Czytaj książkę: «Проще убить, чем…», strona 17
– Как ты не хочешь понять, Нинок. Мне предлагают написать книгу для издателя, который перед этим постарался ославить моего отца, – сердито сказал он. – И как, ты думаешь, я буду себя чувствовать, когда понесу ему рукопись, если мне при этом хочется задушить его собственными руками?
Нинка села Пашке на колени и, обняв за шею, мягко проговорила:
– Смотри, у тебя на столе стоит компьютер. И, в принципе, любой человек, хороший или плохой, посетивший твой дом, может на нем что-нибудь напечатать. Ты разве будешь сердиться на компьютер, если на нем что-то напечатает плохой человек? Издатель – посредник. Он сам текст не придумывает. А твое опровержение, когда ты его напишешь, может, наоборот, стать для него своего рода искуплением греха – выпуска книги твоей сестры.
С такой стороны Пашка над этим не задумывался.
– И потом подумай, – добавила Нинка, – разве у тебя есть другое издательство, готовое тебя напечатать? Ты ведь не Акунин и не Лукьяненко. Очереди книжных редакторов у твоей двери не наблюдается.
Пашка усмехнулся.
– Это уж точно. Но ты говоришь так, будто книга готова, осталось только взять и кому-нибудь отнести. А я ведь не писатель. И как подступиться к книге, не знаю.
Нинка обняла его крепче и поцеловала.
– Конечно, ты не писатель. Ты – орангутанг. Но очень милый и умный. И ты бросишь капризничать и сядешь за компьютер. А если попробуешь и не получится, тогда и будешь ныть, что не умеешь. Твоя сестра тоже литинститут не кончала, а ничего, сподобилась.
Как ни удивительно, работа Пашку увлекла. Вначале он боялся, что втянется в обличение каждого факта лжи, и вместо книги получится подобие иска о клевете, но, рассудив, что нет смысла вступать в полемику с Ленкой, решил просто написать историю про папу и маму. Про то, как отец встретил свою Настеньку и полюбил ее. Про то, как хранил ей верность. Про то, как ради заработка хватался за все роли, даже самые дурацкие, только чтобы дома был достаток и Настенька ни в чем не нуждалась. И не потому, что она были избалована и требовала от него деньги, чтобы удовлетворить свои капризы, а потому, что для него она была королевой, и иного образа жизни, кроме королевского, он для нее не видел. Про то, как работал еще больше, когда она была беременна, а потом родила его, Пашку, чтобы у них было самое лучшее питание, а к новорожденному сынишке приходила няня и давала Настеньке несколько часов отдыха. И чтобы если они ехали в санаторий, то только в самый лучший, и сумма, которую приходилось платить «сверху», не заставляла озадаченно чесать в затылке. А еще Пашка написал, как после сильного послеродового кровотечения, чуть не унесшего Настеньку в могилу, она долго боялась заводить второго ребенка, хотя и сама, и Григорий ужасно хотели еще одну деточку, неважно кого, но лучше девочку, чтобы была похожа на маму. И прошло целых девять лет, когда Настя решила рискнуть, и родилась любимая всеми Леночка, куколка и умница. А еще Пашка рассказал, как ему было обидно, что родители, отдав все внимание дочке, не замечая это, его забросили и предоставили самому себе. Но он в итоге только выиграл, потому что приучился к независимости и самостоятельности. А еще Пашка с юмором описал чуть ли не панический страх родителей, что с Леночкой что-нибудь случится, их бесящий повзрослевшую Леночку контроль за тем, куда и с кем она идет и когда возвращается. Со смехом Павел поведал о нешуточной, чуть было не проигранной им борьбе, которую ему пришлось вести с родителями, когда они пытались навесить на него обязанность встречать их красотулю из школы, хотя за ней и так вполне надежно приглядывали ее ухажеры. И вышла у Пашки книжка чуточку сентиментальной, одновременно и веселой, и грустной, а в целом хорошей. И любому читателю становилось ясно, что в доме Залесских о каком-либо разврате и речи быть не могло. Павел только в нескольких словах в конце сочинения написал, что его история в корне отличается от той, которая была написана сестрой, и он оставляет за читателем право решать, на чьей стороне правда.
