Антиинерция. I том

© Серж Чупа, 2020

© Алекс Демонтаж, 2020

ISBN 978-5-4498-9900-2 (т. 1)

ISBN 978-5-4498-9901-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

А

У Зины две лучшие подружки – Алдуте и Ривка.

Пришел высокий немецкий солдат с красивым лицом и увел Ривку с родителями. Зина смотрела, как Ривку и других молетских евреев куда-то вели. Потом Зина очень много плакала – я могла спасти Ривку, почему я такая дура и трусиха.

Зина подговорила Алдутю и еще двух девочек посутартинить «сонную». Только Алдуте знает от Бабушки, как сутартинить «сонную». Бабушка долго учила, и сама Алдуте не знала наверняка, получится или нет. Они ходили в лес и подолгу разливали голоса. Иногда бабушка велела отойти подальше, а иногда очень далеко. Так что голоса и не было слышно и в то же время он звучал, где-то звучал, в голове, в ушах или как иногда Алдуте забиралась на костельную колокольню, подлезала под колокол, и там свой же голос гулять пускала, как будто кто-то еще поет вместе, но и не совсем вместе. А где-то голоса делятся, но не смешиваются, они льются длинной вереницей из прошлого или из будущего. С кем тебе попеть охота, там и зеркальце.

Бабушка (или совсем не знакомый голос) говорила, что если Алдуте не научится по настоящему «giedoti» Сутартине, то уж и Бабушкины навыки уйдут вместе насовсем. Поэтому Алдуте очень старалась. Бабушка даже сказала, сколько осталось ей времени.

Потом все.

Потом сама.

Бабушка так и не вышла замуж, женщин, Сутартине сведующих, мужчины сторонятся.

Большинство так и остаются без мужей по жизни. Но Сутартине не бросают.

Бабушка говорит – это древняя сила, нет ничего дороже Сутартине.

Нельзя купить или продать, даже показать нельзя, и дается редко кому. Почему не спрашивай, а и хорошо, что так. Особым людям достается, иным нет. Вот, Алдуте, ты там (ха-ха), а все здесь, привыкай.

Вот солнце коснулось леса, и Сутартине по кругу в четыре отражения, пока солнце не утонет с макушкой, и так несколько дней в полнолуние. Потом человек, о ком Сутартине, кружит засыпает и не просыпается больше.

Зина решила, что раз Ривку не спасла, то усыпит солдата с красивым лицом.

Молетай («molis» – «глина») – очень маленький тихий городок почти с одной улицей вдоль речки меж двух озер. На этой улице живут в основном евреи в кирпичных домах.

Здесь всегда ничего не движется, говорит Алдуте. Вот в Вильнюсе шумно, и все куда-то скатывается, беспорядок, грязно, и красиво и грязно. А в Молетай, как сказал дядя Антанас, достаточно одного хромого немца, и будет порядок. Разве что парни на танцах подрались, всех оштрафовали и опять порядок.

Ажубалис совсем окраина Молетай, можно идти домой вдоль заборов и садов. А можно обогнуть через лесок по склону болотцем. Не зная тропинки, ноги промочишь по уши, смеется Алдуте. А дом-то на отшибе Ажубалиса, считается, что тоже Ажубалис, но когда выходишь со двора к баньке – совсем глушь. Как говорит Саляма, даже колокола из костела не слышно. Развилка в один песенный хлопок, и я уже в Рудиляй.

Да и вообще кажется, здесь не Ажубалис, не Молетай, и совсем все кончается. За банькой слева – болото, справа – очень странный лес, все ели, да елки с сухими тонкими как рыбьи кости сучьями понизу и так близко друг к другу, что захочешь пробраться, то как по тарковке, смеется Алдуте. Из баньки мосток в рукавах озера, с пару в воду плюх, и ты в раю, говорит Саляма. Бабушка показала Алдуте место на болоте недалеко от баньки – «глаз черта», улыбается бабушка. Когда нужда без выхода куда сбежать, вот прямой путь, и показала Алдуте. С мостка ныряешь, и в ковровой плотке дыра с ведро, а снизу студеный родник встречает, страшновато голову обволакивает. Плывешь под водой, чтоб духу хватило душу удержать. Выныриваешь в третьем по счету глазу и бежишь по тропке болотной. Никто не знает, разве что собак спустят. Так у этой дыры в трясине ножечек тонюсенький к палке привязан. Ткни в нос псу, пес пси, смеется Алдуте. А и воду того родника пить нельзя.

