Хвост

Всё хорошо».

Случаются дни, когда все испортить может любая мелочь.

Вот абсолютно ВСЁ, абсолютно любая мелочь.

– Да ла-а-адно…

Некоторые дни обязаны быть идеальными, несмотря на то, как сильно они ненавистны, и с каким отвращением ты ожидаешь их.

– Мать Природа, так нечестно!

Все эти Новые Годы, Четырнадцатые Февраля, Восьмые марта…

– Нет! Не выйду! Отвали, Мелкий! Ссы в раковину!

Дни Рождения.

– Да не грублю я ему, ма! Пять минут! Дайте… пять минут, – Мышь плюхнулась на край ванны, чуть не долбанулась головой о кафельную стену, когда задница соскользнула с мокрой поверхности, и, матюгаясь, с ненавистью уставилась в зеркало. Среди всех покраснений и уплотнений на коже, этот свежий прыщ был самым ярким, самым плотным, самым омерзительным, в самом центре лба. Надо было ему выскочить именно сегодня?

Еще этот хвост.

Стоило подумать о нем, и он потянул вниз – будто к копчику цепь привязали и рванули. Чуть не соскользнув в ванну снова, Мышь с трудом перебросила потяжелевшее тело к раковине и выдавила на ладонь густую бежевую струю, хотя теперь уже ни замазывать прыщ, ни покидать ванную не было никакого желания.

Когда она вышла, мимо пронесся Мелкий, громко хлопнув дверью и прищемив кончик хвоста. В глазах защипало от боли. Мышь сжала зубы, чтобы не обрушить на братца весь запас подросткового матерного словаря, но она смогла – черт, да! – она смогла улыбнуться.

– С Днем Рождения тебя, с Днем Рождения тебя, с Днем Рождения, Мышоночка! – Мамочка, в утренней маске, с бардаком на голове, выплыла из комнаты и протянула дочери подарочный цветастый конверт. Его даже не нужно было открывать – с тех пор, как Мыши стукнуло двенадцать, все подарки превратились в один большой: «сама себе купи, что хочешь. Но только недорогое, денег нет».

– Подарочек от нас с Папой. А вот этот от Маленького. Он сам постеснялся подарить. Ты же знаешь, эти мальчишки…

– Спасибо, мам, – Мышь взяла конверт, самодельную открытку, позволила обнять себя и оставить на щеке след от маски, – А где Папа?

– Ушел рано, ты не проснулась еще. Решил не будить. Передавал, что очень-очень любит и гордится, что ты у него такая умница выросла! Мы оба гордимся! Восемнадцать лет! Ты наша гордость и надежда, Мышоночка!

Мышь улыбнулась Мамочке, не позволив себе скривиться, даже когда острая чешуя царапнула голое бедро.

– Я знаю, мам.

– Мы вечерком все вместе посидим, хорошо? Отметим.

– Вчетвером?

– Ну, как получится… а я там завтрачек приготовила, ты покушай, голодная ни в коем случае не иди. А еще на кухне сюрпризик.

– Сюрприз? – Мышь удивленно вскинулась. Сюрпризов в ее жизни не

было уже очень давно.

– Да, да, там на столе, ты иди, я помогу Маленькому умыться, а то он опять чумазенький в Клетку пойдет, знаю я его…

Растянуть короткий путь от ванной до кухни было непросто, но Мышь и не с таким справлялась, превращая малые метры квартиры в длиннющее путешествие каждый раз, когда было нужно сообщить Мамочке о четвёрке, или сесть за уроки, или выйти из дома. Вот и сейчас, сжимая в одной руке подарки, а другой цепляясь за стены, чтобы хвост не потащил обратно, Мышь все шла и шла эти несколько метров, оттягивая момент открытия, обнаружения чего-то нового и неожиданного. Она даже зажмурилась на пороге, чтобы увидеть сюрприз не краем глаза, а сразу и целиком. Для нее… для нее – Да ладно?! Сюрприз! Невероятно!

«Это все мне?! Да ладно?!»

«Ты же в дверь не поместишься, дура…»

«А… нафига?»

Прижимаясь к кухонным тумбам, Мышь обогнула стол, стараясь держаться как можно дальше от него и от внушительно возвышающейся на нем горе шоколадных конфет, с такой яркой броской вызывающей надписью посреди каждого фантика «ДЕШЕВЫЕ».

