Czytaj książkę: «Чужой для всех. Книга 3»

ВСТУПЛЕНИЕ Октябрь 2011 года. Русское кладбище Кокад. Ницца. Франция

Октябрьское полуденное солнце, как обычно в эту пору в Ницце, светило ласково и приветливо. Нежные лучи, касаясь лица и загорелых плеч девушки, не обжигали и не вызывали желания прятаться в тени высоких кипарисов. С моря дул приятный ветерок. Он легко снимал усталость с хрупкой, точеной фигурки, выделявшейся среди посетителей русского кладбища, радовал своей освежающей прохладой. Подойдя к крутой лестнице, девушка остановилась. Поправив волосы цвета спелой ржи, оглянулась назад. К ней подходил седовласый худой старик.

– Дедусь, живой? – бросила насмешливо девушка.

– Живой, живой, внученька.

– Будь осторожен. Дальше идет крутая лестница. Держись за мою руку, – потребовала она на хорошем французском языке. – Ставь ногу сюда, – девушка решила помочь спуститься престарелому мужчине по ступенькам вниз.

Кладбище Кокад, где нашли упокоение более трех тысяч русских, по которому шла девушка в составе группы близких ей людей, располагалось на высоком холме. Ходить по нему было непросто: дорожки напоминали скорее крутые лестницы. По обе стороны от них в довольно хаотичном порядке размещались могилы.

– Спасибо, внученька! Я справлюсь, – отказался Ольбрихт.

Старик, опираясь на деревянную трость ручной работы, неторопливо спустился с лестницы и побрел дальше, разглядывая могилы.

– Мы скоро дойдем, Катюша, – возобновил он разговор, идя с правнучкой. – За поворотом, на пригорке, захоронен русский генерал Юденич. Там еще березка растет. От нее ниже, через сто метров наши герои покоятся. Николет, я не забыл? – высокий старик с выправкой военного остановился и оглянулся назад. Его сухощавое, с глубокими морщинами лицо напряглось. Шрам, тянувшийся от правого уха к подбородку, зарделся. Серые усталые глаза слезились на солнце.

– У тебя хорошая память, Франц, – ответила, остановившись возле него, француженка. – Десять лет прошло, как мы перезахоронили Степу, а ты помнишь. Спасибо тебе.

Несмотря на преклонный возраст, женщина выглядела ухоженной. Казалось, она неподвластна времени. Лицо загорелое, подтянутое. Волосы окрашены в светло-каштановый цвет. Летний костюм из хлопка с вискозой, шейный платок, шляпка, сумочка, обувь – все было изысканным и подчеркивало ее довольно высокий статус. В руках она держала четыре желтые роскошные розы. Ее поддерживал под руку мужчина околопенсионного возраста с такими же, как у женщины, выразительными, умными глазами.

– Такое не забывается, Николет, – задумчиво ответил Ольбрихт. – Вижу, и ты Степана не забыла. А ведь прошла целая жизнь.

Николет вздрогнула. От мимолетных воспоминаний о муже ее глаза чуть увлажнились. Она сильнее прижалась к сыну.

– Франц, пойдем дальше, я уже передохнула. Степа нас ждет.

– Пойдем, дорогая Николет. Я выполняю волю Степана. Видимо, в последний раз. Марта меня не отпускала после перенесенного в прошлом году инфаркта. Я настоял. Ты же знаешь меня. Да вот, Катюша, правнучка, поддержала меня своим приездом из Москвы.

Ольбрихт тяжело вздохнул и развернулся вперед.

– Ну, егоза, веди меня дальше, – отдал он команду девушке шутливым тоном, пытаясь сбить тягостное настроение, и тростью указал дальнейший путь движения.

«Могилы, могилы, могилы… Сколько же русских людей похоронено далеко от родины? – подумала вдруг Екатерина, медленно продвигаясь с прадедом из Германии по каменистой дорожке. – Галицины, Гагарины, Волконские, Нарышкины, Строгоновы, – бегло читала девушка именитые русские фамилии на щербатых могильных мраморных плитах с православными крестами. – Ни оградок, ни помпезности, а князья да графы. Не как у нас в России, у Кремлевской стены. Все просто и на века», – она замедлила шаг у могилы генерала Юденича.

