Czytaj książkę: ««Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах»

© Фомин А.Ю., 2024

© ФГБУ Издательство «Наука», редакционно-издательское оформление, 2024

© Палей П.Э., оформление, 2024

Введение

Огромная роль солдатских масс в событиях 1917 г. ставит изучение царской армии начала XX в. в разряд одного из важнейших сюжетов истории дореволюционной России. При этом налицо недостаточное внимание к состоянию и поведению многотысячного офицерского корпуса во время острейшего политического кризиса. Только в Петрограде и его ближайших пригородах в 1917 г. находилось по меньшей мере 60 тысяч обер- и штаб-офицеров, присягавших сначала Николаю II, а затем Временному правительству, но фактически уклонившихся от защиты как первого, так и второго.

В этой связи актуальным выглядит рассмотрение вопросов о состоянии умов командного состава императорской армии в десятилетие, предшествующее эпохальным революционным событиям. Наилучшим источником для изучения «состояния умов» военной среды является военная печать – ее голос в публичном пространстве и площадка для дискуссий по вопросам военной и общественной жизни.

Целью данного исследования является изучение политических требований и политической культуры российского офицерства в период между Русско-японской и Первой мировой войнами. Рассматривая межвоенный период, можно сфокусироваться на отношении кадрового офицерства к разворачивавшимся в то время политическим процессам.

Хронологические рамки исследования ограничиваются главным образом периодом 1905–1914 гг. – временем становления и развития системы так называемой думской или третьеиюньской монархии. За верхнюю границу взято начало Первой мировой войны. Со вступлением России в войну изменились как отношения армии и общества, так и политические реалии – изучение этого периода является задачей самостоятельного исследования.

Лояльность армии и ее профессионального ядра – офицерского корпуса была жизненно важна для монархии Романовых, являлась одним из ключевых факторов ее существования. При этом официальная точка зрения, согласно которой офицер уже по определению являлся «преданным слугой державного вождя армии», перенеслась и в работы историков. Представляется, что этот тезис, по крайней мере, нуждается в подкреплении специальными исследованиями. Позиция, занятая в дни отречения Николая II как большинством «рядового» офицерства, так и военной «верхушкой» (все командующие фронтами, за единственным исключением, высказались в пользу отречения императора), заставляет усомниться в том, что политическое мировоззрение военных ограничивалось незамысловатой формулой «за веру, царя и отечество». Пресловутые «косность» и «кастовая замкнутость» военной среды, на которые указывают историки, не могли оградить офицерство от веяний времени. В историографии особенно мало внимания уделялось вхождению в сферу публичной политики военнослужащих. Революционное брожение 1905–1906 гг. частично затронуло и вооруженные силы. Однако при чтении работ историков невольно создается впечатление, что стены казарм, кадетских корпусов, военных училищ и офицерских собраний напрочь ограждали своих обитателей от остального мира.

Современные российские исследователи все чаще смотрят на революцию 1917 г. с перспективы имевших «роковые» последствия для страны тактических просчетов правительства. При чтении их работ начинает казаться, что революционных потрясений и последовавшего за ними хаоса гражданской войны легко можно было избежать при более эффективном администрировании, лучшем использовании возможностей существовавшей государственной машины. Дискуссии о глубинных причинах революции и объективных сложностях в развитии страны отбрасываются в сторону – на первый план выдвигаются субъективные факторы, с помощью которых можно дать простое и ясное объяснение причин краха империи Романовых¹.

Если для одних воспринимаемая как данность поддержка офицерством самодержавия безусловный минус – признак реакционности и отсталости военной среды, то для других столь же неоспоримый монархизм офицеров является признаком искреннего и глубокого патриотизма, верности долгу, государственной мудрости. Для историков, придерживающихся последнего взгляда, офицеры императорской армии – герои и мученики, представители «здорового», государственнического начала в жизни страны. В отличие от корыстного чиновничества, кадровые военные – благородные рыцари, бессребреники, для которых высшей ценностью является беззаветное служение Родине, возможность пожертвовать для нее жизнью. Материальные ценности вызывали у них лишь презрение.