– Увидела? – крикнула Мамочка из комнаты, – это тебе в Клетку, сокамерников угостишь в честь праздничка.

–Зачем?

–Так все сейчас так делают! У Маленького, вон, оказывается, в классе все ребятки вкусняшки приносят.

– Ну так он в четвертом…

И что ей с этим делать? Может, вернуть в Продуктовый, пока еще не тронуты? Но хвост подцепил одну конфету, толкнул на пол, и та наверняка сломалась в фанатике – испорчено, никуда ты от этого не денешься, Мышь.

Боже, какой позор. Мышь представила, как принесет все это в Клетку, как раздаст каждому по одной – больше и не хватит – конфетке, как каждый, каждый без исключения увидит это предательское название, каждый будет знать и презирать…

… сказать, что не возьмет? Но стоит только представить несчастное лицо Мамочки, представить, как она одна тащила этот огромный пакет – с ее-то больным сердцем! – представить, что потраченные деньги тоже появились не из ниоткуда… ей наверняка пришлось залезть в деньги, отложенные на операцию. Нельзя поступать так с Мамочкой. Мамочка только добра желает.

Когда Мышь складывала конфеты в целлофановый магазинный пакет, хвост обвился вокруг запястья, пережимая пульс. Тяжело будет. К учебникам дополнительная нагрузка, да и… да ладно. Она справится. Нет здесь ничего такого. Разнылась… взрослая уже. Целых восемнадцать годков. Придумает какую-нибудь фигню, типа: «хей, ха-ха, ребят, смотрите, вот, маман купила, я-то вообще была не в курсах, но чего пропадать добру, да? Тем более, шоколад для мозга полезен, а у нас Экзамен, ха-ха…»

«Да, «ха-ха» – это важно. Пусть думают, что у тебя есть чувство юмора. Никогда не проявлялось за 11 лет, но вот…»

Еще бы конфеты не давали веса без того тяжелому рюкзаку, и ладно. Еще бы кружево не терло на плечах от лямок – было бы хорошо.

– Убери ты свой свитер, Мышоночка! Надень вот, кофточку красивую, сегодня такой особенный день! – сказала Мамочка и, конечно, была права, но прятать хвост под полупрозрачную ткань гораздо дольше, чем под бесформенный свитер, и теперь Мышь безбожно опаздывала, а бежать было нелегко. От быстрой ходьбы и Заводского смога хотелось кашлять, на тело накатывала неприятная давящая тяжесть, таз тянуло, и интуитивно Мышь догадывалась, что происходит, но думать об этом не хотелось от слова «да ла-а-адно?!», а опаздывала она на целых три минуты. Она спешила и чувствовала, как из-под кроссовок всплесками поднимаются

крошечные капельки грязи и оседают на задней стороне брюк. Нужно было бы сбавить шаг, но Мышь не могла. Если остановится сейчас, хвост придушит ее на месте.

Иногда Мыши казалось, что она постоянно везде торопится, потому что бежит от него.

Она внеслась в кабинет за минуту до того, как начали заходить первые ученики, она – тупые медленные ноги! – опоздала, и времени разложить принадлежности и уж тем более привести себя в порядок не осталось. Нужно было торопиться, чтобы сделать хотя бы самое необходимое. Одним движением, под правильным углом открыть рюкзак – молния не разойдется у всех на глазах. Как бы невзначай придерживая края, скрыть потрепанный с въевшимся на стенках жиром контейнер – омлет от мамы – достать тетрадь по химии, удержать пакет с конфетами. Подхватить пенал, чтобы не выпали остатки тетрадных листов, которые она на нервах рвет в клочки, запихивает в пенал и забывает выбросить. Проверить в отражении прыщ – замазан. Хоть бы немного стереть капли с брюк… но в класс уже зашла Ботанка. Сесть ровно, подтянуть ремень, чтобы тот вжал в позвоночник жировую складку. Не дышать. Хвост, плотно перетянуть шерстяным шарфом – никто никогда не узнает, сколько сил тратится каждое утро, чтобы только поднять эту уродливую махину, царапающую руки, чтобы пересилить себя и прижать к себе эту прогнившую, старую, острую чешую, позволить ей впиться в кожу, позволить ей будто быть частью… Привязанный к спине намертво, он слабо вздрагивал от каждого шороха, от каждого вскрика, вопля, смеха, доносящихся из коридора, но Мышь не будет вздрагивать вместе с ним. Она – не он. Сейчас его нет.

