Czytaj książkę: «Цветы в паутине»

Czcionka:

Иллюстратор Алексей Константинович Прохоренко

ISBN 978-5-0064-1698-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи и события в книге вымышленные. Любые совпадения следует расценивать как совпадения.

Автор не всегда разделяет точку зрения героев романа.

Из откровений Нонталпафига
«Разве я жесток? Я лишь вывернул человека наизнанку. Его страдания порождены его же пороками».
«О чем больше всего приходится жалеть? О детской ссоре более ста лет назад».
«Конечно же, это все правда».
«Я ведаю».
«Да, я прерывал жизнь других – но мой дар требовал развития».
«Когда деньги оттягивают карманы, человек перестает замечать тяжесть собственных грехов».
«Конечно же, я грешен. Но свой грех я не собираюсь оправдывать – ведь мне приходится жить с ним вечно».
«Чего больше всего хочется? Встретить такого же».
«Ненавидеть детей? Что вы! У меня нет для этого никаких оснований».
«Да, я любил. И у меня есть ребенок».
«Все люди – марионетки. Но у них всегда остается право выбора».
«Чего я боюсь? Пожалуй, Вечности… в Одиночестве».

Перед прологом

Стремление жить и преодолевать умирание это мудрее разума, сильнее воли.
Ромен Роллан

1

Земля…

Жизнь нашей лазоревой планеты очень длинна по меркам и тысячи поколений, и десятка цивилизаций. То время, что выделено у Земли для человека, несравненно мало по сравнению со сроком Ее жизни. Но призвание человека – использовать это время по максимуму, спросив себя: что же нужно для того, чтобы жили его потомки? и что он может сделать для этого сам лично? Возможно, имеет смысл подумать о другом доме, способном заменить существующий – пусть не полностью, а хотя бы частично? Что же. Мысли, уносящие за пределы Земли, бесспорно, похвальны. Но: за отсутствием информации соприкоснувшихся с «запределами» нашей планеты (а если быть точнее – за отсутствием самих соприкоснувшихся), все-таки, сейчас эти мысли больше подходят для фантастического романа.

То ли дело соприкасаться с Землей! Не просто родиться на Ней, набраться соками и, отравившись ядом, уготовленным для каждого, раствориться внутри Нее, дабы исчезнуть навсегда, – а именно соприкасаться. Любознательность порождает стремление, а стремление при условии хотя бы малейшей искры обособленности способно оказаться отличным противоядием забитому в мозги ржавому гвоздю, атрофировавшему и силы, и возможности видеть то, что не видно, и слышать то, что не слышно. А когда есть сила – разве есть смысл не пользоваться ею? Только глупец ее не заметит, и только слабак будет стараться ее сдерживать. Она будет съедать тебя изнутри, как червь, проникший в спелое яблоко. А еще хуже: она станет накапливаться в тебе, и однажды, не сумев с ней совладать, ты взорвешься, как взбесившийся овощ под палящим солнцем. Нет. Ее не нужно сдерживать. В нее нужно вцепиться, как в гриву дикого арабского скакуна; чего бы это тебе ни стоило – доказать ей, что ты ее достоин; приручить ее; и, в конце концов, научиться управлять ею. И после всего этого – соприкасаться. И обмениваться, и учиться, и созидать. А еще: конечно же, ведать.

Земля – третья видимая планета от Солнца. Она состоит из более чем двадцати параллельных миров, переплетенных друг с другом. Человек осознанно пребывает лишь в одном из них – гиперматериальном. Если не считать Рай с Адом и соединяющих эти антиподы двух огненных миров – пребывание в остальных плоскостях является для человека случайным, и вызванным либо исключительными качествами его психики, либо нахождением в местах изломов этих плоскостей. Взаимодействия с этими мирами в основном кратковременны и влияют на человека крайне неблагоприятно, что обусловлено уязвимостью его материи и ограниченностью его психического состояния. Если говорить об изломах, то они схожи с трещинами в тюбике, через которые начинает просачиваться зубная паста. Но на этом сравнение и заканчивается. Трещины в непривычных для человека мирах могут исчезать так же внезапно, как и появляться, выбрасывая попавшего туда совсем в другом месте земного шара, а то и вовсе отправляя человека в его прошлое или будущее. Случается и так, что человек исчезает навсегда, и информация о нем обрывается не только в мыслях других людей, но и в памяти самой планеты.