Дядя, когда начинал новый дом кому строить, ходил к евреям в красные дома денег одолжить. Всегда давали, хорошие люди, говорит дядя. Он от них вечно шинки и плюшки вкусные нес, собаки так и таборились следом на запах, а вот до дома не доходили, где-то там и отвязывались.

Бабушка говорит, что чертов глаз давно тут, со времен когда ведьм ненавидеть стали. Может инквизиция, я читала в книжке (бабушка: «может квизиция?»), а может полиция, один черт, ныряй в глаз, беги по болоту, никому не поймать.

Алдуте нередко ныряла в глаз, брала палку с ножичком и на рыбу шла. Так хорошо наловчилась, всегда рыбки домой несла. Ой волнуюсь, ловкость не спроста далась, «каб тябе ня пришлося бяжати от дурнев!»

«Шунвагяй» называла бабушка тех, кто не скрывал свою ненависть к ведущим Сутартине («šuo» – «собака», «vagis» – «вор»).

Саляма всегда после как все помылись не убирала банные вещи, а красиво раскладывала, и водички наливала, и еще что-то разное оставляла.

Говорит, Лаумес придут, мыться будут – это им.

Если от баньки все-таки нырнуть не в сторону чертова глаза, а по стороне густого леса, то можно выйти на поляну, где несколько валунов со знаками неизвестно когда выбитыми и, главное, кем. Бабушка, как-то сказала, что там страшно сильная сила запечатана.

Добрые люди всегда это место стороной обходили.

Там-то и пели меж валунами вечерние/темные Сутартине, Калединес или по нужде, дождя долго не было, например.

Бабушка говорит: «Хорошие дела забываются, а плохие возвращаются. Люди, они такие – хулят хулят, а дождя нет – приходят».

Провела Сутартине, жди, смотри, что сдвинется. Если что-то вокруг, то и внутри заметишь и будешь знать, куда вести Сутартине далее. А то и Сутартине поведет куда. Все как одно большое полотно, тут надавишь, там растянется, тут прогладишь, туда откатится.

И вот она про лен, как звезд на небе утартине так много, как лен преображается («Lino mukos»), как становится тканью. А то ведь всей деревней вокруг льняного поля Сутартине хороводят, чтоб рос он сильный крепкий гибкий. И растет, и всем понятно, когда нужно.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Группа из Берлина взяла направление антиинертного отравления. Выкатили на шаблон самостоятельное мышление организма. И с названием возможно переборщили. Название – отстраненное мышление антиинертного тела. Стартовый образ выглядит так. Человек интуитивно употребляет те или иные вещи для улучшения выживаемости. Вопреки привычному отношению к ним. Например, перец. В результате случается шок, как при ожоге, отравлении. Шок вызывает смягчение раздражителя до противоположного. И так берлинская группа решила расширить спектр раздражителей кажется до бесконечности. Я сам помню, как проигравшему боксеру в шоке от ударов казалось, что он победил. И вот они сплели целую ткань, где чай и алкоголь и даже чувство вины, и пришли к выводу, что вообще все так работает.

АРХА

Остроносые, остроглазые,

остроухие, остроребрые

как у Маяковского —

я горд вот этой стальною милей

живьем в ней мои виденья встали

борьба за конструкции вместо

стилей

расчет суровый из гаек и стали.

Это как поэзия об анти-поэзии в возвышенном понимании, собственно даже вопреки видению создателей объекта.

Как это работает?