«Его нет».

Конечно, они все не знают, что у нее День Рождения. Мышь сама никому не говорила, никто не заходит на ее страницу – зачем? Но она знает, как выкрутиться, она уже придумала план. Она предупредит Классуку перед уроком, скажет – а лучше, если скажет Классука – что вот такое вот событие, все ее поздравят – никуда не денется – а потом Мышь пошутит про Мамочку, можно еще сказать: «если есть мелкие, отдайте им…» Она придумает, что сказать, по ситуации. Если что, Подружка всегда поддержит – где она, кстати? Почему не поздравила, не написала? Она-то точно знает, какой сегодня день! Неужели забыла?

В носу защипало, в уголках глаз собрались слезы, но Мышь встряхнула головой – фу, она вовсе не собиралась ныть, что за тупые перепады настроения? Истеричка. У Подружки всегда куча проблем дома, ввалится за секунду до звонка, как обычно… не забыть кивнуть Мажору с Давалкой – еще подумают, что она невежливая. Все больше одноклассников собиралось в кабинете – кивать всем, кивать всем, не показывать тревогу, не показывать напряжение… хвост зашевелился и попытался продавить позвоночник, но Мышь щипнула его за кончик сквозь одежду и сморщилась от боли. Кивать, кивать, делать вид, что увлеченно пишешь в тетради… только когда перед ней сел высокий сокамерник, дышать за его почти двумя метрами стало проще. Так не было видно половины комнаты, но по бокам туда-сюда сновали люди, и нужно было держать спину, вжимать живот, Господи, а если у нее от волнения пот выступил, у этой кофты же ткань хреновая! Нужно было надеть свитер!

Тихо.

Сейчас они сядут, прозвенит звонок, зайдет Классука, Мышь подойдет к ней, скажет тихо, та ей улыбнется, поздравит… а если пакет застрянет в рюкзаке, и Мышь не успеет вытащить его до того, как начнется урок?! Но если она достанет его сейчас, то привлечет внимание, кто-нибудь спросит, он еще так шуршит, надо было переложить в другой, в тот, что подороже, гладкий, с рисунком, а не этот драный-ссаный… Мышь постаралась поймать мгновение, когда на нее – вроде бы – никто не смотрел, и положила пакет на колени под парту, придерживая под углом, на носочках – иначе соскользнет. Давай же, давай, пять минут до урока, четыре пятьдесят до урока, где ты, ты же всегда приходишь за пять, а то и за семь…

Классука вошла, даже не повернув к ним головы, но никто и не собирался вставать – в 11 классе это уже никому не сдалось, кроме особо агрессивных консерваторов. Мимоходом кивнула поприветствовавшим ее, прошла к столу, что-то потыкала на рабочем ноутбуке. Мышь понадеялась, что дело не в них – не в них же? У зама директора могут быть любые проблемы… а если это Мышь что-то натворила, и Классуке за нее перепало? Она так ярко представила, как все преподаватели сидят в учительской и вслух читают ее последнее сочинение, умирая от хохота, что хвост сделал рывок и чуть не порвал узел на шарфе.

Стоять, гад!

Ботанка подкралась к Классуке и чуть ли не расстелилась на ее столе, спрашивая, что да как, и, получив мрачный ответ, тут же завопила перекрывая шум – в их классе это называлось ораторским искусством:

– Класс, внимание! Сейчас пишем пробный тест нового образца! Не пугаемся! В нем только уже пройденный материал!

Но испугалась, похоже, только Мышь.

Не считая Алкаша на задней парте, который едва ли понимал, какой сейчас вообще урок, остальные сокамерники начали задавать вопросы, уточнять материал, переговариваться и подбадривать друг друга, и только Мышь замерла, не в силах выровнять рваный поток дыхания. Она же… она только набила руку на старый формат теста, едва освоила последнюю тему – пришлось несколько ночей не спать, чтобы понять эти формулы – а теперь новый формат, новый тест, а новое это всегда У-СЛО-ЖНЕ-НИ-Е. В Клетке не бывает иначе.

