Czytaj książkę: «Тютюнин против ЦРУ»

Жил-был Серёга Тютюнин. И служил он в конторе «Втормехпошив», где принимал от населения поношенные кроличьи шкурки по три рубля за полкило. Работы было немного, зарплаты ещё меньше, а потому в свободное время, которого у Серёги было предостаточно, он со своим другом Лехой Окуркиным соображал на двоих.

Судьбы Серёги и Лехи были похожи. Обоих дома поколачивали жены, однако каждого по-своему.

Если Леху его Ленка ввиду явного преимущества в росте и весе просто лупила кулаками, то Серегина Любочка встречала супруга дубовой скалкой.

К слову сказать, дубовая скалка у Любочки появилась не сразу. Сначала была сосновая. Но тёща Серёги, Олимпиада Петровна, посчитала, что Серегины фокусы сосновую скалку давно переросли, и подарила дочери дубовую.

Так бы и жили в трудах Серёга и Леха, если бы не произошло с ними нечто ужасное.

1

Утро в конторе «Втормехпошив» начиналось как обычно. Едва Серёга Тютюнин заступил на вахту, как народ к нему просто повалил.

С восьми до десяти чесаться было некогда. Три шубки детские – стриженый кролик, доху камчатскую – голубая белка – и спиногрейку из кошки под бобра Серёга принял на одном дыхании. И только он собрался расслабиться и пососать леденец, как с улицы завалилась старушка в старом драповом пальто.

«И не жарко ей, в июне-то месяце?» – подумал Серёга.

Старушка, не отрывая взгляда от Тютюнина, медленно полезла в потёртую сумку.

Тютюнин вздохнул. Он уже хорошо знал подобных клиентов. Сейчас старушка достанет кацавейку времён свой молодости, лысую, как коленка, и попросит за неё денег.

Однако сначала клиентка поставила на прилавок старый самовар и замерла, вопросительно глядя на приёмщика подслеповатыми глазами.

Самовар был не совсем по профилю «Втормехпошива», однако Серёга, быстро прикинув вес позеленевшей меди, с ходу определил свою выгоду.

– Пятьдесят рублей! – объявил он и тоже замер, ожидая, как старушка отреагирует.

Кажется, она не совсем поняла, что он ей сказал, однако кивнула и взяла протянутые деньги.

– Налево работаем, Тютюнин? – услышал Серёга за своей спиной и, обернувшись, увидел бухгалтера Фригидина.

Фригидин был человек злой и своим приплюснутым черепом напоминал змею-щитомордника. А ещё он воровал у Серёги сахар, когда тот оставлял тумбочку открытой.

– Что значит налево? – стараясь не терять из виду старушку, спросил Тютюнин.

– А самоварчик-то зачем? Медь сдавать будем?

– Я их, эти самовары, может, с пятого класса собираю, – соврал Серёга.

– Это ещё доказать надо, – поднявши к потолку палец, заявил Фригидин и шмыгнул за угол. «Змей, – подумал Серёга. – Аспид».

И снова вернулся к служебным обязанностям.

– Что вы ещё хотели, бабушка? – спросил он.

Старушка снова порылась в сумке и брякнула на прилавок древнюю муфту, с которой, словно золотистая пыль, разом поднялась целая туча моли. Штук примерно миллион.

Моль в стенах «Втормехпошива» считалась самым страшным врагом. Если она попадала на склад готовой продукции – пиши пропало. На этот случай у Серёги Тютюнина был припасён баллон дихлофоса, а для особых ситуаций – крепко действующая отрава, привезённая из-за границы братом жены его друга Лехи Окуркина.

В английском Тютюнин был не силён, а потому принял слова друга на веру: «Разок кнопку давани – и дело сделано. А сам старайся не дышать».

Серёга понимал, что применять средство придётся в условиях населённого людьми города, а потому завёл в своей приёмке настоящий противогаз. У него дома их целый ящик был – чего жадничать?

Одним словом, моль уже поднималась к потолку, и Серёга, осознавая, что нужно спешить, перегнулся через прилавок и одним мощный движением нахлобучил на старушку противогаз – прямо поверх шляпки. Бедняга так и села на пол, а Тютюнин, выхватив баллончик, смело пшикнул в самую гущу меховых вредителей.

