Czytaj książkę: «Годин»
Посвящается моей любимой, жене, другу – Светлане Митковой Кировой
Часть первая. Отсрочка
«Пусть идет куда хочет!»
Алексей вошел в свою комнату, затворил дверь, сел на стул у окна. Взгляд его сначала упал на стекло, местами покрытое морозными узорами, потом заскользил по мечущимся снаружи снежинкам. На улице разыгрывалась морозная, колючая метель. Он едва успел прибежать домой до нее.
– Ужинать! – раздался из-за двери голос матери.
Вспомнил, что не обедал сегодня. Не очень хотелось есть и сейчас. И очень не хотелось выходить из комнаты, говорить с кем-либо. Даже и думать. Совсем-совсем. Вот бы взяло оно все, да и само собой. Как-нибудь без разговоров, хмурых взглядов. Раз – и улетело бы куда-нибудь, как эти снежинки, и он снова бы спокоен и уверен в себе, а все – в нем.
– Ужинать!
Алексей по-прежнему не спешил. Глядя за окно, начал припоминать виды метели: влечение, когда снежинки перекатываются вдоль поверхности земли, сальтация, при которой они сначала подскакивают почти вертикально, а затем снижаются по пологой кривой, захватывая с собой несколько других, и еще витание, или диффузия, когда сорванные со снежного покрова ажурные звездочки поднимаются ветром высоко над поверхностью. Не идти на ужин? Но тогда уж точно начнутся расспросы.
– Алексей! Третий раз зову! – снова раздался голос матери.
– Алексей! Третий раз зову! – пропищал следом тоненький голосок.
Дверь приоткрылась, и в комнату протиснулась сестренка. Лиля строго смотрела на старшего брата. Покачав головой и, явно подражая маме, строго произнесла:
– Алексей! Сколько можно ждать?
Тут же голос ее смягчился и глаза блеснули от любопытства:
– А что ты тут делаешь?
Алексей не успел ничего сказать, так как Лиля, сделав шаг, наступила на носок собственных растянувшихся колготок и потеряла равновесие. Она, конечно, шлепнулась бы на пол, но брат успел среагировать. Кинувшись к сестренке, подхватил ее на руки:
– Все, идем кушать!
Не выпуская из рук брыкающееся, пытающееся вырваться тельце, понес его через большую комнату. Она была уже пуста. Телевизор выключен. Возле кресла на светлом полированном журнальном столике чернел по белому шрифт, видимо, еще не дочитанной «Комсомольской правды». Над пепельницей висел дымок от недавно потушенной «беломорины». Он тянулся следом за уплывающим к открытой форточке голубоватым облачком.
Родители были на кухне. Отец сидел за столом, уже ополовинив тарелку с супом. Мама стояла у плиты.
– Наконец-то! – сказала, разливая суп в остальные приготовленные тарелки.
– Это я его привела! – гордо заявила сестренка, которую Алексей осторожно посадил на стул с подушечкой.
Брат поправил ей сбившуюся на лоб кудряшку:
– Конечно, только благодаря тебе.
Отец, в очередной раз прожевав и проглотив, спросил:
– Так много, сынок, сегодня занимались, что у тебя аппетит отбило?
– Дело не в занятиях…
Глава семейства усмехнулся, глянув на мать:
– Никак с Катюхой поругались?
– Нет…
– Ну что ты к нему с расспросами лезешь? – поставила мать на стол последнюю тарелку. – Дай человеку поесть!
– Дай человеку поесть! – повторила Лиля, отважно запуская ложку в тарелку.
Отец кивнул и замолчал. Вздрогнул и зажужжал в углу холодильник. Лиля строго глянула на него:
– «Бирюса»! «Бирюса»! Брысь-брысь!..
Тут же с громким хлопком распахнулась прикрытая, но не защелкнутая форточка. На кухню влетел ворох снежинок, так и не упав на пол, растаял в теплом воздухе.
Лиля вздохнула:
– Это они от голода… растаяли.
Форточку снова захлопнул, защелкнул отец. Он же первым доел суп, посмотрел на мать:
– Что там у тебя еще?