– Но вы же не предупреждали, – слабо подала голос Мышь, и Классука мрачно зыркнула на нее.

– Нас тоже никто не предупреждал. Мне этот тест нужен не больше, чем вам.

– Ты-то чего психуешь, отличница? – влезла Давалка, – все равно на пять напишешь.

Хвост отяжелел, как каменный, и вывалился из шарфа. Мышь оглянулась бы узнать, сколькие смотрят на них, но было слишком стыдно, и она только прижалась спиной к спинке стула.

– Достаем двойные листочки. У вас один урок.

И никого это как будто не смущало, никого не пугало до чертиков, до усрачки! Мышь взглянула на подсунутый Ботанкой бланк и поняла, что не видит задания, не видит вопросов, и все буквы и цифры смешались в непонятные химические формулы. Она всю ночь потратила на домашнее задание – его даже не проверят?

Пакет соскользнул с колен, скатился на пол с шорохом, и Мышь могла поклясться, что многие посмотрели в ее сторону с осуждением. Классука ушла – она всегда уходит, у нее всегда ее замдиректорские дела. А Мышь сделала вдох – но выдох не смогла. Если выдохнет – разрыдается, а хвост вырвется и придушит ее. Нет, ремень поможет удержаться равно – не горбись, будешь горбатая и уродливая – и она не сделает ни одной ошибки, потому что не имеет права. Потому что «все равно на пять напишешь» – и это правда. Это не конец света. Конец света наступит через 45 минут, когда прозвенит звонок.

Трель разнеслась по школе, но Классука не вернулась. Более того, многие продолжали писать, брали новые, дополнительные листы, строчили мелким почерком, советовались друг с другом, а Мышь смотрела на свой лист, в котором написано было гораздо меньше, скорее всего, неправильно, и понимала, что больше сделать ничего не может. Время истекало, оттикиваясь секундной стрелкой на больших дурацких часах, скоро перемена кончится, и Мышь не успеет ничего, ни-че-го! Заметив, что некоторые закончили и уже направляются к выходу, она поняла, что это ее последний шанс. Она вся сжалась, сделала выдох, рванула к выходу и ощутила, как почти рвется пополам: хвост впился в ножку стула, пытаясь остановить ее, вырывая дыхание вместе с частями тела.

– Ребят!

Хлесткий удар по щеке, но Мышь перехватила его у основания, и чувствуя, как от тяжести отваливается рука, как ноет рассеченная в кровь ладонь, сжала его за спиной до воя и красных пятен в глазах.

– А у меня объявление!

Она ожидала всеобщего внимания, но головы подняли только некоторые, и как-то вспомнилось, что она так и не дотерла грязь на брюках. А еще что у нее в центре лба плохо замазанный прыщ. Огромный отвратительный прыщ.

– У меня это… день… днюха.

Они все уже собирались уходить. С разных сторон раздалось недружное: «Поздравляю, с днюхой тебя, теперь ты на год ближе к смерти, круто», и Мышь должна была их остановить, но как?!

– И у меня маман веселая, придумала глупость, мне так стыдно, ха-ха-ха…

Она держала хвост так, что боль отдавала во всем теле, будто она в себе каждую мышцу зажала, будто саму свою суть. А они смотрели на нее, все, весь класс. И что это – отвращение? Презрение в их глазах?

– 11 «А», давайте поживее, у меня другой класс под дверью, – наконец заявилась Классука.

– Да, ладно, сейчас, мы… мы… – Мышь сделала вдох и вдруг застыла, чувствуя, как энергия и жизнь словно вытекают, вымываются из нее через ноги в пол, в землю, – я только хотела…

Железные щипцы вонзились под живот, сжали, вывернули, выкрутили, вырвали выдох, и это было бы болезненным облегчением, это было бы ответом на все сегодняшние перепады настроения, если бы Мышь этого сегодня ждала.

– С Днем Рождения.

– С днюхой, Мышь.

– Счастья тебе, – они все проходили мимо, некоторые даже хлопали по плечу, только Мыши от этого было ни горячо, ни холодно. Она застыла, сжалась вся, пытаясь остановить неминуемые в организме реакции, и судорожно вспоминала, насколько она предусмотрительна. Нет. Ладно. Все же, в паранойе есть свои плюсы.

