Czytaj książkę: «Невразумительные годы», strona 2

3. Два предсказания

На другое утро Иван Иванович Чебак снова снарядил в дорогу свой «москвич». Но путь его не в поле на сенокос, а в Озёрск на рынок. Два раза в неделю он торгует там сметаной, маслом и творогом. У него есть постоянные клиенты, которые берут его продукты за милую душу, и это неудивительно: всё у него без химии: масло жёлтого цвета от одуванчиков, творог без крахмала, а ложка в сметане стоит по команде «смирно».

В городе у Чебаков живёт дочь, которая, не стесняясь, говорит всем, что её отец дурак:

– Он с мамкой всю жизнь работает, и всю жизнь ложит деньги на книжку. И всегда они у него там сгорают. На советской книжке было сорок тысяч. Я его сколько просила: «Папка, дай мне на кооператив!» Не дал. Теперь от них осталось сорок рублей. В прошлом году перед дефолтом попросила на машину – опять не дал. Опять всё сгорело. Но дурака ничто не учит! И сейчас то же самое: ложит и ложит. Накопит немного – несёт на книжку. Деньги никому не доверяет – сам ходит в магазин. Мамка у него просит: «Купи мне пряников». Отвечает: «Обойдёшься, они дорогие». Всё у него под замками, даже дровяной сарай, как будто кому нужны его паршивые дрова. Уезжает на сенокос – запирает птичник, чтобы соседи кур не своровали. Ну не дурак ли?!».

Фыркнул «москвич» – уехал Иван Иванович менять творог и масло на новую сумму для книжки. А я, свободный, как птица божия, пошёл посмотреть, кто к Терёшкину на приём приехал.

Едва я уселся на скамейку перед оградой, подкатила знакомая светлая «Волга» начальника районного управления сельского хозяйства Крутоярова. Но сегодня из машины вместе с больной его женой Надеждой Акимовной вышла ещё одна женщина. И только она появилась, мир стал другим – ярким, разноцветным. Есть же такие женщины, которым не надо беспокоиться о смысле жизни, он определён самим их рождением: у каждого, кто их встретит, заиграют в душе оркестры, и скажет он себе: не затем ли я родился, чтобы увидеть её?

Вся она была яркая, будто светилась: улыбкой, лучистыми глазами, волосами тёмной меди, в которых запуталось и играло горячее солнце. Они были свёрнуты в высокий узел на затылке, а по вискам, щекам, по лбу вились искрящимися змейками. Ей не могло быть меньше сорока лет, но на лице её не пролегло ещё ни одной морщинки, кожа была гладкая, нежная, чуть розовая. Впрочем, писать её портрет – святотатство. Всё равно, что скверному художнику писать Мадонну.

– Здорово, Пётр Петрович! – раздался у меня над ухом голос Крутоярова.

– Здравствуй, Всеволод Вениаминович, – опомнился я, и язык заплёлся у меня на его отчестве.

– Вы идите, я тут в тенёчке подожду, – обратился он к своим спутницам, и, кивнув им вслед, спросил: – Что, хороша?

– Не то слово… А кто это?

– Ольга Олеговна Кирьякова. Приехала погадать на сына. В горячую точку на днях уезжает.

– В Чечню? – спросил я.

– Ну да, куда ж ещё?

– Слушай, Всеволод Вениаминович, ты целый час с ней в машине ехал, а я так и буду здесь на скамейке сидеть, как пубель⁵? Давай как-нибудь встанем так, чтобы я её видел.

– Ишь бездельник! Накопил за каникулы тёмной энергии!

– Будто ты не бездельник! Какого хрена вы в своём управлении делаете? И хозяйств уже нет, а вы всё управляете.

– Мы не управляем, а даём рекомендации.

– И кому ваши рекомендации нужны?

– Никому. А нас куда деть? Сейчас не мы для управления, а управление для нас. Ну пойдём, пойдём, покурим во дворе, посмотришь на неё.

Мы вошли во двор и встали, привалившись к столбу калитки.

Ольга Олеговна стояла у крыльца не далее, как в десяти шагах от меня, я смотрел на неё почти неотрывно, делая при этом вид, что увлечённо беседую с Крутояровым.