Та по очереди положила всем картофельное пюре, котлеты, на отдельную тарелку – соленые огурчики из тех, что летом выросли на деревенском огороде дедушки и бабушки и были закатаны на зиму в банки.
– Молодец, мать! – похвалил отец, хрустнув зелененьким. – Ни у кого таких не получается!
– Я старалась!
– И я старалась! – снова подала голос Лиля, которая была летом в Потаповке.
Потом мать разлила каждому в его любимую кружку чай, заваренный из пачки с надписью «Грузинский черный байховый». Пили его с деревенским же вареньем из клубники. Все, кроме Алексея, оживились: ведь наконец собрались вместе. Днем мать с отцом были на работе, Алексей – в институте, Лиля – в школе.
Родители, видимо, заканчивая ранее начатый разговор, быстро перебросились несколькими словами о делах, потом со всем вниманием заслушали «отчет о проделанном за день» дочки-первоклассницы. Когда та наконец выложила все, чем хотела поделиться, отец спросил отмалчивающегося Алексея:
– А у тебя как дела, сынок?
Алексей вздохнул, но ничего не ответил.
– Тебя отец спрашивает, – напомнила мать.
И строго повторила сестренка:
– Тебя отец спрашивает!
– Да-да, – откликнулся наконец Алексей, но не продолжил.
Глава семейства посмотрел на него, потом на Лилю:
– Доча, поела? Беги в комнату, поиграй.
Лиля, однако, не спешила из-за стола:
– Вот еще! А вы тут без меня самое главное и поговорите.
Отец не успел раскрыть рта, как мать его опередила:
– Лиля!
Сестренка, обиженно вздохнув, сползла со стула и отправилась в большую комнату.
– Ну! – посмотрел отец на Алексея.
– Сынок, что-то случилось? – глаза матери светились беспокойством.
– Так…
– Ну, хватит уже тянуть резину, рассказывай! – приказал отец.
Алексей набрал в грудь воздуха и выговорил:
– В институте началась сессия…
Отец вспомнил:
– Да, ты вроде говорил, что скоро начнется. Делов-то…
Мать продолжала с беспокойством глядеть на сына:
– И как… началась?
Алексей сглотнул:
– Не очень. Сегодня был первый экзамен… Сдал… на тройку…
Отец кивнул:
– То, что сдал, это уже хорошо. Ну, а то, что на тройку… Будем считать: первый блин комом. Это тебе не школа, из которой ты одни четверки-пятерки таскал. Теперь, после тройки, поймешь, что в институте другой уровень, готовиться нужно серьезно. Так что учтешь все и сдашь остальные экзамены лучше. Так – нет?
Сын ответил не сразу:
– Наверное.
– Не «наверное», а подготовишься! В общем, не расстраивайся, а лучше готовься. Так ведь, мать?
Та продолжала молча смотреть на сына. Отец встал из-за стола:
– Я пойду покурю и «Комсомолку» дочитаю. Наши первый в мире автоматический грузовик на орбитальную станцию отправили. Или отправляют… А ты, Леш, ложись сегодня спать пораньше, завтра с новыми силами соберешься, и все у тебя получится.
– Все получится, сынок, – подала наконец голос и мать, когда отец вышел из кухни.
Алексей хотел было возразить, вернуть отца на кухню, но тоже встал из-за стола, немного подумал и кивнул:
– Спасибо, мама.
Он прошел через большую комнату мимо скрывшегося за газетой отца и сидящей на диване сестренки. Лиля рисовала в альбоме цветными карандашами с экрана черно-белой «Ладоги», которая тихо бормотала какой-то передачей о сельском хозяйстве. Желтое солнце, красный трактор и почему-то синяя пшеница.
Зайдя к себе, прикрыл дверь и включил «Иней». Этот катушечный транзисторный магнитофон ему подарил отец на день рождения. Прежде Алексей крутил на ламповой «Ригонде» родительские пластинки в 33 и даже 45 оборотов. Слушал Утесова, Шульженко, Русланову, Бернеса… Многие песни запомнил наизусть:
«По Муромской дорожке стояли три сосны.
Со мной прощался милый до будущей весны.
Он клялся и божился одну меня любить.
На дальней на сторонке одною мною жить…»
«Ты ж одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда!
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда!..»