Алексею было кисло. Он глупо попался. Даже не просто глупо, глупейше. Надо же было ему, добропорядочному и обеспеченному джентльмену, уподобиться старперам, воображающим себя бонвиванами, и попасть в примитивную ловушку, в которую может угодить разве что дубоватый нувориш из какой-нибудь Туймазы. На старости лет клюнуть, как пацану, на эту куклу-неваляшку, прелести которой только и состоят из смазливой мордашки и ладной фигурки, и которая к тому же оказалась еще той «валяшкой». У него же есть Лена. Красавица Лена. Которая, хоть и не юна, но могла заткнуть за пояс любую малолетку. Во всем. В том числе и сексе. Так какого дьявола ему приспичило связаться с этой so-called «непорочной невинностью»? Леночке до этого он никогда не изменял. У них же была такая крепкая и дружная семья. Как он решился поставить ее благополучие под угрозу? Уж кто-кто, а Алексей-то хорошо помнил растерянность и охвативший его гнев из той, прежней жизни, когда узнал, что первая жена, мать его сына и дочери, много лет изменяла ему с соседом по подъезду. И еще нахально потом заявила, что тот, по крайней мере, не такой святоша. А Меламеду даже пришлось проводить генетическую экспертизу, чтобы исключить вероятность того, что воспитывает чужого ублюдка. Но, слава богу, обошлось.
Алексей и раньше-то брезгливо относился к знакомым, практикующим внебрачные связи, стараясь ограничивать контакты с ними только интересами бизнеса. А тут, как ни крути, шлюхой оказалась его собственная жена, хранительница очага. Спутница жизни человека, который в вопросах, касающихся секса, всегда был строг. Даже когда был молод, не ухаживал за девушками, если не брал в расчет возможность последующей женитьбы. Иначе и быть не могло. Так его учила мама. А она всегда была права. И, кстати, предостерегала его жениться на Валентине, его первой супруге. У той ведь до него был почти двухлетний роман с каким-то женатым доктором, который обещал развестись ради Вали, но обманул.
А в этот раз во всем виноватым оказался он сам. Допустим, он мог бы простить себе эту историю с Наташкой, если б ею капельку увлекся. В конце концов, он же тоже не ангел. И, честно говоря, у него до Наташки уже чуть-чуть не случилось это с секретаршей Евгенией Романовной. Но он сдержался. Да и не так уж намного Евгения была моложе Лены. С Наташкой – другое дело. Сорвался Алексей, что ни говори. Но с кем не бывает. Хотя, естественно, ни о какой длительной связи и речи быть не могло. Максимум, еще пара-тройка свиданий. Пора и честь знать. Arrivederci Roma. Денег, конечно, пришлось бы отстегнуть, да и ладно. Дело не в том. Худо было то, что его, как модно сейчас выражаться, развели на пальцах, как маленького. Наташка ту их единственную злосчастную встречу сняла на видео и передала Лене. А это катастрофа. Мало того, что жена, как выяснилось, подвергалась насилию со стороны отца и брата, о чем Алексей узнал недавно из ее же книги, так и ее же муж оказался ничуть не лучшим похотливым потаскуном.
Теперь ему грозил развод. Лена так и сказала. Значит, прощай их совместные вечера, которые они любили коротать, гуляя по бутикам и вечерним улицам Москвы, прощай путешествия по городам мира, посещения известных музеев и ресторанов, прощай ее нежный поцелуй по утрам и традиционные слова «доброе утро, милый», а главное, прощай ее роскошная грудь и упругие горячие бедра. Впрочем, для полноты картины следует признать, что на все эти приятные вещи в последнее время стало оставаться все меньше времени. Как выяснилось, духовные и телесные утехи супружеской жизни не шли ни в какое сравнение со всепоглощающим восторгом, который охватил новоиспеченного дедушку с рождением внучки. Его чувства даже близко не были похожи на то, что он испытал, когда рождались его собственные дети. Из тех времен он только смутно помнил, что, когда родился первенец, сын, и его привезли из роддома, то в первую бессонную от его ора ночь, Алексей с ужасом думал: и это наказание будет продолжаться изо дня в день еще долгие месяцы?.. А теперь, наоборот, он с гордостью ощущал, что нужен не только как копилка денег, а как дедушка. И, в первую очередь, он был нужен внучке Викочке, и только ей, а не как раньше жене, был готов посвятить каждую свою свободную минуту.
