. Ее увидишь ты, вошедший в раж,
И вдруг поймешь: твой финиш – это блажь.
Ну а поняв, своим теплом одаришь ту,
Которой нужно пересечь черту.
Та-да-да-дам!
Виктор Нилович прислонил гитару к стене, смахнул с тарелки в рот остатки угощения и со смаком запил раритетным чаем.
Наступившую было тишину прервал звонок телефона. Я метнулся в коридор и схватил трубку.
– Борис Николаевич? Это вас из больницы беспокоят. Иван Андреевич Поляков, лечащий врач вашей жены.
– Что случилось? – У меня все похолодело внутри.
– Все хорошо! – поспешил успокоить меня доктор. – Ваша жена пришла в себя, динамика положительная. Думаю, что в самое ближайшее время переведем ее на терапию.
– Иван Андреевич! Хоть одним глазком … – умоляющим тоном начал я.
– Ну хорошо, – смилостивился эскулап, – приезжайте. Но предупреждаю, только издали – входить в палату запрещено категорически!
Я сообщил радостную новость дяде Вите, получив от него в награду подзатыльник.
– Ну ведь чувствовал, что ты, поганец, недоговариваешь! – заявил он мне с негодующим видом. – Сейчас побреюсь и поедем.
– Но …
– Не спорь! Вы же для меня… Или тебе еще одну затрещину накатить?
В больнице Иван Андреевич выдал нам с Виктором Ниловичем халаты, подвел к таниной палате и попросил подождать. Дверь палаты чуть приоткрылась, и мы увидели улыбающуюся Танюшку. Она помахала нам рукой, и ее губы прошептали:
– Спасибо, дядя Витя!
Уже дома Виктор Нилович позволил себе рюмочку коньячку, заверив меня, что она будет последней в его жизни. Ну а потом, как обычно, потянулся за гитарой, только я его опередил.