Czytaj książkę: «Парадокс интеграции. Почему успешная адаптация мигрантов приводит к новым конфликтам»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мир меняется. Мы трудимся, двигаем вперед экономику и процесс коммуникации в глобальном мире. Большие города в открытых обществах Европы и Америки все в большей степени становятся зеркальным отражением этого глобально связанного внутри себя мира. Для любой культуры, любой идеи эти города – свой дом, своеобразие здесь только приветствуется. Чем теснее срастается мир, тем больше городов включается в этот процесс. И конца этого пути не видно.

Аладин Эль-Мафаалани наглядно описывает плюралистические общества, с их проблемами, возможными опасностями и их безусловными преимуществами. Одним, живущим уже в новом мире, эта книга поможет понять всю его противоречивость. Другим позволит заглянуть в будущее, проследить за процессом превращения их мира в открытое общество.

Эль-Мафаалани дает точное описание такого общества, показывает, что интеграция не освобождает его от конфликтов, наоборот, именно конфликты часто ведут к успешной интеграции, и уж никак не к трагедии. Ведь соприкосновение с чем-то чужим, полемика с другим – двигатель плюрализма. Отсюда новизна, без которой нет прогресса.

Свобода – не уютное гнездышко. Открытое общество – это тяжелый, повседневный труд, однако оно того заслуживает.

Честная конкуренция разных точек зрения, идей, интересов требует максимально глубокого понимания природы интеграционных процессов. На это и нацелена лежащая перед вами книга.

Др. Йоахим Штамп

Др. Йоахим Штамп – заместитель премьер-министра и министр интеграции Северного Рейна-Вестфалии, крупнейшей по численности населения (18 млн) федеральной земли Германии, земельный председатель либеральной партии (СвДП). Выступает за максимальную открытость общества, отмечая наметившееся в последнее время ухудшение положения дел с миграцией и интеграцией. Определяющими направлениями своей политики считает, с одной стороны, целенаправленную репатриацию нарушающих закон иностранных граждан, а с другой – максимальное облегчение положения интегрированных мигрантов.

ОТКРЫТОСТЬ И ЗАКРЫТОСТЬ

ОБЩЕСТВО РАСКОЛОТО ИЛИ ОТКРЫТО?

Наше общество расколото, мир трещит по швам – такова точка зрения большинства. К такому единомыслию мы приходим в столь редких случаях, что сам факт его всеохватности примечателен. Однако на вопрос: куда надо двигаться? – ответы звучат самые разные. Одни считают, что не следует менять курс, а надо через кризисный менеджмент пытаться вернуть миру прежнюю стабильность, другие хотят полного возвращения к старым добрым временам, то есть поворота назад. Но что кроется за этими рецептами? Какие смыслы несут в себе эти метафорические конструкции: общество расколото, мир трещит по швам?

Придется с самого начала раскрыть карты: в этой книге будет предложен другой взгляд на нынешнюю реальность. Мой тезис заключается в том, что все происходит ровно наоборот. Общество срастается, а в мире все активнее идет процесс сближения. Не всегда такого рода процессами можно управлять, поэтому они часто порождают напряженность, а то и конфликты. Ни у кого нет позитивного сценария будущего. Отсюда разногласия в обществе, ведь процесс сближения, сращивания – не очень гармоничный. Без четко сформулированной цели на него трудно влиять.