«Поет морзянка за стеной веселым дискантом,
Кругом снега, хоть сотни верст исколеси.
Четвертый день пурга качается над Диксоном,
Но только ты об этом лучше песню расспроси…»
Когда у него появился магнитофон, то радиола была забыта. Теперь Алексей мог слушать то, что не продавалось в музыкальных отделах универмагов, то, что совершенно бесплатно переписывали по всей стране друг у друга родственники и друзья: Высоцкого, Северного, Галича… А еще в его жизни появились Deep Purple, Led Zeppelin, Pink Floyd…
Глянув на уже вовсю бушующую за окном метель, поставил бобину с Boney M, заправил пленку и нажал на кнопку: зазвучала бодрая песня на английском языке. Алексей не дослушал. Поменял на любимый Deep Purple, но после первой же песни остановил запись: тяжелый рок был в этот вечер слишком тяжелым. Поставил Высоцкого:
«Жил я славно в первой трети
Двадцать лет на белом свете – по учению,
Жил бездумно, но при деле,
Плыл, куда глаза глядели, – по течению…»
Одна песня сменяла другую. Алексей слушал их уже в который раз. Положив руки на стол, а на них голову.
«Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю.
На полоке у самого краюшка
Я сомненья в себе истреблю…»
На глаза наворачивались слезы. Вскоре они хлынули потоком, тело его судорожно затряслось.
«Сыт я по горло, до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать…»
Через несколько минут он перестал дрожать, вытер слезы. Легче не стало. Вздохнул. И тут открылась дверь, заглянула мама:
– Поздно уже. Выключай музыку. Ложись спать!
– Хорошо!
Алексей выключил магнитофон, встал. Потянул было с себя рубашку, но остановился, снова вздохнул и вышел в большую комнату. Лиля уже спала: ей стелили на диване, так она на нем и росла без перехода от маленькой кроватки к большой. Отец у форточки докуривал последнюю перед сном папиросу. Мама только что вышла с кухни:
– Выключаем свет? – посмотрела на Лилю, которой, впрочем, ничто не мешало.
– Выключай! – загасил папиросу в пепельнице отец и, кашлянув, добавил:
– Пошли к себе.
От керамического завода они получили на семью эту двухкомнатную квартиру в Дальнедорожном. В десятке микрорайонов города жило почти двести тысяч человек, работавших на нескольких местных предприятиях. Многие из дальнедорожцев годами стояли в очереди на жилье. Годины жили втроем в «однушке» и еще несколько лет после рождения дочери вчетвером, пока наконец не подошла их очередь на улучшение жилищных условий и они не перебрались в эту «двушку-хрущовку» в панельной, типовой в их микрорайоне, пятиэтажке.
Сначала родители спали в гостиной – большой проходной комнате, а Алексей с Лилей в детской, тоже не маленькой. Но потом в ходе ремонта стену во второй комнате, примыкавшей к кладовке, перенесли. У родителей получилась своя темная спальня, у Алексея – небольшая каморка с окном, в которую входили кровать, шкаф и письменный стол. За ним, в свою очередь, занималась днем и Лиля. В семье договорились, что когда дочь подрастет и если трехкомнатную квартиру получить не удастся, то они с братом поменяются местами.
– Подождите! – остановил родителей Алексей. – Я вот что хотел сказать…
– Ну, – кивнул отец, – говори!
Алексей выдохнул:
– Я больше не пойду на занятия!
– Что? – не поняла мать.
– Как это не пойдешь?! – Изумленно посмотрел отец.
Алексей выпалил на одном дыхании:
– Мне не нравится учиться в педагогическом. Не хочу быть троечником. Не хочу заниматься нелюбимым делом. Не хочу быть плохим специалистом. Не мое это дело. Не хочу обманывать ни себя, ни вас, ни людей. Лучше бросить сейчас на первом курсе…
Мама так и села на диван рядом с вытянутыми ножками Лили. Отец потянулся за новой папиросиной:
– Вот спасибо, сынок, хорошие новости, порадовал!
– Простите, что так получилось…
У мамы было совершенно растерянное лицо:
– А мы-то так радовались, так радовались. Мы же так гордились тобой, Леша! Вся родня, знакомые знают, что у нас сын в институте учится, в люди выбьется. Но может, может, погорячился, сынок? Подумаешь, тройку схватил. Всякое бывает. Может, передумаешь? Еще же можно передумать.