Эффект от применения был ошеломляющим не только для моли, но и для самого Серёги. Он вдохнул лишь самую малость и сразу увидел море, солнце и даже пальмы, а уже потом услышал свой хриплый кашель и понял, что быстро ползёт по коридору.

Рядом открылась дверь туалета, и в коридор шагнул змей Фригидин.

Заметив ползущего Тютюнина, бухгалтер злорадно захихикал, однако ненадолго. Вздохнув, чтобы посмеяться во всю глотку, Фригидин схватился за горло и, выпучив глаза, рухнул рядом с Серёгой. А затем, заходясь хриплым кашлем и судорожно взбрыкивая ногами, пополз следом за Тютюниным, стараясь не отставать.

Оба знали, куда они ползут, спасая свою жизнь. По коридору налево находился кабинет директора «Втормехпошива» господина Штерна, в котором имелось большое окно. До других окон ползти было очень далеко.

Когда до спасительного кабинета оставалось несколько метров, оттуда вышел дизайнер-закройщик Турбинов, личность творческая и пьющая. Увидев ползущих Тютюнина и Фригидина, Турбинов удивился и, не замечая катившейся по коридору волны оранжевого газа, сделал случайный вдох.

Потолок и стены зашатались, и несчастный дизайнер-закройщик грохнулся на пол.

Между тем Серёга Тютюнин уже распахнул лбом дверь и первым вполз в приёмную.

На секретаршу господина Штерна трое вползающих посетителей с красными физиономиями и выпученными глазами не произвели никакого впечатления. Она нахмурила брови и, не переставая пилить ногти, строго спросила:

– Куда это вы ломитесь? Борис Львович занят!

Однако Тютюнин смело боднул следующую дверь, зная, что за ней его ждёт спасение.

2

Директор, Борис Львович, был действительно занят. Он разговаривал по телефону с любовницей.

Когда распахнулась дверь и за ней никого не оказалось, Борис Львович промурлыкал в трубку: «Минуточку, рыбка» и приподнялся из кресла.

То, что он увидел на полу, заставило его запрыгнуть на стол и закричать: «Помогите!» – отчаянно топая ногами и давя карандаши.

Прямо по итальянскому паркету к нему ползли три неизвестных субъекта с красными лицами, выпученными глазами и распахнутыми ртами. Они хрипели и вытягивали вперёд руки со скрюченными пальцами, а Борис Львович продолжал вопить и клясться, что больше никогда не будет никого обижать.

Однако зомби оставались глухи к его мольбам и один за другим стали взбираться на стол. Не помня себя от страха, господин Штерн распахнул окно и сиганул вниз, на кусты сирени, произраставшие из строительного мусора. Этаж был второй, поэтому он почти не ушибся, но следом за ним в сирень стали падать его преследователи.

– Тю… Тю… – попытался заговорить один из них, высунув из кустов сплющенную голову.

– Фригидин! – узнал его Штерн.

– Тютюнин виноват, Борис Львович! Тютюнин! – заверещал бухгалтер и стал тыкать пальцем в сторону приёмщика. – Он на меня покушался и на Турбинова тоже!

– Не покушался я, Борис Львович. Я моль травил, – сказал в своё оправдание Серёга и начал отряхивать штаны. – Просто дихлофос крепкий попался. Я сам не ожидал.

– А откуда моль-то взялась? – поинтересовался Борис Львович, понемногу приходя в себя.

– Так бабуля притащила, клиентка! – радостно сообщил Тютюнин.

– Бабуля? А как она перенесла дихлофос? Как бы нам за старушку отвечать не пришлось! – забеспокоился Штерн.

– Да с бабулей ничего не могло случиться, – махнул рукой Серёга. – Я на неё противогаз надел… Вот разве что…

Страшная догадка поразила Тютюнина, и он, сорвавшись с места, побежал вокруг здания.

Спугнув во дворе кошку и чуть не сбив уборщицу Дусю, Серёга рванул на себя дверь и едва успел пригнуться. Плотный, словно кулак, рой обезумевшей моли рванулся вон из гибельной атмосферы «Втормехпошива» и, взвившись высоко в небо, унёсся к горизонту в южном направлении.