Вообще-то сам развод пугал Алексея даже меньше, чем он сам ожидал. В конце концов, он уже не молод и знал, что без постоянной женщины в статусе супруги проживет. Наташек и других матрешек, на худой конец, в любом значении этого выражения, на его век хватило бы. Если б не одно «но». Брачный договор. В нем фигурировал пункт, касающийся условий расторжения брака в случае измены одного из супругов. По иронии судьбы этот пункт был внесен, в первую очередь, как предупреждение Елене. Но попался в ловушку договора сам Алексей, который и думать позабыл о нем. А ведь по нему в случае развода придется выплатить Лене кругленькую сумму, которая, хотя и не смертельно, но больно ударит по его финансовому состоянию. Этого Алексей совсем не хотел, хотя отчетливо понимал, что козыри в виде видеозаписи находятся в руках жены. Бедолага и не подозревал, что услуги Натальи (вообще-то на самом деле – Светки) обошлись Ленке, придумавшей и воплотившей эту интригу, весьма недешево.
Как ни удивительно, но придирчивым цензором и «подгонялой» Пашки была его сестра. Она настаивала, чтобы он не жалел черных красок, описывая ее образ. Чтобы читатель к последним страницам истории семьи Залесских испытывал к ней если не презрение, то уж точно неприязнь. Павел смеялся и говорил, что хоть она и сучка, но мелковата, чтобы он стал демонизировать ее персону. Ерундовый прыщик она, Ленка, на личности отца. Так оно в книге и выходило. Брат, хотя и относится к ней с большой долей иронии, но все-таки по-своему любил и все ее выкрутасы оправдывал дурным бабским характером.
Раздражало же Пашку то, что Ленка не давала ему расслабиться. Была б его воля, писал бы он спокойно, в охотку, что говорится, без напряга. Но сестра буквально стояла над душой. Нинка удивлялась странному, противоестественному союзу этих двоих. Ведь они много лет выглядели в общении как два ощетинившихся, готовых к драке кота. И, по логике вещей, должны были бы и сейчас враждовать. Но этого не наблюдалось.
Ленка продолжала Пашку подгонять. Она говорила, что в сентябре будет сорок лет со дня выхода ленты «Последний стрелок», где их отец сыграл главную роль, и ее опять запустят в кинотеатрах и на телевидении. Снова будет подогрет интерес к актеру Залесскому. Это для издательства самый подходящий момент выпустить в свет диптих.
Павел даже стал меньше пить. Раньше после работы он никогда не отказывал себе пропустить несколько рюмочек, и мудрая Нинка смотрела на это сквозь пальцы. Но теперь он понял, что алкоголь серьезно влияет на способность концентрации и умение ясно излагать мысль не бумаге, точнее, на экране компьютера. Хотя первое время ему, наоборот, казалось, что выпивка раскрепощает фантазию и пишется легче. Но когда он потом перечитывал написанное, то стыдливо хихикал и стирал текст.
В августе книга была готова. И Пашка с Ленкой поехали в издательство подписывать договор. Тут-то и начались разборки, как в дальнейшем делить гонорар. Текст брата был на треть короче сочиненного сестрой, и та требовала, чтобы выплаты были пропорциональны количеству страниц. Пашка же, больше из вредности, чем из желания получить побольше, настаивал, что гонорар надо делить поровну, потому что диптих продается как единое целое. Более того, он напомнил, что продажа Ленкиной книги оказалась далеко не столь выгодной, как предполагалась, иначе бы они не обратились к нему. В результате Пашка победил, а Ленка обозвала его сволочью.
Благодаря рекламной компании, подогревшей интерес к скандалу, диптих распродавался хорошо и даже был выпущен дополнительным тиражом. Прекрасно шли дела и в Штатах. Пашка с Ленкой подписали договор с издательством о переводе книг и исключительных правах издания, которое даже изменило своей традиционной теме, публикации книг по военной истории. Может, сказался экономический кризис. Американцам пришлось, так сказать, сделать хорошую мину при плохой игре и написать предисловие. В нем говорилось, что компания не собирается отказываться от книг на военные темы, но вынуждена напечатать диптих как предостережение тем, кто пытается очернить имена героев, отвоевавших победу во второй мировой войне, а также, что не менее отвратительно, имена тех, кто средствами искусства пытался и пытается донести до простых американцев память о подвиге их отцов и дедов. А особенно печально то, посетовали янки, что такая тенденция стала наблюдаться, в первую очередь, в России, стране понесшей от нашествия фашистов огромные потери. Грязь на именах актеров, создающих образы героев войны, по мнению издателей, косвенно отбрасывает тень и на их реальные прототипы. Как, если бы, к примеру, Сталоне обвинили в педофилии, то его Рембо или Рокки стали бы для зрителя намного менее привлекательными. Вот такая фенька. Но для доверчивых американских обывателей вполне съедобная.