– Можно, но нет, мама, прости!
– Леша, подумай!
– Нет, мама!
Та опустила голову:
– Теперь… теперь, выходит, только на нее вся надежда, – бережно погладила через одеяло Лилину ножку.
– Погоди, мать! – собрался с мыслями отец. – Как это у тебя, Алексей, все просто получается: не хочу это, не хочу то, захотел – поступил, захотел – бросил. Ни с матерью не посоветовался, ни со мной, а мы ведь как бы тоже к твоей жизни, к твоему образованию отношение имеем. Или не имеем?
– Имеете, – согласно кивнул Алексей.
– А раз имеем, – пыхнул отец папиросиной, – так давай вместе думать-решать. Мы вот с матерью институтов не кончали. Мы в другое время росли, в послевоенное, нам не до учебы было: приходилось работать, страну восстанавливать после зверя-фашиста, родителям помогать, чтобы семья не голодала, чтобы все были более-менее обуты-одеты. Наше дело было выжить, чтобы потом уже своих детей вырастить, дать им стоящее образование. Мы тебя вырастили?
– Вырастили, – согласился сын.
– Одели-обули, голодным не ходил?
– Не ходил…
– Все условия для образования создали?
– Создали…
– Ты по своей воле в институт поступил?
– По своей. Но вы советовали, очень советовали…
– Да, советовали. Но ведь никто тебя силком на олимпиады педагогические не загонял, в пионервожатые не запрягал. Ты же сам с октябрятами возился, говорил, что педагогика – важнейшая профессия. Говорил?
– Говорил.
– Так какого…?! – Отец повысил голос и чуть не поперхнулся дымом.
– Тихо, тихо, Лилю разбудите, – махнула рукой мать.
Алексей насупился:
– Да, я говорил. Говорил, что не хочу быть электриком, даже таким уважаемым, как ты. Говорил, что мне нравится, как мама возится с малышами в детском саду. Мне очень приятно, когда родители детишек называют ее лучшим воспитателем. Да, я с уважением смотрел на учителей в школе, понимал, понимаю, как много от них зависит в жизни других. И я хотел и хочу помогать людям. Но быть школьным учителем?! Нет, педагогика – это не мое. Жаль, конечно, что только сейчас, только сейчас понял это, когда читаю учебники, слушаю лекции, делаю контрольные. Наши ребята, девчонки учатся взахлеб, а мне – мне скучно, и я… я не понимаю, какое право имею кого-то воспитывать. А что буду преподавать после окончания? Математику? Литературу? Разве что физику. Она по крайней мере мне интересна. Но талдычить на уроках одно и то же? Из года в год, всю жизнь, всю жизнь: «первый закон Ньютона», «закон Ома», «закон Бойля-Мариотта». В первый раз, в пятый, в три тысячи пятьдесят пятый! С ума можно сойти!
Отец пожал плечами:
– Да, учительская профессия не проста, трудности везде есть, от всех них никуда не сбежишь, не спрячешься.
Алексей махнул кудрявой головой:
– Я не боюсь трудностей. Просто не хочу быть учителем.
– А чего же ты хочешь? – Нахмурившись, смотрел на него отец.
– Я не знаю, не знаю, кем я хочу быть! Думал, что знаю, а оказывается, что нет.
Отец разогнал рукой возле себя дым:
– Вот что, дорогой. Государство на тебя деньги потратило. Ты в институте чье-то место уже занял, так что давай доучивайся. После окончания как молодой специалист по распределению отработаешь в школе положенное – хоть физику, хоть математику отучительствуешь – ну, а потом уже решай. Может быть, к тому времени прочувствуешь свою профессию, многое поймешь, передумаешь.
– А если не пойму? Не передумаю? То есть просто взять и выбросить на ветер несколько лет своей жизни? Ты же сам учил меня жить в ладу с самим собой!
– Я много чему тебя учил! И сейчас скажу то, что умные люди давно поняли: никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
– Нет, я точно знаю, что не хочу быть школьным учителем.