Оставив дверь широко открытой, Тютюнин осторожно вошёл в приёмку и потянул носом. Заграничная дрянь в воздухе ещё держалась, но уже в безопасной концентрации. В углу у стеночки тихо сидела старушка. Она уже не шевелилась.

– Эй, бабуля… – позвал Тютюнин. Старушка не отозвалась. Серёга, сдёрнув с неё противогаз, снова позвал:

– Бабуля, можно выходить…

Клиентка по-прежнему не отзывалась, а Тютюнин, проверив фильтр противогаза, понял, в чем дело, – его закрывала резиновая пробка.

«Посадят теперь», – подумал Серёга и тоскливо посмотрел на прилавок. Там он простоял полтора года, служа «Втормехпошиву» верой и правдой.

Представив себя на нарах, Тютюнин зашмыгал носом. Пока он жалел свою загубленную жизнь, старушка вдруг очнулась и, прихватив котомку и шляпку, выскочила на улицу.

На полу осталась лишь горсть старорежимных пуговиц с двуглавыми орлами. Пуговицы тоже оказались медными, и Серёга уже собрался сунуть их в карман, когда снова услышал голос вездесущего Фригидина.

– Опять налево работаешь, Тютюнин? Серёга обернулся и увидел стоявшего в дверях приёмки директора, а рядом с ним бухгалтера.

– Обратите внимание, Борис Львович, – продолжал ябедничать Фригидин. – Пуговичек жменьку из бабушки вытряс, а до этого – самовар медный тульский.

– Откуда пуговицы, Тютюнин? – строго спросил Штерн, как будто это имело главнейшее значение.

– Должно быть, из бабушки просыпались… – пожал плечами Серёга. И вздохнул.

– Ну, допустим, что из бабушки. А где тот дихлофос которым ты здесь моль уморить собирался?

Серёга прошёл за прилавок и поднял с пола брошенный при отступлении баллончик.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, протягивая директору неопровержимую улику.

– Так-так, Тютюнин, – произнёс Борис Львович и строго посмотрел на Серёгу. – Ты знаешь, что здесь написано?

– Нет, я язык только в школе изучал.

– Какой? – уточнил Штерн.

– Говяжий! – съехидничал Фригидин.

– Почему говяжий? – обиделся Серёга. – Персидский язык.

– Персидский?! – поразился директор и покачал головой. – Ну, Тютюнин… А ты видел, что здесь череп с костями нарисован?

– Ну видел, – неопределённо пожал плечами Серёга. – Это чтобы внутрь не принимали…

– Турбинов, ну-ка давай ты, – обратился директор к появившемуся дизайнеру-закройщику, который во «Втормехпошиве» считался человеком просвещённым.

– Полицейское спецсредство. Запрещено к продаже, – с ходу перевёл тот.

– Запрещено к продаже – ты слышал, Тютюнин? – Директор со значением поднял палец. – И кстати, – Борис Львович огляделся, – где хоть одна погибшая моль?

– Да, где хоть одна погибшая моль? – повторил Фригидин.

– Моль улетела…

– Вся? – уточнил Штерн.

– Практически, – кивнул Серёга. – Только я дверь открыл, они как ломанулись. И сразу в небо…

– «И их печальные голоса растаяли в вышине», – продекламировал Фригидин своим противным голоском. – Это ж тебе не журавли, Тютюнин. Это моль!

– Как сказать, – вмешался бывалый Турбинов. – Мне один товарищ привозил из Шри-Ланки траву…

– Не надо про траву, Турбинов, – остановил его директор. – А ты, Тютюнин, предъяви сам объект, с которого моль взлетала.

– Ага, полигон журавлиный! – снова влез Фригидин. Со двора в приёмку заглянула женщина.

– Вы работаете или как? Тряпьё берете?

– Тряпьё не берём, у нас тут не помойка, а предприятие по пошиву, – с достоинством произнёс Штерн. – Вы пока подождите, мы внутреннее расследование проводим. Скоро уже закончим.

