Czytaj książkę: «Морозных степей дочь», strona 3
Обескровленные губы обвиняемого сжались.
– При отсутствии сведений о былых преступлениях, именем великого князя Владыки семи краев вменяю тебе предусмотренную виру: четыре меры в пользу князя и четыре меры на возмещение вреда обвинителю. Ввиду отсутствия у тебя имущества для уплаты виры, ты приписываешься, заместо уплаты, в трудовое поместье Береста со сроком заключения, равным четырем зимам.
Рэй смятенно опустил голову. «Господи, четыре…»
– Всё записано? – осведомился судья у помощника за аналоем. – В таком случае заседание по обвинению Рэя из Падуба окончено. Заводите, пожалуйста, следующего, – распорядился он, как вдруг помощник наклонился к его уху и прошептал что-то, косясь на осужденного. После чего и судья задумчиво присмотрелся к тому.
В момент, когда у осужденного загорелась робкая надежда, судья нахмурился, еще раз с недовольством обернулся на помощника – тот покровительственно кивнул и даже показал на строчку в обвинительном листе. Седовласый собрал руки замко́м, поразмыслил и сквозь зубы продолжил:
– Принимая во внимание, что лихое дело было свершено Рэем из Падуба из, кхм, неканонических уверований… а также из возможной, кхм, причастности к пришельцам, именующим себя героями, – выцеживал слова судья, и было видно, что ему это всё очень не нравятся, – вира будет увеличена вполовину и составит шесть мер. А срок заключения, соответственно, составит шесть зим. Как и было сказано, исполнение наказания…
Помощник, что удивительно, опять не удовлетворенный прозвучавшим, еще раз склонился к судье, однако тот вдруг одернулся и ударил ладонью по столу:
– По́лно! Ни в Княжеской Правде, ни в Разбойном приказе нет таких оснований! Не стану казнить, доколе не будет, бесспорных доказательств свершения клятвопреступных злодеяний, – возразил он, шлепнув по листку в руке. – …А вот дела мне нет до писем бояры Великобая! – в ответ на следующий шепоток помощника ответил судья. – Я, слава богам, княжьей волей – Разбойным приказом сужу, а не каракулями Симеоновича, пусть сам героев отлавливает, коль они ему не милы. Всё! Отработка виры исполняется здесь, в трудовом поместье Береста, – завершил судья, раздраженно прижав спинку своего кресла.
Юноша-секретарь почтительно кивнул, сделал запись и махнул ябетникам.
Душа Рэя была сокрушена. «Каких еще неканонических уверований?!» Лишь за возможную, недоказанную причастность к героям наказание за и без того выдуманное преступление увеличили на половину? Да ладно Рэй еще не сказал, что сам является подлинным героем, а то б, похоже, казнили на месте!
Осужденный пытался воспротестовать, еще раз потребовал слова, но ябетники уже схватили под руки. Стража вывела Рэя через другую дверь, а он всё удерживал в руках пустую зеленую тетрадь, до которой никому не было дела.
В следующей комнате старичок с плешью на голове записал осужденного в толстую амбарную книгу с разлинованными углем полями: Рэй из Падуба, без рода, рядо́вого звания, шесть зим, дата. Здесь же выдали каторжную одежду и неряшливо подстригли туповатыми ножницами – элемент наказания, разделяющий преступника с предками.
Пучки волос ложились на колени, а вместе с ними терпели крах остатки надежд.
II
Поздняя осень: полузимник месяц
Северо-Восточный край
Звали ее Лишка. Ежели ее так нарекли родители, то, наверное, потому, что желали ей всего и с излишком. А коли имя дал брат, то, пожалуй, потому, что в родном своем доме она оказалась попросту лишней. И последнее было куда как более вероятно, ибо крестьянские дети редко получали настоящее имя раньше своей четвертой зимы, а к ее четырем годам родителей уже не стало.
После обеда Лишка бродила по мрачному, догола вытоптанному деревенскому двору – бездельничала. Да и что тут, в Бересте, делать? Высоченный, зубастый тын со всех четырех сторон. Это такая стена из частокола. Нет, обычно дел в поместье полно, но сегодня, слава Маре, неделя6. Как и в деревне, в последний день седмицы тут никто не работает: лесоповал, будь он неладен, закрыт, а внутри поместья даже сторожа́ не смеют докучать арестантам распоряжениями. Это так наместник повелел! В неделю ни к каким работам каторжников не привлекать, давать волю на отдых. «Хороший он, – опять подумалось ей, – справедливый. – Чего ж он в этакой глухомани с нами, окаянцами, чахнет?»