Этот упрощенный, идеализированный образ, сконструированный под воздействием ультраконсервативных, национал-патриотических идеологических установок, имеет мало отношения к действительному положению вещей. Для данных авторов изучение вопроса сводится к нахождению в прошлом примеров для военно-патриотического воспитания нынешних поколений. Политическая конъюнктура и прикладные задачи отодвигают на задний план объективное, всестороннее изучение вопроса. Другими словами, эти работы не всегда в полной мере отвечают всем необходимым методологическим принципам исторического исследования. Например, С.В. Волков указывал, что «Офицерский корпус и по существу своему объединял лучшее, что было в России в смысле человеческого материала»². Он же писал, что «офицерский корпус, служивший основой российской государственности, после большевистского переворота стал, естественно, ядром сопротивления антинациональной диктатуре»³. А.И. Каменев указывал, что «офицерская профессия – это своего рода апостольство и подвижничество»⁴.

В свою очередь, для советских историков проблема политических взглядов офицерства редко имела центральное значение. В различных областях истории вооруженных сил имелись существенные достижения. Но вопрос о политических предпочтениях кадровых военных (зачастую рассматриваемый в качестве второстепенного) легко решался в соответствии с идеологическими установками. Можно сказать, что этот вопрос даже по-настоящему не ставился – ответ на него был уже заранее известен. В этом также заключается несомненный методологический изъян.

Приходится констатировать, что и по сей день исследователи редко обращаются к проблеме политизации офицерского корпуса русской армии после 1905 г. В значительной степени ими недооценен такой источник, как военная периодика. Для находившихся на действительной службе офицеров, чьи гражданские права были серьезно ограничены, занятие публицистикой являлось одним из немногих легальных способов участия в публичных политических дискуссиях.

Создается впечатление, что недостаточно изучен вопрос о социальном составе офицерского корпуса российской армии конца XIX – начала XX в. Многие историки продолжают утверждать, что офицерский корпус (по крайней мере до Первой мировой войны) в основе своей был дворянским, тогда как уже в 1890-е гг. потомственные дворяне составляли лишь половину от общего числа офицеров. Впоследствии их доля продолжала уменьшаться. К тому же, как заметил еще П.А. Зайончковский, офицер-дворянин начала XX в. фактически очень мало отличался от разночинца⁵. Ведь тогда у подавляющего большинства офицеров (за исключением гвардии и прежде всего гвардейской кавалерии) уже не было земельной собственности. Вероятно, применительно к офицерскому корпусу начала XX в. следует говорить скорее о специфической профессиональной и корпоративной, нежели дворянской идентичности.

В свою очередь, о том, что офицерский корпус российской армии представлял из себя в политическом (и культурном) отношении, известно лишь в общих чертах. Затрагивающие данную проблематику исследования очень часто имеют серьезные методологические недостатки. К тому же их немного.

Российские военные историки традиционно занимаются изучением боевых операций, стратегии, тактики, вооружения, планирования и т. п.⁶ Социально-политическая и культурная проблематика истории вооруженных сил ускользает из их поля зрения.

Итогом государственных преобразований 1905–1906 гг. стала легализация публичной политики. Различные социальные и профессиональные группы получили возможность открыто отстаивать свои интересы. Вопреки распространенному мнению, военные не составляли здесь исключения. После издания «временных правил» о печати от 24 ноября 1905 г. в России начался настоящий газетный бум. Резко возросло и количество военных изданий. Освобожденная от жесткого контроля администрации военная печать превратилась в площадку для свободного обмена мнений, став частью автономной публичной сферы, как ее понимал Ю. Хабермас⁷. Публичное, в противоположность частному, связано с интересами общества как целого. Под обществом (публикой) понималась совокупность частных индивидов, сплачиваемая сферой массовой коммуникации, иными словами, публика – «общность тех, кто читает, пишет и интерпретирует»⁸. Таким образом, член публики – тот, кто участвует в общественной дискуссии, процессе формирования общественного мнения. На страницах военных изданий (даже в официальном «Русском инвалиде») не существовало служебной иерархии. Обер-офицер мог открыто спорить с генералом. Полемика в военных изданиях велась на общих основаниях: она подразумевала равенство участников, различия между ними определялись лишь убедительностью аргументов⁹.