Это похоже на восхождение. Добраться до вершины – значит уже наполовину преодолеть трудности. Но вершины не видно, нет ни опытного проводника, ни протоптанной тропы. Путешественники понимают, что уже преодолели большую часть пути, но не все чувствуют себя уверенно. Возникают ссоры. Те, кто плохо переносит тяготы восхождения, на полдороге решают повернуть назад и спуститься в долину; другие забыли, зачем вообще отправились в это путешествие, – теперь раскинувшаяся внизу долина кажется им несравненно более привлекательной, чем когда они ее покидали. Но есть и такие, кто, несмотря на трудности, продолжает путь к вершине. Они преодолевают одно препятствие за другим и медленно продвигаются вперед. А многие просто получают удовольствие от подъема в гору, сама мысль повернуть назад кажется им абсурдной. Наоборот, они стремятся увеличить скорость движения. Вывод очевиден – просто повернуть обратно невозможно, – часть путников хочет двигаться только вперед, да и всякий, кто бросит сверху даже ностальгический взгляд на долину, не может не увидеть, до чего ограниченно это пространство. Даже если бы все путники, или хотя бы некоторые, захотели вернуться, того, что было, уже не будет.

Речь, конечно, идет о пути к открытому обществу. Оно еще не полностью открытое, но в сильной степени к этому приблизилось. Точнее, оно достигло того уровня, о котором и не мечтали те, кто призывал встать на этот путь. Открытое общество дает право на участие, на членство, на включение, но позволяет также ни в чем не участвовать. Открытое общество настолько открыто, что не ставит ни перед кем конкретной цели, не предписывает стремиться к определенному идеалу. Зато дает максимум возможностей для обмена, сотрудничества, ведения полемики. Оно следует традициям либерализма и демократии. На сегодняшней продвинутой стадии это либеральное миграционное общество.

Какие признаки характерны для открытого общества? Мы ведем бурные дискуссии о неравенстве между мужчинами и женщинами, между людьми с миграционным и с немиграционным прошлым, между негетеросексуалами (ЛГБТ) и гетеросексуалами, между людьми с ограниченными и неограниченными возможностями. Мы спорим так, что не замечаем, как различия все больше стираются, растет участие в общественной жизни женщин, людей с миграционным прошлым, с ограниченными возможностями, негетеросексуалов. Я называю это «внутренняя открытость», то есть расширение границ участия разных групп, их замкнутости внутри общества, иными словами – интеграция. Речь идет о гражданских правах для всех граждан и об уважении прав неграждан своей страны, об антидискриминационной политике, о защите прав женщин, религиозных и этнических меньшинств, людей с ограниченными возможностями, о выравнивании шансов, о праве следовать самым разным жизненным сценариям, о разнообразии опций абсолютно для всех.

Понятие «внешняя открытость» несет в себе отчасти другой смысл, оно означает расширение границ между разными обществами. Внешнюю открытость можно определить, используя слово «глобализация»: глобальны сегодня не только экономика, производство, транспорт, денежные потоки, но и индустрия развлечений, искусство, наука и коммуникация. А также мобильность людей, туризм и миграция.

Внешнюю и внутреннюю открытость концентрирует в себе образ мигранта, носителя миграции и интеграции. Самые открытые общества отличает наибольшая глобализация населения. Такие общества по сути своей глобальны, иначе говоря, глобализованы как вовне, так и вовнутрь. Поэтому я буду говорить о миграции и интеграции, причем взяв за основу в первую очередь конкретный пример: открытое общество.

Как же относиться к этому признанному большинством диагнозу: наше общество расколото, мир трещит по швам? Интересно, что первая часть этой констатации относится к внутренней открытости, а вторая – к внешней. Начнем с расколотого общества. Расколотость означает, что некогда единое теперь разорвано. Но ведь прежде общество было гораздо более расколотым. Границы, разделяющие людей по гендерному признаку, цвету кожи, происхождению, стираются. Сегодня мы ведем дискуссии о том, есть ли вообще смысл в таком делении. То есть речь, без сомнения, идет о сращивании. Раскол же в обществе проходит по линии: в том или ином направлении движется сращивание. Это безусловно серьезный вопрос, но совершенно иного толка.

Что значит: мир трещит по швам? По сути, здесь сказано, что по многим признакам мир пришел в движение и его прежнее устройство уходит в прошлое. Но ведь это и есть сближение, которое вполне отвечает тезису «мир трещит по швам». Глобально очень многое меняется в лучшую сторону – ухудшаются, по сути, лишь состояние природы и климат. Однако и здесь надо понимать, что к сближению ведет необязательно одно только хорошее.