Она вынула из кармана свежий комочек мул-травы – кусочек счастья в этом угрюмом поместье – и хотела уж закинуть под язык, но позади кто-то по-разбойничьи свистнул. Лиша неохотно обернулась. «Ах, да», – с тоской вспомнила она. Неделя была примечательна еще и тем, что где-то раз в луну именно в этот день привозили новеньких обитателей Бересты. Алёшка-Дятел, Штырь, верзила Драный и, конечно, Нос – четыре молодца поджидали посреди двора на почтительном расстоянии от приветственной избы.
Судья, он же упомянутый наместник, его слуги и сторожа́, они-то все живут в стольном доме, самом большом, двухэтажном. Но лиходеев рассуживают в небольшой лачуге. Удобно: вход в нее прямо с причала, а выход уже в арестантский двор. Заходишь вольным человеком, выходишь порубником.
А свистнул Лишке сударь по прозвищу Нос – просто так, от веселого настроения. Что ж, ему можно. Лиша в ответ кивнула, собрав руки на животе. Если б так посмел сделать кто из чесноков, то она бы отвернулась, да еще б губу на сторону скривила. А Нос ее давно, как тут говорят, застолбил. Оно так, в общем-то, было не принято, ибо женского полу в порубе7 мало, но Нос – новой породы, сам под себя порядки устанавливает.
Не успела она это обдумать, как заметила, что четверо уже окружили вышедшего из приветственной избы, только что рассуженного заморыша. Ох, сейчас они его для острастки прижмут, растолкуют что почём и укажут место, пополнив ряды сговорчивых чесноков, за счет работы которых милы́е и живут тут в раздолье. Видали уж картинку! И хотела отвернуться, но неволей задержала взгляд: в окружении четверых стоял вовсе не заморыш, который несколько седмиц скитался по лесам, прежде чем его загнали-таки дружинники, а рослый, плечистый сударь. Даже за позорно остриженной головой и арестантским рубищем угадывалось в его облике что-то сильное, пока еще не надломленное.
* * *
– Смотрю, первый раз зашел, – с ухмылочкой выговорил один тщедушного сложения. – Что, голубь, память хорошая?
– Не жалуюсь, – сухо ответил Рэй.
– Тогда напрягай уши, – сказал тот и принялся объяснять, как устроено сие поместье.
В сущности, сводилось всё к тому, что Береста – это община. Прямо как деревенская, но еще теснее. Рядо́вые общинники зовутся «чесноки», сиречь честные каторжники, они же кандальники. Хотя собственно кандалов тут давно никто не носит; слово осталось с былых времен, когда вокруг поместья не было шестиаршинного бревенчатого тына, а в лесах почти не водились чудовища. Чесноки – это те, кто по-честному отрабатывает свою долю, по-честному же получает от общины.
– А есть, понимаешь, гузаки, – сказал тощий, с ненавистью захватив в кулак воздух перед лицом Рэя. Тощак хоть и рисовался да размахивал руками, а ясно было, что среди обступивших он вовсе не главный.
Гузаками, продолжал он, становятся те, кто не соблюдает правила или как-то по-особенному провинится перед общиной. Правил оказалось немного: не стучать сторожам на чесноков, не присваивать чужого, не копить гаман8, не устраивать бардаки и с выкладкой участвовать в общих работах. Однако первым условием удержания масти было вспомогание. «Отдавать четвертину», по словам арестанта, изо рта которого веяло луком, – неотъемлемый мазан честного каторжника.
– Сбором четвертин, стало быть, вы четверо занимаетесь? – уточнил Рэй, но глядя не на болтуна, а на другого – крепыша с непропорционально длинным носом, торчащим над толстыми усами и упитанной бородой.
– Эх, ты, галка, не галди, – добродушно улыбнувшись, сказал на это длинноносый. А вот и главарь, понял Рэй.
Главарь подплыл точно утка по воде и очень мягко опустил руку ему на плечо. Пришлось, однако, поднапрячься, чтобы под ее весом не согнуться.
