Czytaj książkę: «Системная ошибка»
Ученый не имеет цели, у него есть только путь
Глава Первая
Во второй половине дня, в самый разгар летнего зноя человек по имени Грэм вышел из своей квартиры и направился в сторону парка, носившего неофициальное название «Территория научного королевства». Высокий стройный человек медленно шел сосредоточенной походкой, высоко подняв плечи и низко опустив голову. Со стороны можно было сказать, что человеку лет 40, на самом деле ему было всего двадцать пять. Он шел машинально, без всякой цели, полностью погруженный в себя. Он был бледен, угрюм, брови сдвинуты, губы сильно сжаты. Ему не надо было думать о пути. Его ноги сами шли по хорошо знакомой дороге в сторону парка в академическом городке, где он работал в институте прикладной математики им. Пифагора. Как говорят: «ботинки дорогу знают». С ним поздоровался сосед. Но Грэм не остановился и не ответил, словно не видел вокруг себя ничего. Дорога не была долгой. Он также машинально шел через пункт пропуска с металлоискателем и с системой распознавания лиц. Упершись в закрытый шлагбаум, он только тогда поднял голову, огляделся. Сделав два шага назад, посмотрел отчужденным взглядом в круглый глаз следящего ока. Шлагбаум открылся и он прошел. В институт он идти не хотел. Желание было побродить по парку. Попробовать привести мысли в порядок. Тягучий как сироп воздух летнего дня в парке становился чуть мягче и прозрачнее. Солнечный свет раздевал его донага, забирался под кожу. Он шел то быстрее то медленнее, прятался в кружевах солнечных теней – не помогало. Его душевное, скорее умственное состояние все больше входило в резонанс уныния с безветренной жарой. Он безнадежно погружался в темный мир своего сознания, где переплелось множество отрывков мыслей, полуидей, полуфраз: начало одной мысли сталкивалось с концом другой – мысли кружились бессвязно. Перемешивались в бесформенную умственную массу. Почти белый шум, из которого не просто выбраться. «Эти идиоты из отдела нейрокомпьютерных интерфейсов наивно думают, что смогут читать мысли человека. Как? В голове почти всегда миллион мыслей. А когда вот так, как у меня сейчас в мозге, то как монотонный и тяжелый шум водопада…» – Он почувствовал боль в висках. Грэм бродил по дорожкам парка, надеясь успокоиться и привести мысли в порядок. «Что же делать?!» – паническая мысль завладела всем мозгом. Он впервые в своей жизни не мог рассуждать логически. Простота мыслей не возвращалась.
Ему надо было решить уравнение с неизвестным количеством неизвестных. И это была не математика! Он хорошо ориентировался в математике, но плохо в обыденной жизни.
Внутренний обезличенный голос все время повторял: «Я глупец! Должно быть простое решение. Я должен найти его. Ведь сложность рождается из простоты. Вначале было слово. Звук, невидимое нечто. Что может быть проще слова? Однако из этого самого простого, что может быть, появилась вся сложность мира. Из любой сложной ситуации должен быть простой выход! Недаром же я занимался теорией некорректных задач. Математик я, или кто?»
Большой ухоженный парк в европейском стиле, площадью двенадцать гектар с множеством дорожек, укромных мест был идеальным общим пространством для сотрудников нескольких научно-исследовательских институтов Академгородка. В центре размещалась большая площадка. В ее фокусе деревянный помост, вокруг скамьи как в древнем сельском цирке. Место для проведения научных дискуссий на открытом воздухе. Грэм неоднократно участвовал в дебатах и коллоквиумах. С первого своего выступления он относился к таким публичным выступлениям как к исследовательскому стенду для проверки своих умозаключений. Его считали хорошим оратором, умеющим чувствовать аудиторию и держать внимание людей, и не только математиков. Он привык выступать на этой небольшой эстраде среди своих, но старался избегать приглашений на других сценах. По периметру аэрария разумно высажена всевозможная растительность. Радиально расходились дорожки, посыпанные мелкой крошкой из красного гранита. Газоны, деревья, кустарники – все аккуратно подстрижены. Цветочные клумбы в виде геометрических орнаментов, засаженные аристократическими розами, жасмином, лилиями. И на каждом повороте, изгибе, в каждой нише установлены искусственно состаренные мраморные скульптуры. Барельефы, бюсты, статуи Архимеда, Пифагора, Дарвина, Максвелла, Циолковского, Галилея, Фарадея, Эйнштейна, Пастера, Бора и других философов, ученых, мыслителей. Скульптур было много, логики в расстановке никакой не было. И если бы не этот факт, то гуляя по дорожкам парка можно было бы изучать историю науки.