Итак, мы имеем дело не с разрастающимся расколом и острым кризисом, а с растущей открытостью, запускающей процессы срастания и сближения. Они встречают сопротивление, порождают конфликты, которые приковывают всеобщее внимание, в то время как все позитивное остается в тени.

СТРЕМЛЕНИЕ К ЗАКРЫТОСТИ – ЭТО БОРЬБА С ОТКРЫТОСТЬЮ

Внутренняя и внешняя открытость зачастую порождают стремление к закрытости, поскольку открытость наталкивается на определенные границы. Что касается ситуации внутри общества, то многие потомки мигрантов спрашивают себя, что еще они должны сделать, чтобы быть признанными, стать полноценными членами общества. Язык, гражданство, чувство родины – все это у них есть, и тем не менее постоянно чего-то не хватает. С проблемами сталкиваются и представители коренного народа – у многих возникает чувство, что они теряют родину и идентичность, поэтому принять изменения они не готовы. В одном и те и другие правы: процесс сращивания явно не завершен. Конечно, можно уйти в сетования по поводу идущих процессов, но лучше здесь помогает конструктивный диалог, в котором присутствуют и критика, и спор, но, разумеется, мирный.

Из-за внешней открытости разные культуры и общества так приблизились друг к другу, что повсюду мы сталкиваемся с оборонительной реакцией. На Востоке говорят об опасном влиянии Запада, а в Европе – о своей исламизации. То есть сближение многим представляется, наоборот, формой наступления, от которого надо защищаться. Возникает желание «вернуться к корням», к закрытости. Фундаментализм – ровно такая же реакция на сближение, как национализм в западных странах. Национализм, популизм и правый экстремизм борются с открытостью общества, и те же задачи ставят перед собой религиозный фундаментализм и терроризм. Группы, которые противостоят открытому обществу, могут находиться на полярных позициях, но по меньшей мере два основных принципа у них общие: это стремление к закрытости и ориентация на прошлое, на возврат в то время, когда «мы были большими и были сами по себе».

Слишком быстрое сближение вроде бы должно привести к столкновению, к так называемому Clash of Civilizations¹, но это представляется малореальным. А вот слишком медленное сближение приводит к трениям, к усилению тенденции к закрытости. Эту тенденцию мы видим вполне отчетливо, и, конечно, не только в западных странах, но там она заметна сильнее. При этом идея открытого общества первоначально была чисто западной. Постепенно она распространилась по всему миру, но теперь самая большая опасность для нее заключается в том, что она подвергается сомнению в самих либеральных странах. Это происходит почти во всех европейских государствах. Брекзит и президентство Дональда Трампа – яркое тому свидетельство.

Сближение и сращивание могут порождать зацикленность на уходящих различиях, ведь они становятся все менее заметны. Однако это может привести и к радикализации, к стремлению вернуться «назад к корням», к себе, ведь нам нужны новые пространства, чтобы стать такими же великими, какими мы были когда-то. Great again – слоган, который сегодня могут провозглашать как американский президент, так и политизированный салафит.

ЕСЛИ И ПОТЕРПИМ ПОРАЖЕНИЕ, ТО БЛАГОДАРЯ НАШИМ УСПЕХАМ

Открытость внутреннюю и внешнюю многие ошибочно приравнивают к отсутствию границ. На самом деле все наоборот: открытость как раз подразумевает, что границы существуют. Нет границы – нет ничего. С закрытыми границами нет живой жизни. Границы не проблема, они – необходимость. Проблема кроется в том, как общество обращается с границами, каково соотношение между открытостью и закрытостью, как происходит смещение границ и меняются их функции. Границы могут быть национально-государственными, социальными, связанными с определенной средой, границы могут быть ментальными. В этой книге речь идет об открытом обществе и его границах. Интеграция как раз напрямую связана с передвижением границ, и это касается всех без исключения. Надо понимать, что интеграция одной части оказывает воздействие на все остальные.