– Мы ж тут тесно живем. Меня звать Нос. Это Алешка-Дятел, – представил болтуна, – а это Драный, – со значением указал на хмурого, патлатого здоровяка с огромными кулачищами.
«Чудище», – подумал Рэй, взглянув на саженные плечи и пустые глаза, утопающие в тени надбровных дуг. Довершал образ кривой шрам на верхней губе.
– Этот Алешка у меня божедур еще тот, намаялся я ним, веришь? А Драный так вовсе говорить не умеет, только зубы выбивать годится, – весело молвил носатый, но затем резко отбросил благосклонный тон, мол, поиграли в дурачка, хватит. Поднятой кверху ладонью он указал на приземистые дома впереди: – Ты идешь на двор! Ступив на двор, ты становишься общинником. Жизнь тут тяжелая, жиру нет, а сторожа́ любой косяк распределяют на всех. Один ёж тухлянку затешит, а огребает весь честной люд. Микитишь, голубь, куда я веду? Мы с мужиками по зову сердца помогаем в неблагодарном деле, которое ты обозвал сбором, да только за ради того, чтобы всем всего хватало! Так что, ёшка? Будешь подпевать или по говну мотать? – закончил он емко, предоставив Рэю два нехитрых варианта предстоящей жизни.
– Я понял, – ответил прибывший. – Четвертина – это честно.
– А то ж. Быстро слобастил, голубь, – похвалил Нос и обратился к Драному: – Гляди, я ж издали сказал, что этот свой чесалка. Глаз-то у меня орлиный!
Алешка-Дятел жеманно подхватил:
– Ха, ты, Нос, вообще зверь дикой. Глаз у тебя орлиный, нос крысиный, а уд лошадиный, ха-ха.
Нос и двое других загоготали над шуткой. Драный, видимо, не улыбался никогда.
– Ладно, Дран, не кручинься. Успеешь кулаки размять, – приободрил Нос. – Сказали, сегодня привоз большой.
– Вон следующий вышел, – скучливо прогудел Драный. – Айда побазланим.
Приметив новую жертву, авторитеты потеряли интерес к сговорчивому новичку. Уходя, длинноносый встретился взглядом с неряшливого вида девчонкой, которая зачем-то всё терлась неподалеку, и сделал жест, займись, мол, новичком.
Та вынула руки из просторных рукавов тулупа, сплюнула что-то под ноги. Короткая мальчишеская стрижка, что, видимо, норма для заключенных женского пола, одежда как и у мужчин – серо-коричневое сукно, все предметы ей велики.
– Мягко стелет, жестко спать, а? – бросила она, когда господа удалились.
Девушка встряхнула сухие, светло-русые волосы, наполненные опилками, и взыскательно оглядела новичка с ног до головы ясными глазами. Были они не голубые и не серые, а в самом деле бесцветные, чистые, как ручеек.
– Я о том, что зря ты согласился, – шмыгнула она, глядя вслед авторитетам, которые уже взяли в хоровод другого новичка.
– Не смог отказаться.
– Да ладно! Эти господа ничего б тебе не сделали.
– Прямо-таки?
– Таки прямо! Днем же нельзя бардачить.
– А ночью?
– А ночью, в бараке, ты бы огреб, – ухмыльнулась она. – Не от них, конечно, они с нами порознь живут. От ихних шнырей.
– Ясно. Но побои я уже испытал. Еще что из развлечений присоветуешь?
– О, шутник, – хмыкнула девка. – Редкость. Ну я к тому, чтоб ты сильно не удивлялся, когда придет время участия в поруке.
– Имеешь в виду, уважаемые господа отнимают больше заявленной четвертины?
– Их тут зовут милы́е. А эта порука у них хитрая. Никто не забирает четверть ежедневной плошки крупы или кислой капусты. Зато новые рубахи, мясо на праздник, простыни, обутки, прочий слам уходит, только ручкой вслед маши! Знаешь, как считать четверть от нового зимнего тулупа? Эт вспомогатели тебя враз научат, четверть это и будет тулупчик целиком в обмен на дырявый, со скомканной набивкой.
– Ясно, – вздохнул Рэй. – Не думал, что увижу тут женщин, – только сейчас сообразил он.