Еще задолго до появления первого прямоходящего Земля отличалась активностью, вызванной скоплением множества энергий, часть которых не покидает планету и до сих пор. Большинство из них наделены разумом или же управляются разумными силами.

Есть основания полагать, что на Земле находится некий проход, позволяющий проникать далеко за ее пределы, а возможно – и на другие планеты. Не исключено, что возникновение Земли обязано именно этому древнему порталу. Во всяком случае, некоторые представители органической жизни на ней имеют явно внеземное происхождение.

Земля. Люди придумали параллели и меридианы, поделив планету на отсеки, чтобы лучше ориентироваться в своем обширном доме. Но ни одна географическая карта не показывает границ, созданных самой планетой, и таких отсеков на самом деле гораздо больше. Подобно дубовой бочке, опоясанной железными обручами, Земля обмотана невидимыми нитями. Они могут быть тоньше человеческого волоса, но иногда достигают и нескольких километров в диаметре. Они не прямые, а об их назначении и составе можно только догадываться. Однако точно известно, что в местах пересечения таких линий друг с другом возникают аномальные зоны, где время то замедляется, то ускоряется, и где возможен переход в прошлое или в будущее. Пока непонятно, вызваны ли изломы такими перекрестками или же, наоборот, трещины в тонких мирах и притягивают к себе таинственные нити. Несколько раз в столетие на каждом из перекрестков происходят информационные выбросы, длящиеся какое-то мгновение, и не готовый к ним человек словно облучается этой загадочной энергией Земли. Последствия могут быть самыми ужасными – разум, рефлексы и приобретенные способности начинают исчезать, и человек деградирует. Иногда выброс бывает настолько мощным, что любые живые существа, находящиеся на перекрестке, – будь то мыши или люди, букашки или слоны, – сгорают дотла за мгновение.

Бывает и так, что поток информации не уничтожает человека, а превращает его в супергомо с удивительными способностями и возможностями.

Ярким примером может служить Леонардо да Винчи – многосторонний гений из Флоренции. Кроме всего прочего, великий флорентинец разыскал одну из машин времени, с давних времен существующих на Земле. Имея нечеловеческую силу, обладая фантастическими способностями и будучи человеком большого ума, создатель «Джоконды» не только соприкасался с Землей, но и вещал – сначала современникам, а потом и потомкам. Он понимал, что не все, что он постиг, можно уразуметь на данном уровне развития, и поэтому для каждого поколения оставил отдельную информацию. До сих пор не все эти шифры разгаданы. Что тогда говорить о знаках, оставленных гением в других измерениях, куда он мог попадать без труда! И пусть он уже давно умер, – с каждой новой разгаданной загадкой дух величайшего флорентинца стоит за спиной, ибо, если человек соприкоснулся однажды, его затягивает все дальше и дальше, размазывая его существование по всем возможным земным дорогам – видимым и невидимым.

Остановиться уже нельзя. И это не образ жизни, а нечто большее: затягивающее в трясину, и выворачивающее тебя и твою душу наизнанку, размывающее черту жизни и смерти, и в то же время не вызывающее об этом сожаление. Дороги зовут идти дальше – туда, где таятся ответы на еще не заданные вопросы, туда, где можно в одной жизни собрать несколько, и туда, где объединяются мгновения в вечность.

Приблизиться настолько, насколько был к этому близок сам итальянский Фауст? Узнать и поведать больше, чем он? Кто знает. Но очень важно: не останавливаться на том, чего смог достичь именно ТЫ – особенно тогда, когда твой дар сошелся лицом к лицу с исключительно редким случаем.