– Дедушка, смотри, живые цветы в горшочках.

– Видимо, генерала уважали, раз могила ухожена. Кто-то присматривает за ней.

– Возможно, и уважали, только белые, дедушка. Вон их сколько лежит. Генерал Юденич был когда-то грозой для большевиков. Командовал Северо-Западной армией белогвардейцев во время Гражданской войны. Чуть Петербург не взял. Когда армию разбили – бежал сюда. Умер… – Катя наклонилась и прочитала вслух: – В 1933 году… Александра Николаевна Юденич, рожденная Жемчужникова. Это его жена. Скончалась в 1962 году.

– Пойдем, Катюша, пожилым людям нельзя долго находиться на солнце. Не забывай, мне 92 года. Николет, конечно, моложе меня, но щадить надо и ее возраст.

– Тогда догоняйте, – весело произнесла девушка и быстрее пошла вперед.

Преодолев сотню метров по каменистой дорожке вниз, спустившись с пригорка, группа вскоре подошла к двум могилам, расположенным друг возле друга на одной площадке. Престарелый Ольбрихт придержал правнучку:

– Не торопись, Катюша, пусть первой пройдет Николет.

Девушка посторонилась, пропуская вперед по узкой дорожке пожилую француженку с сыном. Николет выглядела бледной и подавленной. Здесь, у могил, она моментально изменилась, на глазах ослабла и потускнела. Прочитав короткую молитву и возложив на надгробную плиту две розы, где покоился ее отец Ермолинский Иван Николаевич, штабс-капитан Врангелевской армии, она подошла к следующей могиле. Здесь же, возле креста, положила цветы, также прочла короткую молитву, после чего, не сдержав слез, запричитала:

– Степушка, милый мой! Я снова у твоей могилы. Всю жизнь тебя ждала. Всю жизнь. Все слезы пролила, все глаза просмотрела, но ты не вернулся с той войны. Не выполнил обещания. Оставил меня одну… Верность хранила тебе, любимый… Ох, как мне было одной тяжело… Не пошла замуж за другого. Не было таких чубастых, как ты, Степа… Постарела и увяла, как цветок в поле… Сын давно вырос. Степушкой назвала. В мэрии работает. Я всю жизнь с цветами провозилась. В работе и находила утешение. Сейчас внуки занимаются… Магазины им отдала, – женщина на минуту замолкла, перестала плакать, только старчески шмыгала покрасневшим носиком, держась рукой за крест, но через небольшое время, о чем-то вспомнив, вновь всхлипнула: – Состарилась я, Степа, в одиночестве. Скоро к тебе приду… Ты примешь меня к себе? Примешь, милый, я знаю, примешь. Ты любил меня, я видела это по твоим глазам… Ох, как любил… Столько лет прошло, а помню, как будто вчера расстались… Как пили кофе… Ели сыр банон… Как любили друг друга…

Николет, выплакивая старческие слезы, казалось, уменьшалась в теле, как бы высыхала. Силы покидали ее. Голос слабел, переходил на шепот. Она, чтобы не упасть, присела на могильную плиту и затихла, замерла без движения со своими тяжелыми думами и переживаниями. Сын, наклонившись, тихо, немногословно успокаивал мать, поглаживая по спине.

Катя тоже всхлипнула, услышав причитание престарелой француженки, и, подойдя ближе к могилам, возложила на плиты по несколько красных гвоздик. Старый Ольбрихт стоял поодаль, близко не подходил. Он понуро смотрел на могилы и крестился. Его редкие седые волосы шевелились набегавшими порывами теплого морского бриза. Возможно, он думал о скорой своей кончине, о пройденном долгом пути.

– Дедушка, кто был этот Криволапов Степан Архипович? Муж бабушки Николет? Как он оказался здесь, в Ницце? – спросила у Ольбрихта Катя, вернувшись к нему.

– Это долгая история, Катя. Я тебе позже расскажу.

– Дедушка, но ты расскажи в двух словах, – не сдавалась девушка.