– Говорят, есть порубы только для мужиков, – безразлично пожала она плечами. – А здесь община ж. Как в хозяйстве без баб?
– И правда. Извини.
– Ха, за что извинить-то?
– С мужчинами, наверное, не очень удобно.
Она неловко отвела взгляд, потерла нос картофелину. С виду Рэй дал ей чуть более двадцати, но создавалось впечатление, что выглядит она старше, чем на самом деле.
– Тебя-то, красивый, за что закрыли? – сменила она тему. – Что-то не похож ты на разбойника.
– Мало разбойничал, наверное, – ответил Рэй.
Он хотел было излить негодования, рассказать, как глупо и несправедливо всё обернулось, что в первую очередь, он вообще не должен был оказаться в этом нелепом мире, а уж как герой, да с великой, хоть и весьма туманной миссией, не в праве и не в чести находиться на самых его задворках! Однако в последний момент взял себя в руки, ведь кому есть до этого дело.
Рэй с вызовом посмотрел в ее необычные, почти прозрачные глаза и заявил:
– Напал на человека. С оружием. Хотел зарезать, да к гусю подмога подоспела, вот и не рассчитал силы.
Слово «гусь» Рэй использовал по наитию, но девчонке понравилось – хихикнула.
– Хой дикий! С виду-то не скажешь, – она прищурилась и сказала мягко: – Зарезать он хотел, как же. Поди, за кого-то другого каторгу взял? Ла-адно, можешь не говорить. Всем подряд хоть про разбой не клепай. Засмеют.
– Не веришь?
Та глянула даже с жалостью:
– Глаза у тебя не такие. Драного видел? Там такое в глазах. Ему ведь что щей поесть, что человека поленом насмерть заколотить – даже в лице не переменится. Его и сам Нос побаивается. А у тебя в глазах…
Она склонила голову, задумалась. И Рэй так и не узнал, что у него.
– Короче, меня Лиша зовут!
Рэй тоже представился и поинтересовался причиной ее заключения. Та отмахнулась:
– Тать. На четыре зимы зашла, но две уже прошли!
– Четыре. Многовато за… – не закончил предложение Рэй, поскольку не понял, что за преступление такое – тать.
Лиша беззаботно покачивалась на носках:
– Многовато. А может, и нет. Я ж купеческий дом обнесла! Княжих писем-то не знаю и Разбойный приказ не читала… да я и читать не умею. Судья сказал четыре, стало быть, четыре. А ты, говоришь, шесть? Тоже не худо!
– Мне, похоже, по статусу добавили, – досадливо признался Рэй, да тут же прикусил язык: «Ох, дурак!»
– Статусу? – шепнула она.
Рэй отмахнулся, дескать, не бери в голову, но Лишка, вмиг учуяв секрет, прильнула, точно юркая муха, ухватила его за щеки и принялась тянуть! Он попятился, да девка оказалась проворнее и уже через секунду умудрилась притянуть к себе и скользнуть обоими указательными пальцами ему в рот, раскрыв челюсти!
Кое-как он вырвался, толкнув ее в грудь.
– Вот это да! – искренне удивилась девушка, игнорируя всё возмущение новичка, который внезапно стал еще интереснее. Она опять подалась ближе – теперь осторожно, и совсем шепотком: – Сколько лет живу, ни разу этаких зубов не видала! Белая кость, честное слово. Покажи еще, а?
Рэй предупредительно отступил, пытаясь разобрать, что на уме у белоглазой чудачки.
– Пс-с, слушай, – она огляделась и повторила восторженно: – Слушай, ты же из сословных? Да не купчина, нет! Ужто боярский? Во рту-то жемчуга один к одному! В бедняцкой братии таких к твоему году не сыщется. А чего тогда тут оказался? Ах, наверное, опальный?! – чуть не визжала она от восторга.
Рэй поднял руку, прося успокоиться и сбавить тон.
– А ты ко всем в рот лезешь? Похоже, тебя тут не зря закрыли.
– Да не бойся! – хрюкнув, усмехнулась Лиша. – Я-т тебя не выдам. Вот что, другом мне будешь! Боярских друзей ни в жизь не бывало. На вот, – она украдкой вынула из-за пояса бурый шарик и с подчеркнутой важностью вложила ему в ладонь. – Жвачка мула. Свеженькая, только утром намяла. Угощаю!