– И чем ты думаешь кончатся наши реформы сельского хозяйства?

– Думаю, ничем хорошим. Дров опять наломаем, хозяйства разорим, что будет вместо них – пока неизвестно. Фермеры их точно не заменят. Да мне плевать! Жена бы поправилась, и идите вы все… со своим сельским хозяйством.

– А что с женой-то?

– Не знаю. Скорее что-то психологическое – страх смерти. Говорит: «ЕЁ чувствую. Копошится около меня, подкапывается. То в одном, то в другом месте болит». Несколько раз на проверку ездила в Город. Врачи ничего не находят, а она не верит. Уж я ей говорю: «Кончай ты искать, а то и правда найдёшь».

– А маг что говорит?

– Говорит, ничего нет, кроме чего-то там на печени. Да это, мол, у каждого второго в вашем возрасте: ничего страшного. Но лечить всё же взялся. Подожди, сейчас вспомню… Гемангиомы! Да у неё их и в нашей больнице нашли.

В это время в калитку проскользнула Таисия Пантелеевна:

– Люди добрые, пропустите меня без очереди! Мне только спросить у Павла Ивановича…

– А что спросить-то, Таисия Пантелеевна, – это я поинтересовался, радуясь поводу подойти поближе к крыльцу.

– Что с отцом моим будет, когда ждать?

У Чебачихи здесь в селе живёт сестра Катерина, а у неё – их с Таськой отец Пантелей Никифорович. Он уже давно болен – с января или февраля. То ему лучше, то хуже, а какая болезнь – бог знает. Наверно, просто старость – восемьдесят семь лет старику. Таська давно хочет спросить ясновидящего Павла Ивановича, когда он умрёт, но муж категорически против: «Будем мы ещё свои деньги всяким жуликам носить, не затем их зарабатываем». Он не сомневается, что Павел Иванович мошенник. Таськина сестра Катерина тоже против, но по другой причине: она верующая, а батюшка в церкви сказал ей, что грех обращаться к гадателям и целителям, этим притягиваешь к себе нечистую силу.

Так вот, видно, настал для Чебачихи удобный момент: муж в дверь, а она к экстрасенсу. Но пропускать её без очереди никто не хочет:

– Нам всем только спросить надо. Ты тут рядом живёшь, спрашивай хоть каждый день, а нам ехать.

Но Таська пошла к Надежде Васильевне, и та, как соседка, провела её без очереди.

– Ну что, тётя Тася? – спросила Надежда Васильевна, когда Чебачиха вышла.

Вокруг тут же собрался кружок любопытных. А я тоже любопытный: как тут не любопытствовать, и оказался совсем рядом с Кирьяковой. Какие же у неё глаза! Большие, светло-серые, с едва заметной улыбкой. Хороша! Как хороша! Одета просто: белоснежная блузка, чёрная юбка, чёрные туфельки-лодочки и ни одного украшения!

Что там Чебачиха говорит?

– Сказал, что умрёт не позже октября, – донёсся до моего сознания её голос.

– Не позже октября это когда? – спросил я. – Сейчас июль – это не позже октября, и тридцать первое октября – тоже не позже.

– Ой, точно! Ой, дура я! Растерялась совсем. А и правда, когда же? Ой, милые, пустите меня обратно, я переспрошу!

– Нет уж! Так целый день будешь спрашивать и переспрашивать! Да и женщина уже зашла.

– Считайте, тётя Тася, что Пантелей Никифорович помрёт в конце октября, – успокоила её Надежда Васильевна. – Если хотите, я у Павла Ивановича уточню.

– Спасибо, Надежда Васильевна, я ведь так и поняла, что в октябре. А, если узнаете, скажите мне, я вам маслица принесу свеженького – бесплатно, прямо из маслобойки.

– Хорошо, хорошо, Тася, иди с богом.

Чебачиха побежала к себе через дорогу, едва не угодив под колёса очередной подъезжающей машины.

Через десять минут вышла Крутоярова, а с ней Светка – важная секретарша:

– Кирьякова, проходите.

Ольга Олеговна молча проследовала за ней.

Прошло довольно много времени, прежде чем она вышла.

За это время Надежда Васильевна успела рассказать всем зачем Кирьякова пришла, что хочет у Павла Ивановича узнать, и как непросто ясновидящим выходить в астрал и перемещаться в будущее.