– В двух не расскажешь, но в трех попробую, – отшутился Ольбрихт. – Степан рос сиротой, кажется, на Тамбовщине, в России. Его родителей расстреляли большевики. За это Степан был обижен на советскую власть, люто ее ненавидел. Это он мне так говорил. Мстил ей, как мог. Все искал свою правду, искал свое место под солнцем. Вот и нашел, Катюша, – Ольбрихт покачал седой головой. – Подумать только, крестьянский сын из Тамбовщины в Ницце похоронен.

– Рассказывай дальше, как вы с ним познакомились. Не отвлекайся, дедуль, – поторопила Ольбрихта правнучка.

– Война нас свела, Катюша, – продолжил свой рассказ прадед. – Наши жизненные пути дважды пересеклись. Это было в 41-м и 44-м годах прошлого столетия. Он был мне верным помощником и лучшим другом. Он спасал неоднократно мне жизнь. Я ему очень благодарен за это, – Ольбрихт замолчал, но через секунду добавил: – Он был героем войны, Катя. Вот какой был Степан Криволапов.

– Дед, подожди, я тебя не понимаю. Он что, был предателем? Ведь он был русским. Я знаю, что в молодости ты служил в вермахте, мне бабушка Златовласка рассказывала. Это одно. Но Криволапов воевал с тобой против русских – это другое.

– Предателем? – старый Ольбрихт посуровел, сдвинул брови, вспыхнул: – А вот эти могилы, – он указал тростью на бескрайнее море серых надгробных плит, – там что, тоже лежат предатели России из числа Белого воинства? А миллионы взятых в плен русских солдат в начале войны по вине товарища Сталина и замученных в концлагерях – они что, тоже были предателями? Пусть, Катюша, историки и политики разбираются, кто прав, а кто виноват, кто был истинным предателем, а кто по ложному обвинению, кто воевал за демократические ценности, а кто за мнимые, опираясь на ложные постулаты. Насчет Степана не беспокойся. Он был реабилитирован Россией в девяностых годах прошлого века и награжден русским орденом за героизм, проявленный в конце войны. Приедем в Германию, я тебе все расскажу подробно. Ты должна это знать как будущий журналист.

– Да, я учусь на журфаке МГУ, на третьем курсе, – немного с пафосом ответила девушка.– Мне интересно докопаться до истины.

– Это хорошо, Катюша. Только будь честной, непредвзятой в своих репортажах. Холуев хватает везде. Особенно у нас в Европе, не говоря уж о Соединенных Штатах. Заполитизировались дальше некуда. Лгут, не моргнув глазом, заставляя весь мир верить в их шизофренические бредни. А кто против, тех объявляют врагом демократии, и там с помощью военного переворота устанавливают свои режимы или создают невыносимые экономические условия. Вот такие вот дела, Катюша у нас на Западе и за океаном. Ладно. Что-то я много тебе лишнего наговорил. Иди помоги подняться Николет. Надо уходить. Скоро поминальный обед.

– Франц! Подожди! – вдруг кто-то из-за спины окликнул его четким уверенным голосом, когда девушка ушла к могилам. – Я еще не возложил цветы. Я очень долго искал этой встречи с тобой.

Слова были произнесены на немецком языке. Никто, кроме престарелого Ольбрихта, не понял их и не услышал.

Ольбрихт вздрогнул от неожиданности, сразу попав под магическую силу голоса. Голос показался ему очень знакомым, даже до боли в сердце родным и близким. Но он не мог понять, кто его позвал. Где он слышал этот голос? Через несколько секунд из глубин памяти стали всплывать фразы, которые он слышал давным-давно, почти в нереальном мире, произнесенные чуть насмешливым, ироничным тоном и, как он вспомнил, исходившие тогда из правого полушария мозга.

Ольбрихт застыл на месте, он окаменел в позе старца, опирающегося на посох. Он узнал этот голос: требовательный, убедительный, иногда шутливый, который обосновался в нем в последний год войны. Не поворачиваясь назад, боясь вспугнуть незнакомца, он непослушным, деревянным языком неуверенно произнес:

– Клаус?.. Это ты?..

– Да, это я, Франц. Клаус Виттман. Твой двойник.

Лицо Ольбрихта покрылось холодным потом. Он побледнел. У него сильнее прежнего от волнения защемило сердце. Оно готово было выскочить из груди.