Рэй принял комочек, принюхался к восковому запаху. Лиша, заметив брезгливое выражение лица, пояснила, что это высушенная и протертая вперемешку с воском мул-трава.
– Не видал раньше? Мы ее на работе жуем, а кто и после работы. От нее силы приходят и на душе легче становится, а еще, – добавила она, отталкивая верхнюю губу большим пальцем, – от нее зубы малька желтеют. Тебе не помешает, чтоб не отсвечивать.
Лишка повлекла за собой к баракам.
Посредине двора, перед вытоптанной площадью, стоял ухоженный дом с высокой двускатной крышей. Возле крыльца дежурил охранник в мешковатом ватнике.
– Сюда пока не суйся, – сказала Лиша, зябко пряча ладони в широкие рукава арестантской фуфайки, – и никогда не суйся. Там живут хозяева: судья, сторожа́, лекарь и иже с ними.
Чуть поодаль от главного здания располагался крытый склад без окон и еще пара хозяйственных построек.
– Там мастерские.
Впереди еще три сруба.
– В первом, что покрепче, живут милы́е. Эт вспомогатели, с которыми ты толки водил. К ним тоже не лезть, чем меньше они тебя видят, тем лучше.
Еще два сруба: низкие, вытянутые, как бараки.
– Это бараки, – без хитростей объяснила Лиша. – Чесноки живут.
За домами стояли хлев и пара низких курятников.
– На мясо не рассчитывай, оно для сторожей и милых. Рыбеха в реке водится, – рассказывала Лиша на ходу, однако внимание Рэя привлек не скот, а уходящий в высоту бревенчатый частокол, что ломаной линией тянулся по всему периметру поместья, скрывая хорошую часть неба. Заостренные колья – цельные стволы деревьев – торчали из земли на четыре человеческих роста, и перелезть такой без снаряжения не представлялось возможным. – …Ну и уху варят, оно всё лучше голой крупы, – всё щебетала Лиша.
Двое вошли в дальний барак, который был заполнен койко-местами в обе стороны.
– В первом бараке только мужики живут, считается, что там жить лучше, а этот – смешанный. Там женская половина, не ходи, коль не хочешь там и остаться. Баб немного, так, для хозяйства, – с неясным значением сказала она и указала налево: – Тебе сюда.
Рэй вошел, собрав на себе оценивающие взгляды каторжников.
Тяжелый воздух внутри подвигался сквозняком, залетавшим сквозь узкие окна без рам. Окна представляли собой сквозные отверстия в стене. На холода, когда тепло становилось важнее света, рамы, проложенные шерстью, просто запирались глухими ставнями. Вдоль стен по обе стороны тянулись двухэтажные дощатые нары.
– Вот сносное место, – указала Лиша на пустующие нижние нары в середине комнаты под окном. – Отсюда только что человек уплыл на свободу. Друг, – прибавила она, опустив взгляд, но тут же шмыгнула задорно: – Хех, правда, без корабля!
– Сбежал? – удивился Рэй.
– Дурак? Помер он той ночью, – нахмурилась она и уточнила: – от кашля.
– От кашля не умирают.
– А этот, балда, умер, жаль ты ему не сказал! Короче, прижмись тут пока не вернусь.
Рэй смиренно расположился на колючих досках, в тайне надеясь не подхватить местный «кашель». Другим арестантам пока не было дела до прибывшего. Кто-то негромко разговаривал в маленьких группах, кто-то лежал на своем месте, отвернувшись ото всех, компания в углу металась в кости – молча и без азарта. Худосочный старикан короткого роста, с помощью пышного соргового веника, подметал серые половицы. В горле першило от пыли.
В барак вошел молодой, голубоглазый паренек в порванной рубахе – его Рэй видел на верхней палубе корабля во время высадки. Бегающими, похоже, близорукими глазами он обрыскал помещение, по ошибке сунулся в женское крыло, откуда его сразу погнали, вошел сюда. Тут, опасливо избегая встречи с суровыми лицами арестантов, прошел меж нарами и занял аккуратно застеленную койку. Присел, потер колени, осмотрелся.
Пыль висела туманом, что тлел в чахлых осенних лучах. В дальнем углу крыса с аппетитом грызла сухарик. Рэй вздохнул и опустил лицо на руки.