Основную часть «пишущей публики» составляла образованная элита – выпускники высших военно-учебных заведений: Николаевской академии Генерального штаба, Александровской военноюридической академии, Николаевской инженерной академии и Михайловской артиллерийской академии. Военная печать являлась голосом профессионального сообщества. Через обращение к периодике можно изучить политические предпочтения офицерской корпорации (во всяком случае, ее «пишущей» части). Офицеры были серьезно ограничены в гражданских правах, но их публикационная активность никак не регулировалась юридически (кроме запрета на участие в «противоправительственной агитации»). При этом армия принадлежала к числу т. н. тотальных институтов, стремившихся контролировать и регламентировать все сферы деятельности военнослужащих¹⁰. Не являлась исключением и частная, семейная жизнь. К примеру, известно, что младшие офицеры могли заключать брак только с разрешения командира¹¹. Имели место и попытки установить жесткий контроль над выступлениями военнослужащих в печати. В 1907 г. Совет государственной обороны рассматривал проект «правил о порядке надзора за литературной деятельностью военнослужащих»¹². При Главном штабе предлагалось учредить специальную комиссию для рассмотрения литературных произведений военнослужащих, нарушающих военную дисциплину, нормы «военной этики» и наносящих ущерб «требованиям и интересам военного ведомства»¹³. Комиссию предполагалось наделить правом вынесения дисциплинарных взысканий – вплоть до увольнения провинившихся со службы¹⁴. Проект не был реализован, вероятно, ввиду потенциального недовольства наиболее образованной, «пишущей» части офицерства такой мелочной опекой со стороны начальства. Однако во избежание неприятностей по службе офицеры нередко предпочитали публиковаться анонимно или используя псевдонимы. Для них публицистика была практически единственным способом законного участия в общественно-политической жизни. Для военных закон делал недоступными те формы самоорганизации, которые в начале XX в. активно осваивали представители интеллигентных гражданских профессий. Университетские профессора, земские служащие, врачи и учителя собирались на профессиональные съезды, создавали общества, ассоциации и союзы¹⁵. В то же время единственной площадкой, на которой опосредованно мог «звучать» голос военного сообщества, являлась печать.