Ничто сегодня не обсуждают с таким накалом, как миграцию и интеграцию. Но меня не оставляет чувство, что участники этой полемики имеют смутные представления о предмете спора, не откажешь им и в наивности. Многие считают, что нынешние проблемы связаны с тем, что, например, Германия накопила шестидесятилетний опыт миграции, но очень поздно признала себя страной иммиграции. Но это скорее желаемое, чем действительное, поскольку даже в классических странах иммиграции, с большим, чем у Германии, опытом, наблюдается стремление к закрытости – и гораздо более сильное, чем у немцев. Тенденции к закрытости, конечно, оказывают определенное влияние на миграцию и растущую глобализацию, но не меньшую роль в этом играет внутренняя открытость. Широкая интеграция, свободная страна для каждого, независимо от пола, цвета кожи, сексуальной ориентации, ограниченных возможностей, – все это довольно ново для стран с иммиграцией. Противники открытого общества выступают против гендерного равенства, против инклюзии детей с ограниченными возможностями, конечно, отвергают миграцию и ислам, с опаской смотрят на хорошо интегрированных мусульман, поскольку те изменяют страну и хотят, чтобы ислам стал частью этих изменений. Сращивание длится долго и бывает очень болезненным.

ИНТЕГРАЦИЯ И ПЕРЕМЕНЫ

УСКОРЕНИЕ В БЫСТРО МЕНЯЮЩИХСЯ ЗАПАДНЫХ СТОЛИЦАХ В СРАВНЕНИИ С ЯПОНИЕЙ

Сегодня мы наблюдаем связанный с миграцией рост религиозности в обществе.

Если сравнительно недавно преобладало мнение, что секуляризация будет и дальше набирать темп, а религиозность утрачивать свое значение, то сегодня приходится признать, что во всем мире (даже в индустриальных странах) происходит обратный процесс. В контексте миграции надо выделить две важные особенности. Во-первых, в игру вступают другие религии, палитра религиозности становится богаче. Во-вторых, мигранты склонны делать выбор в пользу консерватизма, традиционализма, поэтому снижение религиозности в обществе представляется маловероятным.

При этом народные традиции, обычаи и нравы постепенно утрачивают свое значение. Это не выдумки, не фантазии консервативно настроенных людей или «озабоченных граждан». Окружающий мир, повседневная жизнь стремительно меняются, да и само знание о том, как все было раньше, утрачивается. Конечно, есть люди старшего возраста, которые цепляются за традиции, но среди молодых все больше тех, кто мало с ними знаком. Ретро в модном тренде – такое иногда случается, но богатство традиций, стремление их сохранить тут ни при чем. Просто этот тренд периодически входит в моду. Для открытых миграционных обществ подобная утеря всего старого типична. Убыстряющийся процесс социальных перемен можно наблюдать во всем западном мире.

Причем этот процесс необязательно связан с индустриализацией, развитием капитализма и глобализацией, что демонстрирует опыт Японии. Из всех немиграционных стран она единственная входит в число наиболее политически и экономически успешных государств. В ней действительно почти нет миграции. Для сравнения: в Германии есть города, которые приняли больше мигрантов, чем вся Япония, являющаяся со своими 126 миллионами одной из самых многонаселенных стран в мире. Доля мигрантов в ней очень невелика, и большинство из них приехали в Японию лишь на временную работу. Однако высокий, сопоставимый с западным уровень жизни, образования, экономики не подрывает устойчивость японских традиций. Еда, одежда, формы приветствия, обряды, музыка, духовная жизнь, язык за 150 лет изменились гораздо меньше, чем за последние десятилетия в целом ряде европейских государств. Те немногие молодые японцы, которые не следуют традиции, по крайней мере с нею знакомы. Население страны куда менее разнородно, чем на Западе, то же относится и к бытовой культуре. В любом случае об открытом обществе здесь говорить явно не приходится. Решительный отказ от чуждого влияния, от миграции приводит к тому, что большинство скорее доверит себя обслуживать роботу, чем мигранту. Стран со стареющим населением много, но ни в одной так далеко не продвинулась робототехника, связанная с уходом за стариками, как в Японии. Похоже, японское общество потому периодически и потрясают кризисы, что оно почти не получает инъекций под названием «внешнее влияние». Сильное торможение реформ – во многом результат консервации общества через традиции.