– …Я не помню, Клаус, где и когда ты пропал? – Ольбрихт заговорил медленно, пытаясь справиться с дрожью в голосе, продолжая стоять спиной к незнакомцу. – Сколько лет мы не слышали друг друга?

– Еще бы, Франц! – воскликнул довольный друг. Он понял, что его узнали. – Мы были вместе всего один год. Я вернулся в свое время. Для тебя же прошло шестьдесят шесть лет после ожесточенного боя на аэродроме. Мы тогда выполняли операцию Сталина «Бельгийский капкан» по ликвидации вашего фюрера, выступавшего в Бастони перед солдатами. Когда при согласии русских надрали холку американцам. Ты это помнишь?

Ольбрихт молчал, задумался…

– Когда тебя тяжело ранили и твои русские друзья успели втолкнуть нас с вонючим фюрером в самолет, тогда же погиб старший офицер Смерша, получив порцию свинца то ли от янки, то ли от наци. Все тогда охотились за нами. Ты это помнишь, рейнджер? Уже в России, в Москве, на операционном столе ты впал в кому, там мы и расстались.

– Клаус! Когда это все началось?

– 13 декабря 1944 года. Мы изменили тогда ход истории на три дня.

– Всего лишь на три дня?.. – прошептал старый Ольбрихт. С его глаз скатывались слезы. Он вспомнил вдруг до мельчайших подробностей, до мельчайших деталей то, что, казалось, стерлось навечно из его памяти. Он вспомнил то ужасное военное время. Те страдания и муки, которые пришлось пережить. Но он был тогда молод и полон сил. Воспоминания магнитом потянули его в прошлую жизнь. Он боялся повернуться к другу, боялся, что тот пропадет уже навсегда, что это просто у него галлюцинации от пребывания на солнце на кладбище Кокад.

– Да, ровно на три дня, и мир стал другим… – утвердительно произнес незнакомец.

– Мир стал другим… – шепотом повторил Ольбрихт. Какая-то сила заставила его оглянуться назад. Он не мог больше сопротивляться своим желаниям, быть истуканом, не двигаться. Он страстно захотел увидеть вживую двойника.

– Здравствуй, брат! – в слезах прохрипел старый Ольбрихт и повернулся к другу.

– Здравствуй, брат! – воскликнул Клаус и первым сделал шаг навстречу…

ГЛАВА 1 12 декабря 1944 года. Париж. Версаль. Отель «Трианон» Высший штаб совместных экспедиционных сил в Западной Европе

Генерал армии Дуайт Эйзенхауэр, Верховный главнокомандующий экспедиционными силами в Западной Европе, чувствовал недомогание. Оно было связано не столько с головной болью, которая появилась к вечеру, сколько с тем тягостным настроением, в котором он пребывал последнее время. Он знал его причины – это разногласия с британским фельдмаршалом Монтгомери, его другом Монти, в выборе стратегического направления и общего руководства будущей наступательной операцией. Разногласия, будто ржавчина, разъедали их отношения, доводили дружбу до разрыва.

На последнем совещании 7 декабря в Маастрихте они проявились с новой силой. На нем присутствовали также Брэдли и Теддер. Фельдмаршал в споре был непримирим и отстаивал план наступления настойчиво и в резкой форме, порой бестактно. Монти упорствовал…

«Монти, Монти… – Эйзенхауэр вздохнул сокрушенно, вспомнив о друге, о его поведении на совещании, и тут же скривился. Он почувствовал новый приступ головной боли. Его беспокоило и правое колено, травмированное еще в сентябре после неудачного приземления у Гранвиля. Айк расслабил галстук, помассировал виски. Стало чуть легче. – Ты совсем распоясался, Монти. Мнишь себя полководцем. Хочешь командовать сухопутными силами экспедиции. Ну а чем тебя хуже Брэдли?.. Нет, Брэдли не хуже. Правда, Брэд осторожен, невозмутим, когда нужно действовать. А Паттон?.. Нет, Паттон слишком горяч, бывает опрометчив. Лезет напролом, подставляя войска под удар. Кроме того, он крайне груб с солдатами. Недавно избил двух новобранцев в госпитале. Ему показалось, что они симулянты. Информация дошла до прессы. Дело еле замяли. …И все же, Монти… – генерал перекинулся мысленно вновь к другу: – Мои нервы надо щадить. Они не железные, Монти. Даже если фамилия Эйзенхауэр и переводится с немецкого языка как „железный дровосек“, – генерал усмехнулся про себя, ему понравилось приведенное сопоставление, – моему терпению есть предел. Нельзя быть таким честолюбивым и вспыльчивым, Монти! Вы солдат, а я ваш начальник. Первая обязанность солдата – выполнять приказы. Приказ превыше всего, он не обсуждается.