– А ты через «не хочу»! В жизни многое приходится делать через «не хочу»!
– А я не буду! Не пойду больше в институт. Я решил!
Мама тихо спросила:
– Катя знает?
– Нет, еще ничего ей не говорил.
– Сынок, тебя же отсрочки лишат. В армию заберут!
– Пусть лишат, пусть заберут. Папа же отслужил свое…
Эта мысль показалась ему просто спасительной. Уйти в армию: и долг перед Родиной отдать, и переждать, все обдумать, перерешать…
Отец раздраженно начал гасить папиросу в пепельнице:
– Папа отслужил. Тогда все по-другому было… Он решил! Его одели, воспитали, а он решил! Вот что, сын!
– Да, папа.
– Если ты такой самостоятельный, если ты с нами не считаешься, то какой же ты тогда нам сын?
– Я считаюсь…
– Считается он… Хорошенько подумай! Если бросишь институт, то ты и не сын мне вовсе! И делать тогда тебе в этом доме нечего! Собирай вещи, и вот – бог, вон – порог! Живи где хочешь, занимайся чем хочешь. Голодать, мерзнуть не будешь: денег я тебе на первое время дам, а там…
– Петя! – Вырвалось у матери.
Зашевелилась во сне Лиля.
– Тихо, мать! – Вполголоса прикрикнул отец. – Я тоже так решил! – Потом еще больше смягчил голос. – А если считаешь себя нашим сыном, то иди ложись спать, успокойся, утро вечера мудренее. Подготовишься, сдашь остальные экзамены нормально, будешь дальше учиться и станешь хорошим педагогом. Которым мы с матерью будем гордиться. Все! Марш в кровать!
Алексей молча зашел в свою комнату, прикрыл за собой дверь.
– Вот так вот, мать! – Сказал отец, снова берясь за папиросину. – Все будет хорошо, и ты ложись спать!
Но мать не поднималась с дивана, продолжала гладить ножки Лилии и смотрела на дверь в комнату Алексея:
– Думаешь, лег? Магнитофон вроде не включил…
– Не волнуйся, глупостей не наделает.
– Я схожу посмотрю.
– Сиди.
– Нет, я схожу.
– Сиди, говорю! Не маленький, переживет.
– Он же всегда с нами соглашался. Никогда против не шел.
– Вырастили добром на свою голову. Как ты и хотела! Пороть надо было! Пороть! Как шелковый бы был…
– А ты шелковый?
– Я?! Я, мать, я… – Махнул рукой и глубоко затянулся «Беломором». – И что дальше из него вырастет?
Мать еще немного погладила Лилю по ножкам, потом решительно встала:
– Нет, Петя, я посмотрю!
Дверь в комнату сына распахнулась сама. Алексей вышел с сумкой на плече и синей папкой под мышкой:
– Я ухожу!
– Куда же ты пойдешь на ночь глядя, там так метет! – Ужаснулась мать.
Отец появлению сына как бы и не удивился:
– Он же самостоятельный, все сам решает. Пусть идет куда хочет!
Алексей посмотрел на мать, готовую в него вцепиться, не пустить:
– Не волнуйся, мам, я к тете Дусе пойду.
Сын быстро накинул на себя в прихожей зимнее пальто, переделанное из старого отцовского, кроличью шапку, влез в утепленные ботинки. Услышал, как глава семейства недовольно пробурчал:
– И папочку свою синюю прихватил… Стой, мать! Никуда не денется, соплей на кулак намотает, вернется!
Скорее понял, чем разобрал, что заплакала мама. Кажется, проснулась Лиля. Второй раз за вечер на глаза Алексея навернулись слезы. Ему было очень жаль своих родных, но он закусил губу и решительно шагнул за дверь.
«Отец ничего не имеет против»
Алексей шел по улице, низко наклонив голову, чтобы снежинки не били в глаза. Дорогу к тете узнавал по углам домов, поворотам. Нужно было миновать несколько дворов и внутренних улиц района. Тетя жила в самом последнем доме перед пустырем, за которым начинался хлипкий лесок.
Он не положил синюю папку в сумку – боялся помять, а теперь опасался, что в нее набьется снег: картон, бумага намокнут. Засунул за пазуху, крепко прижал к себе и мысленно напоминал: первым делом открыть, продуть, просушить.