– Ага, – кивнула женщина и прикрыла дверь.

Тютюнин поднял с пола злополучную муфту и протянул Штерну. Вид её был столь омерзителен, что директор попятился.

– Ну-ка, брат Турбинов, посмотри, что это?

– Муфта это дореволюционная, – сразу определил тот. Затем смело взял изделие в руки и понюхал.

– Чем пахнет? – поинтересовался директор.

– Дерьмом мышиным. Есть немного нафталина, мездра пованивает – пропала мездра. Однако дерьма все же больше. В этой муфте не одна тыща мышей вывелась.

– Ну, в общем понятно, – подвёл итог директор. – Ты пока работай, Тютюнин, рабочий день ещё не закончился, а мы пойдём совещаться на тему, что с тобой делать. Возможно, ты уже сегодня будешь уволен.

– Возможно уже сегодня! – радостно повторил Фригидин и убежал вслед за Штерном и Турбиновым.

3

Тяжело вздохнув, Серёга почесал макушку и вернулся к уже недолгим служебным обязанностям.

Думать о том, что он скажет жене, ему не хотелось. Зато он отлично знал, что скажет Лехе Окуркину за его подарочек.

У стойки выстроилась очередь из жаждущих сдать меха, и до четырнадцати ноль-ноль, когда приёмка закрывалась на обед, Серёга успел принять три собачьи шубы, кротовую поддёвку, шкурку зайца и артефакт неизвестного происхождения, который ему отдали за так, в нагрузку к зайцу.

Заперев изнутри дверь, Серёга вернулся к себе за стойку и, подумав, отправился в уборную. Там в поломанном бачке всегда шумела вода, а шум воды Тютюнина здорово успокаивал.

«Работу сразу искать не буду, – размышлял он. – Надо ждать хорошего места, где человека ценят».

Почувствовав себя немного лучше, Серёга вернулся в приёмку и застал там Фригидина.

Нагнувшись над тумбочкой Тютюнина, бухгалтер торопливо жрал сахар.

«Должно быть, уже списал меня, гад!» – обозлился Серёга и, тихо подкравшись, дал Фригидину крепкого пинка.

– Ой! – вскрикнул тот и, развернувшись, стал потирать ушибленное место. – Это вы, Сергей? А я тут…

– Сахар мой воруешь, сволочь, – угрожающе произнёс Тютюнин.

– Я попросил бы вас.., не усугублять своё и без того сложное положение… – залепетал пойманный с поличным бухгалтер. – И потом.., у вас ещё полпачки осталось. Стоит ли жадничать?

– А ты прав, – улыбнулся Серёга подсказанной Фригидиным мысли. – Ты прав, гадёныш, я не жадный.

С этими словами он достал из тумбочки оставшиеся полпачки сахара и, протянув Фригидину, приказал:

– Ешь.

– Ой, спасибо, Сергей! Вы не такой грубый, каким показались мне вначале. Я даже сожалею, что вас увольняют.

Фригидин взял парочку кусочков и положил в карман.

– Я их потом съем.

– Нет, не потом, – со злой улыбочкой возразил Тютюнин. – Здесь будешь кушать – сейчас. И не два кусочка, а весь сахарок. Ты же его так любишь, гад!

Серёга снова продемонстрировал драконью улыбку и, чтобы Фригидин лучше понял, ткнул его под ребра.

Бухгалтер снова ойкнул и принялся за сахар. Первые четверть пачки он одолел довольно быстро, но затем стал давиться, и Тютюнин позволил ему запивать угощение холодным, оставшимся со вчера чаем.

– Все, – сказал Серёга, когда сахар был съеден. – Теперь можешь идти.

Фригидин посмотрел на своего мучителя засахаренными глазами, икнул и нетвёрдой походкой направился в коридор. Уже из-за угла он, полуобернувшись, обронил:

– Фа.., фашист… – и исчез.

«Ну вот, – подумал Тютюнин. – Теперь и увольняться можно».

В коридоре снова послышались шаги. Серёга подумал, что это бухгалтер, однако вместо Фригидина в приёмку заглянул рабочий из пошивочного цеха.