Процесс перемещения в иной мир был украшен такой красотой: Башня, плавающая в астральном измерении, говорящий кот, подлинное волшебство! Бездумно подписывая геройский контракт, он полагал, что окажется в дивном мире приключений, путешествий и захватывающих событий…
– А ну-ть! – проскрипел мужичок с веником, и герой послушно поднял ноги с пола. Коротыш орудовал веником, старательно сметая комок сора к выходу.
Рэй поставил ноги на пол, когда в комнате раздался сочный треск! Близорукий паренек каким-то образом оказался посредине комнаты. Он ошеломленно моргал, собирая ладонями россыпь свежей крови. Громила, что отвесил удар, педантично отряхнул спальное место, после чего подошел к мальцу и, схватив его под воротник и за ногу, швырнул в открытое окно, словно нашкодившего щенка!
Арестанов эта сцена не удивила, кто-то лишь посмеялся себе под нос, а мужичок с веником даже не обернулся.
Тут возле героя возникла другая фигура: высоченный детина с ушами торчком и пустыми глазами взирал сверху вниз. Рэй был уверен, что тоже занял чужое место и в порыве малодушия уж посчитал, что Лишка, предательница, нарочно усадила его сюда! Перед лицом поднялась мозолистая ладонь. Но Рэй, вскорости поняв значение жеста, пожал руку в ответ, поднявшись с кровати. Здоровяк держал его руку в теплой, сухой ладони несколько секунд, а после учтиво обступил и взобрался на верхнюю нару.
Рэй собрался присесть обратно, но на его досках, вместе с мешком барахла, уже расселся тощий парень с лицом морщинистым, точно туго отжатая простыня. Рэй попытался указать, что уважаемый случайно занял его место. Парень в ответ сощурил поросячьи глазки, обведенные глубокими гусиными лапками, выставил маленькую, костлявую дулю и велел проваливать.
Лиша как раз вернулась с огромным тюком сена на руках, безвозвратно уничтожая труды короткого мужичка с веником.
– А ну свалил!
– Че ты?! Вон, мое место заняли прибытки, и че? – раскудахтался морщинистый. – Тута свободно, никого здесь, уехал хозяин, теперь я тут, усекла, маруха?!
– Тебе, Мелочь, жить надоело? Знаешь, что он, – Лишка мотнула головой на Рэя, – едва четырех человек насмерть не зарезал? Апосля как вот также манерно попросил вручить ему добро.
– Он-то? – хихикнул Мелочь. – Чеши больше. Рохля рисованный, видно же! Гузаком назавтра станет.
Рэй чувствовал себя по-идиотски, глядя как двое обсуждают его качества, однако слишком мало он знал о местных порядках, потому пока что стерегся от вызывающих действий.
– Короче! – Лишка опустила копну сена на угол кровати, завалив некоторые вещи морщинистого. Она уперла руки в бока и приглушила голос: – Ты че непонятный такой? Нос лично просил за ним присмотреть. Сечешь, какая буза? Или мне до милой избы сходить?
– Ой да сразу за милых-то! – стариковским голосом запричитал парень, откапывая свои вещи из-под сена. – Так и понял, что он пятигуз. Ха-ха, вместе что ль морковь натирать пойдете? Давайте-давайте, за весь честной барак!
Рэй проводил подхихикивающего захватчика взглядом, давясь своей беспомощностью. Очевидно, что морщинистый Мелочь и близко не стоял к верхушке местной иерархии, но даже такого герою не удалось бы одолеть в одиночку.
– Что такое пятигуз?
– Да забудь. Мелочь то еще трепло.
– Что такое маруха?
– Не твое дело.
– Что Мелочь имел в виду под «натирать морковь»?
– Ничего.
– Слушай, а это правда?
– Да что?! – одернулась Лишка раздраженно. – Про Носа? А он, поди, и твое дурацкое имя не запомнил, дался ты ему.
– Соврала? А если Мелочь узнает? – обеспокоенно спросил Рэй.
– Слушай, я поняла, что ты кутенок, но это уже совсем. Думаешь, заморыша от большого уважения Мелочью прозвали? У него ведь ни рода, ни имени нет. Ты ж его на голову выше, да и жилы вроде есть, гляди плечи какие! Плюнул и растер.