Тетя не удивилась появлению племянника на пороге. Сестра отца и семейство Годиных дружили. Она возилась и с Алексеем, и с Лилей, когда их было не с кем оставить. Племянник часто забегал к тете поболтать, попить чая со сгущенкой, которую добросердечная родственница приберегала специально для него и его сестренки. Тетя всегда с готовностью выслушивала детские жалобы и обиды, никогда не осуждала за проказы, лишь качала иногда головой и вздыхала, крепко прижимая к себе маленьких.
– Теть Дусь, я поживу у вас немного? – Спросил он, стянув с себя пальто и сбросив ботинки. Осторожно раскрыл синюю папку – снег в нее не попал.
Тетушка, ни о чем не расспрашивая, пожала плечами:
– Живи сколько хочешь.
Муж тети Дуси погиб, его портрет стоял на комоде за семью голубыми фарфоровыми слониками. Детей не случилось. Любовника не завела. Жила в однокомнатной квартире с дощатым крашеным полом. Спала в углу на кровати с панцирной сеткой и блестящими шариками на спинке. Их очень любили скручивать и катать по полу маленькие племянники.
Тетя Дуся была уже в ночной рубашке:
– Голодный?
– Нет.
– Тогда давай спать.
Можно было уложить Алексея на диван, но тетушка знала, что он очень любит толстую пуховую перину, раскладываемую прямо на полу. Это было ее приданое. Доставала перину из шкафа редко. Только если несколько гостей оставались ночевать или, как сейчас, специально для Алексея.
Быстро разделся, лег, вытянулся во весь свой средний рост, тяжело вздохнул. Закрыл серые глаза и тут же уснул. Ему ничего не снилось.
Когда проснулся, тети Дуси дома не было. Она работала техничкой в школе по соседству и уже убежала, чтобы успеть помыть полы до начала уроков.
Алексей нашел в железной эмалированной хлебнице черствый «Бородинский», в маленьком холодильнике «Саратов» 1953 года выпуска – масло «Крестьянское» в хрустящей бумажной упаковке. Подогрел на газовой плите воду в синем чайнике со свистком. Тем и позавтракал.
То, что не нужно было ехать в институт, грело душу. Но что-то следовало делать. Он не собирался жить за счет тети или рассчитывать на деньги отца до тех пор, пока не заберут в армию, в которую заберут обязательно: у него нет ни проблем со здоровьем, ни теперь и институтской отсрочки. Но пока нужно устраиваться на работу. Мотаться каждый день из Дальнедорожного в Москву на электричке, как это делал во время учебы в педагогическом из-за отсутствия мест в общежитии, не хотелось. Вот пешком, как мать, и отец, и многие соседи, ходить на работу – это другое дело.
Еще до того, как объявил свое решение родителям, Алексей подумывал о керамическом заводе. Вполне приличное предприятие, но на нем работал отец. В дворники или магазинные грузчики идти не хотелось – слишком на виду, стыдно перед знакомыми. «Няней к маме в детский сад? Маменькин сынок…»
Еще имелось железнодорожное депо, но керамический завод был и ближе, и интереснее. Вздохнул: в своем районе они с отцом так и так будут сталкиваться, а на заводе можно ведь и просто на другом участке работать.
У проходной висела доска «Сегодня требуются»: «Комплектовщик, сварщик, инженер-технолог, лаборант, электрослесарь, учетчик, весовщик, кладовщик, такелажник, машинист погрузочной машины, главный энергетик, водитель грузового автомобиля, помощник мастера…» Взгляд Алексея равнодушно скользнул по «инженеру-технологу» и «главному энергетику» – не по зубам. На «электрослесаря», «сварщика», «весовщика», «кладовщика» также явно не хватало квалификации. Он мог рассчитывать разве что на «такелажника». Звучит благородно, и это вроде как не совсем уж простой грузчик.
В отделе кадров тетенька в больших очках и синей вязаной кофте сразу поинтересовалась возрастом, спросила строгим голосом:
– Есть восемнадцать?