В фокусе исследования находятся наиболее политизированные военные издания – официальные (газета «Русский инвалид»), официозные (получавшие казенное финансирование) и «независимые». До революции 1905–1907 гг. военная печать была представлена прежде всего официальными изданиями военного ведомства – газетой «Русский инвалид» и журналом «Военный сборник». «Русский инвалид» являлся не только старейшей (первый номер вышел в 1813 г.), но также наиболее известной и читаемой военной газетой России. В начале XX в. ее номера регулярно рассылались по библиотекам офицерских собраний, войсковым штабам и военно-учебным заведениям. Практиковались «групповые читки» в штабах частей, собраниях офицеров, среди нижних чинов и т. д. Учащиеся военно-учебных заведений, а в некоторых случаях и действующие офицеры, должны были реферировать статьи военных изданий, в том числе и «Инвалида»¹⁶. Содержание официального отдела газеты, в котором размещались приказы по военному ведомству, так или иначе доводилось до сведения офицеров и нижних чинов усилиями командования разных уровней. Первым «независимым» военным изданием России принято считать журнал «Разведчик», появившийся в 1889 г. «Разведчик» не получал прямого казенного финансирования (хотя и зависел от рекомендаций Главного штаба к распространению в войсках) и не ассоциировал себя ни с одной из официальных структур (будь то министерство или штаб округа). Его бессменным издателем и редактором был отставной капитан В.А. Березовский. Поначалу военное ведомство прохладно относилось к начинанию Березовского – издание спасло то, что оно старалось держаться в стороне от политики. «Разведчик» воспринимался скорее в качестве полуразвлекательного иллюстрированного журнала. С ликвидацией в 1905 г. предварительной цензуры и фактическим установлением явочного порядка учреждения периодических изданий в стране начался газетный бум, затронувший и военную печать. Острая полемика по мотивам Русско-японской войны оживила в том числе страницы официального «Русского инвалида». В 1906–1907 гг. в стране стали массово появляться новые военные издания. А.И. Деникин даже назвал это явление «военным ренессансом»¹⁷. Большинство из них стремилось заручиться финансовой поддержкой властей и продемонстрировать свою полезность для военного ведомства. Однако некоторые (прежде всего, газета «Военный голос») не боялись вступать в открытую конфронтацию с правительством и Военным министерством. Русско-японская война наглядно продемонстрировала недостатки русской армии и ее офицерского корпуса. Нарастающая тенденция к повышению профессионализма, углублению специальной подготовки и применению научных знаний в военном деле и военном управлении вступала в конфликт с доставшимися от XIX в. традициями, аристократическим духом, а в конечном итоге – с консервировавшим архаичные формы политическим строем империи. Охватившее общество стремление к политическому участию, свободе публичных дискуссий, созданию институтов представительства и контроля за бюрократической вертикалью во многом затронуло и военную среду. Офицерство нуждалось в публичном осмыслении итогов войны. Конфликты между поколениями (главная ответственность за военные неудачи лежала на старшем генералитете), между консервативным аристократическим гвардейским офицерством и более профессиональными, усваивавшими рациональные технократические подходы офицерами Генерального штаба, теперь могли выплеснуться на страницы приобретшей в 1905 г. относительную свободу печати. Получили свое отражение и претензии армейского строевого офицерства, делившего тяготы войны с нижними чинами и недовольного привилегиями обеих названных выше групп.

Вторую группу составляет ведомственная документация из архивохранилищ Москвы и Санкт-Петербурга. В делах различных фондов Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА) содержатся данные о программе и финансировании периодических изданий, документы, отражающие политику военного ведомства в области печати, свидетельства политической активности офицерства и генералитета, информация о конфликтах внутри военной корпорации и т. д. В рамках данного исследования задействованы ф. 1 и ф. 29 (Канцелярия Военного министерства), ф. 400 (Главный штаб), ф. 2000 (Главное управление Генерального штаба), ф. 830 (Совет Государственной обороны), ф. 868 (Комитет по образованию войск при Военном совете), ф. 962 (Верховная комиссия для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения военного снабжения армии), ф. 970 (Военно-походная канцелярия Его Императорского Величества). Делопроизводственная документация из фондов РГВИА позволяет изучить выработанные военным ведомством принципы политики в отношении печати, а также проанализировать стратегии взаимодействия с властями, выстраиваемые частными издателями.

Кроме того, в работе задействованы источники личного происхождения – дневники и мемуары военных деятелей изучаемой эпохи. Помимо известных воспоминаний фигур первого ряда (военных министров А.Ф. Редигера, В.А. Сухомлинова, А.А. Поливанова и др.) в работе используются обнаруженные в ходе архивных изысканий мемуарные свидетельства, ранее не вводившиеся в научный оборот.

Предлагаемая работа находится в русле исследований публичной сферы и публичной политики. Периодическая печать является важнейшим институтом публичной сферы (пространства публичной коммуникации, создающего ткань общества). Изначально публичная полемика развивалась в неполитических формах – строилась вокруг литературных, научных и профессиональных вопросов. Механизмы рациональной критики, выработанные в ходе публичного обсуждения литературных произведений, неразрывно связанного с распространением печатного слова, постепенно переносились на сферу политики. Эта схема применима и к российской военной печати. Революция 1905–1907 гг. открыла для военного сообщества (пускай и ограниченную) возможность обсуждения политических вопросов на единственной доступной ему публичной площадке – на страницах печати.