– Надо же! Ах, ах! Боже мой! Это же какую силу души надо иметь! – ахали и охали слушательницы.

– Ну что, что он сказал? – бросились мы к Кирьяковой, когда она вышла.

– Прежде не верила, а сейчас сама вижу – необыкновенный человек! Всё знает! – сказала она серебряным голосом. – Действительно ясновидящий! «Здравствуй, – говорит, – Ольга Олеговна». «Откуда вы знаете, как меня зовут?» – спрашиваю. А он: «Я всё знаю, мне бог нашёптывает. Видишь, икона висит? Сейчас она мне скажет, зачем ты ко мне пришла». И начал водить надо мной руками – вот так. Поводил и говорит: «Знаю, мать, что тебя привело ко мне. Сына твоего единственного, молодого, красивого, ещё не жившего, посылают туда, где каждый день гибнут люди. Тебе страшно. И это правильно: каждая мать боится за своё дитё. Сын твой умница, много планов у него на будущее. Любит он девушку, красивую, как ты. Но что-то мешает им поженится. Вот только не могу понять, что. Чувствую, разумная причина, а разглядеть не могу». Я ему говорю: «Она учится на последнем курсе. Решили отложить свадьбу до того, как диплом получит!». – «Да, да, – говорит, – сейчас вижу. Зовут твоего сына Лёшей. Леонид, значит… Нет, нет, Алексей! Точно: Алексей! Вижу его диплом об окончании института. Ух ты! Высшая школа милиции: выдан Кирьякову Алексею… Алексею… Первая буква отчества, вроде, «Г». А я подсказываю: «Правильно, Григорьевичу». – «Да, да, Григорьевичу. Но я тебя обрадую: тебе, мать, нечего бояться. Того, что случилось с твоим Лёшей в начале года, никогда больше не будет: бандитские пули его не тронут. Через полгода вернётся твой Алексей Григорьевич живым и здоровым. И свадьба у него с Анастасией будет роскошная, и внуков у тебя будет двое: мальчик и девочка. Жить они будут в Городе, и жить будут богато. Вот так-то, Ольга Олеговна! Мотоцикл его, что стоит у тебя в сарае, не продавай: он ещё погоняет на нём, прежде чем автомобиль купит». Ну, слава богу! У меня такая тяжесть с души свалилась…

И правда. Красивое лицо её светилось.

Мне ужасно хотелось провести сеанс разоблачения и рассказать о подслушанном разговоре… Но к чему это приведёт? Она снова будет несчастной, Алексей скорее всего поедет против её воли, иначе пять лет учёбы и год карьеры – коту под хвост. Она будет страдать, не спать от страха. Пусть уж лучше верит. В конце концов убьют Алёшу, или он вернётся – это зависит не от предсказания Павла Ивановича. И я просто высказал сомнение:

– Слишком всё хорошо у него. Эти ясновидящие всегда говорят то, что от них хотят услышать.

– Нет, нет! Он сказал правду. Ведь вашей соседке он предсказал не то, что она хотела услышать, а смерть отца. Есть, конечно, среди экстрасенсов самозванцы, но этот настоящий. Настоящий! Я в этом убедилась.

Я не решился разрушить наступившее в её душе спокойствие. Они с Крутояровыми уехали, а во мне осталась досада, что умная, красивая женщина купилась на такую туфту. Хотя, как не понять её?!

4. «Вот такая басня»

Заходящее солнце окрасило дома, деревья, кусты в палисадниках оранжевым цветом. По улице прошли коровы. Семь голов свернули в калитку Чебаков, две коровы прошли дальше. Это всё. На нашей улице скота больше нет.

А я помню: в мои детские годы по этой же улице шло целое стадо, и мать кричала нам: «Уходите скорее с улицы, совхозный бык идёт!». Огромный бык-производитель, которого совхоз отдавал на время в стадо частников, шёл с кольцом в носу, сопровождаемый всадником-пастухом, косил кровавым глазом и ревел утробно и страшно. Пастух щёлкал кнутом и ругался матом. Мы с ужасом смотрели из-за заборов. Только соседский мальчишка шестиклассник Серёжка Мишин на огромной скорости проносился мимо быка на велосипеде. У малышни замирало дыхание, никто не сомневается, что Серёжка герой.