2

«Когда я был совсем ребенком, мне запомнился один случай. Очень странный случай, но только если таковым его считали бы вы. Я же уверен, что все предопределено. Предопределено некой высшей субстанцией, решившей однажды одному из смертных дать шанс. Вы спрашиваете: какой? Шанс приобретения иммунитета к самой Костлявой, отнимавшей величайшую ценность у всего мыслящего, как бы оно тому не сопротивлялось! Вот о каком шансе я веду речь. И поверьте, я не напрасно трачу слова, и ваше время тоже.

Шел 1877 год. Мне, пятилетнему, как и любому другому ребенку, не терпелось узнать как можно больше о мире, в котором мы все с вами живем. Каждый день у меня появлялся добрый десяток вопросов, не дающих покоя и требующих немедленных ответов. И потому, когда в очередной базарный день отец и старший брат Алексей усадили вашего покорного слугу в телегу рядом с продуктами и мешками со всякой живностью, моему счастью не было предела.

Как обычно, я всю дорогу на городскую ярмарку донимал и отца, и брата вопросами, казавшимися Алексею очень глупыми, а мне – невероятно интересными. Почему небо голубое, листья на деревьях зеленые, а не наоборот? Что такое боль, и зачем люди при какой-то просьбе тыкают себя пальцами в тело и поднимают головы вверх? Зачем отец покупает поросят, дает им человеческие имена, выращивает, убивает, затем покупает новых, и называет теми же именами? Когда мы приехали на место, я им уже окончательно докучил, и потому они были рады заняться делом. Разложив свой товар на привезенных лавках, отец стал зазывать покупателей. Алексей ему помогал. Для меня же стоять на месте и расписывать, какие у нас жирные гуси и большая морковка, было слишком скучно. Незаметно от отца и брата я отошел в сторону и отправился бродить между торговыми рядами.

Суета, творившаяся здесь, меня всегда удивляла, и, в то же время, завораживала. Все эти люди, таскающие туда-сюда бедных животных, по-видимому не испытывали к ним никакой жалости. А к каким-то блеклым круглым железкам и цветным бумажкам относились с таким трепетом, словно в них была заключена их собственная жизнь. Если с первым я еще мог свыкнуться, то влечение людей к материальным ценностям (а вернее – к их количеству) у меня всегда вызывало насмешку и отвращение. Я, конечно, понимал, что эти побрякушки нужны человеку, чтобы он существовал. Просто так было устроено в этом мире. Но у меня крутился в голове вопрос (у меня, у пятилетнего, но это факт!): а можно ли что-то изменить здесь? Ведь жизнь людей была невероятно скучна, лишена самого главного – понимания ее сути. А если представить, что вместо обычных денег человек смог бы расплачиваться, делясь своими знаниями, жизненным опытом, стихами, рассказами, историями, например?! Это я сейчас понимаю, что мое детское представление об идеальном мире, взаимоотношениях между людьми являлось на самом деле самой большой утопией, когда-либо существовавшей, у которой не было ни единого шанса выйти за рамки одного человеческого разума. Но в тот день умом пятилетнего мальчишки я для себя твердо решил: нужно что-то изменить. Я не понимал: что? Но я знал, что когда-нибудь это станет в моих силах. В моих руках будет дать человеку шанс окунуться в мой мир, в мою утопию, где деньги – это ничто, а человеческая Жизнь – это стрела, летящая к мишени через множество ярмарок, где разменной монетой является внутренний мир этого человека, а длина полета стрелы зависит от его поступков.

С такими странными для ребенка мыслями я бродил среди торгующих людей и обреченных животных. Небо над головой вдруг стало серым от туч, и в вышине просверкали молнии. Мне за шиворот упала первая капля, и я захотел вернуться. И тут мне стало страшно. Я подумал: а ведь и мой отец точно такой же, как все! Еще ужаснее оказывалось то, что и мой десятилетний брат Алексей не менее безжалостен и глуп. И это те люди, к которым я постоянно приставал с вопросами! Мне стало горько за них. Но все-таки я был вынужден у этих невежественных людей брать необходимую информацию о том, что нас окружает, чтобы из этих крупиц делать фундамент, на котором я и собирался построить свой собственный мир. Не хочу, чтобы вы думали, будто я не любил своих родных. Это не так. Я их очень любил. И потому они были первыми, перед которыми я был готов распахнуть свои двери.