– Ты, это, иди к директору… Зовут тебя…

4

В кабинете господина Штерна было много света и свежего воздуха. Распахнутое окно напоминало о недавнем происшествии, однако на лицах присутствующих Тютюнин не заметил никакого ожесточения.

«По-хорошему уволят», – решил он и взглянул на секретаршу директора Елену Васильевну, отчего та вздрогнула, должно быть вспомнив, как Серёга вползал к ней в приёмную.

– Ну, Тютюнин, осознал свою вину? – поинтересовался Штерн.

– Дык, – Серёга пожал плечами, – понятное дело.

– Это хорошо. Мы тут в муфте старинной лейбл нашли, поставщика Его Императорского Величества купца Резинова… Вот…

И директор положил на стол небольшую медяшку.

– Эта находка в корне меняет дело, поскольку мы её теперь на главный заказ пришьём – доху для господина Куклинского, в «мерседесе» ездить. Получится у нас, Турбинов? – обратился Штерн к своему дизайнеру-закройщику.

– Конечно получится. Кроличьи шапки мы уже красим и стрижём под барса. Потом сошьём их гнилыми нитками, и все подумают, что дохе триста лет и ею укрывался князь Голицын. Или Потёмкин. Лейбл царского поставщика только придаст нашей дохе натуральности.

– То есть качество гарантируете? – ещё раз уточнил. Штерн.

– Качество и безопасность, – легко пообещал Турбинов и потёр свой большой нос. Он всегда потирал его, когда хотел выпить.

– Одним словом, Тютюнин, ты остаёшься в нашем славном коллективе, а за лейбл мы премируем тебя двести рублями… Или нет – двестью рублями… Елена Васильевна, подскажите, как правильно?

Секретарша наморщила лоб, потом посмотрела в потолок и наконец сказала:

– Дайте ему двести рублей, и дело с концом.

– Правильно, а то обед заканчивается, – поддержал Турбинов и снова почесал нос.

Директор отсчитал Тютюнину деньги, и тот, радостный, выскочил в коридор, где едва не столкнулся с людьми в белых халатах, которые деловито волокли на носилках тело Фригидина.

– Мужчина! – позвали Серёгу проникновенным басом, а затем тяжёлый бюст припечатал его к стенке. – Вы кто такой?

– Я Тютюнин, приёмщик, – быстро ответил он, поглядывая снизу вверх на дородную врачиху.

– Женаты?

– Уже пять лет! – отрапортовал Серёга.

– Жаль. – Врачиха разочарованно улыбнулась, показав золотые зубы. – Но на всякий случай, меня Светланой зовут.

– Очень приятно. А чего это с нашим бухгалтером случилось?

– А слиплось все на хрен.

– Все – это что? – осторожно уточнил Тютюнин.

– Все – это все, – просто ответила врач Светлана.

– И куда же его теперь повезёте?

– Ясно куда – отмачивать… Вы чего здесь производите, женатый? Я, конечно, не санврач, но вонь тут у вас… – Светлана скривилась и покачала головой.

– Перелицовываем шкурки, пересаживаем мех и восстанавливаем мездру.

– Ну ты со словами-то поаккуратней, я грубиянов не люблю, – предупредила Светлана.

– Это не ругательство, это наш производственный термин.

– Знаем мы ваши термины… – Светлана вздохнула, от чего её могучий бюст едва не перекрыл Тютюнину дыхание. – Откуда на производстве сахар?

– Не… Не знаю, – соврал Серёга.

– Обычно у нас вызовы на кондитерские фабрики, а тут, блин, мездра. – Произнеся это слово, Светлана хохотнула. – На прошлой неделе на пятую кондитерскую экскурсантов из Вьетнама привозили. Так те весь конвейер вылизали. Были семь случае слипания – два тяжёлых.

Из-за угла показалось красное лицо санитара.

– Светлана Семёновна, мы готовы – можно ехать!

– Уже иду, – отозвалась та. И, снова притиснув Серёгу к стенке, спросила:

– Сигареткой угостишь, женатик?

– А я не курю.

– Я – тоже… Когда-нибудь брошу… Ты вот что, Тютюнин, – Светлана извлекла из кармана кусочек серого картона и протянула Серёге, – здесь телефончик нашего морга, скажешь добавочный 137, и тебя со мной соединят.