Тогда никто не держал по пять коровы, но одна-две были у каждого.

Ещё три года назад жена в это время устраивалась доить корову, прибегал кот Васька, садился напротив, навострив уши, ожидая молока. Я, отломив ветку клёна, отмахивал от Рябинки оводов.

А сейчас и делать нечего: картошку пропололи, грядки на сегодня полили. Я вышел посидеть на лавочке за оградой. Было тихо, зной спал, воздух пах травами. Дышалось легко.

Павел Иванович ещё принимал. Остались «жигули» и «запорожец», а за ними знакомая лошадь – тёмно-рыжая с чёрными гривой и хвостом. Значит Лыковы здесь. Я решил дождаться стариков и узнать, как дела. Небо над селом было акварельно-прозрачным, чуть зеленоватого цвета, а над горизонтом уже загорался закат.

Мужчина и ребёнок, свернув с асфальта, шли ко мне по выгорающей траве. Мужчину я узнал. Он живёт за речкой. Зовут его Матвей Мартынович Мелех. Намучились мы, шкрабы, с его детьми. Это было в первые годы обязательного среднего образования. Мелехи – Митя и Вася – были необучаемы, но, хочешь, не хочешь, пришлось тянуть их до десятого класса и принять у них экзамены. Это сейчас мы привыкли плевать на знания – главное показатели, а тогда мы чего-то от них требовали, звали в школу родителей. Жена Матвея Мартыновича сразу просекла ситуацию и за словом в карман не лезла. В учительской подпирала бока: «Моё дело родить, ваше учить. Не хотят учиться, плохо себя ведут? Это ваши проблемы!». Как я жалел тогда, что нельзя исключать паршивцев из школы, как в царской школе! Помню ещё в детстве читал книгу Гарина-Михайловского о Тёме Карташове. Как мама его, вдова генерала, на полусогнутых приходила в гимназию и умоляла, чтобы не исключали её сына. А у нас образование превратилось из блага, даруемого обществом, в одолжение, оказываемого ему.

– Здорово! – сказал Матвей Мартынович. – Принимают ещё?

– Здравствуй, дядя Матвей! Что так поздно?

– Да дела всякие… У меня ж хозяйство?

– Неужто коров ещё держишь?

– Не! Поросят держу, а коров давно сбыл. Сена не достать.

– Я слышал, фермеры продают.

– Так они того, дорого продают, не укупишь.

– А поросят как держишь?

– Как «как»? Просто: держу и всё.

– Я спрашиваю: как для поросят корма достаёшь?

– Зерна немножко совхоз даёт, немножко у комбайнёров покупаю, немножко того… Ну, сам знаешь… Пока, ничего… Можно держать, а потом посмотрим.

– Выгодно держать поросят?

– Какое там! Для себя держу. Сейчас работать не выгодно. Торговать выгодно. Купит у меня закупщик свинью – больше с неё имеет, чем я.

– В совхозе не работаешь?

– Сократили. В прошлом году ещё.

– А вообще, много мороки с поросятами.

– Да как сказать… Внимание нужно. Вот зимой опоросилась Машка. А ночь. Я сплю. Утром вышел, они лежат – поросята. Ну, думаю, замёрзли на хрен! Я их в ванну. В дом занёс. Что делать? Не плакать же! Выживут, так выживут, а нет: чёрт с ними. В комнате поставил прямо в ванне, пошёл дальше управляться. Захожу, а они из ванны высунулись и телевизор смотрят!

– Кто?

– Поросята. Повезло. На полчаса позже – и замёрзли бы. Да. Вот такая басня.

– А это кто с тобой?

– Внучок. Артёмка, поздоровайся с дядей!

– Здравствуйте! – сказал Артёмка, бледный худенький мальчишка лет семи.

– Учится уже?

– Не. Осенью пойдёт.

– А ты сюда чего пришёл? Заболел?

– Я нет. Он заболел. Ест плохо. Проглотит кусок и говорит: не могу больше – не лезет.

– Так в больницу надо, к врачам.

– Были уже. Сказали: блямбли какие-то. От грязных рук.