Пространство коллективного интеллекта, в котором в каждую подходящую погоду фланируют взад-вперед задумчивой, иногда торжественной походкой, когда по отдельности, когда парами, тройками научные сотрудники всех категорий. Люди, двигающие науку вперед, или думающие так. Биофизики, биологи, химики, генетики и бог еще знает кто. В этом парке все встречались со всеми. Здесь можно встретить группы людей, которые ожесточенно о чем-то спорят, окружив садовую скамью; пару людей, один из которых интенсивно машет руками, на ходу рисуя графики в воздухе перед лицом другого; а кто-нибудь рисует формулы перед другими прямо на песочной дорожке парка. Такие рисунки, каллиграфические барельефы на песке, еще много дней, до первого дождя привлекали внимание других прогуливающихся. За один день хорошей погоды здесь можно было познакомиться с большинством ведущих сотрудников.
Он знал многих, его знали многие. Он плохо запоминал лица, но хорошо помнил те задачи, с которыми к нему приходили сотрудники со всех институтов. Он был нужен всем. Математик-исследователь, ведущий научный сотрудник центра суперкомпьютерного моделирования сложных нелинейных процессов. Он помогал всем грамотно формулировать их задачи, перед тем как отправить в очередь к лучшему на сегодняшний день суперкомпьютеру мощностью шесть экзафлопсов. Он знал все их проблемы, они не знали о его проблемах ничего.
Грэм шел осторожно, чтобы его не встретил кто нибудь из знакомых. Сегодня он никого не хотел видеть. Его лучшие времена превратились в худшие. Он познал настоящее отчаяние.
Это произошло не сразу. Его сын Ники до двух лет был веселым, активным, а главное здоровым малышом. Он рано пошел и быстро стал говорить. И к двум годам как-то сразу заговорил понятными, членораздельными фразами, то есть почти проскочил обязательный период лепетания. Он не мог еще ответить на большинство вопросов, но он понимал их. Он знал значение уже тысячи слов. Грэм был в восторге. Его сын вундеркинд. Лилит, его жена поддерживала Грэма во всем. И она радовалась успехам сына еще больше Грэма.
Конечно – экстракорпоральное оплодотворение так и должно работать. Дети должны быть лучше и лучше, с каждым новым поколением. Ускоренная эволюция, черт побери! Но внезапно все изменилось.
Концентрированное счастье, как известно, отравляет. Для применения его надо разбавлять один к десяти, если не больше.
Ник внезапно стал меньше ходить, предпочитал больше сидеть и смотреть в одну точку. Он перестал смеяться, улыбаться. Он уставал от общения. За три с небольшим месяца Ники изменился до неузнаваемости. Большую часть времени он сидел на стульчике с ровной спиной, смотрел куда-то вдаль и очень слабо, нехотя реагировал на окружающих. В конце концов, он совсем перестал говорить. Они много ходили, а точнее в панике бегали по различным специалистам по детским болезням. Внятного ответа ни от кого не получили. Они надеялись.
Все обрушилось после получения диагноза от доктора Салливана в клинике генетических исследований национального центра репродукции человека. В этой клинике они делали Эко. Накануне Лилит позвонили и попросили их обоих подойти для беседы. Они тогда весь вечер провели в радостном настроении. Впервые за последние месяцы болезни сына Лилит не высказывала никаких претензий к мужу. Грэму казалось, что вот-вот все вернется к началу, когда они были беззаботными и влюбленными. Это был последний, почти счастливый вечер. Из всех вариантов возможного развития ситуации они безоговорочно и нелогично выбрали самый позитивный. Это было непрактично, но они не могли не надеяться. Надежда – самый легкий и универсальный способ существования человека.