– И что, мне тут с каждым за койку драться?
Лиша выдохнула:
– Ну ты из очень высокой знати, коль так рассуждаешь. Но уясни, здесь тебе такой мазан боком выйдет. Со своим благородством останешься ночевать на улице. Думаешь, сторожам будет дело?
Рэй скривился, покачав головой. Лиша принялась растолковывать недалекому:
– Видел, как тот пацан из окна выпорхнул, да еще разукрашенный? Кстати! Я, признаться, испугалась, что это Мельник тебя в окошко вышвырнул, ха! – хрюкнула она, стукнув Рэя по плечу. – Вот, урок ему и всем остальным. А коль у тебя в первый же день нары заберут, да еще такой недомерок, как Мелочь, тебя вовсе в женское крыло переселят.
– Спасибо, – поднял голову Рэй, но Лишка отмахнулась.
– Стелись. Я вон там живу, – ответила она, указав на противоположную сторону, где располагалось место, укрытое мешковиновой простыней, словно занавеской.
– Ты в мужской половине?
– Так я мужик! – объявила она, уперев руки в бедра.
Рэй, как дурак, окинул взглядом нехрупкую, но безусловно женскую фигуру. Они несколько секунд смотрели друг на друга, пока Лишка не рассмеялась:
– Да пошутила я, господи! У тя щас лицо треснет, ох же кутенок. В общем, меня сюда милые поселили, а я шибко и не возражала. С мужиками оно даже проще, чем с бабами. Мне думается.
Рэй изобразил улыбку и принялся обустраиваться. Распределил ароматную солому, сформировав бугорок у изголовья, и укрыл грубым, коричневым одеялом, скупо наполненном комками шерсти. Ложиться предписывалось на голую солому: простыни – роскошь, на них спят только милые.
– Коль и раздобыл простынку, чесноку такая устроенность будет не в масть, – объяснила Лиша.
В неделю, единственный выходной, кандальники занимались бытом: стирали одежду, хлопали постельное, меняли солому на спальных досках, кто-то прибирался в общих помещениях. Кормили на площади перед главным зданием, в котором жили сторожа и княжеский наместник – судья и управитель каторги в одном лице. Тут же обитал лекарь, обращаться к которому стереглись даже милые, поскольку тот был известен то ли крайней неискушенностью лечебных в делах, то ли сознательным желанием травить пациентов.
– Та душа не жива, что по лекарям пошла, – компетентно присказала Лиша.
Вечером повар с помощником вынесли на площадь ужин – очень странный. Несколько серых мешков и два огромных чугуна. Каторжане стали подтягиваться к раздаче со своими плошками. Подали даже и не описать что. В глиняную миску положили горсть крупных черных сухарей, сверху две ложки зеленой кашицы, а следующий, якобы повар, залил эту дрянь ковшом кипятка.
Кандальники с аппетитом размешивали жижу, толкли в ней сухари. Кашица оказалась смесью из протертых лука, чеснока и еще какой-то травы. На вкус пресно и гадко. Лиша поспешила успокоить, сказав, что обычно тюрю делают не на воде, а на бульоне из костей – так оно гораздо вкуснее! Рэй не поверил.
Стоило солнцу потеряться в густых елях, обступающих поместье, как темнота окрепла, укрыв собой всё вокруг. «Поместье», конечно, было громким словом для этого лагеря. Окна в бараке заперли на ночь и душно протопили печь. Рэй лежал, закинув руки за голову и изучая черный потолок. Он вслепую перекатывал в руках мягкий шарик мул-травы, который так и побрезговал пробовать на вкус. Исчислил в уме жуткое четырехзначное число – количество дней, оставшихся до истечения срока заключения. Он на силу заставил себя поверить, что пока еще не всё потеряно. Возможно, у него даже появился друг.
* * *
Утренняя суета барака, слышимая сквозь сон, не разбудила новичка. Зато разбудил толчок.
– Проспишь завтрак – пойдешь работать голодом, – громко сказала Лиша на ухо.
Рэй, продирая глаза и собирая мысли в шальной, невыспавшейся голове, толкнул оконную створку наружу. Морозный воздух тут же обдал лицо, принявшись озорно носиться по душному бараку. Снаружи, из-под гущи еловых ветвей только-только выкарабкивалось недозрелое, бледно-оранжевое светило.