Пошел дождь. Люди стали прятаться под навесами. Нужно было возвращаться к отцу, который мог меня искать. Сорвав большой лист лопуха, я накрыл им голову и двинулся назад. И тут в стороне я увидел толпу, обступившую кругом какой-то пестрый шатер. Я остановился. Дождь набирал обороты, выбивая над моей головой чечетку и вонзаясь в лужи взбеленившимися змеями. Мне стало казаться, что злобное шипенье невидимых рептилий, от которого мое маленькое сердечко замирало, предвещает, если не конец света, то всемирный потоп. Маленькие лужи собирались в одну большую, выбраться из которой я все не решался. В конце концов мое воображение немножко остыло, а мое любопытство пересилило опасность получить от родных хорошую взбучку, и я подбежал к толпе. Судя по тому, как люди восторженно хлопали, я догадался, что внутри кольца было что-то очень интересное. Я протиснулся вперед и увидел такое, от чего захватывало дух, – и сразу забыл о несуществующих змеях, падающих с неба. То, что я увидел, было поистине достойно оваций, раздававшихся вокруг шатра! Огромный мужчина с голым торсом в широких голубых шароварах, запрокинув голову, глотал огонь! Маленькая девочка в красном платьице с белыми горошинами раз за разом подносила ему небольшие зажженные факелы, которые тот всовывал себе в рот, а когда вынимал их, огня уже не было. Я заворожено наблюдал за происходящим, и мне стало казаться, что этот мужчина, на самом деле, настоящий дракон, принявший человеческий облик, и что вот-вот, еще совсем немного, – и он выдохнет на стоящих рядом людей огромный столп огня.

Я вздрогнул. Раздался гром такой силы, что огнеглотатель замер. Испугавшись, что моя догадка сейчас подтвердится, я вцепился в чью-то штанину, но глаз с факира не спускал. Факир посмотрел на меня, улыбнувшись резиновым ртом, и мое бедное сердце провалилось в пятки. В вышине прогремело еще раз, и еще. Перед тем, как мужчина в голубых шароварах наконец-то превратился в дракона, я услышал знакомый голос. Это был отец. Он меня искал. Что-то вспыхнуло, и я потерял сознание…

Очнулся я уже дома. Мое тело принадлежало кровати в прямом смысле этого слова, так как не было сил даже пошевелиться. Передо мной стоял отец, а в ногах сидела мать. Сильно болели руки и ноги, а в голове, казалось, полыхал огонь. Комната пропиталась едким запахом лекарств. Подошел какой-то мужчина. Судя по тому, что в его руках блеснул шприц, я понял, что это лекарь. Он что-то сказал, но я ничего не услышал. Не выдержав боли в голове, я закрыл глаза, и почувствовал, как мне сделали укол…

Спустя два дня я стал слышать. А спустя неделю мои раны затянулись. По словам отца, в шатер с факиром ударила молния, и двадцать пять человек погибло, включая и ту маленькую девочку в красном платье с белыми горошинами. Среди тех, кто смотрел это представление и в нем участвовал, выжил лишь я, отделавшись двухдневной контузией и ожогами на руках и ногах. Помню, как отец сказал, что Господь к нам милостив, на что я ответил: «Он просто искал, и нашел!».

Отец вскинул брови и спросил:

– Кого?!

– Меня, – ответил я, с удивлением заметив, что к отцу привязано несколько тоненьких ниточек.

Это и был тот первый раз. С тех пор таких ниточек я видел множество. Со временем я понял, что кроме меня их больше никто не видит. Я не знал, из чего они сделаны, и для чего предназначены, но, проанализировав свои наблюдения, понял, что ниточками обмотаны все предметы и все живое вокруг (даже я!) – просто видеть их постоянно у меня не получалось.