КУЛЬТУРА И ИНТЕГРАЦИЯ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

Чтобы познакомиться с немецкой культурой в ее застывшем, законсервированном виде, нужно отправиться туда, где живут или жили немецкие мигранты. В Намибии, Аргентине, Австралии, США или Канаде их диаспоры сохраняют бытовую культуру, отвечающую прошлой традиции. Внешнему наблюдателю все это очень напоминает музей. Кстати, история эмиграции из Германии изучена недостаточно глубоко. Лишь немногим известно, что в ряде регионов Намибии немецкий является одним из распространенных языков общения, что там есть газеты на немецком, радио, телеканалы. Мало кто знает, что люди с немецкими корнями составляют около 20% населения США, что они появились там одновременно с первыми английскими поселенцами или что на немецких диалектах еще и сегодня говорят во многих регионах Северной Америки, например на так называемом Pennsylvania Dutch². Туристы, правда, могут услышать немецкий язык в США только случайно, поскольку обычно их маршрут пролегает по Восточному или Западному побережью; американцы же немецкого происхождения проживают в расположенных внутри материка штатах (доминируют там республиканцы). У президента США Эйзенхауэра немецкие корни. Концерн, производящий самолеты «Боинг», был основан немцем Вильгельмом Боингом; богатейшие Рокфеллеры (известные еще и благодаря Рокфеллеровскому центру) родом из Рейнланд-Пфальца, оттуда же король кетчупа, предприниматель Генри Джордж Хейнц, который, кстати, связан по родственной линии с Фридрихом Трампом, дедушкой Дональда Трампа. И «Братья Леман» (Lehman Brothers), и Маркус Голдман с Сэмюэлем Саксом («Голдман и Сакс»), и Леви Страусс – евреи, выходцы из Германии. У Элвиса Пресли (настоящая фамилия Пресслер) по отцовской линии тоже немецкие предки. Жизнь хот-догу и гамбургеру дали скорее всего американцы немецкого происхождения. Если на политическую культуру США наибольшее влияние оказали британцы, то на культурные традиции – немцы.

В Канаде минимум у каждого десятого немецкие корни, и здесь тоже большинство выходцев из Германии живет в центре страны, в так называемых канадских прериях. У, вероятно, самого известного сегодня канадца Джастина Бибера³ прадедушка – немец. Этот список можно множить и множить, да и австралийский или южноафриканский будет не менее внушительными.

По понятным причинам мигранты стремятся законсервировать свою культуру, отсюда склонность вообще к консерватизму, но об этом мы поговорим позже. Важно, что эмигранты, забирая с собой культуру, фактически занимаются на новом месте ее консервацией, отсюда особая забота о сохранении языка, традиций, религии, моральных ценностей. Не мигранты активно выступают за перемены, они, наоборот, из ассортимента культурной повседневности обычно выбирают секонд-хенд, которым, впрочем, могут пользоваться все, в том числе и коренные жители. Ведь недавно приехавшие стремятся обрести и на новой родине четкие ориентиры. Я постоянно слышу от мигрантов одни и те же вопросы: как люди здесь знакомятся друг с другом? Как вести себя, если вас приглашают на ужин или праздник? Как мужчина должен обратиться к женщине или, реже, – как женщина должна обратиться к мужчине? Как завязываются отношения? Как выказывать уважение к старшим, работодателям, чиновникам?

