Czytaj książkę: «Био»

Глава 1

17.

Тёмную гостиную освещал только глубокий капюшон торшера, ссутулившегося в углу францисканским монахом. Все смотрели один триллер, в котором Иван приведением в красном отсвете, под медленную музыку подходил к девчонке, прислонившейся спиной к закрытой двери, переходил к другой, сидевшей в кресле, потом к третьей, курившей у раскрытого окна, и получив последний отказ, садился на диван, рядом с моей подругой, которую я обнимал за плечо.

В сцене унижения друга, которому отказали все девушки в медленном танце, бензиновым пламенем вспорхнула над тлеющими углями идея – написать биографию рядового неудачника. Вот, что никто и никогда не делал!

Я единственный друг, я всегда буду знать всё, я напишу честную биографию неудачника.

В последнем классе школы, если ты без подруги – неловко, если у твоего единственного друга лучшая девушка – неудобно, но, если с тобой даже никто потанцевать не согласился – это позор.

После той вечеринки Иван отдалился ото всех. Наша же дружба крепла, причём не только общим детством.

Иван видел себя учёным. Читал книги о великих открытиях, нашёл свою микроэлектронику, даже выбрал институт для поступления. Целеустремлённость и развитый ум выделяют его из школьной тусовки, – только в нём я вижу потенциал. Пусть и ограниченный.

Про себя же уверен, что смогу остаться лидером, как сейчас в классе. Пока нацелился в юристы, больше по моде, а дальше выберу из тех шансов, что предложит щедрая судьба!

Я не буду как мой папаша!

Я просто не понимаю, как будучи неглупым, образованным, продолжать жить обычной жизнью? Как можно не стремиться стать лучшим в своей профессии? Как можно не стремиться стать известным всемирно? Всё, что у него есть – работа, где он небольшой руководитель, да ребёнок. У меня будет минимум двое, чтобы не чувствовал себя одиноким. Как можно ничего не добившись радоваться жизни?! Наслаждаться вином своим французским да сыром каждый выходной? Вот мечта Ивана стать учёным мне понятна и близка.

––

После похорон дедушки мысль Ивана, как ворона с перебитым крылом, пытается разбежаться, подпрыгивает, но взлететь не может, – вновь и вновь падает на могилу.

18.

Мне казалось неизбежным, что от школьных неудач в общении Иван убежит, как мы в детстве убегали через калитку из поднадзорной тесноты его дачи в бескрайний простор поля.

Я был счастлив вырваться в новую жизнь, где не было ни уз бывших отношений, ни затаённых обид, ни опостылевшего ритуала ежедневных встреч. Сила и энергия новых приятелей, волнующее сближение с незнакомыми девушками, счастье интеллектуального общения, поднятого на высокий уровень трудными вступительными экзаменами. Наконец, все мы, закончив школу, став совершеннолетними, разве не ощутили мы, будто вдохнули глоток свободы?

Что же Иван? Вместо новой дороги он свернул на глухую тропинку и влился в дворово-школьную компанию, которая в последние годы третировала его и терпела только из-за меня! Уму непостижимо! Вместо развития выбрать деградацию! Вместо поиска новых отношений найти место, и какое место, рядовое, скучное. Приходя изредка на вечеринки бывшей своей тусовки, я неизменно видел его пьяненьким. Рома этот его тоже здесь, покуривший наркоты, с блаженной улыбкой, расположившейся на его прыщавом лице, как голая проститутка на простынях перед клиентом.

Когда я, пережив несколько ночей в обнимку с унитазом, когда я, наблюдая своего отца, который каждую субботу принимал за обедом под супчик, а после расслаблял себя вином, превращаясь из деятельного мужчины в диванного ленивца, достиг понимания, что любое вещество, одурманивающее мозг, зло, ослабляющее разум, мешающее реализации жизненной силы, Иван начал пить, и чем дальше, тем больше!