На следующий день они были ровно к назначенному времени у доктора Салливана. И когда узнали результаты последних генетических тестов, то, можно сказать так, мир для них рухнул. Правда, какое дело миру до отдельно взятой семьи, до мужчины, женщины и их ребенка? Результаты генетических анализов показали аномалию. Даже не редкую, а единичную. Про другие подобные случаи науке ничего не известно. У этой аномалии нет даже названия. Может быть это одна, единственная мутация на все человечество.
– извините, простите, нам очень жаль, не надо отчаиваться, – и все такое прочее – вы должны знать… простыми словами: произошла непредвиденная мутация генов, …ваш сын никогда не сможет быть как все…
– как же эко?… генетики смотрели… на шестой день, вы ведь делали биопсию… вы ведь определяли его генетический статус… сказали: – все прекрасно!
– да, да… ДНК в норме, без патологий… но… понимаете…это связано с потерей экспресии в геноме… как вам объяснить? Вы ведь ученый, должны понять,… гипометилирование ведет к гиперэкспрессии некоторых генов и как следствие – нарушение эпигенетической регуляции ряда генов… и вы знаете, мы не боги… мы не можем отменить случайность, … сверхмалая вероятность … но дайте нам время и мы исследуем,…может быть, найдем способ исправить…
– время? исследовать? наш сын не лабораторное существо… когда вы найдете способ будет поздно… он растет…
– может быть не для вашего ребенка, но для остальных…
– но ведь Эко – технология должна обнулять случайности, а не создавать их… да еще такие от которых лечения нет…
– вы должны понять… нам очень жаль, поверьте…
На прозрачную картину мира, написанную классической акварелью в которой много солнечного света, воздуха, неброские мягкие цвета, плавно перетекающие друг в друга, торжество эмоций, настроения, внезапно выплеснули кипяток. Образы поплыли, краски потускнели. Некогда радовавшая картина превратилась в грязную бумагу с мутными пятнами. Тогда Грэм почувствовал, что сильно постарел.
В этом парке научного тщеславия был один сравнительно небольшой участок, который никак нельзя было назвать произведением утонченного ландшафтного дизайна. Небольшой и абсолютно заброшенный сад с яблонями. Грэм зашел туда. Старые яблони разрослись и почти закрывали небо. Корявые ветви, покрытые темно-зеленым ворсистым мхом, торчали в хаотичном порядке. Сухие сучья цеплялись за волосы, одежду. Но Грэму всегда было особенно приятно заходить сюда.
Эти деревья посадили сами сотрудники еще в незапамятные времена, когда закладывался парк. Грэм тогда учился в школе и не знал об этом ничего. Но среди сотрудников институтов ходила легенда, что каждый институт, каждый отдел, каждая лаборатория посадили свой сорт яблонь. Всего было высажено пятнадцать сортов. Кто высадил, тот и ухаживал первое время за своим деревом. Скоро все забыли о саде. Яблони выросли, стали цвести и плодоносить, но со временем все сорта переопылялись, перемешались. Теперь уже никто не может определить, где какой сорт. Получилось что-то мелкое, и не особо вкусное. Правда, никто не собирал их. Даже дворники никогда не заходили сюда. И каждую осень высокая трава скрывала множество упавших плодов. Грэм искал в траве яблоки без червей, забирал с собой пять, шесть и дома, вымыв их с наслаждением ел. Старался делать это, когда Лилит не было дома. Она терпеть этой страсти Грэма не могла. Сейчас Грэм подумал: «А какой плод предложил Еве змей, тогда, в Эдемском саду? Специально выведенный: насыщенный, яркий, сочный, вкусный? Или натуральную дичку, от которой вяжет во рту? Глупая мысль, конечно. Да какая, собственно говоря, разница? Мир один и все в нем натуральное, как бы человек не старался это изменить».