…Однажды после одной гневной тирады я ему говорю:

– Спокойно, Монти! Вам нельзя говорить со мной таким образом. Я ваш босс!

Он стушевался. Пробормотал извинения. Но после небольшой паузы вновь пошел в наступление. И так всегда…»

Был поздний декабрьский вечер, холодный, слякотный, туманный. Париж жил тревогами и заботами войны. С приходом американцев жизнь города мало чем изменилась, если не считать появления в глазах молодых парижанок радостного блеска. Да черный рынок заполнился продуктами и товарами американского военного происхождения.

Служебный день генерала Эйзенхауэра давно закончился. Но в отеле «Трианон» в Версале, где располагался Высший штаб совместных экспедиционных сил, в его кабинете горел свет. Айку, конечно, хотелось закончить служебный день, уехать в подобранный Сен-Жерменский особняк, который до недавнего времени занимал фельдмаршал Герд фон Рундштедт, расслабиться с Кей, позабыв на короткое время о тревогах, возможно, побаловать себя бокалом хорошего молта или сыграть, если удастся, несколько робберов в бридж. Либо просто написать письмо любимой жене Мейми, успокоить ее, что с их мальчиком, с Джоном, все в порядке. Но сегодня был не тот случай. У него возникло острое желание разобраться в причинах конфликта с Монти, чтобы не довести их дружбу до полного разрыва, до взаимной неприязни.

За перегородкой, которую он приказал сделать, разделив ею свой огромный кабинет на две половины, оставалось еще несколько секретарей. Они стучали на машинках какие-то распоряжения. С ними была его личный секретарь лейтенант Кей Соммерсби Морган, до недавнего времени личный водитель. В штабе еще работали сотрудники оперативного и разведывательного управлений.

Эйзенхауэр медленно поднялся из-за стола, слегка прихрамывая, подошел к буфету. Достал пакетик с обезболивающим порошком, аккуратно высыпал лекарство в рот и запил водой. После чего он закурил сигарету, притушил свет торшера и утонул в мягком кожаном кресле для небольшого отдыха.

Телефоны молчали, не нарушая звонками кабинетную тишину. Можно спокойно думать.

«Да, Монти настаивал…» – генерал прикоснулся мысленно к другу, вспомнив его высказывания.

– Айк, – заявлял тот, – если мы не объединим усилия 12-й и 21-й групп армий с целью проведения единственной наступательной операции по всему фронту на севере в зоне моей ответственности с выходом на Рур, то компания будет провалена. Я предлагаю форсировать Рейн и разворачиваться на протяжении всей зимы, обхватывая Рур с севера и юга. Дата начала операции – 1 января. Оперативный контроль и руководство всеми силами должны осуществляться одним командующим. Это может быть Брэдли, но лучше, если эту задачу вы поручите мне…

Он отклонил тогда план Монти и представил на совещании свое видение операции. Он и сейчас убежден, что путь к завершению войны лежит через два мощных наступления: одно – в обход Рура с севера; второе – по оси Франкфурт – Кассель. Между этими двумя направлениями войска должны проводить отвлекающие маневры и создавать угрозы врагу. Там же, на совещании, он подчеркнул, что наши планы расходятся слегка. На что Монти в категоричной форме ответил, он это хорошо помнит:

– Следует ясно понимать, Айк, что расходимся мы не слегка, а существенно и по основным вопросам. Если мы разделим наши ресурсы, – подчеркивал он, – ни одно из наступлений не будет достаточно мощным, чтобы принести решающие результаты; именно так мы поступали в прошлом и теперь расплачиваемся за свои ошибки. Кроме того, в настоящее время мы страдаем от неправильной структуры командования. При теперешнем раскладе Брэдли будет руководить обоими наступлениями, а это приведет к недопустимой трате времени, когда потребуется быстро принимать решения…

Он не прислушался тогда к мнению Монтгомери и дал ход своему плану. «В результате какое расположение войск мы имеем?» – генерал мысленно задал себе вопрос и представил карту фронта протяженностью шестьсот сорок километров.