Шевелится ранее казавшееся неживым?

Наверняка, я понимаю меньше увиденного, или наоборот, как во сне.

Может в этом развязка?

Нужно представить, что все оттуда видится «некий сно-фильм».

Зеркало ото сна в реальность.

В принципе это не сложная техника. В смысле, она мне знакома.

Все эти остроносые бруклинские мосты просты по сути, а я их обогатил снотворным (творческим) туманом. И вот они меня видят насквозь, реально, покадрово. Блин! Все равно – ужас. Пора сдаться.

__________________________________________________________________________

Это ты архатов бруклинскими мостами называешь?

Практика отсутствия сил

учит не тратить их вообще

какие-то вещи начинаешь делать автоматически

какие-то

автоматически не делать

а какие-то не делать автоматически.

Барабан – это также струна,

натянутая тканью,

шире, площе,

«площадь струнная»,

как память.

Струна – это Барабанная ткань,

сжатая в концентрированную спираль.

По барабану видно волны.

Что волны?

Все волны.

Старик сказал, что в первый день почти ничего для меня не будет заметно происходить. Это значит, что я скорее всего ничего не увижу, но успею привыкнуть к окружающему и в нужное время не буду отвлекаться на сомнения и разноштанные страхи.

«Ну и ладно», – вот моя мысль с легкой подачи старика.

Не буду тратить силы в следующий день. Зато вскоре же после напутствия меня так нахлобучило страшно, что мама дорогая. Это когда готов наделать в штаны, но только еще растянуть на время.

Вот как я провел Вступительный вечер в компании – Архаты, так их представил мне старик. Архаты прозвучало как и не люди совсем, но разглядеть их было более ужасно. Спать, как сказал кто с экрана, представленный великим. Выхода нет.

Почему-то эта телевизионная деталь мне вспомнилась, никогда ранее, стало еще хуже.

Может это и есть прообраз Страшного суда? Вот как начинают сыпаться скелеты шкафные. Я как на ладони, и видит меня не один человек или не человек вовсе, и никакой исповеди. И спасать некому, в смысле, кто возьмется.

Остроносые в полумраке, все в полумраке, ничто не режет глаз. Архаты как будто сами себя освещают, причем не изнутри. Вот если б не скелеты в моем шкафу, как все-таки замечательно. И Архаты дядьки что надо. Если им дать ситары, вот они какую музыку заиграют. Старик еще сказал, что если сложится, то один из них покажет, как по-разному можно слышать/видеть звук музыки, одной и той же, но по-разному. У музыки звуки разные. Вернее звук музыки, это поток, и он не одностроен.

Я слышу так или иначе соответственно собственному воспитанию внимания. Что себе нового, так-то. Возможно в человеке все так-то устроено, да и не только в человеке. Скорее всего даже обычная снежинка – конструкционный плод собственного внимания.

Моя подруга Юки давно работает с дельфинами недалеко от Кумамото. Она изучает их язык с настоящей японской маниакальностью. Сутками может об этом говорить на разных языках. Мы вместе участвовали на съезде норвежского проекта «Глаз Одина». Память – язык – воображение, такие темы. Так вот почти все истории о языке дельфинов звучали как организация внимания.

По ее мнению, именно внимание является менее гибким организатором мышления и памяти – «как центрифуга размещает по стенкам формы собственного вида жизни». Это я цитирую.

Старик все это слушает и мягко улыбается.

Как будто сам лично знает Юки. Кстати возможно и знает, раз уж я тут, то она и подавно кандидатом должна бы проходить (проплывать).

Так вот, наш с Юки спор:

– Я как то шел по Универмагу возле Красной площади и фоном уха заслушался ритмом, мне так понравилось его переливание из мягкого в четкий, потом в глухой и уходящий в линию/гул. Какой-то обычный ударник, стук металла о дерево, но где-то, романтически далеко.

Между ударами/стучками звук плюхающихся монет в море преходящий в звук плюхающихся монет в трубу с водой и ударяющихся о бутылку под водой. Бутылка из толстого стекла.