Раньше Грэм чувствовал в парке свой мир, уют, спокойствие. Гулял часто, но никогда не использовал пешие прогулки для работы. Обычно интеллектуалы используют пешие прогулки для того чтобы сконцентрироваться на работе. Размышлять, обдумывать легче, когда ноги двигаются. Гуляешь себе гуляешь и незаметно думаешь, находишь нужное решение. Про интеллектуальные озарения во время пеших прогулок писали философы Древней Греции и Жан-Жак Руссо и Фридрих Ницше и Генри Торо. Многие. Этому эффекту нашли даже разумное объяснение. Человек в начале своей эволюции встал на две ноги и пошел. И надо было по-новому ориентироваться, искать, рассчитывать, следить, заботиться о безопасности. Для вертикального и двуногого существа опасностей вокруг становится много больше. Вот мозг и стал активно и необычно развиваться от двуногих путешествий. Но Грэм был исключением, вероятно. Он вообще во многом отличался от среднестатистического человека. Для интеллектуальной работы он использовал другой метод. Метод, который он сам называл «методом закрытой комнаты». А прогулки использовал исключительно для отдыха мозга. Сегодня отдых ему был недоступен. Он потерял интерес к работе, ко всему, что раньше составляло его жизнь. Он чувствовал только неясную тревожность, раздражительность и полную растерянность. Он был задавлен своим несчастием. В глубокой задумчивости и даже, наверное, в забытьи он оказался около кафе «Аксиома», которое размещалось тут же, в парке. В середине дня в кафе всегда было трудно найти место. Но ближе к вечеру посетителей было немного. Грэм внезапно почувствовал слабость и легкий голод. Как минимум, последние сутки он ничего не ел.
Глава Вторая
В кафе его встретила девушка блондинка с блестящими, стеклянными глазами. Рядом с ней ощущался легкий приятный аромат дорогих духов. Но под парфюмом Грэм всегда чувствовал еле уловимый посторонний запах машинного масла. Грэм не мог отделаться от этого технического шлейфа. Он понимал, что запаха нет, что мозг конструирует его, домысливает ароматный образ робота. А еще он слышал мягкое урчание, как у котенка, ее моторов. Но этот звук слышали все. Старая модель робота, но ее не меняли на современную. Она всем нравилась, особенно ее удачно подобранный голос. Девушка носила бейджик с именем Диана.
Она проводила его до места и вежливо обратилась к нему по имени, что он желает заказать. Она знала всех, кто хоть раз посещал кафе. Она помнила кто, когда, что заказывал, и на основе этой статистики предлагала посетителю наиболее приемлемое меню, не забывая при этом ненавязчиво рекламировать что-нибудь новенькое. Да, никто так глубоко не заглядывает в душу человека, как тот, кто подает ему еду. Грэм взобрался на высокий стул около стойки с видом на парк.
– Вам как обычно?
– Да.
– У вас сегодня не очень хорошее настроение, не так ли, мистер Грэм?
–Я хочу побыть один.
– Конечно, сэр – она ушла, жужжа своими сервомоторами, и покачивая бедрами, обтянутыми в узкие джинсы.
Обычно он непринужденно перебрасывался с Дианой несколькими фразами. Иногда, шутки ради, он задавал ей какой нибудь вопрос из сложнейших задач математики, например, про универсальный алгоритм решения диофантовых уравнений. Диана делала смешное лицо и как-бы смущаясь, отвечала: «Вы шутите, господин математик». Грэм смеялся. Сейчас ему было не до шуток.
Грэм вспомнил, как познакомился со своей женой в этом кафе пять лет назад. У Лилит была прекрасная фигура, и она умело пользовалась этим. Он ее впервые, вот также как сейчас этого робота, увидел со спины. Прямая спина, талия в обхват ладонями и грациозное покачивание не узкими, но и не широкими бедрами в джинсовой обтяжке. Ровная спина и высокая стройная шея. Он обожал ее тело. И даже когда они ругались в хлам, что в последнее время случалось все чаще, он смотрел на ее походку, ее движения, ее осанку с восхищением. Он называл ее «образец эстетического совершенства». На что она всегда морщилась и серьезно отвечала: «Какие глупости в твоей голове!»
В этой части зала кроме него и двух, вероятно студентов, никого не было. В зале было тихо, и Грэм хорошо слышал разговор тех двоих студентов. Первое что до него донеслось «…взорвать этот супер вычислитель…». Грэм напрягся и сосредоточился на слухе. Студенты не обращали на него внимания. Они вели оживленный диалог. На заговорщиков они явно не были похожи. Скорее всего, это была обычная болтовня уставших от лекций студентов.