– Итак, на 12 декабря 1944 года мы имеем шестьдесят три дивизии, пятнадцать из них – бронетанковые, около десяти тысяч танков и самоходных орудий, почти восемь тысяч самолетов. Сорок дивизий – американские.

На северном участке фронта от Арденн находится 21-я группа армий под командованием Монти со штаб-квартирой в Зонховене. Состоит из 1-й Канадской и 2-й Британской армий, имеющих пятнадцать дивизий.

На центральном участке фронта протяженностью триста сорок километров от Ахена до Саргемина стоит 12-я группа армий Брэдли со штабом в Брюсселе. В нее входят 9-я (генерал Симпсон), 1-я (генерал Ходжес) и 3-я (генерал Паттон) армии. Всего тридцать одна дивизия. Группа разделена для нанесения двух мощных ударов, и обе ее части готовятся к атаке. Девятая армия и десять дивизий 1-й армии составляют левое крыло, размещены севернее Арденн. К югу от Арденн на фронте в сто шестьдесят километров стоят десять дивизий 3-й армии и составляют правое крыло.

На южном участке фронта расположена 6-я группа армий под командованием Диверса, состоящая из 7-й Американской и 1-й Французской армий.

Есть одно слабое место – это Арденнский горно-лесной массив шириной около ста миль. Его удерживает 8-й американский корпус из четырех дивизий под командованием Миддлтона. Окажет ли он должное сопротивление в случае прорыва немцев? Хотя какой прорыв, когда на границе затишье.

Тем не менее возникшая тревога заставила Эйзенхауэра подойти к рабочему столу. Он еще раз просмотрел недельную итоговую сводку разведуправления. Ничего подозрительного он не заметил. Передвижения немецких войск в районе Арденн, по данным разведки, носили местный оборонительный характер. На разведывательных картах было отмечено, что в Арденнах находятся всего четыре пехотные и две танковые дивизии. Они были обозначены как двигавшиеся на север.

И все же почему ему неспокойно? Почему душу саднит разгоревшийся спор с Монти? Неужели Монти прав и надо сконцентрировать усилия всей группировки армий под его началом и готовить удар севернее Арденн? Эйзенхауэр поднял трубку прямой связи с дежурным офицером.

– Где находится генерал Стронг?

– В своем кабинете, сэр.

– Пусть зайдет ко мне. Я уезжаю через тридцать минут, подготовьте машину.

– Будет исполнено, сэр.

Когда начальник разведки британский генерал Кеннет Стронг зашел к Верховному главнокомандующему, тот усадил его напротив себя, пристально посмотрел в глаза.

– Скажите, Кеннет! – начал разговор усталым голосом Айк. – Следует ли нам опасаться контрнаступления противника? Ваша сводка, – генерал указал рукой на отчет, – дает реальную картину о составе его сил, о его намерениях?

– Сэр! – генерал вскочил с места. – Сводка готовится из донесений, которые мы получаем из штабов корпусов и армий. Мы их анализируем и выдаем в виде еженедельных отчетов. Сводка отражает нынешнее состояние противника.

– Говорите спокойнее, Кеннет. Если вам удобнее докладывать стоя, то продолжайте доклад.