– Имей в виду, – с напускной суровостью сказала Лиша, – сегодня первый и последний раз, когда я тебя будила. Здесь с этим строго. Проспал утром – весь день огребаешь. А коль увидят, что я с тобой ношусь, оба схлопочем.
Вдвоем они сидели на ступеньках своего барака, Лиша – спокойно, Рэй – подрагивая от холода. Подмороженная земля хрустнула под носком разношенных войлочных туфель. На завтрак подали водянистую, несоленую кашу, которую герой влил в себя силой.
– Да не морщись так, повара ж обидятся, – подначивала Лиша, глядя на постную мину подопечного. – Слу-ушай, – обратилась она, облизнув ложку. – А расскажи, что у бояр на завтрак.
Рэй нахмурился, представив хрустящие тосты со сливочным маслом, овсянку с фруктами, яичницу. Он отложил миску и прижал ледяные пальцы к глазам, которые щипало от недосыпа.
– А куры здесь несут яйца?
– Несут, куда им деваться. Но нам они тоже не достаются. При желании можно сговориться с кем-нибудь из милых на обмен, но не советую. Обмен с милыми это крайняк, выгодных уговоров с этими вспомогателями не дождешься.
Наступал первый рабочий день, и осенняя погода не обещала его облегчить. Подруга вернулась с инструментом: двуручной пилой, стогом веревок и двумя долгорукими топорами. Она тут же сорвала с головы Рэя неряшливо смотанный платок, встряхнула и обмотала заново на крестьянский манер, закрывая шею и уши от зябкого утреннего воздуха.
– А у тебя щеки румяные, – улыбнулась Лиша.
Рэй безразлично пожал плечами.
– Это хорошо, – с важностью отметила она. – Если щеки румяные, значит не хвораешь и сегодня на работе не умрешь.
– Вот это предсказание. Тогда у тебя почему бледные?
– Как?! – всерьез испугалась Лиша и взялась усиленно растирать красные щеки, но скоро заметила ухмылку на уголках губ подопечного. Собиралась отругать его за насмешки над старшими, но сторож объявил приказ!
Каторжников выстроили на дворе длинной шеренгой. Рэй изумился, когда понял, что происходит. Бревенчатые ворота поместья стояли отворенными настежь!
– Нас что прямо в лес выпустят?
– Да ты не думай даже! – осадила шепотом Лиша.
– О чём?!
– Да вижу, как у тебя зенки бегают. Только и думаешь, чтоб удрать!
– Будто бы ты об этом не думаешь.
Заключенные колонной по двое покорно зашагали наружу. Стоило им пересечь линию ворот, как из строя, запнувшись, вылетел голубоглазый парень, которого вчера швырнули в окно. Под всеобщее гоготание он рухнул в жухлую, укрытую свежим снегом траву, громыхнув грудой инструмента, которым его навьючили.
Напористым шагом к нему пробился один из сторожей, тут же отвесив удар деревянной палкой.
– В строй! Живо! – скомандовал он и для скорейшего исполнения команды еще раз треснул палкой.
На низкой дозорной вышке еще два сторожа с интересом наблюдали за привычной, но никогда не надоедающей сценой. Парень беспомощно закрывался от побоев, неспособный исполнить приказ, и это влекло за собой следующий звонкий удар.
Кто-то схватил Рэя за предплечье. Он обернулся, столкнувшись с гневными глазами подруги.
– Что удумал?! – процедила она одними губами.
Рэй воинственно глядел, как стражник поколачивает новичка на потеху остальным.
– Он же бьет его ни за что!..
Рэй не договорил: Лишка вдруг больно ущипнула за руку.
– Парень всё едино в гузаки пойдет, это уже всем понятно. Отвернись, – приказала она, встав по направлению строя, – коль не хочешь следом.
* * *
Крупнозубая пила вгрызалась в толстый лиственничный ствол, выбрасывая вихрь опилок влево и вправо. Рэй тянул пилу на себя, Лиша обратно; женщины тут работали наравне с мужчинами. Рубили не всё подряд, в основном лиственницу и белую ель – породы, древесина которых отличалась высокой ценой, оправдывающей перевозку из этой глуши.