Ответы на эти вопросы их часто не удовлетворяют. Ведь в открытом обществе нет строгих правил и все довольно открыто. Конечно, мигрант может ориентироваться на региональные особенности и особенности среды, в которой оказался. Но главное – обладать некоторой гибкостью и уметь подлаживаться к ситуации. Потому что обычаи и правила в открытом обществе диверсифицированы и индивидуализированы. Нужно быть готовым к изменениям, учитывать контекст и действующих лиц. Такого рода повседневная жизнь предполагает свободу от принуждения, от необходимости следовать твердым правилам. Она позволяет и даже вынуждает человека действовать индивидуальным образом. Для этого надо развивать интуицию, на что уходит много времени, больше, чем на изучение когда-то установленных здесь правил. Их размытость и заставляет многих мигрантов придерживаться собственных обычаев или старых немецких традиций. В результате они, с одной стороны, сохраняют определенную идентичность, с другой – как бы выпадают из времени. Над такими людьми часто посмеиваются, смотрят на них скептически. И мигранту трудно понять, что это за улыбка – издевательская или доброжелательная? А что скрывается за этим скептическим взглядом? Раздражение? Недоумение? Отстранение? Страх? Мучительный вопрос – что же я сделал не так?

Интеграция мигрантов в повседневную жизнь требует времени и протекает спокойно, органично, но только если они встроены в жизнь коренных жителей, проводят вместе с ними свободное время, селятся по соседству, участвуют в общих кружках и объединениях и свободно обсуждают свою инаковость. Без таких встреч и такого обмена любая морализация с громкими призывами к интеграции останется пустыми словами.

Как раз на начальном этапе в контактах мигрантов с местным населением может присутствовать некоторое взаимное непонимание. В мультикультурных регионах США такой проблемы нет, поскольку здесь сформировалась культура повседневности, которая не предполагает взаимного непонимания. Мы часто называем это поверхностностью, но в данном случае следовало бы, наоборот, видеть в слове «поверхность» нечто ровное, неконфликтное. Приведу один пример. Я сижу в ресторане на Восточном побережье США, официантка подходит к моему столику: «Здравствуйте, меня зовут Кэти, сегодня я вас обслуживаю. Если у вас есть вопросы, нужен совет, подайте мне знак (поднимает вверх указательный и средний пальцы). Концепция у нас такая…» Кэти выговаривает слова отчетливо и сопровождает их улыбкой. Если не перебивать, она подробно объяснит вам, что входит в ее обязанности, как она должна вести себя с клиентом и т.д. Она обращается к вам так, словно вы гость с другой планеты. Можно, конечно, прервать ее, сказав с улыбкой: «Спасибо, Кэти, я уже все выбрал в меню», и не выслушивать длинную историю, но я не перебиваю.

Ведь так во всех американских сферах обслуживания, и этот способ общения всякий раз производит на меня впечатление. Но кому все это нужно? Улыбка, подчеркнуто дружелюбная интонация, медленная и отчетливая речь, обращенная именно к этому клиенту, – форма коммуникации, которая прекрасно работает. По тому, какой у человека цвет кожи, похож он на китайца, англосакса или араба, нельзя определить, гражданин он США, мигрант или турист. Поэтому и выработалась такая форма коммуникации, которая уравнивает всех. От Кэти я узнал, что если видишь за столиком пеструю компанию, где есть и чернокожие, и белые, и азиаты, то почти наверняка это американцы.

Конечно, чтобы вести долгую беседу с Кэти, нужно хоть немного говорить по-английски, но я наблюдал, как она объясняла одной семье, какие блюда предлагаются в меню, с помощью рук, ног и с той же неизменной улыбкой. Вся североамериканская повседневная жизнь построена на такой коммуникации, и извлечение прибыли тут отнюдь не главное. Она позволяет легко вступить в разговор с человеком именно на поверхностном потребительском уровне. Так происходит в полиции, в учреждениях, в университете.