– Да, сэр! – генерал раскрыл служебную папку и, не заглядывая в нее, продолжил доклад. – В настоящее время разведкой установлено перемещение танковых частей между Рейном и Руром. Части принадлежат дивизии СС «Великая Германия» и 116-й танковой дивизии 6-й танковой армии СС. Известен ее командующий – Зепп Дитрих. Также в этом районе замечено появление новых пехотных дивизий. Разведка обнаружила, что к реке Ур, протекающей вдоль южной половины американского фронта в Арденнах, подвозят переправочно-мостовое имущество. Известно, что штаб 5-й танковой армии переместился в Кобленц… – британский генерал коснулся взглядом текста с грифом «Срочные донесения» и продолжил доклад: – Четвертого декабря немецкий солдат, захваченный в плен в этом секторе, сообщил, что готовится большое наступление. Его сообщение подтвердили и другие пленные, взятые в последующие дни. Они также сообщили, что наступление должно начаться за неделю до Рождества. Однако все эти данные носят противоречивый, порой взаимоисключающий характер. Они не подтверждены разведслужбами прифронтовых частей. Мы не исключаем, что это дезинформация. Проверка продолжается.

– Какова ваша оценка ситуации в Арденнах? – Эйзенхауэр в эту минуту был сосредоточен и внимателен.

– Сэр! По оценкам разведуправления, противник не готов к крупномасштабному наступлению. Если он и будет предпринимать наступательные действия, они будут носить локальный характер севернее Арденн. Наши выводы подтверждают разведслужбы 1-й армии, а также 8-го корпуса, части которых непосредственно соприкасаются с противником в этой зоне. Там идет смена дивизий, а также обычная боевая учеба, что лишний раз свидетельствует о том, что немцы стремятся сохранить этот участок фронта тихим и пассивным.

– Хорошо, Кеннет, вы меня успокоили. Служебный день можно завершить.

– Сэр! Есть еще одно забавное донесение.

– Да? Говорите, Кеннет.

– Гитлер назначил главнокомандующим войсками Западного фронта фельдмаршала Рундштедта. Способен ли семидесятилетний фельдмаршал, – британский генерал улыбнулся, – организовать и вести активные боевые действия? Мы полагаем, что нет.

Усмехнулся и Эйзенхауэр, соглашаясь с доводами Кеннета Стронга, своего выдвиженца, которого он лично рекомендовал в Высший штаб.

– Ну что же, Кеннет, я удовлетворен вашим докладом. Надеюсь, что Рождество мы встретим без лишних хлопот. Ваши разведчики нас не подведут.

– Я в этом уверен, сэр!

– Это хороший ответ, генерал.

– Сэр! Вас можно поздравить?

– Вы уже знаете? – главнокомандующий вскинул брови, поднялся из-за стола.

– Сэр, мы разведчики! Информация такого уровня поступает к нам незамедлительно. Еще раз примите мои поздравления, – британец улыбнулся краешками губ.

– Спасибо, Кеннет! – глаза Эйзенхауэра светились радостью. Он уже знал, что сенат объявил о присвоении ему только что введенного нового звания генерала армии, что уравняло его в звании с Маршаллом, Макартуром и Монтгомери.

– 16 декабря мы соберемся, чтобы отметить это событие из моей жизни.

– Буду рад приглашению, сэр.

– Только прошу вас, Кеннет, разговоры об этом не вести. Официального приказа еще не было.

– Разумеется, сэр.

– Хорошо. Я вас больше не задерживаю…

Выйдя из кабинета главнокомандующего, генерал Стронг попал в канцелярию. Здесь он не задерживался. Окинув безразличным взглядом усталые лица служащих, он направился к выходу. На тонких бескровных губах британца играла самодовольная улыбка. Генерал высоко держал голову, не обращая внимания на секретарей. Девушки, напротив, как по команде, сопровождали его постными улыбками. В то же время их тонкие изящные пальчики усердно набивали текст. Машинки безостановочно печатали армейские циркуляры, оставляя на листах с подложенной копиркой пробитые металлом официальные строчки.

Не доходя до двери, Стронг заметил лейтенанта Соммерсби. Глаза генерала сузились, налились кровью, лицо напряглось, как у хищника, перед нападением. Кей также узнала начальника разведки и вышла ему навстречу. Их взгляды встретились. Кей показалось, что генерал дотронулся до ее души раздвоенным жалом и вот-вот сомкнет змеиные челюсти. От этого ощущения ей стало плохо, ноги сделались ватными, во рту пересохло. Чтобы не упасть, она отступила назад, прислонилась к книжному шкафу, пытаясь справиться с дрожью в теле. Стронг победно усмехнулся, показав редкие пожелтевшие зубы. Он знал о своем даре взглядом гипнотизировать людей. Возможно, ему так казалось. По крайней мере он видел, что ирландка Кей его боится. Бесцеремонно взяв девушку за руку, он отвел ее в сторону дальше от сотрудников.