Понятное дело, что мое перемещение по Универмагу влияло на качество звука так, что я уже не совсем, или совсем не мог определить, где сама музыка в твореньи, а где звук пространством натурально искажен в тему или нет, но чаще в тему, конечно, на зависть автору.

В конце-концов я уже стал путаться, откуда же все-таки звук доносится. Думал, что ближайший музыкальный отдел.

Если не очень дорого, «Москва, все-таки», куплю диск, классная музыка. Никаких музыкальных салонов рядом не виделось, спустился этажом ниже, и там «шаром покати». Когда нашел источник, я определенно повзрослел. Чудо-ритм шел от эскалатора по всем этажам, поэтому я и никак не мог определить. Эскалатор был музой моего разума. Вот что стало темой наших долгих разговоров с Юки.

Я утверждал, что воображение рулит мышлением. Юки стояла на власти внимания, «как оно организовано, так и все мировоззрение, каждому мысле-образу по кирпичу».

Старик обрадовался эскалаторной истории и добавил, что это очень ценный дар мозгу человека. И можно здорово работать.

Он назвал это живой спиралью. Владея этой техникой мышления можно изучать многие более сложные повороты мышления. С похожей спектральной формой. Это касается, конечно, не только звука —

Сон в двух измереньях одновременно.

Представьте, что спите, и во сне кто-то феном сушит волосы.

А в параллельном сне это звук самолета.

У дедушки был небольшой сундучок красного лакированного дерева с округленными и чем-то мягким оклеенными краями. Я подумал, если футляр такой изысканный, видимо весьма дорогой, то что же внутри, определенно сокровище бесценное. Сундучок был орнаментально исписан, скорее не иероглифами, а санскритом или хинди. Сестра изучала хинди, я знаком визуально. Но это были только похожие не хинди надписи. Хинди ли, в общем не знаю. Красиво, и сила непонятности магнитит еще больше.

То, что дедушка достал из уважительного сундучка (кстати, где он его прятал все время пути) было похоже на мини-прототип космического корабля. Особенно из-за небольшого размера чуть больше ладони, не считая трубочки похожей на хвост, что-ли, космического корабля. Именно хвост, потому ощущение такое, что он сужается, и конца не видно из-за уходящести в микро-размер, или я даже боюсь развивать эту мысль в догадках.

Вещица еще очень похожа на индийский музыкальный инструмент. Я наслаждался их звучанием в Калькутте на фестивале. Rudra Veena.

Два резонатора соединенные грифом. Струны; детали настройки, да все очень похоже.

И все с такой любовью оформлено, особенно детали настройки, ручечки в виде микро-цветочков. А в них еще меньшие камушки. Как я и думал, «сокровище». На этот предмет можно медитировать как на икону. Произведение искусства для произведений искусства.

Юки начала свой доклад словами – «Один дельфин может заменить пару спутников и метеостанций, если с ним нормально договориться. Дельфины всегда заранее ощущают землетрясения, цунами, магнитные бури. И этот список можно пополнять тем, что еще дельфины заранее ощущают. А мы нет, не ощущаем. Мы не ощущаем, что можно получить от заранее ощущающих дельфинов. А они и это ощущают. Должно брать науку в помощь.

Задний двор монастыря выливался в сад, где росли сливы и чай. Через сад тропа вела к скале и шла вдоль скалы, как след от дедова зубила, так что ночью лучше не соваться.

Тропа вела к коллекции пещер, от которых у меня волосы дыбом встают при вспоминании. Побывал я только в одной, но другие, я думаю, не лучше. Пещера называется «Ночное поле». По прибытии мне дали день отдохнуть. Дедушка Так еще протестировал мое внимание, а ночью мне завязали глаза и отвели в Ночное поле. Сказали, что лучше пока не снимать повязку. Закрыли дверь в пещеру и ушли. Так начался кошмар. Не знаю, сколько я пробыл, не знаю, когда я снял повязку, скорее всего я сошел с ума. Когда я спал или думал, что сплю, приносили еду и воду. Кромешная тьма очень скоро перестала быть таковой.

