заморгал, чувствуя, что сильно проиграл во мнении господина. – Слушаюсь…
Барини указал рукой.
– Вон там за горой есть ущелье, проходимое для конницы. Если скакать во весь опор, горцы не успеют отступить. Широкая тропа выведет прямо на скалы над проходом. На тропе возможен заслон, вы его сомнете. Противник уже у вас в кулаке, фьер Крегор, ну так сожмите его.
Половина конников унеслась за Крегором. Князь ждал, неодобрительно поглядывая на свою укорачивающуюся тень. Князю было жарко. Князь потел. Потели все, а некоторые поглядывали на молодого оруженосца со злобой. Одному дураку померещится, а всем страдать…
Ждать пришлось долго. Потом издали долетели едва слышные крики, и, кажется, что-то посыпалось с утесов. Или кто-то.
На взмыленной лошади прискакал Крегор, доложил: дорога свободна. Да, была засада. Восемнадцать горцев из клана Шусси, все с луками. Семнадцать изрублены либо сброшены со скал, один взят в плен. Свои потери: двое ранены да есть оцарапанные, застрелена одна лошадь.
– Пленного сейчас доставят, мой господин.
Барини сморгнул. С век на скулы соскользнули две мутные капли пота.
– Пусть догоняют. Едем в тень.
В тени скалы к нему подвели пленного – избитого мальчишку лет пятнадцати со связанными за спиной руками.
– Хочешь жить? – спросил его князь.
Мальчишка молчал. С лицом, начавшим опухать, с разбитыми губами и расквашенным носом, пленный пытался сохранить достоинство, как он понимал его: с ненавистью глядел на Барини и скалил подпиленные по горскому обычаю зубы. Волчонок. Гроза овец.
– Значит, ты не хочешь жить? – спросил князь.
Мальчишка молчал. Князь развел руками.
– Ну, дело твое… Семнадцать убитых или восемнадцать – скажи, пожалуйста, какая мне разница? Попытка нападения на пилигримов, идущих к святому Гаме, – это не прощается, ты должен знать. Ежовый мех! Клан Шусси невелик, а теперь, когда обо всем узнают другие кланы, вам понадобится каждый воин. Боюсь, твоему клану придется туго, он теперь вне закона…
Мальчишка сверкнул глазами и промолчал.
– Не желаешь разговаривать со мной? – усмехнулся Барини. – Признаюсь, мне также не доставляет удовольствия беседа с разбойником… таким неумелым. Поэтому скажи мне только одно: почему клан Шусси пытался устроить мне западню? Скажи правду, и я отпущу тебя. Даю слово.
На сей раз Крегор, снявший с головы шлем, чтобы лучше слышать, хорошо понимал мысли господина. Клан Шусси не посмел бы шалить на дороге, ведущей в горную обитель пророка Гамы, да и никакой клан не посмел бы здесь шалить. Ясно как день: горцам обещали заплатить за голову князя Барини, и притом заплатить столько, что у грабителей – а какой горец не грабитель? – глаза на лоб полезли. Вожди клана, разумеется, не устояли перед соблазном обрести богатство немедленно, а не когда-нибудь потом, в следующей жизни. Кто заказал убийство, тоже не тайна. В Империи спят и видят, как бы вновь прибрать к рукам Унган. Но откуда горцы могли знать, что князь собрался поклониться Гаме? Вплоть до границ Унгана в цель путешествия были посвящены немногие…
Значит, предатель. Еще один предатель в ближайшем окружении князя. Через перевалы Малого хребта путь в горы неблизкий, но все же короче, чем в обход, через язык Пестрой пустыни. А еще есть почтовые нетопыри… Горцы были извещены загодя и ждали.
Крегор ощутил неприятный холодок. Имперских агентов и своих предателей Барини казнил более или менее мучительно, смотря по занимаемому ими посту и нанесенному ущербу. Случалось, заменял сажание на кол, сдирание кожи или костер обыкновенным повешением за шею. Но казнил всегда, ибо пророк Гама учит, что предательство – худшее из злодеяний.
Но кто предатель? Князь все понял. Князь ничего не скажет, но начнет негласный розыск. Под навет могут попасть невинные. Правда, Барини предпочитает десять раз подумать, прежде чем совершить что-нибудь необратимое, но ведь он только князь, а не святой… Могут полететь головы. Пресветлый Гама, не дай гневу его светлости затмить ясный разум! Господи, заступись за невинных перед государем, помоги им!..
Мальчишка вдруг оскалился, выкрикнул шипящее оскорбление и плюнул, целясь в князя. Не попал, рванулся вперед, забарахтался в цепких солдатских руках. Крегор творил молчаливую молитву. Боже, сделай так, чтобы князь велел пытать этого звереныша! Пусть его милость выйдет из себя и прикажет Думбе ломать гаденышу кость за костью до тех пор, пока тот не заговорит! Но вряд ли… Единовластный владыка Унгана знаменит на весь мир выдержкой и отвращением к чрезмерной жестокости. Истинный последователь Гамы не заставит пленного выть от боли, выхаркивая вместе с кровью бессвязные, но такие ценные слова…
Так и вышло.
– Этого – за разбой и святотатство – удавить, – приказал князь. – И в путь, дети мои, в путь!