Сколько раз я приходил и видел его сидящим на лавочке, отхлёбывающим пиво, умиротворённого и довольного. Если бы я не знал его с детства, не знал его ум, не знал, что под вечно спокойным лицом живые чувства и мечты, я бы сказал, что передо мной просто тупой идиот!

––

В начале летних каникул мы поехали к нему на дачу, я с роскошной Юлей, с первого курса культурологического факультета, живущей поэзией и авторским кинематографом, а он с Машкой из школьной тусовки, с которой по пьяни у меня было, причём не раз. Маша против Юленьки, как булыжник против статуи, но плохой она не была. По прошествии нескольких дней даже не могу вспомнить, чем мы занимались. Пару раз съездили на электричке купаться на пруды. Ягоды в лесу искали. Ходили в магазин. Особенно в один день. Деревня с ближайшей продуктовой лавкой находилась за огромным полем. От забора дачного поселка поле медленно поднималось в небо и обрывалось крутым склоном, вдоль которого шло двухполосное шоссе, на противоположной стороне которого стояли деревянные дома. Однажды мы поздно встали, в обед лениво позавтракали, подъели все продукты и под вечер пошли в лавку. А когда возвращались проложенной по полю дорогой (две земляных тропы в клевере, накатанные колёсами грузовиков), Юля оглянулась, и мы увидели высокую синюю тучу, как замок, или, скорее, воз сена. Мы шли неторопливо, туча нагоняла. Синее сено рассыпалось и заполняло собой небо. В туче сверкала молния и грохотал гром, вызывая у нас приступы смеха. Задул в спину ветер, влажный и сильный, сбрасывая на нас редкие капли. И вдруг Машка закричала, что в доме распахнуты окна. Мы побежали, прижав к себе пакеты с едой. Раскаты грома гремели прямо над головами, а после небольшого дождя хлынул ливень. Мы бежали насквозь мокрые, хохотали и пугались взрывов грома прямо над нами. После носились по дому, оставляя за собой отпечатки босых ног, вырывали у ветра хлопающие о стены дома рамы, дребезжащие забрызганными каплями стёклами. Как только мы, насквозь мокрые и усталые, пришли на стеклянную террасу, сели на стулья вокруг круглого стола с белой скатертью, под яркий и тёплый свет, льющийся из абрикосового абажура, как лампочка в нём мигнула и погасла. С раскатом грома мы грохнули в темноте смехом, словно пропавшее электричество было лучшей шуткой. В темноте Иван и Машка бродили по дому в поисках спичек, а мы с Юленькой сидели за столом и слушали несмолкаемое дребезжанье стёкол под ударами капель и очень громкий стук в железную крышу, отчего казалось, что до потолка рукой достать. А после вплыла Маша, освещенная дрожащим от ее осторожных шагов светом длинных тонких свечей, каждая из которых стояла в подсвечнике в её руках. Мы взяли по свече, и тоже поплыли словно приведения пятнами света по тёмному дому, скрипящему половицами под ногами. В нашей комнатке в свете свечи голое тело Юли, стянувшей через голову облепившее ее худое тело платье. Мои ладони на холодной коже её спины, её мокрые волосы на моем плече, с которых капли дождя стекали на ключицу и проползали холодно и щекотно несколько сантиметров по моей груди. Её лицо близко-близко к моему и её влажная ладонь с ледяными пальцами, протёкшая от моей шеи, через солнечное сплетение к животу, зарядом энергии потрясшая тело. Ужин под размеренный стук дождевых капель ушедшего урагана при свете большой красной свечи в виде лошадиной головы и шеи, с пышной гривой, установленной на круглом сосновом спиле, с видными коричневыми древесными кольцами с светлой коре. Я рассказывал, что эти свечи мы делали на уроке труда, и у меня дрогнула рука, когда я заливал раскалённый воск, отчего лошадиная голова вышла без ушей и лысая, будто сняли скальп. Мы пили чай с бутербродами из свежего душистого хлеба и ветчины из деревенской лавки, мигал теплый свечной свет, и мы не столько говорили, сколько ощущали себя в девятнадцатом веке, резким порывом урагана принесённым в наши жизни.