Выход в свет диптиха ничего, кроме головной боли, Пашке не принес. Конечно, было приятно ощущать на себе внимание и читать положительные комментарии к его части сборника, но, помимо хвалебных отзывов, ему приходилось знакомиться и с абсолютным неприятием его точки зрения. Часть читателей, не затрудняя себя попытками вникнуть в суть, просто поливала его и отца грязью, как будто мнение его сестры равносильно приговору верховного, чуть ли божьего суда. Это хотя, с одной стороны, и смешило своей глупостью, с другой, не могло не раздражать. Впрочем, комментарии он вскоре перестал читать: вне зависимости от их направленности они повторяют сами себя. Только иногда Нинка, не пропускавшая ни одной строчки, написанной в его адрес, и реагировавшая куда более эмоциональнее Павла, заставляла его читать наиболее вопиющие перлы.
Самая смешная ситуация, по мнению Пашки, возникла, когда ему вместе с Ленкой пришлось присутствовать на презентации диптиха. Он вначале даже не поверил, что издатели решатся на такое, потому что было бы, по меньшей мере, странным увидеть авторов, сидящих за одним столом, поскольку, по версии одной части читателей мужчина был насильником, а женщина жертвой развратных действий, а, по мнению других, баба была клеветницей, а мужик жертвой оговора. Правда, рассадили их с Ленкой по разным столам в противоположных углах. Но идея себя оправдала. Пришло много народа, и дело чуть не дошло до драки. А в итоге к обоим авторам выстроились две очереди читателей, желающих получить, кто от брата, а кто от сестры надпись на книге. Впрочем, были и те, кто выстаивал две очереди и то ли всерьез, то ли ради хохмы обзаводился обоими вариантами авторских подписей. Хотя от Пашки, в принципе, было проку как от козла молока. Если Ленка что-то импровизировала и надписывала книгу в зависимости от настроения и личности обратившегося, то Павел отделывался от всех стандартным «С уважением от автора».
Положительным моментом было то, что приблизительно через полгода Павел почувствовал, что написанная с натугой книга принесла ему, если не славу, то приличные деньги. На них можно было какое-то время жить, не горбатясь ради заработка. Впрочем, Пашка бездельничать не любил и только чисто теоретически во время приступов хандры подумывал о том, чтобы отвалить куда-нибудь на год-два с Нинкой или, если госпожа Богуславская не согласится сделать перерыв в карьере, с какой-либо другой, более покладистой бабой. Хотя было бы предпочтительнее все-таки поехать с Нинкой.
Пашка блаженствовал. Нинка уехала куда-то в русскую глухомань на съемки очередного псевдоисторического сериала о лапотной России. Павел какое-то время мог свободно отдохнуть и расслабиться. Нинка, конечно, отличная баба, но все хорошо в меру, а в связи с Пашкиной книжкой у нее, похоже, что-то переклинило в голове, и она начала его убеждать, что он и в самом деле писатель и вовсе не должен почивать на лаврах, а писать и писать дальше. А на хрена ему, специалисту по компьютерам, чувствующему себя вполне уютно в мире информатики, еще и эта обуза. Да, у него действительно оказался хороший слог, но разве этого достаточно? Писателю должно быть что сказать. А одних воспоминаний для этого мало. Он когда-то прочитал у кого-то, что практически любой грамотный человек способен написать за свою жизнь вполне приличную книгу, но это не делает его писателем. И с этим Пашка был совершенно согласен.