Я стал экспериментировать. Как только моему взору открывались тайные ниточки, я пытался с ними что-то сделать, и однажды у меня это получилось. Как-то раз, гуляя по двору, я зашел в хлев к коровам и увидел отелившуюся накануне Зорьку, перемотанную паутиной. Это зрелище напомнило мне огромный кокон, и я усмехнулся. Заметив, как ниточки завибрировали, я догадался, что видимые только мне образования отреагировали на мое присутствие. Доверяя своей интуиции, я подошел к Зорьке и дотронулся до паутинок. Они задрожали еще сильнее и засверкали. В кончиках пальцев я ощутил легкое приятное покалывание. Кокон зашевелился, и сквозь прозрачные паутинки удалось заметить маленького рыжего теленка с черным пятнышком на лбу, присосавшегося к материнскому вымени. Похоже, что мое присутствие потревожило Зорьку. Она сердито промычала, повернув голову в мою сторону, и наставила на меня рога. Но уйти я не мог, так как боялся, что потеряю связь с ниточками, явно решившими меня сегодня побаловать. Я обошел корову с тыла, просунул руку между досок загона и, раздвинув паутинки, дотронулся до ее спины. То, что произошло дальше, я по праву могу считать еще одной отправной точкой в развитии моего чудного дара, полученного однажды среди множества смертей. Поначалу, – на какие-то доли секунды, – я ощутил уже знакомое покалывание в пальцах. Затем паутинки, облепившие коровку, вспыхнули огнем и зазвенели, словно натянутые струны. И, наконец, перед моими глазами появились образы, пощекотавшие мои детские нервы. Я увидел себя, насаженного на огромные рога Зорьки! Испугавшись не на шутку, я отдернул руку. Видение исчезло, но где-то внутри еще оставалась та горячая ненависть, которую это глупое животное испытывало ко мне. Пятясь из хлева, я с ужасом заметил черную ниточку, тянувшуюся следом. Один ее конец исчезал во мне, а, проследив за другим, я увидел, что нить растворяется и в корове. Тогда я не понял, что это значит, и подумал, что сошел с ума. Я выбежал во двор и… остановился.

Поначалу мне показалось, что все вокруг ожило – ниточки оплели деревья, сарай, дом, заборчик, – и шевелились. Даже полено и воткнутый в бревно топор были покрыты загадочными созданиями. От назойливого шороха у меня в ушах засвербило, вытесняя из головы остатки былой бравады и осознания своей исключительности. Мне пришло на ум: черт, если где-то есть паутина, значит, рядом с ней должен быть паук! А если же паутина не совсем обычная, тогда и пауку суждено быть таким! Я решил спрятаться в доме. Но и там повсюду была паутина: она висела на стенах; покрывала печь, топчан, образа; лежала на полу, на кроватях. Она трепетала от сквозняка, и мне стало казаться, что еще чуть-чуть – и из этого чудовищного кокона уже не выбраться! Я забрался на чердак, а оттуда на крышу, но и там увидел почти то же самое. На каждой черепице и доске шевелились маленькие белые щупальца – полупрозрачные, похожие на плесень. И лишь сверху печной трубы ничего не было…

Так я просидел очень долго, – свесив ноги в закоптившуюся пасть молчаливого дымохода и зажмурившись, – до тех пор, пока меня не нашел Алексей. Когда я открыл глаза, никаких паутинок уже не было. Я начал искать на себе черную нить, но тоже ничего не увидел. Меня трясло, словно в лихорадке. Пошатнувшись, я упал прямо в руки отцу, взобравшемуся уже к этому времени на крышу.

Помню еще, что доктор, который был другом отца, назначил мне постельный режим на целую неделю. И вы не можете даже представить: с каким превеликим удовольствием я это предписание тогда выполнил!»

3

Человек в сером спортивном костюме, на котором красовался лейбл «Adidas» (с зеркально изображенными буквами «d») замолчал. Из-под расстегнутой мастерки выглядывала зеленая футболка. Большая скрепка на молнии, вероятно, была важным атрибутом в убранстве человека, так как даже ее ржавчина не послужила причиной от нее избавиться. Вверх по футболке упрямо полз сине-красный герой из комиксов и уже почти добрался до худой шеи хозяина. На ногах у хозяина ржавой скрепки были коричневые босоножки, имеющие свойство при каждом шаге противно поскрипывать. Но сейчас он сидел за столом, и босоножки молчали.