Всю информатику Мышь, как в бреду, металась, перебирая возможные варианты ответов на прошлый тест, вздрагивая от судорог в теле и раздражаясь на людей в Рунете. Она не знала их, они не знали ее, но увидели дату в профиле и поздравляли, наверное, на что-то рассчитывая. Одной рукой записывая за монотонным, как компьютер, Информатикоссуком, другой Мышь копировала и вставляла одно и тоже «Спасибо большое» десятый раз подряд, пока это однообразное действие не было прервано двумя сообщениями. Одно от Мамочки, напоминавшей об ужине, но чем меньше Мышь верила в избавление от конфет, тем меньше ей хотелось возвращаться в Нору. А второе от Подружки:

ПОДРУЖКА: Эй, дружбан, прости, не успела написать. Я в Клетку сегодня не приду, дома завал. Но мысленно я с тобой, держись там, все такое. И поздравляю. Ты мой единственный лучший друг, чмок-пок.

Что ж, этого простого сообщения оказалось достаточно, чтобы склонить сегодняшние неустойчивые весы настроения в сторону отличную от остального дня. Даже угрюмое Село за окном стало казаться менее угрюмым – просто облачным. Мышь, как обычно, поспешила с выводами, обвинила Подружку, и теперь чувствовала вину, а та не забыла, та всегда помнит, несмотря на весь ворох своих проблем. У нее всегда проблемы, большие проблемы, гораздо больше, чем какой-то пакет дешевых конфет. Подружка-то с ними за раз бы справилась. Пф. Можно сказать, что они универсальные, шоколадные, а те, что дороже, они с вафлями, вдруг кто не любит вафли… ладно, хватит уже ныть. Хватит.

Хвост хлестнул по запястью, на секунду кожу прожгло болью, но после даже будто стало немного легче, будто в голове прояснилось. Подружка справляется со своими проблемами, и она сможет. Подружка вообще замечательная. Крутая, решительная, может любому в лицо что угодно сказать. А потом плюнуть. И Мышь может тоже. Она соберется. К последнему уроку.

– О, именинница наша, – Давалка вцепилась в своего Мажора, навесив на него свой рюкзак. Прекрасная пара, – Как тест? Видела, ты все быстро решила.

– Я не уверена, там вопросы сложные и…

– На Экзамене сложнее будут, – встрял Мажор.

Ох уж этот Экзамен. Лучше даже не вспоминать.

– Ну, все равно неприятно, тест на днюху… – давай, соберись, раз, два, да ладно, да пусть хоть весь пакет заберут, ну!

– А как насчет отметить? – спросил Мажор.

– А?

– Мы все равно бухнулись собирались. Вот и повод. Тебе как раз восемнадцать, можешь алкашку купить.

– Ага, – включилась Давалка, – милая кофточка, кстати. Зачет.

Кажется, впервые с начальных классов они куда-то звали ее. Мыши часто казалось, что о ней вовсе забывают, ведь она сидит незаметно, отвечает только когда абсолютно уверена, пишет себе, пишет тихо… она и не пила никогда в компании. Только с Подружкой пару раз.

– Так как? Можем вписаться у Алкаша на хате.

Отметить ее День Рождения. В компании этих не самых приятных ей людей. Весь вечер прятать хвост и пытаться быть, как они. Гоготать над глупыми шутками. Одиноко плакать, когда все разойдутся по углам обжиматься.

Отметить День Рождения. Без Мамочки с постоянными вопросами об учебе, без ее настойчивых пожеланий быть еще лучше, быть самой лучшей, добиться всего, вытащить семью из финансовой ямы, без брата нытика, которого силком затащили к столу, без звонков родственников по видеосвязи. Без пустующего стула Папы. Без желания случайно напороться на столовый нож глазом.

Отметить День Рождения как подросток. Безбашенно, безудержно. Ни о чем не думая. Наверняка, они научат ее многому – плохому. Наверняка, ей будет очень-очень хреново на утро. Может, она даже в кого-нибудь влюбится. Может, она впервые испытает что-то, кроме бесконечного напряжения. Может, ей впервые станет хоть «как-то».

– Ну так че? – поторопила Давалка, – А то я паспорт забыла.

– Да я… не, ребят. Не сегодня. Я родителям обещала и вообще.