События становились все ярче и ярче. Я проживал какую-то новую жизнь вперемежку с воспоминаниями. Разговаривал с умершими родственниками, с иными дрался.

Я узнал-таки, что может твориться в голове без внешнего мира.

Ощущение, что мозг без внешней пищи изголодавшись, звереет и нападает сам на себя.

Пещера была достаточно просторной. Можно сравнить, наверное с большим залом храма Святого Франциска, где можно по эху определить, в какой части находишься. Можно петь, кричать, плакать, реветь, в общем, что душе угодно, в конечном непонимании зачем. Приходила мысль, что я здесь до конца жизни, перебирая в душе за что. Из всех наломанных дров, за какие именно я отбываю пожизненное в Ночном поле один. Конечно, проклиная себя за совершенные дела. Временами декларировалось, что и поделом.

Дедушка как-то рассказал про книгу, где указаны те, кто посещал эти пещеры, не всегда по своей воле. Царские отпрыски, важные особы с неприличными двору склонностями. Полководцы, герои войны с пошатнувшимся рассудком.

Гениальные художники с желанием совершенствовать свое и только свое.

В книге рассказывается о возможных коррекциях. Но сам процесс почти недостижим для любого. Достижения Архатов, которых ты видел в зале определяется несколькими поколениями, их деды и прадеды уже были Архатами.

Мозг и тело отлично от других людей. Даже форма головы иная от развития определенных частей мозга. Это как вырастить еще один палец. Представь сколько нужно труда и времени, чтобы изменить вид мышления. Например, мыслить не словами, а цветом, не кадрами, а одной картиной.

Поэтому коррекция мышления – это условно, в книге этого нет. Но тот, кто продолжает составлять ее, сказал мне, «коррекция» значит не пополнять внимание, а организовывать пространство для ее концентрации. Одно дело при помощи игл и изоляции изменить у человека желание красть.

А вот видеть параллельно со сном или ощущать все пять стихий одновременно, и картины таких художников за деньги не купить. Они могут лечить больных точным расположением цветов и линий. Для таких коррекций здесь в пещерах у посетителей уже должна быть голова иной формы. Дедушка Так расхохотался, понимая назревший во мне вопрос, и заранее сказал,

продолжая смеяться, – Нет!

Но твоя антиинерция всех так развеселила, как и твоя подруга. Говорить с рыбами. Ха-ха-ха – да, это не хухры-мухры, и не только для меня. «С дельфинами», – поправил я.

Так еще больше расхохотался. Да, прости, пожалуйста: «А она про акул тебе еще не рассказывала?»

Казалось хуже уже быть не может.

Я так обрадовался, когда пришли несколько человек, что не стал обзывать фашистами и бросать камнями, как планировал. Кто-то спросил, не болит ли голова. Меня положили на живот и ввели несколько игл. Макушка, затылок, шея, ниже ладоней, по центру. Какое-то время все внимание переключилось на то, что не хотелось двигаться ни одной клетке в теле. Мое лицо накрыли полотенцем, влажным настоем трав. Я отделил запах чая. Положили на носилки, отнесли в круглый зал. И я даже не заметил, что все пришло в норму, или я просто забыл, как было до этого. Состояния трудно сравнивать, память сама себя выручает.

Полумрак зала не казался полумраком. Архаты не казались Архатами, и вообще ни что не казалось ни чем. Вот на что мозг не стал тратить силы.

Откуда-то издалека, но шепотом голос Така:

– Что ты видишь в центре зала?

– Что и всегда, хотя нет, подобно шелковой занавеске. Но она прозрачна и я мог раньше просто не замечать.

– Понятно.

Я решил, что что-то вот и началось, и за мои страдания мне покажут, ради чего я страдал. Но все произошло прямо наоборот. Тут же подняли и отнесли обратно. Я понял, что не все иглы вынули и все это время они так и торчали. Теперь до меня дошел весь комплект ужаса, незамеченного мною. Врагу непожелаемое переживание.