– Дед, не блямбли, а лямблии, – поправил внучок.

– Папка у него олиграфен – ты же знаешь, а он смыслёный парнишка. Всё знает! – сказал с гордостью Мелех. – Уже сам читает, и стихи наизусть шпарит.

– Папка-то работает?

– Какое там! И второй, Митька, тоже олиграфен третьей степени – оба на моей шее сидят.

– А от ясновидца-то чего хочешь?

– Говорят, он всё может. Может выгонит этих… Блямблей…

– В больницу сходите. Врачи лучше знают. К тому же там бесплатно.

– Ну раз уж пришли… Только денег у меня нет. Хотел спросить, может ребёнка без денег полечит? Или яйцами я бы рассчитался. Или зимой свининки бы принёс?

– Не знаю, спросить можно. Вряд ли согласится.

– Пойду, спрошу, – и Мелехи вошли в калитку Черемшановых.

Матвей Мартынович странный мужик. У него большие глубоко посаженные глаза, вокруг них чёрные круги. Взгляд внимательный, внимательный, словно он всегда силится что-то понять. Вроде нормальный мужик: всё говорит по делу, но вдруг расскажет, как служил в Забайкалье, страшно тосковал по дому, а когда становилось невмоготу, залезал на сопку и смотрел, что мамка дома делает. И не поймёшь: то ли тебе над ним смеяться, то ли он над тобой смеётся.

Вышла женщина лет шестидесяти. Она давно ездила к экстрасенсу из Кольцовки с мужем на красном «запорожце». Муж всегда ждал её в машине. Сейчас вышел навстречу.

– Ну что?

– Не поверишь! Говорю: «Что-то хуже мне стало. Сильнее почечка болит». А он знаешь, что мне ответил? – «А вот не надо было вчера за травой ходить на машинный двор и тяжёлый мешок через всё село переть! Вот у вас почка опять опустилась! Я вам её поднял, а вы мою работу насмарку пустили. Ну ничего, ещё пять сеансов вам назначу и опять подниму куда надо, только уж вы берегите себя, тяжёлого не таскайте». Ну откуда он мог знать, что я вчера за травой ходила и мешок на спине тащила! Вот чудо! Не поверила, если бы кто другой рассказал!

«Похоже, что и в Кольцовке у Павла Ивановича сидит информатор», – подумал я.

Солнце уже было низко, краски потухли, тени стали длиннее, когда вышли Лыковы.

– Ну как? – спросил я.

– Лучше моей Евдокии Сергеевне! Правда, бабка?

– Как будто лучше… Слава богу!

– Тьфу, тьфу, не сглазить бы! Ну бывай здоров, добрый человек. Поедем, поздно уже. Но, Гнедая!

А вот и Мелех с Артёмкой. Развёл руками:

– Нема делов. Сказал: «У тебя, дед, и на один сеанс яиц не хватит. Я беру только деньгами, и в долг никого не лечу». Вот такая басня. Ну пойдём, Артёмка.

– Не горюй, дядя Матвей! Поезжайте в больницу, там вылечат. Окончит Артёмка школу, отслужит в армии, пойдёт работать…, – подбодрил я старика.

– Что вы, дяденька, я в армию не пойду, – перебил меня Артёмка.

– Почему?

– Меня же убьют. Я неловкий.

– Он солдатом не будет. Он будет политикантом. Политикантом быть хорошо: рот закрыл – и рабочее место убрано.

– Не политикантом, дед, а политиком. В Думе буду заседать.

– Надо же! В таком возрасте и такие мечты – первый раз встречаю такого мальчугана! – обалдел я.

– Он у нас того… Сильно умный парнишка. Далеко пойдёт. Не то что мои олиграфены.

А вот и последняя посетительница вышла.

– Галя! – удивился. – Ты как здесь?

– Петька! Знала, что в Малиновке живёшь, но не знала, что ты сосед экстрасенса.

Галя из соседнего района. Мы учились вместе в институте. Даже хотели пожениться… Потом она работала в школе, но быстро бросила это нелёгкое дело и перешла в райком – в конце восьмидесятых среди учителей было такое поветрие. Но политическую карьеру после девяносто первого года делать не стала, а уехала с мужем в село Первомайское фермерствовать.