Мышь почти побежала к выходу, зная, что никто не будет ее останавливать. А когда она выходила, они наверняка видели капли на ее брюках. И смеялись вслед.

Сегодня не было дополнительных занятий, и стоило бы поторопиться, чтобы Мамочка не волновалась, но Мышь едва переставляла ноги. Хвосту было тесно, шарф перетягивал слишком туго, ему хотелось вырваться и расхреначить все к чертям, а телу хотелось свалиться прямо здесь, в грязь, и корчиться в болезненных спазмах. Мышь удерживала и то, и другое, и хотя она не сделала сегодня ровным счетом ничего, ей казалось, будто она целый день таскала кирпичи. Жаль нельзя избавиться от этого… от всего. Жаль нельзя просто перестать.

Ей нужно было бы зайти в подъезд, но Мышь остановилась у мусорных баков и теперь страдала. Нельзя возвращаться в Нору с конфетами – это расстроит Мамочку. Но если она выкинет пакет, какие будут последствия? Если мусоровоз приедет, когда Мамочка выйдет с Мелким гулять? И среди сотни переваливаемых в грузовик пакетов она обязательно узнает свой. Да и… ну да ладно, нельзя же так? Это же еда. Еду нужно беречь. Пятнадцать лет назад за еду воевали. Оставить у баков, пусть бомжи заберут? Но тогда еще больше шансов, что Мамочка заметит! А если… если кто-то видел ее в окно, кто-то из соседей, и уже докладывает? Нужно было выбрать другие баки, подальше от Норы, у Клетки, за Селом! Она снова была недостаточно внимательна, и вот, шарф распустился, хвост вылез из-под самой неудобной кофты на свете и теперь тяжело стучал то по одному плечу, то по другому. Казалось, сзади кто-то есть, казалось, за ней пристально наблюдают, да ладно, ладно, просто выбрось ты уже этот сраный…

– Помочь?

Пакет выскользнул из онемевших пальцев, и холод, расползшийся по телу, приковал Мышь к месту. Все. Не зря она параноила. Сейчас ее поймают, схватят, убьют, заберут рюкзак и телефон, прочтут все переписки…

– Ты чего? – он появился в поле зрения, сузившегося до тонкой пульсирующей полосы. Просто… парень. Не похожий на маньяка. Не делающий ничего. Просто… стоящий. Дыхание постепенно выравнивалось, сердце унимало скач, и Мышь снова – такое с ней случалось примерно раз пятьдесят семь за день – почувствовала себя очень глупо. Просто парень. Старше нее. Какой-то. В возрасте Мыши у девочек нет определенных критериев. Только «да» и «нет».

Этот был «да».

– Испугал? Извиняюсь. Я тоже в этом районе всегда нервничаю.

– Я здесь живу.

– А. Тогда не удивительно, – он вряд ли был ей заинтересован. Он смотрел на пакет. Мышь хотела спросить, что именно «не удивительно», но с незнакомцами как бы не принято разговаривать, даже в их Селе, где все друг друга знают хотя бы через одного.

– Пакет тяжелый?

Мышь пожала плечами и ощутила, что хвост обвивает ноги, не давая двинуться, вызывая дрожь в коленях. Действительно, пора бы снова начать паниковать. В жизни не принято помогать, если ничего не хочешь взамен.

– Я помогу? – он осторожно, под пристальным, полным ужаса взглядом мягко высвободил целлофан из онемевших пальцев, – Ого. Конфетки. Почему выбрасываешь?

Мышь не ответила. Если она сейчас сделает шаг назад, то обязательно споткнется, упадет, заплачет, опозорится, и потом все Село будет об этом говорить.

– «Дешевые». Шоколадные. Обожаю такие. Чего выбрасываешь-то? Испортились?

– Нет.

– Давай тогда я заберу? – он… подмигнул? Мышь посмотрела ему прямо в глаза. И если десять минут назад, когда она шла в Нору, ей в принципе было пофигу, жить или умирать, то сейчас верх взяло какое-то болезненное любопытство. Так она смотрела на местную сумасшедшую бабульку, поносящую матом всех, кто встает у нее на пути. Кто он такой? Чего ему надо? Он адекватный? Зачем ему мусор… конфеты… зачем?!