Людей в зале пополнилось ощутимо. Появились, видимо, новые лица, но различать не хотелось. В какой-то момент стало очень тихо, почти темно, и прозвучал долгий гул от гонга, очень мягкий, так, что гул мягко слился с гулом людей и тишины. Мне показалось, что гул повлиял на лица Архатов. Появился синеватый оттенок, похожий на фарфоровую роспись. Есть мастера, которые любят переходить от линий к пятнам. Иногда думается, что это от ухудшения зрения. Но когда видишь результат творчества, все уже становится неважным. Так вот. С Архатами сейчас так же наблюдалось.

Меня лишили автопилотного управления телом, повторюсь – это очень страшно. Я ощущаю тело, но не могу использовать навыки, приобретенные в течении жизни. Чтобы пошевелить пальцем, мне нужно ощутить отдельные мышцы, которые кажутся совсем чужими, инородными. В голове пульсирует мысль – это все не мое.

О чем можно думать, когда тело не твое? О том, что это реально? А дальше будет хуже. С мышлением тоже происходит нечто.

Мозгу, чтобы напасть на себя на этот раз, нужно искать новые пути!

Я вспомнил профессора Матюгина, он когда-то дал мне формулу организации образов в памяти.

Каждый образ переходит в следующий. Профессор это так и назвал – «цепочка образов». Сам переход – это место сцепления двух образов. Двух следующих, не трех, пятых и восьмых, а следующих.

Таким образом можно вытащить из памяти все благодаря цепочке (как из колодца) следующих образов. Так ведет себя мысль.

Ведет себя.

Возьмите десять слов и запомните, может получится? Но двадцать, тридцать, сто пятьдесят?

Любые варианты приведут, к хаосу воспоминания. Но вот если вы будете следовать правилу – «образ следует за образом», проблем не будет и с тысячей слов. А можно упереться в бесконечность, случалось и такое.

Мне наверняка повезло, что в пещере не гулял свет. Скорее всего так и задумано. Любые ощущения как грузовые вертолеты на большой скорости влетали в мой беззащитный разум.

Определенно придется рожать или перерождать многое, но к счастью не все. Характерно, что мозг соглашался пропускать по одному образу, не больше. То есть одна общая картинка или звук.

Отчаяния прибавилось, когда пришла мысль, что на восстановление уйдут годы, а может так и останусь инвалидом.

Поле

Ткань

Клетка

Takas

Страшно сознавать, что видимое/ощущаемое не есть реальность, но еще более страшно осознание, что все происходящее уже прошлое. Жизнь для меня происходит в прошлом.

Меня нет в настоящем,

я живу в прошлом.

В вагонном восприятии времени «скажем так» я увидел пространство между тем, что приходит из внешнего мира, и тем, что из этого материала я себе представляю, натуральная пауза во время пинг-понга. И оказалось, что в моей голове такая же пещера, где сам нахожусь в виде паузы.

Я точно видел, что с внешнего мира была темнота пещерная. Она попадала в мою голову, через глаза уходила вглубь мозга, а оттуда уже возвращался образ, яркий, как луна в тазу с водой. Что-то мозг делал с пещерной темнотой, или темнота делала в мозгу.

На этот раз меня принесли с полотенцем на глазах. Так сказал, чтоб не путалось видимое. Я спросил, что у Архатов с глазами.

– Дело не в глазах. Даже если б их не было, изменилось бы не многое.

Если нарисовать треугольник от межбровья, самым верхним позвонком и центром под макушкой, можно увидеть пространство, которое называют мешок времени или зеркало времени. Что бы туда не отправлялось, возвращается или отражается соответственно процессу формирования в самом мешке. А это уже личное отношение с реальностью. Ткань, соединяющая внешнее, уходит в мешок. Можно сказать, что ткань, она везде.

Ткань соткана реальностью.