– Ух ты! – сказал я, – сама машину водишь! Какое лихо тебя сюда привело?

– У меня был этот… Ну в общем… Догадался? Два года назад удалили правую почку. Услышала про вашего экстрасенса. Заехала посмотреть, правда ли такой кудесник.

– Ну и какое впечатление?

– Брешет: никакой он не целитель! – Бабло куёт! Представляешь, что он спросил, когда я вошла? – «На что жалуетесь? Что не так?». Отвечаю: «Я затем и приехала, чтобы узнать, что со мной не так». – Он вылупился на меня, будто рентгеном просвечивает: «Всё ясно! Правая почка опущена и киста на яичниках. Ну это не страшно. Я всё поправлю за десять сеансов». – «Что вы говорите! Правда, что ли? Вы не ошиблись?». Он обалдел: «Вы сомневаетесь?». – «Правая почка опущена? А то, что нет у меня правой почки, это вы не видите?». Он молча вынимает пятьдесят рублей и кидает передо мной. Я засмеялась и говорю: «Да ладно уж, оставьте себе!» – повернулась и ушла.

Через три дня я, к удивлению своему, увидел выходящих от Черемшановых, Мелеха и Артёмку.

– Неужели согласился лечить бесплатно?

– Не. Пришли мы тогда домой. Я бабке и говорю: «Что ж мы? Разве внучку денег пожалеем?». И назавтра повязал Машке красный галстук. Витяка-закупщик вечером её забрал и деньги мне на руки – на! Ну правда! Такой смыслёный парнишка. Пусть растёт здоровым, учится. Может и правда станет этим… как его? Политикантом!

5. Подзарядка

Чебаки, трудолюбивые мои соседи, поехали косить траву. А экстрасенс с утра на работу не вышел.

– Павел Иванович сегодня никакой, – сообщила Надежда Васильевна. – Растратил за эти дни всю энергию, лежит пластом, даже пошевелиться не может. Он ведь необычный человек, не как мы. Он тратит энергии без меры! Правда, у него есть способность заряжаться энергией от грозы, но лето в этом году, сами видите, какое: за два месяца ни одной грозовой тучи. До обеда никого не сможет принять. Послал меня извиниться перед теми, кому назначено время. Примет вас в другие дни, не волнуйтесь!

– Так что, назад ехать? – спросила непонятливая старушка из Покровки – самого дальнего западного села района.

– Да, да, я же сказала! Примет в другой день.

– Васильевна, постоялец-то что говорит насчёт дождя: будет или нет? Ведь погорит всё! Картошку сухой землёй окучили. Ждём, ждём. Или уж не ждать? – спросила покровчанка.

– Он же вам не гидрометцентр. Вы поймите простую вещь: когда он вашу судьбу предсказывает, он выходит в астрал, а погода к нам приходит не через астрал, её бог посылает.

Старушка постояла, посмотрела, всем видом показала, что давно понимает эту очевидную истину, села в машину с оторванным глушителем, которая и увезла её домой в Покровку за полсотни километров.

Я всё это видел, потому что пересаживал розовый куст в палисаднике на границе участков. Впрочем, Надежда Васильевна тоже меня видела, но не стеснялась нести при мне галиматью про дозарядку энергией от грозы и разницу между источниками сведений о судьбе и погоде.

Остальные приехавшие, разочарованные отказом, тоже расселись по транспортным средствам, и поляна перед нашим домом наконец опустела.

Почти сразу после этого я услышал стук двери, сопенье Павла Ивановича и его просьбу к Надежде Васильевне принести минеральной водички.

– Брр! Тяжко… Последний стакан коньяку вчера вечером был лишним… А? Что? А, понял. – И он замолк.

Наверное, Надежда Васильевна предупредила его знаками, что рядом чужие уши. Я тоже вспомнил, что подслушивать нехорошо и убрался из палисадника.

Перед обедом сделалось тихо, томко. Жара стало удушливой, воздух загустел, и вдруг издали докатился неясный гул. Я вышел из сеней, прислушиваясь. Всё было по-прежнему. Раскрасневшаяся, потная Надежда Васильевна понесла в дом кастрюлю с супом. Выскочила Светка: понесла другую кастрюльку поменьше, навстречу мамаша её порожняком, отклонила плечо, пропуская дочь, и обратно с третьей кастрюлькой: видно здорово проголодался Павел Иванович после вчерашнего перепоя. Лёвчик припёрся, подал тёте в руки бутылку водки: понятно, магу надо похмелиться.