– Давай так. Чтоб было честно, ты мне – конфеты, а я тебе что-нибудь еще. Как обмен. Завтра принесу, в это же время. Идет? А потом погуляем. А то я здесь проездом, знакомых нет, скучно.

Да ладно, серьезно? Он сейчас серьезно это предлагает? Ему сколько – лет шесть? Выглядит на все двадцать пять! А ей семнадцать… ну, положим, восемнадцать, она сегодня стала совершеннолетней, но, конечно, его это не интересует – кто ее вообще захочет? – но чего ему тогда надо?!

– Испугалась? – он закинул пакет на плечо, как мешок, и кивнул вниз, им под ноги, – или это из-за него?

Мышь вздрогнула и опустила взгляд, на хвост, который обвился вокруг лодыжки и тянул назад, прочь от этого странного парня. Мышь сильно наступила на кончик каблуком, чуть не взвыла, в глазах потемнело от боли, но зато она смогла выдавить сквозь выступившие слезы:

– А? Из-за чего?

– Ну вот он, тебя к Норе так настойчиво тянет. Понимаю. Если сможешь убедить его отпустить, приходи завтра к этим помойкам. Прекрасное место для встреч, универсальное, вдохновляющее. Я тебе кое-что покажу.

Он как-то странно усмехнулся, и у Мыши вдруг возникло чувство, будто он не видит прыща, не видит синяков от недосыпа и сгорбленной спины…будто он видит что-то совсем другое. То, что не видит и чего никогда не сможет увидеть Мышь. Такой бред. Он просто ненормальный. Он…

– Он видел тебя? – спросила Мышь, стоя перед зеркалом, с ненавистью глядя на отвратительный отросток, копошащийся по полу. Налитый тяжестью, он давил на ноги, хотелось сесть, лечь, упасть и никогда не вставать, но сон давно не давал ей покоя. А он… он даже не сказал, как его зовут. Может, пошутил? Не слова – он не сказал ничего особенного… почти – но интонации и вообще все происходящее не давало о нем забыть. Мышь всегда окружали такие продуктивные, амбициозные личности, а он будто из другого мира пришел. Будто его вообще не волновала вся эта ситуация: забрать у незнакомой девушки пакет с дешевыми конфетами, пообещать что-то взамен, сказать про невидимый хвост и позвать на…

Ладно. Вот это уж точно глупости.

– Мышоночка, ты? Мы купили тортичек! Маленькому такое изошница сказала, ты не поверишь!

Мышь торопливо натянула домашний свитер, и мерзкий гад тут же сбился под одеждой в привычный царапающий спину горб. Она никогда не говорила о нем с Мамочкой, а Мамочка не говорила об этом с ней. Это как с крысами – все знают, что они есть под половицами, но молчат, только стараются лишний раз не ронять еду на пол. Мыши даже иногда казалось, что хвоста вовсе нет, что она его придумала, что это у нее такая подростковая потребность – быть особенной, хотя бы в собственных глазах быть отличной от раздражающего варева, которым кипит их Село, но… он правда видел?

– Курочку размораживаться положи, я огурчики по скидке взяла, сейчас салатиков наделаем!..

– Дзынь-дзынь, тук-тук, кто в Норе есть? – в только закрывшуюся дверь шандарахнули изо всех сил, и Мамочка закатила глаза.

– Твоя мымрочка.

– Почему моя?

– Игнорирует приличия. И звонок. Открой, я пока огурчики нарежу.

Подружка бросилась к ней на шею с визгами, обвив тощими руками, щебеча о своей сестре-наркоманке, о ее бойфренде, который запер Подружку дома, но она храбро перелезла через балкон к соседям, и оттуда – сразу сюда. Мышь только прикрыла дверь, а Подружка уже прошлепала по квартире, потискала Мелкого, отдала честь Мамочке, успела помыть руки, скинуть обувь, снова в нее залезть, снова скинуть и снова почти запрыгнуть на подругу, но осторожно. Будто стараясь не задеть хвост.

– Короче, с днюхой тебя! Вот! Рисуй – не заляпайся!

В руках у Мыши оказался яркий скетчбук – новый в коллекции десятка таких же. В отличие от подруги она давным-давно забросила рисовать. В том возрасте, когда они вместе начинали, все хотели быть художниками, но Мышь, слава Богу, быстро поняла, что это совсем не ее. Она прижалась к подруге и будто обняла тайфун.