Во время моей первой поездки в Канаду уже в первый день произошла встреча, которая сбила меня с толку. Я стоял перед университетом в центре Торонто и смотрел на это здание не без чувства зависти. Тут ко мне обратилась женщина-полицейский с вопросом, не надо ли мне помочь. Мы разговорились. Она улыбалась, отвечала с юмором и в какой-то момент даже взяла меня за руку. Все это очень смахивало на флирт. Но на следующий день ровно такая же сцена повторилась у меня с комендантом в университете. Доброжелательность, юмор, даже физический контакт здесь норма. У всех на устах – «nice», все очень приветливы.

Хотелось спросить, как же тогда выглядит флирт? Очень быстро все встало на свои места: стоило мне случайно перекинуться несколькими словами с какой-то дамой – «small talk», и неожиданно я услышал: «Не выпить ли вместе по чашке кофе?» В другой раз мне самым непринужденным образом сунули визитную карточку с номером телефона, сказав: «Пригласи меня как-нибудь на ужин». При этом такие предложения вовсе не означают, что за ними обязательно следует нечто серьезное. Нужно время, чтобы привыкнуть к этому стилю.

Поскольку повседневная коммуникация предполагает высокую степень дружелюбия и приветливости, переход на другой уровень близости должен быть точно сформулирован. Можно назвать такой стиль поверхностным, но, если вдуматься, в метрополии, где почти у всех в нашем понимании мигрантские корни, такая форма повседневной культуры в высшей степени функциональна. Это «superdiversity par excellence⁴».

Подобные, лишенные всякой обязательности контакты с жителями Северной Америки поначалу оставляют очень приятное чувство. Однако они дружелюбно поверхностны, а значит, превратить их в по-настоящему дружеские и глубокие отношения отнюдь не просто. Особенно если ошибочно увидеть нечто серьезное в поверхностном дружелюбии. Длительные отношения – задача для американцев не более простая, чем для граждан других стран. Это скорее дело вкуса: нравится вам дежурная приветливость или для вас важно, чтобы лицо собеседника отражало реальное к вам отношение. Поскольку мне приходится встречаться со многими людьми, лично для меня куда комфортнее, если эти короткие встречи протекают в максимально приятной атмосфере. Но если хочешь понять, как к тебе относятся по-настоящему, приветливость делу не поможет.

Канадцы и американцы – две нации, созданные переселенцами в результате долгих переговоров. Напротив, во всех европейских странах, куда стремятся мигранты, большинство составляет «коренное» население. Поэтому иммиграция в этих странах была более поздней, и общество менялось в результате взаимодействия гораздо медленнее. Это похоже на взаимодействие небесных тел. Германия представляла собой систему с одним большим небесным телом, окруженным множеством других более мелких, разного размера и возраста. Между всеми ними существует взаимное притяжение, и под его воздействием они изменяются, но большое небесное тело в гораздо меньшей степени. А в Северной Америке такого центрального небесного тела нет, и разница между телами почти незаметна. Природа процесса и здесь и там одинаковая, но американская система не может быть перенесена на Европу. Зато сравнение помогает изучить и понять природу различий. В Европе, и в особенности в Германии, изменчивость той же природы, что и в США, но протекает этот процесс совершенно по-другому. США всегда воспринимали себя «nation of nations»⁵, а в Канаде действует принцип «unity in diversity»⁶. В Германии в результате, возможно, победит другой принцип. Здесь часто можно услышать об инклюзивности «Новых МЫ», но так же часто и об эксклюзивности, то есть о ведущей роли немецкой культуры. Принадлежность, идентичность и культура в открытом обществе заведомо динамичны, они постоянно изменяются.

До сих пор взаимосвязи обсуждались на уровне повседневности – как они отражаются на самовосприятии, на повседневной коммуникации между людьми, но структурный подход должен быть много шире: каковы последствия удачной интеграции в общество для самого общества?