– Недавно исполнилось. Вот паспорт…
Задала еще несколько вопросов и попросила подождать за дверью. Снова позвала:
– Нарядчиком пойдешь? Ты же человек грамотный, среднее образование есть, даже в институте учился…
– А?..
– А больше для тебя ничего нет.
Уже позже догадался, что кадровичка, узнав фамилию, звонила в цех отцу и обсуждала с ним трудоустройство сына. Хотя Алексей и не очень себе представлял, что это за работа такая – нарядчик, но деваться было некуда: согласился.
Обо всем договорившись в отделе кадров завода, поехал в институт, чтобы забрать документы. Однако их ему не отдали:
– Молодой человек, не торопитесь. Все в жизни совершают ошибки, может, быть еще передумаете…
– Не передумаю!
– Ну не спешите же! В армии у вас будет время подумать. Очень возможно, что передумаете. Не вы первый и не вы последний, кто бросал учебу. Но многие после армии возвращаются повзрослевшими, помудревшими, становятся отличными студентами, а в дальнейшем – и замечательными учителями.
– Я не хочу быть учителем!
– Не горячитесь! Вам ведь сейчас не нужен аттестат об образовании?
– Нет, на работе не требуют.
– Вот пусть он у нас и полежит два года. Оформим вам перерыв в учебе в связи с прохождением срочной военной службы: все чин по чину. Подумаете там себе на плацу или в окопах. Захотите потом – будете учиться дальше, не захотите – заберете свой аттестат: никуда он не денется…
Спорить еще и с институтскими Годину не хотелось. Тем более что, действительно, его же никто не принуждает учиться в этом институте после армии, и что там будет у него в голове через два года, один бог знает.
На обратном пути сфотографировался на пропуск («черно-белая, три на четыре, с уголком») и через несколько дней уже смело миновал заводскую проходную, предъявляя новенькие «корочки» с указанием должности – «нарядчик». То, что это женская профессия, узнал в первый же день от взрослых мужиков-работяг:
– Алексей, говоришь? Тут обычно Зои-Маши работают…
Смотрели они на него сверху вниз, что было не очень приятно. Однако подсмеивались не сильно злобно, потому что ошибка Алексея могла дорого им обойтись. Он выписывал наряды на работу, в которых указывал в том числе и стоимость производимых технологических операций. Мастер Григорич, оказавшийся старым добрым знакомым отца, подробно все объяснил и похвалил через несколько дней:
– Молодец, быстро схватываешь!
Работа была незатейливая и непыльная. Заполнял наряды, потом их раздавал-разносил исполнителям. Между делом прогуливался по территории завода и с любопытством разглядывал, как сырье, минуя несколько технологических этапов, превращается в конечные изделия, в том числе в облицовочную плитку. Было понятно, что все на керамическом производстве не так просто, как кажется, все продумано умными людьми. Годин не мог удержаться и расспрашивал рабочих: какие глина и вода идут в дело, откуда их берут, что добавляют, как смешивают, как обжигают и закаляют.
– На мое место метишь? – В шутку спросил заметивший интерес парнишки оказавшийся рядом инженер-технолог Драгунов.
– Нет, что вы, – засмущался Алексей. – Так, любопытно…
Вечером, после работы, когда он восторженно рассказывал Кате о том, как в глину добавляют кварцевый песок, полевые шпаты или карбонаты, та начинала зевать:
– У меня дома отец про эти шпаты недовезенные все время бухтит. А тут ты еще! Пойдем лучше сегодня в Дом культуры на «Анжелику»! Новая серия!
– Пойдем, конечно! Не «Карнавальную ночь» же с Гурченко и родителями по телеку смотреть.
– В пятый раз!
– «Кубанских казаков»!
– «Свинарка и пастух»!
– «Иван Бровкин на целине»!..
Они шли в Дом культуры то на Жана Маре, то на Челентано, то на Раджа Капура, а еще на синего «Фантомаса», на «Высокого блондина в черном ботинке», на «Зиту и Гиту». Иногда на новый советский фильм, но чаще в Доме культуры показывали индийские с двухсерийными песнями и плясками.
После кино Алексей провожал Катю домой. Расчувствовавшись от очередного фильма, она то молча вдохновенно щелкала семечки, то, немного фальшивя, напевала:
«Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой,
Зачем, зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?..»