– Останешься? – Мамочка выглянула с кухни и все ее лицо выражало неодобрение к собственному предложению.

– Да не, спасиб, я только подарок отдать. Наркоманку свою с работы забирать, пропадет еще опять… да и Папа ваш…

Кончик хвоста устремился к Подружке, но та едва заметно отстранилась.

– Сама знаешь, не особо ладим. Он думает, я тебя развращаю.

– Это неправда.

– Конечно. Это ты меня развращаешь. Домашку заставляешь делать. Фу. К Экзамену готовиться. Скоро стану пай-девочкой.

– Я не пай-девочка, – хвост расстелился по полу, будто специально, чтобы на него наступили, но подруга переступила и впрыгнула в ботинки.

– Не спорю. Ты опасна и полна загадок. Можно в ссальник сходить? И побегу.

– Беги…

Только когда за Подружкой закрылась дверь, Мамочка выползла из кухни, с заранее приготовленной шваброй.

– Ух. Нанесла грязюки, подруженька…

– Ты не видела, как у нее дома, мам.

– Хорошо, что не видела. Порядочные девочки должны следить за чистотой.

– А если с порядочными девочками живут непорядочные маргиналы?

– С порядочными девочками они не живут, Мышоночка. Быстро, мыть ручки! Папа скоро придет, а у нас ничего не готово.

– Папа? Он обещал? Правда?

– Посидит немножко и обратно на работу поедет. Надо его накормить. Маленький, убери с пола свои краски! И листочки! И ручки помой!

Мышь забрала у Мамочки швабру, сама вытерла следы ботинок, поправила обувь в коридоре – ровно должно стоять, по линии – причесалась, надела свитер поприятнее. Ничто не должно было расстроить Папу, он и так часто расстроенный и очень-очень уставший.

– Что резать? Что почистить? – даже спазмы будто стали легче. Она сварила картошку, она порезала огурцы, она даже взялась чистить яйца, и хотя те разваливались в руках, легко было сосредоточиться на механическом действии и думать только о том, что Папа придет, Папа придет, Папа придет!

– Ты представляешь, – мешая салат, Мамочка не отрывала взгляда экрана телефона, и капельки разбавленного водой майонеза разлетались по всей кухне, – снова строительство Заборчика остановили!

– Я думала, его давно закончили.

– Никак! Уже три – или четыре года? А всё эти мешают: сначала петиции свои, теперь стройку саботировали. Бессовестненькие.

Продолжая мешать салат и попутно подъедая плохо лежащие куски Мамочка повернула телефон экраном к Мыши, и та без особого интереса проглядела статью. Проект, обеспечивающий рабочими местами…защита от внешнего врага… автономность и поиски пути… закон о криминализации связей с жителями иных государств… встречено сопротивление… «мы за вас воевали, не чтобы вы нас разлучали с родными»… ничего нового или интересного. На памяти Мыши таких законов за последнее время приняли добрую пачку, а строительство останавливали чуть ли не каждый месяц.

– Конфетки ребятам понравились?

– А?

– Конфетки.

– Да, здорово вышло. Поздравили меня… – врать Мамочке было неприятно, но вносить негатив в ее уютный мирок хотелось еще меньше. Казалось, если Мамочка расстроится, все эти хаотично разбросанные по дому прихваточки, тарелочки, чашечки и картиночки рухнут вниз, превратятся в осколки, станут руинами идеального мира, и в центре – памятник любимой дочери.

– Ты у меня такая красивая, такая взрослая стала!

– Да ладно, взрослая… всего восемнадцать…

– Нет, ты уже такая ответственная, моя Мышоночка…

– Кубиками или крошкой?

– Крошкой. Папа поменьше любит. С комбайном, конечно, было бы проще… с ребятками-то будешь отмечать? Хоть с Подружкой своей?

– Нет.

– Оно и понятно, ты у меня девочка-умница, не из гуляющих. Будешь к Мучильне готовиться?

– Какой Мучильне?

– Ты же победительница по Селу. Заучилась, маленькая, забыла? А мы с Папой гордимся…

– А! Да… Мучильня. Да. Ладно. Я в душ схожу? А то у меня, представляешь, прям в школе… и первый день…