Евгений Трофимович Нещетный также не спешил что-либо говорить, с интересом продолжая разглядывать загадочного писателя. Невзрачным же тот был не только в одежде, но и во внешности. Крысиные желтые зубы, оттопыренные уши, крохотный нос, сальные взъерошенные волосы темного цвета… Подбородок? Его просто не было! Кисти? Натуральные коряги – такие же узловатые и длинные. И, конечно же, легкая небритость, отнюдь не прибавлявшая тому шарма. Хорошо еще, – отметил не без иронии редактор, – что от этой странной личности, представившейся еще более странным именем (которое никак не удавалось запомнить), вместо уксусного альдегида доносился запах живых цветов. Но все-таки: оставалось в его виде что-то еще более примечательное. Весь нелепый вид писателя с лихвой компенсировали огромные воспаленные глаза, которые, словно щупальцами, дотрагивались до сидящего напротив. А иногда сидящему напротив казалось, что это уже и не щупальца, а биологический сканер, способный пробираться вовнутрь до мозга костей – и этой способностью активно пользующийся.

«Ну и тип!» – подумал редактор издательства «Золотой Пегас» и, усмехнувшись, сказал:

– Да уж! Фантазии вам не занимать! И что же этот дар, – эти необыкновенные ниточки?

Человек пододвинул к нему папку с рукописью:

– Он понял, что нахрапом его не взять. И что придется приложить немало усилий… Прочитайте. Здесь все написано. Персонаж заслужил, чтобы о нем узнали.

Редактор улыбнулся:

– Вы так считаете?

Возможно, кривоватую ухмылку писателя, вылепленную из желтых зубов и тонких сухих губ, также следовало считать за улыбку.

– От слабохарактерных обрываний нитей к хитросплетениям истин начала и конца. Разве это не развитие?

Отвечать на подобное «хитросплетение» слов вряд ли можно было назвать адекватной реакцией. И потому редактору не оставалось ничего другого, как, тактично выкашлявшись в кулак, сказать:

– Говорю же вам: материалов у нас уже на полгода скопилось. Попробуйте куда-нибудь в другое место: в «Серпантин», или же в «Книги мира», например.

Помолчав, он добавил:

– Поверьте: мне было интересно с вами пообщаться. Да и рассказ довольно занимательный. Уверен, что и с вашей книгой все получится. Однако, поймите: у нас все забито.

– Вы знаете, что такое смерть? – неожиданно спросил писатель, просканировав редактора.

Евгений Трофимович удивленно, и как ему же показалось, немного раздраженно пожал плечами.

– Почему вы спрашиваете об этом?! Я думаю, все знают.

– То, что вы знаете, это всего лишь иллюзия. Я же разгадал ее тайну… Загадку смерти.

– Загадку?!

– Именно!

Блеск в глазах писателя снова оживил его бледное лицо.

– Прочтите. Здесь мир, каков он есть – безо всяких иллюзий и лжи…

Евгений Трофимович процедил:

– Ну, уж знаете!

– С открытыми людскими пороками, – продолжая говорить о своей рукописи, человек глубоко вздохнул, – которые не спрятать под личиной добродетеля. Здесь только правда, и ни капли вымысла.

Нещетный покачал головой. Да уж, неделька выдалась богата на новые имена. Без иронии, начистоту. В день по нескольку самоцветов, и в огранке не особо нуждающихся. А парочку авторов и вообще самородками можно назвать – была б его воля, по сто тысяч экземпляров каждому бы в печать запустил. Ну а этот же… Как его лучше-то охарактеризовать?! Странный – это почти ничего не сказать. Совсем ничего. Ненормальный. Да, так-то будет ближе. Не такой, как все, кто удосужился принести в редакцию свои вымученные бессонными ночами творения. Предлагает опубликовать так, будто его роман тянет на Нобелевскую премию, но при этом удосужился придти неопрятным. И как же он сам по этому поводу выразился? Ах да: мол, оболочка – это совсем не главное, и что он просто не успел привести ее в порядок! Да и это еще не все. Ко всему он заставляет поверить в то, что фантастическая история, рассказанная им – правда.