…Кто-то зазвонил в дверь. Павел раздумывал, открывать или нет. Он никого не ждал, случайные гости его абсолютно не интересовали. Сидеть одному и пить джин с тоником было в сто раз лучше. Но кто-то был упрям и продолжал трезвонить. Пашка с любопытством выжидал, когда же у этого доставалы кончится терпение. Ведь, по логике, он давно уже должен понять, что дома или никого нет, или его визит не к месту. В конце концов, Павел мог быть в ванной, спать или заниматься сексом. Наконец, дверь оставили в покое, и Пашка удовлетворенно хмыкнул. В этот момент затренькал мобильник. Павел отхлебнул хороший глоток джина и соблаговолил ответить.
– Тебе что, лень поднять задницу и открыть дверь? – услышал он раздраженный голос сестры.
Пашка матюгнулся и, как на казнь, пошел впускать Ленку. Надежды на хороший спокойный вечер в обществе Бахуса развеялись как дым. Все-таки не попробовать отстоять свое гражданское право на законный отдых Павел не мог и, открыв дверь, загородил сестре вход.
– Чего тебе надо, клеветница?
Ленка, не отвечая, молча отодвинула его в сторону и прошла внутрь.
– Ага, – удовлетворенно констатировала она, увидев бутылку, – братишка, как и ожидалось, в своем репертуаре. А где же твоя сожительница-кинозвезда? Куда она смотрит?
Пашка рассердился.
– Тебе-то какое дело? Ты вообще, что, белены объелась? С чего вдруг пришла ко мне изображать мамочку?
Ленка рассмеялась.
– Дурачок, успокойся. Как бы плохо ты ко мне не относился, а все-таки я практически твоя единственная родня. И каким бы балбесом и пьяницей я тебя не считала, все же я – твоя сестра. А цирроз печени – неприятная штука.
Пашка веселье не поддержал. Честно говоря, после совместной работы с Ленкой над книгой он не мог отделаться от угрызений совести. Ему почему-то казалось, что в чем-то, несмотря на справедливость и своевременность написанного, память родителей он предал. И само его решение не по собственной инициативе, а под влиянием Ленки написать книгу-опровержение казалось теперь… ненормальным. Задним числом жалел он и том, что только способствовал рекламе ее произведения. Ведь клевета всегда звучит громче и достовернее правды, которая просто в силу своей сущности обыденна, а поэтому неинтересна. Да и слышат ее только единицы. Поэтому после того, как диптих вышел в свет и необходимость в прямом общении с сестрой отпала, Пашка не видел никакой причины продолжать с ней отношения. Обиду, нанесенную ею чести их родителей, он не простил.
– Ты мне здесь языком-то не мели. Говори, что надо, и уходи, – раздраженно бросил он.
– Да, Пашенька, – умильным голосом промурлыкала Ленка, – бог с тобой. Не злись. Если хочешь, можешь рассматривать мой визит, как первый шаг к восстановлению дипломатических отношений. Я ведь не прошу тебя, чтобы ты меня любил. Не хочешь, так и не люби на здоровье. Просто зачем, чтобы страдали и другие люди?
Пашка удивленно посмотрел на сестру.
– Какие-такие люди?
– Все-таки ты впрямь дурачок. Впрочем, как и все мужчины. А про Борьку ты забыл? Про своего племянника?
Пашка и в самом деле про Борьку забыл, а ведь, кроме Ленки, он оставался его последним кровным родственником. Не то чтобы он его особо любил, но все-таки, признавая факт его существования, хочешь не хочешь, выделял племянника среди остального населения земного шара. Мальчишка он был хороший, и Павел всерьез считал, что, если он сам так и не обзаведется детьми, то Борька станет его наследником. Но не съехидничать в связи с этим в адрес Ленки не смог.
– Ты уже начала беспокоиться, как бы я сыночка твоего не лишил наследства? Не рано ли об этом? Я, если водка не погубит, могу протянуть еще много лет, да еще и собственных детишек наделать.
– Боже упаси, Пашенька, – даже всплеснула руками Ленка. – О каком наследстве ты в твои годы говоришь? У тебя ведь, можно сказать, только жизнь начинается. Я имею в виду совсем другое. Ведь Борька тебя любит и с удовольствием с тобой встречается. Но ведь дети всегда хорошо просекают ситуацию. И то, что мы ведет себя друг с другом как кошка с собакой, вряд ли укроется от его внимания. Вот я и хочу, чтобы, по крайней мере, внешне между нами, оставшимися Залесскими, все выглядело благопристойно.