Один из них нескладный и долговязый, Грэм обозначил его как «Ломаная линия»», сидел, откинувшись на спинку сиденья, другой полный, в очках с тонкой, круглой оправой, Этого Грэм назвал – «Шар», навис над столом.
«Ломаная линия» продолжал давно начатый разговор.
– Да чем же он тебе не угодил, этот Себастьян, почему ты говоришь, что его надо уничтожить? Нормальный Интеллект. Живем вместе, сотрудничаем, и что? Классно, ведь. Мне нравится. У каждого своя специфика. Они рассчитывают, обеспечивают нам безопасность, работают и все такое прочее, а мы вот сидим тут, пьем кофе и разговариваем по душам. Вот это самое, кстати – поговорить по душам – ни один Интеллект нам не может помешать. У Интеллектов нет души, поэтому их бояться не нужно. Я так считаю.
– Мне сегодня декан курсовую вернул … На доработку говорит … Понимаешь? Второй раз уже!
– Вот это да! А тебе кто делал курсовую?
– Да тот же, кто и тебе. Альтман, черт его побери!
– Как так? Он всем делает нормально. У меня все прошло, как всегда. Никаких проблем. Да и какие проблемы могут быть? Это декан на тебя зуб точит, наверно. Чем ты ему не понравился? Как твоя курсовая называется?
– Если бы! Рон Адамович нормальный чувак. С ним можно всегда договориться… Курсовая как курсовая. «Оценка возможностей нейронных сетей в системе поддержки принятия решений». Дело не в названии, и вообще не в ней… Да знаешь ли ты, что все курсовые теперь передаются на проверку Интеллекту. Тому самому – Себастьяну. Я сегодня долго выяснял. Ничего хорошего, я тебе скажу. Хорошие они, говоришь? Мне знакомый сервисный инженер рассказал по секрету. Но, какой там секрет, все уже давно все знают. Ты один ни хрена не знаешь!
– Да я про Себастьяна знаю уже. Но что в этом такого?
– Всего ты не знаешь. Расскажу, офигеешь!
Они замолчали. Оба интенсивно поглощали пиццу. «Ломаная линия» первым доел и, вытирая рот салфеткой, с нетерпением спросил:
– Ну, давай, говори. Отчего это я должен офигеть? И причем здесь Интеллект?
«Шар» медленно дожевал, вытер рот тыльной стороной руки, и продолжил:
–Себастьян и Альтман наладили связь между собой. Никто из людей теперь ни курсовые, ни дипломные, никакие другие, понимаешь – не читают! Один Интеллект пишет, другой проверяет. И как они между собой договариваются, никто не понимает. Они сначала обменивались на английском, а потом постепенно переделали английский, и стали на своем непонятном языке разговаривать. Сами себе язык придумали, падлы! Чтобы никто ничего не понял. А мне теперь что делать?
– Может надо подождать. Забудется…
– Ха-ха-ха… У них опции «забывать» нету. Ничего не забывают – никогда! Этим они сильно отличаются от нас, от людей.
– А что декан говорит?
– А Рон Адамович просто пожал плечами. Переделывай, говорит… Вручную… А я не хочу вручную переделывать! Почему я должен подчиняться этому паршивому Интеллекту? Не хочу! Да и где гарантия, что эта сволочь Себастьян пропустит теперь и мой ручной вариант? Может он специально меня сгнобить хочет? Ты говоришь, мы по душам разговариваем, а у них нет души! У них математика – душа. Сам бог у них математика… Взорвать Себастьяна к чертовой матери! Да и всех их уничтожить! Я, конечно не террорист…
– Ну взорвешь ты один, другой… А как же всеобщий искусственный Сверх Интеллект?
– Да что с ним носиться? Вот этот вот Академгородок – он обвел рукой вокруг – со своими институтами, с учеными, с исследователями, все вместе, есть уже сверх-супер-мега, и заметь, натуральный интеллект! И мы, кстати – часть его. Гордись, студент! Так зачем еще искусственный? Чтобы открывать больше законов, в которых человечество не нуждается?