Некоторые разделы настоящего исследования можно отнести к истории идей. В них прослеживается генеалогия и эволюция пользовавшихся популярностью у офицеров и развиваемых ими политических концепций и понятий. В этой связи предпринимается попытка выделить оказавшие на них влияние интеллектуальные направления и проследить их европейские корни.

В работе использовался основополагающий для любого исторического исследования метод критики исторических источников. Под которым подразумевается перекрестное сопоставление свидетельств, установление исторического контекста создания различных источников и заложенных в них нарративов, выявление прагматических интенций их авторов, анализ формуляра однотипных документов.

Кроме того, в работе применялся просопографический метод написания «коллективной биографии». В ряде случаев была предпринята попытка создать коллективный портрет некоторых групп военных. Этот подход позволил обнаружить корреляцию между близостью политических взглядов и служебным опытом, материальным положением, образованием. Члены групп, придерживавшихся определенной политической платформы, нередко имели схожие карьерные траектории и социальные характеристики, были объединены совместной деятельностью и имели общий опыт переживания исторических событий.

Большинство сюжетов, затронутых в ходе работы над исследованием, впервые становятся предметом специального исследования. Обращение к военной печати как к основной площадке для публичных дискуссий военного сообщества позволило осветить круг политических проблем, волновавших различные группы офицерства, а также вписать их требования и предложения в общий политический контекст России начала XX в. Представляется, что результаты, полученные в рамках данного исследования, могут стать существенным вкладом в разработку проблематики политизации русского офицерства в условиях становления политической системы думской монархии. Важнейшим фактором политизации офицерства стало поражение России в войне с Японией. В период между двумя войнами в России шли сложные внутренние процессы. Ослабление обороноспособности страны и падение престижа вооруженных сил совпали с внутренними потрясениями и перестройкой политической системы. В этих условиях профессиональные военные стремились к скорейшему восстановлению оборонного потенциала и модернизации вооруженных сил. Для достижения этой цели многие из них пытались использовать возможности, предоставленные обновлением государственного строя.

Привлечение широкого круга источников позволило показать, что на месте прямолинейного, выравниваемого по единому образцу, цементируемого воинской дисциплиной консерватизма, о котором пишут многие историки, на деле существовало многообразие политических взглядов и настроений, характерное для общества в целом. Иерархичность и строгая армейская субординация как будто подразумевали, что офицеры не могут открыто не соглашаться с начальством и рассуждать о вопросах, не имеющих отношения к их служебным обязанностям. Однако в действительности военная среда демонстрировала активный интерес к политической жизни, изобретала различные тактики политического участия, позволявшие обойти формальные запреты. Младшие по званию не боялись публично рассуждать о предметах, по уставу находившихся в компетенции старших и самой верховной власти. Некоторые офицеры обнаруживали склонность к политическому теоретизированию, предлагая свои проекты переустройства общества. Другие настолько тонко разбирались в политической конъюнктуре, что искусно использовали ее в служебных интригах. Военная среда презирала «сервильность» и доносительство, трепетно относилась к своему достоинству, а потому во многом не принимала попытки навязать мелочный контроль за политической благонадежностью, время от времени предпринимавшиеся властями. Большинство военных считало оскорбительными сомнения в их патриотизме. Однако этот патриотизм далеко не всегда выражался в аполитичности, верноподданном почитании воли верховного вождя армии и примитивном послушании начальству. Крайне правое офицерство, стремящееся показать свою абсолютную лояльность существующему строю, в действительности проявляло не меньшую политическую активность, чем либерально настроенная его часть, так же выходя за формальные рамки дозволенного уставом и законами. В то время как либеральная часть склонялась к парламентаризму, правые выдвигали собственные разнообразные предложения по исправлению государственного строя и решению политических проблем. При этом в условиях крайней ограниченности легальных форм занятия политической деятельностью не могло сложиться развитых, устоявшихся форм политического участия. Однако возраставший интерес к политическим проблемам и осознание их значимости для судьбы вооруженных сил подталкивали военную среду к поиску инструментов влияния на процесс принятия решений и способов публичного высказывания.