Или:
«Ой, цветет калина в поле у ручья,
Парня молодого полюбила я,
Парня полюбила на свою беду,
Не могу открыться, слова не найду…»
Дойдя до ее дома, долго стояли на первом этаже подъезда под лестницей у батареи. Тискались, целовались взахлеб. Отпрянывали друг от друга, когда кто-то выходил из подъезда или, наоборот, входил в него. Проводить время вместе им больше было негде. На улице холодно. Дома чинно беседовать с нервно переглядывающимися родителями не хотелось. Друзей со свободной квартирой не имелось. Дом культуры после вечернего сеанса закрывают. В районные ресторан и кафе – не по карману, да и мест в них все равно нет, туда не каждый и с деньгами прорвется: надо иметь знакомого официанта или метрдотеля. «Стоячие» столики в помещении кулинарии при «кабаке» прочно оккупированы работягами, не спешащими возвращаться после окончания смены к семье, цедящими очередные двести грамм портвейна «Агдам» под конфетку «Ласточка», увязшими в вечных пьяных разговорах: «Нет, вот скажи: ты меня уважаешь?..»
С Катей они учились в параллельных классах школы. Жили в соседних домах. Так что, когда Алексей, не желая отставать от других пацанов, начал прикидывать, с кем бы ему «задружить», долго не раздумывал. Катя уже была по-женски очень развита: мощные бедра, обещавшие нарожать десяток ребятишек, и объемная грудь, чтобы всех их выкормить. На нее заглядывалось немало парней, и как-то раз Алексею – не самому сильному, но и не самому слабому – пришлось подраться так, что даже сломал руку. Месяц ходил в гипсе, но девушку свою отстоял. Между прочим, мирно победил Валерку – своего приятеля еще по детскому саду. Тот с восьмого класса играл на танцах в ансамбле Дома культуры. Пилил на соло-гитаре и иногда, когда всем уже не хотелось в сотый раз слышать «Поспели вишни в саду у дяди Вани», пел «Отель Калифорния», «Герл» или даже «Джулай морнинг». Валерка был высоким, стройным парнем, запросто выплевывавшим иностранные слова:
«Из зе энибади гоинг ту лисен ту май стори
Ол эбаут зе герл ху кейм ту стей…»
Он еще и прифарцовывал – с хорошим барышом перепродавал неизвестно откуда попадаемый к нему «импорт»: жевательную резинку Wrigley's Spearmint (рубль пластинка), полиэтиленовые пакеты Marlboro (пять рублей за штуку), фирменные «пласты» The Beatles, Pink Floyd, Black Sabbath (месячная зарплата инженера за один диск)…
Многие девчонки бегали за Валеркой. Катя, было дело, к нему приглядывалась, и ему она нравилась. Но Валерка после школы собирался поступать в техникум, а Алексей – в институт.
Годины-старшие вполне одобряли выбор сына – «хозяйственная девочка», а вот ее родители, кажется, были не слишком довольны: иногда проскакивало у них – «больно умный». На что дочь всегда резонно отвечала: «Так и я не дура вроде бы, не на помойке себя нашла».
Чем больше Алексей и Катя взрослели, тем меньше разговаривали и тем больше целовались, обнимались. Она, перебирая его кудрявые с бронзовым отливом волосы, дозволяла все. Кроме одного: «Вот это только после свадьбы…»
А про свадьбу уже думали и родители Алексея, и родители девушки, все чаще заговаривала сама Катя. Теперь она училась на кондитера в профтехучилище и частенько приносила оттуда «профильные» новости:
– Ленка Огарева, ну, ты помнишь ее – худющая, как гоночный велосипед, замуж выходит. Вроде по любви, не по залету. Представляешь, им после подачи заявления в ЗАГСе дали приглашение в магазин «Гименей». Там такие костюмы, рубашки, свадебные платья, туфли, колготки можно купить! Все дефицит сплошной и без очереди…
Родители и Кати, и Алексея откладывали с зарплаты деньги:
– Свадьба – штука недешевая. Гостей, конечно, не очень много будет, но все должно быть честь по чести… Да, надо предусмотреть денег и на коляску, пеленки-распашонки… Еще решить, где, на что жить будут, студенты…