– Спасибо, – поспешил поблагодарить Тютюнин.

– Пожалуйста. Если гланды нужно будет вырезать или там стул жидкий поправить – звони.

Светлана подмигнула Серёге и двинулась по коридору, заставляя скрипеть плохо уложенный паркет.

– Уф-ф, – выдохнул Тютюнин и огляделся. Несмотря на удачный исход дела с молью, на душе у него было тревожно. Событие, которое должно было изменить его жизнь, неотвратимо приближалось.

5

Обычно приёмка работала до шести вечера, но Серёга сбежал на полчаса раньше. Ему не терпелось похвастаться перед женой двумя сотнями премии, а перед другом Лехой тяжёлым самоваром и горстью пуговиц – всем тем, что после сдачи на приёмный пункт гарантировало им отличное проведение ближайших выходных.

Возле самого дома Тютюнина остановили двое милиционеров.

– Что в сумке? – спросили они.

– Самовар, – честно ответил Серёга и, открыв сумку, показал содержимое.

– Действительно самовар, – произнёс один милиционер и разочарованно добавил:

– Старый совсем. На медь сдавать будешь?

– Нет, что вы. Я старину очень обожаю. Отчищу его и буду чай из него пить.

– Ну ладно, иди, – совсем заскучали милиционеры. – Пей свой чай.

В хорошем расположении духа Тютюнин вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж, однако неожиданно столкнулся там с пенсионеркой Живолуповой, в простонародье – Гадючихой. Гадючиха обладала тяжёлым характером и болезненной подозрительностью, оставшимися ей в наследство с тех времён, когда она служила в НКВД.

– Привет, Тютюнин! – с ложной доброжелательностью поздоровалась она.

– Привет, – без особого энтузиазма ответил Серёга.

– Гляжу, опять ты чего-то на работе спёр…

– Я не спёр. Я это купил.

– Купил? – Гадючиха недобро усмехнулась и предложила:

– Если поделишься, никому не скажу.

– А не поделюсь?

– Сообщу в органы, и отправишься по этапу на десять лет без права переписки…

– Как же, обрадовалась! – воскликнул Серёга, смело наступая на Гадючиху. – Прошли те времена, когда вы людей в Магадан отправляли! Кончилась ваша власть! Кончилась!

Под напором Тютюнина пенсионерка поспешно отступила, и Серёга, открыв ключом свою дверь, оказался в квартире.

То, что он увидел в прихожей, его не обрадовало. Это были туфли, которые принадлежали тёще Сергея – Олимпиаде Петровне.

Олимпиада Петровна работала в столовой и каждый день уносила домой пакеты с продуктами. Оттого и туфли она носила на низком каблуке, что значительно способствовало её грузоподъёмности.

Из комнаты доносились голоса, и Серёга, осторожно опустив сумку с самоваром, стал прислушиваться.

– Смотри внимательно, Люба, – это же так просто! Полуповорот, а затем лёгкое движение кистью и р-раз… Поняла?

– Ну-ка, мама, давай я попробую. Значит так… Полуповорот, а затем движение…

– Кистью! – напомнила тёща.

– Да знаю я, мама, не лезь… Кистью р-раз!

«Да что они там делают – танцы, что ли, разучивают?» – удивился Тютюнин.

Он осторожно приоткрыл дверь и вошёл в комнату, а увлёкшиеся занятиями женщины поначалу его даже не заметили.

«И р-раз! Кистью, полуповорот!» – повторяли они свои заклинания и размахивали дубовыми скалками.

– Так вот, значит, чем вы тут занимаетесь! – воскликнул возмущённый Тютюнин. – Бить меня обучаетесь! Да? Вы за этим, Олимпиада Петровна, приходите, чтобы жену на мужа натравлять?

– И вовсе не за этим! – спрятав скалку за спину, стала оправдываться тёща. – Просто навестить дочку зашла, а Люба здесь одна заскучала. Да и физкультура ей необходима.