– Ах, благопристойно, говоришь, – Пашка саркастически усмехнулся. – А что будет, когда сын прочитает твой перл, из которого узнает, что его дядя и дедушка – растлители малолетних?
Ленка помолчала, и на ее лице неожиданно появилось безмятежной выражение.
– Боря – уже большой мальчик и все понимает. И я дала ему наш диптих прочитать.
Пашка от такой новости аж зашелся кашлем.
– Ты дала ему эту свою гадость прочитать? – возмущенно воскликнул он. – Ты о ребенке хоть подумала?
– Я думаю о нем больше, чем ты можешь себе представить, – резко ответила Ленка.
– И что же ты ему в итоге потом наговорила? Как объяснила, что мама и дядя написали абсолютно разные версии одних и тех же событий?
– И снова ты, Пашенька, дурачок, – притворно тяжело вздохнув, сказала Ленка. – Разве ты в свои годы до сих пор не додумался, что иногда самый лучший способ решить проблему – не увиливать от нее, а сказать правду. А я так и объяснила сыну, что маме и дяде Паше надо было заработать, вот они и придумали эту историю с двумя книгами. А теперь благодаря этому у Бори новый компьютер и скутер. Поверь, современные дети такие вещи соображают очень быстро. Так что племянник вряд ли будет опасаться тебя как потенциального педофила.
– Сучка ты, Ленка, – только и сказал Пашка. Впрочем, так он называл ее далеко не в первый раз.
– А поэтому, Пашенька, – спокойно продолжала сестра, – я пришла к тебе, скажем, если не выкурить трубку мира, то, по крайней мере, выпить рюмочку виски.
И Ленка достала из своей сумки бутылку «Glen Grant».
– Только плебеи смешивают джин и виски, – без особой уверенности заметил Пашка.
– А ты и есть плебей, Пашенька, – улыбнулась Ленка.
Виски было хорошим. Павел лизнул и, чтобы не портить удовольствие, ушел на кухню прополоскать рот от можжевелового вкуса выпитого недорогого джина. Но, очевидно, крепкие напитки все-таки смешивать нельзя, потому что, помимо приятной расслабленности членов, Пашка почувствовал, что его страшно тянет в сон. Впрочем, он бы и не стал этому противиться, если бы не присутствие Ленки. А та, как и следовало предполагать, почти не пила. Она даже предпочла джин, разбавив его огромным количеством тоника и до кучи бухнув в стакан несколько крупных кусков льда. В итоге получился не алкоголь, а какая-то фигня. Но Ленке было достаточно. Пашка же, фальшиво изображая гостеприимного хозяина, в это время сосредоточенно следил за тем, чтобы непослушные мышцы лица не обвисли, а держали гримасу внимания к собеседнику, а главное, чтобы бесславно сражающиеся с дремотой предатели-глаза оставались открытыми. Уж очень не хотелось бы заснуть, пока сестра без умолку что-то мило, как она умеет, чирикала, временами чему-то смеялась и вообще вела себя так, будто у них идеальные родственные отношения. Наконец, она все-таки заметила, что Пашка уже никакой, и нежно обратилась к нему:
– А тебя, Пашенька, бедненький, похоже, совсем сморило.
У брата только и хватило сил, чтобы кивнуть.
– Так ты спи. Не стесняйся. А дверь за собой я потом прихлопну. Только вот закончу здесь…
Пашка благодарно улыбнулся. Он уже почти спал, хотя Ленкину речь еще воспринимал.
– Павлик! А ты помнишь тот день, когда ты приходил меня то ли отругать, то ли побить, а я угостила тебя выпивкой?
Брат издал какой-то звук, который, видимо, означал согласие.
– Помнишь, я сказала, что в виски яда нет?
Пашка снова буркнул что-то невразумительное.
– В сегодняшнем виски тоже нет яда, – добавила Ленка, но в ее голосе почему-то звучало торжество.
Брат в ответ хрюкнул. Видимо, обрадовался, что и в этот раз ему повезло.
– Зато есть легкое, быстро распадающееся в организме снотворное, – не скрывая триумфа, почти в ухо прошептала Ленка Пашке. – Но ты не бойся, не в смертельной дозе.
Павел в это раз не реагировал, он уже спал.