– Что вам угодно, генерал? Почему вы преследуете меня? – Кей высвободила руку из цепких пальцев Стронга. Ее волнение спадало. – Я хочу это знать.

– Я преследую? Не смешите меня, лейтенант, – генерал скривился. – Вы много о себе думаете, Соммерсби. Вы беспричинно задерживаетесь на службе, этим нарушаете внутренний распорядок штаба. К тому же вы плохо выглядите. Главнокомандующий не любит уставших сотрудников. Выполняйте свою работу хорошо. Вы меня поняли?

Кей понимала с трудом, что хочет от нее генерал, но ответила:

– Есть закончить работу.

– Уже, лейтенант, теплее. Вы забыли, что находитесь под моим личным контролем, как и все ваши люди. Вы работаете с секретными документами главного штаба. Этим все сказано. Я обязан знать о вас и ваших сотрудниках все. Буквально все. Как кто работает, где отдыхает, с кем спит. Вам понятны мои требования, лейтенант?

– Я помню инструкцию, сэр.

– Это меня радует. Не ждите приглашений, заходите ко мне. Думаю, нам есть о чем поговорить друг с другом.

– Сэр! Я личный секретарь генерала Эйзенхауэра. Об этом разговоре я обязана ему доложить.

– Что? О каком разговоре? – правый глаз Стронга задергался, лицо приобрело цвет перезревшей сливы. Руки затряслись, ища стек. Рот перекосился. – Это не разговор, лейтенант! Это напоминание вам о необходимости соблюдения мер безопасности при работе с секретными документами. Вы находитесь на режимном объекте, каковым является штаб. Ваши сотрудники должны безукоризненно соблюдать эти меры, а вы лично показывать им пример. Это мои требования. Вам ясно, лейтенант? – на тонких подрагивающих губах генерала выступила слюна.

– Я вас поняла, генерал. И все же…

– Поступайте, как велит инструкция. Но я вам не советую…

– Я могу идти?

– Идите, лейтенант. Идите. Подумайте над моими словами… Желаю провести Рождество без лишних потрясений.

– Спасибо, сэр…

Громко хлопнула канцелярская дверь. Пишущие машинки на мгновение застыли в объятиях безмолвной тишины.

Первой откликнулась сержант Джессика Питерсон из Калифорнии.

– Британский индюк. Ни привета, ни улыбки, ни спасибо за работу. Скажите, лейтенант? – Джессика повернулась к Кей.

– У вас все такие снобы в Англии?

– Что? – Кей недоуменно посмотрела на сотрудницу, не поняв вопроса. Голос Стронга еще стоял в ушах и цепко держал ее волю.

– Пора расходиться, лейтенант. Мы работу выполнили… Проснись, Кей.

– Верно, Кей, был напряженный день. Пора на отдых, – поддержала Джессику кудрявая чернокожая сотрудница.

Секретарь встряхнула головой, окончательно придя в себя. Строго посмотрела на сотрудниц, которые находились в тягостном ожидании.

– Служебный день окончен, – громко подала она команду. – Всем покинуть канцелярию. Ничего лишнего с собой не брать. Помните, на выходе проверка. До свидания.

Девушки быстро выходили из помещения. Они боялись попасть под злую руку лейтенанта. Они знали ее неуравновешенный характер. На вид тихоня, но если разойдется – берегись.

– Сержант Питерсон. Задержитесь.

Смуглолицая южанка с красивой фигурой, на которой военная форма сидела как от кутюрье, спокойно подошла к столу начальницы.

– Слушаю вас, лейтенант.

– Делаю вам замечание, сержант. Вы распускаете язык, когда вас не просят, особенно в присутствии подчиненных.

– Есть замечание, лейтенант.

Джессика не принимала всерьез упреки старшего секретаря. У нее были высокие покровители в штабе. Кроме того, она знала причины нервозности Кей и не боялась наказаний. О связи генерала Эйзенхауэра с лейтенантом Кей Соммерсби Морган в штабе знали практически все.