– Физкультура ей необходима? Да она этой физкультурой каждое воскресенье занимается – у меня вон на спине синяки не проходят! – И, чтобы доказать свою правоту, Тютюнин стал срывать с себя рубашку.

– Да ты бы ещё штаны снял, бездельник! И правильно, что синяки! Другой бы уже не пил, раз жене не нравится!

– Я, к вашему сведению, Олимпиада Петровна, и не пью, а только выпиваю. Я ведь меру-то знаю! Я не какой нибудь запойный!

– Не запойный?! – Тёща усмехнулась и уставила руки в боки, не скрывая своей скалки. – А кто с двадцать третьего февраля по восьмое марта пил? Алкоголик!

Получив такое ясное напоминание, Серёга едва не сник. Действительно было. Однако, чтобы не оставлять поле битвы врагу, он сам перешёл в наступление:

– Если я алкоголик, то вы расхититель народного имущества! Вы, Олимпиада Петровна, из ресторана ушли, куда вас на хорошую зарплату устроили. А почему? Уж не потому ли, что там воровать нельзя было, а вы, дорогая тёща, без этого не можете?

– Не смей так говорить с мамой! – вмешалась Люба.

– Не бойся, доча, я ему сейчас отвечу, – сказала Олимпиада Петровна, раздувая ноздри, словно разъярённый носорог. – Значит, ты думаешь, дорогой зятёк, что уел меня этим? Мол, таскаю и все такое? А вот и не уел! Я вот энтими самыми руками с пятнадцати лет домой несу! Я энтими самыми руками за тридцать лет работы на автомобиль «москвич» натаскала и на кооперативную двухкомнатную квартиру! А ты чего для своей жены сделал?

– Да я… Да я сегодня премию получил! Вот! Меня на работе ценят! – закричал Серёга и шлёпнул на стол двести рублей.

– Ой, правда, что ли, премия? – воскликнула Люба и, взяв в руки две сотенных, посмотрела их на свет, словно ей не верилось, что они настоящие. А тёща лишь усмехнулась и покачала головой.

– Двести рублей. С поганой овцы хоть шерсти клок.

– Да ладно тебе, мама. Может, он ещё принесёт.

– Принесёт, как же, – потеряв поддержку Любы, Олимпиада Петровна стал а успокаиваться. – Зашла к дочке на минутку, так он тут же скандал устроил.

– А зачем вы в гости со своей дубовой скалочкой ходите, Олимпиада Петровна? У вас так принято, что ли?

– А ну и что же, я, может, женщина одинокая, ко мне на улице каждый раз пристают. Нужно же чем-то обороняться.

– Пристаю-у-ут? – передразнил Серёга. – Размечталась! Не то что пристают, за километр обегают!

– Перестань терзать маму, Сергей! – вступилась Люба. – Она все делает из лучших побуждений.

– Да, из лучших побуждений. И скалочку тебе дубовую заместо сосновой подарила, и обучает, как мужа бить, чтобы наверняка угробить уже. Я поражаюсь, Олимпиада Петровна, как вы ещё стальную скалочку дочурке не подарили. Чтобы как удар, так сразу и труп.

– Все, Люба! – обиженным голосом объявила тёща. – Этого я потерпеть не могу и сейчас же уезжаю. Ноги моей у вас больше не будет, Сергей Викторович! Ни одной ноги! – С этими словами она направилась в прихожую, а довольный Тютюнин вышел на кухню. Не часто ему случалось утереть Олимпиаде Петровне нос, однако сегодня это удалось.

Скоро в прихожей хлопнула дверь, и Люба пришла на кухню.

– Сергей, – произнесла она сухим, почти официальным тоном. – Нам с тобой нужно поговорить.

– А можно попозже, а то я жрать хочу?

– Попозже нельзя, Серёжа. – Люба присела на табуретку рядом с мужем и, посмотрев ему в глаза, сказала:

– Мне мама про тебя страшную вещь рассказала.

– Ну и что? – не глядя на жену, отозвался Сергей, проверяя по кастрюлькам, что привезла тёща на этот раз.

– Мама сказала…

– Ну?

– Мама сказала, что…

– Ну что твоя мама сказала?

– Что ты, Серёжа, возможно, еврей.