– А знаешь зачем я его подсыпала? – прокричала она ему в ухо, хотя он и не слышал. – Чтобы ты проспал свою смерть! А покойникам не нужны ни гонорары, ни доля наследства. И все это достанется мне и Борьке. И пусть теперь кто-нибудь посмеет говорить, что я не думаю о сыне. А ты, братик, умрешь не напрасно. В принципе, все произойдет, как ты даже и хотел, правда, чуточку раньше.
Ленка набрала какой-то телефонный номер:
– Давай, поднимайся. Только не забудь надеть перчатки.
Через несколько минут раздался звонок в дверь. Это был Алексей. Он был явно напуган.
– Не дрейфь, Меламед, – с усмешкой проговорила Ленка. – Клиент спит, тебе только и нужно-то вспомнить молодость, когда ты работал фельдшером на «скорой». Убивать никого не будешь, а просто не совсем обычным путем дашь человеку то, к чему он и так регулярно стремится. А стремится он напиться до беспамятства.
Алексей судорожно сглотнул.
– А какие гарантии? – нерешительно спросил он.
– Гарантии – у господа бога, – отрезала Ленка. – Милиция найдет труп смертельно пьяного мужчины, умершего от случайного отравления бытовым газом. Это, пожалуй, я могу гарантировать. Что касается второй части, то есть нашего с тобой развода, тебе придется поверить мне на слово. Я верну тебе диск с видеозаписью твоих шалостей с малолеткой, а значит, наш развод будет проходить в цивилизованных рамках как расставание по обоюдному согласию. Лады?
Алексей обреченно кивнул.
– Тогда приступай.
– Это займет много времени, иначе может начаться рвота, – все еще колеблясь, добавил Алексей.
– А мы не торопимся, – рассмеялась Ленка. – Клиент одинок. Его баба уехала на съемки куда-то к чертям на кулички. А друзья, если он не будет открывать дверь или будет не отвечать на звонки, не удивятся. Он, когда бухает, делает это регулярно.
Они уложили Пашку на спину, а Алексей аккуратно вставил ему через нос принесенный из дома зонд. А потом присоединил его к трубке с пакетом для зондового питания, в который перелил виски.
Они с Ленкой пробыли в доме Павла почти три часа. Алексей сходил с ума от страха, что их застукают или что-то пойдет не так, а жена только хмыкала и смотрела телевизор. Наконец, виски и почти вся бутылка джина были влиты в Пашку. Алексей тут же сбежал, крепко прижимая рукой карман с заветным диском, а Ленка сказала, что должна еще кое-что доделать.
Она отнесла на кухню бокалы и тщательно их вымыла. Свой, чтобы скрыть следы своего присутствия, и Пашкин, чтобы нельзя было на дне обнаружить снотворное. Она взяла новый чистый бокал и хорошенько покатала его по пальцам Павла, чтобы было много отпечатков. Она сходила в спальню и положила на тумбочку вскрытую упаковку с остатком таблеток снотворного. Потом вернулась на кухню и, наполнив водой турку, поставила ее на максимальный огонь. Должно было быть очевидным, что хозяин, перед тем, как отключиться, собрался варить кофе. Ленка дождалась, пока вода не закипит и не начнет литься через край. Но огонь гаснуть от этого не захотел, и ей пришлось еще раз закрыть и открыть конфорку. Наконец, отчетливо начало пахнуть газом. Ленка обошла квартиру и посмотрела, везде ли закрыты окна и форточки. Постояла несколько минут, вспоминая, не оставила ли где-нибудь отпечатки пальцев, и везде ли, где должны быть, есть отпечатки Пашки. Напоследок она подошла к брату и нежно поцеловала его в лоб.
– Прощай, братик, – сказала сестра и погладила его по щеке. – Приятных сновидений.
В милицию соседи обратились только через три дня.
В интервью, взятом у Ленки, она заявила, что сожалеет о гибели брата и никакого зла за свое поруганное детство на него держит. И вообще, даже зная, что произошел несчастный случай, она не исключает, что брат покончил жизнь самоубийством, не выдержав угрызений совести.
Во время бракоразводного процесса четы Меламед был продемонстрирован оригинальный диск с записью супружеской измены Алексея. Тот, оказывается, получил от Ленки копию. Что она, дура что ли, отказываться от положенных по брачному договору денег.
А еще она сняла скрытой камерой то, как Меламед вставлял Паше зонд. На всякий случай.