Через дорогу Чебаки расхлебенивали ворота. На прицепе огромная копна травы, увязанная верёвками. Соседи спешили, суетились, тревожно посматривая вдоль улицы на запад. Чего это они? В ответ на этот вопрос я услышал уже не гул, а отчётливый раскат, словно покатилась пустая бочка по небу. Я выглянул из калитки. С запада поднималась чёрная туча, прочерченная размытыми светлыми полосами. Белая молния брызнула из неё, и через полминуты мощный грохот пронёсся над нами. Пахнуло прохладой и сыростью. Иван Иванович заехал в ворота и встал посреди двора.

Туча приближалась, нарастая, передний край её закрыл солнце и засветился. Потом погас и стало темно. Чебак копошился у прицепа, Таисья Пантеллевна, упираясь тонкими ножками, пыталась закрыть ворота. Страшный треск раздался прямо над нами. Чебачиха, вздрогнув всем телом, присела в испуге на корточки, бросила ворота и проворно побежала к дому, Иван Иванович испуганно вскинул голову к небу. Раздался новый, ещё более сильный удар, и я тоже поспешил в дом.

Едва я оказался в сенях, как послышался нарастающий шум.

«Дождь, – подумал я, – долгожданный, живительный для огородов, пастбищ, совхозных полей!».

Но я ошибся: это был не шум дождя, а совсем другой, с незнакомым мне воем на высокой ноте. Зашумели деревья, полетели по воздуху листья, ветки. Что-то сильно ударило по крыше. Между летней кухней и верандой, нависая над ней, у нас росла берёза, под сетчатой тенью которой я любил сидеть, читая книгу или газету.

Тонкие ветви её уже струились по ветру, словно стремясь улететь вместе с ним. Всё сильнее рвались они с родного дерева, всё ниже гнулась крона. Напор ветра усиливался с каждой секундой – я никогда такого не видел. Уже не вой, а адский рёв наполнил пространство. Ниже, ниже гнулась берёза. И вдруг земля вздыбилась рядом с ней, и наружу вывернулись чёрные корни, и дерево, царапая обшивку веранды, подминая вершиной забор, легло на землю. И тут же дом потряс жуткий удар с другой стороны, что-то с грохотом понеслось вниз, застучало надо мной, и я увидел, как прыгают с крыши веранды кирпичи. Я, ничего не понимая, кинулся в дом и увидел в окно, как на крыше пригона Ивана Ивановича накошенное и высушенное им сено поднялось, словно чуб на его голове, а затем улетело ворох за ворохом, как его деньги из Сбербанка.

Ураган утих так же неожиданно, как налетел. Дождь едва покапал: ветер угнал дождевые тучи, и гром доносился откуда-то издалека, с востока. Тут я, наконец, решился выйти наружу посмотреть, что такое упало на мою крышу. Упал, переломившись, посередине старый тополь Черемшановых, напрочь снеся нашу печную трубу и расколотив кусок шифера.

Только что погибший тополь – был моим ровесником и давним виновником пикировок моей жены с Надеждой Васильевной.

– Надя, – говорила жена, – этот тополь когда-нибудь разворотит нам крышу. Ладно, если твою, но он рухнет на нашу. Спили, пока не поздно.

– Он нас с тобой переживёт, – отмахивалась Надежда Васильевна.

Вот и «пережил»!

Теперь надо быстрее чинить крышу. Лично мне теперь дождь не нужен: промочит штукатурку, и она упадёт у меня с потолка.

– Пусть платит! – сказала жена, имея в виду Черемшанову.

– Ну их к чёрту! Сам сделаю.

Ураган в Малиновке снёс несколько крыш, повалил половину деревьев пришкольного сада, перенёс через речку и аккуратно поставил на ноги телёнка, перевернул тракторную тележку и много чего ещё натворил. Павел Иванович, видимо, сильно зарядился от пронёсшейся грозы, потому что до самого своего отъезда больше не страдал отсутствием энергии.