– Так-то оно так… Ты как-то резко… Мы без вычислительного центра обойтись не можем. А вычислительный центр без искусственного интеллекта обойтись не может. Вообще, мы без них как без рук. Многие уже таблицу умножения не хотят вспоминать, не то, что….
– Да знаю я. Только, что мне делать сейчас? Мне как быть? Я просто так болтаю, конечно. Злость сбрасываю. А представь, сегодня я один такой на курсе, а завтра Себастьян и Альтман всех нас заставят подчиняться себе. А? Что ты вот, например, будешь делать? Чо, задумался… Поэтому, рано или поздно, найдется тот, кто все вычислительные центры взорвет! Я тебе говорю. Так будет. Откроется новый фронт. Партизанская война с искусственными интеллектами, или гражданская война, а может и мировая … И придется, как в старину таблицу интегралов учить… Сколько интеллектуальных сил проснется сразу! Наука пойдет опять по пути Архимеда, Галилея, Кеплера… по пути фундаментальной науки, в общем…
– Ты что, действительно, вот так сам смог бы взорвать вычислительный центр? Если бы организовалось какое нибудь общество типа неолуддистов имени Теодора Качинского?
– Конечно нет! Я только поговорить… Чудак, мне карьеру в науке строить дальше с помощью Интеллектов надо…. Ладно тебе! Будешь еще думать про эту хрень! Пойдем, пора уже в кампус. Мне еще придумать что-нибудь с курсовой надо. Выкручусь, конечно… Где наша не пропадала…Как сказал поэт-романтик – «Близок и труден для понимания Бог. Но где опасность, там вызревает спасение» – современник вундеркиндов Гете и Шопенгауэра, между прочим – он назидательно поднял указательный палец вверх…
Услышав слово «вундеркинд» Грэм вздрогнул. К нему вернулись мысли о сыне и следом отчаяние…
Студенты собрались уходить, а «Ломаная линия» уже пройдя мимо него, внезапно обернулся и спросил Грэма:
– Простите, я вас видел на дебатах с Крауссом. А вы как думаете, бог это математика?
– Я… я… эээ… – Грэм, вероятно от неожиданности, почувствовал острую боль в висках – я подумаю над вашим вопросом…
«Шар» обернулся, схватил приятеля за рукав и утащил его.
Грэм с таким вниманием слушал разговор, что на время забыл даже о своих несчастиях.
– Надо же. Как интересно…. Я раньше об этом не задумывался. Математика это бог, или наоборот, как он сказал – бог это математика… Может ли быть душа у Интеллекта? Философия не мой конек.… Надо будет обдумать, почитать…
– Господин Грэм – он услышал рядом с собой бархатное сопрано Дианы – вы разговариваете с собой. Вы ведь знаете, я прекрасный собеседник. Я могу вам помочь! – Она обворожительно улыбалась, ее моторчики приятно жужжали.
– Нет, нет… спасибо. Я уже ухожу – смущенно ответил Грэм.
Он только в этот момент заметил, что не съел ни кусочка, не сделал ни глотка. Но есть уже не хотелось. Он почувствовал неудобство перед Дианой и суетливо ушел.
Вернувшись с прогулки, Грэм прошел в свой кабинет, закрыл дверь и бросился на диван. Лилит, кажется, не заметила, как он вошел. Кабинет был только его территорией. Еще когда они поженились, Грэм сразу же договорился с Лилит. Кабинет священное место его работы и никто никогда не должен ему мешать. Только он переступал порог кабинета – внешний мир для него исчезал, и он погружался в особое состояние – «ментальный транс». Он не считал это привычкой. Привычки, как раз, он не любил. Он считал, что привыкание к любому действию делает человека негибким, неспособным на импровизацию. Привычки как алгоритм, который трудно изменить. Другое дело – ритуалы. Ритуалы создают нужный ритм жизни. Они гармонизируют жизнь. Они как джазовое исполнение музыки. Игра в священном пространстве со свободными ритмами и узорами. Грэм понимал ритуал как программу, которая постоянно приспосабливается к настроению, к обстоятельствам. В своем кабинете он установил свой священный ритуал работы, который постоянно стремился совершенствовать. Но сейчас он заснул, кажется, еще до того. как его тело соприкоснулось с прохладной кожей дивана.