– То есть, это правда?! – переспросил писателя Нещетный.

– Самая что ни на есть. – Ну, другого редактор и не ожидал уже услышать. Писатель же не унимался: – И поверьте: не нужно больше тому доказательств.

– А по-моему, это уже че-рес-чур. Даже слишком!

Писатель слегка наклонился вперед:

– Слишком было бы отказаться! Но ведь вы не глупы. – Не обратив внимания на пожимание плечами несговорчивого собеседника, он продолжил: – Ваши мысли сейчас заняты только тем, как бы побыстрее от меня избавиться. Ведь так? – Редактор сдержал желание прокашляться, а его визави за столом, отодвинувшись назад, сказал: – Я знаю, что так. Можете не сомневаться. Но не забывайте, дорогой друг: когда случайным обстоятельствам выпадает джокер, не стоит перегибаться через край колодца.

Нещетный, сдержавшись от парирования на «друга», сказал:

– Мне не совсем понятно…

С акцентом на местоимения, невзрачный человек с блеском в глазах проговорил:

– То, что я здесь, не случайно. То, что вы здесь – это сила обстоятельств. То, что мы здесь вместе, это – шанс.

– Шанс на что? – устало спросил Евгений Трофимович.

– На то, чтобы остановить уже начатое. Начатое много лет назад, когда я был еще ребенком. Иными словами, это шанс поставить последнюю точку в этом романе. Ведь, даже и не подозревая… – писатель пристально посмотрел в глаза редактору, – вы теперь тоже… на его страницах.

Человек с крысиными зубами, оттопыренными ушами и глазами-щупальцами встал со стула и зашагал по комнате, сцепив коряги за спиной. Противно заскрипели босоножки. В такт шагам заколыхалась ржавая скрепка. Запах цветов стал более настойчивым. Редактор сделал глубокий вдох, откинулся на спинку кресла и так же глубоко выдохнул. До конца рабочего дня оставалось всего каких-то сорок минут, так почему бы не позабавить себя обществом такого странного человека? Евгений Трофимович покорно сделал вид хорошего слушателя, не забыв поставить перед собой настольные часы, и слегка качнул головой.

Не поворачиваясь к редактору, писатель тоном лектора, которому уже порядком надоели непослушные студенты, громче обычного проговорил:

– Его нужно опубликовать, и только тогда все закончится!

«Да опубликуем, не волнуйся так – только как-нибудь в другой раз!» – подумал про себя раздраженно Нещетный, а вслух же промычал:

– Угу.

– Вы знаете, что такое Смерть? – снова задал тот же вопрос небритый человек с футболкой Спайдермена. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Это всего лишь место, куда должна вонзиться стрела.

Перестав мерить шагами кабинет, он снова сел на стул и снова просканировал Нещетного:

– А если этим местом научиться управлять…

Писатель продолжал говорить о смерти и о людских пороках, которые не спрятать под личиной добродетеля, а редактор продолжал молчать, удивляясь своей непонятной терпеливости. Ему на ум пришла фраза из анекдота: «тебе легче дать, чем объяснить, что мне не хочется». Еще он подумал, что в этом человеке, говорящем тоном лектора, действительно что-то есть. Да и о персонаже тот говорил так, будто сам и был им. А если отбросить на задний план всю нереальность рассказа, туманность его последних высказываний и его странное отношение к смерти, то этому писателю сейчас должно быть сто двадцать пять лет. Но вместо феноменального долгожителя перед ним сидит сорокалетний мужчина. Тогда что удерживает его, Нещетного Евгения Трофимовича, редактора со стажем, – от того, чтобы не указать на дверь сию же минуту?!

Писатель улыбнулся, будто догадался, о чем подумал Евгений Трофимович. И сказал:

– Я столько раз обманывал саму Смерть. Вы думаете: это удача? Будьте уверены: все далеко не так, мой друг. Далеко не так…