Czytaj książkę: «Происходящее и мышление, тайна духовного. Опыт странного мышления. Часть II»

Происходящее и мышление

Эмпиристы, рационалисты, Кант и Лютер

В системах-учениях эмпиристов и рационалистов присутствует определенное допущение и упрощение, и достаточно условно это можно рассмотреть так:

1) Присутствует субъект

¹

, но кто это? Что это за сущность? Допустим, это какая-то познающая сущность, у которой есть такие допущения, как 1) разум вообще, 2) чувства вообще, ну и память вообще, эмоции… – какая-то мыслящая субстанция или некий чувствующий механизм, подключенный к миру…, состоящий из «частей»…

2) И внешний мир, реальный, мыслимый, чувственный, явленный… Такой мир – это некая протяженность наличествующего, некая совокупность предметов (объектов и их свойств).

Тут также должен быть и третий или первый пункт – Бог. Действительно, в упрощенной пост классификации метафизических размышлений Аристотеля были выделены не два, а три вопроса: душа, мир, Бог (смотрим того же Хр. Вольфа), но в итоге в результате определенных размышлений к концу XVIII века третий вопрос стал сначала принципом, а после и вовсе был отброшен.

При этом такое различение на мир и дух в последующем к концу XIX века у позитивистов приобрело различные коннотации о некоей прагматичности, утилитарности, реалистичности и противостоящем таковому какой-то недействительной философии различных метафизиков. Затем в XX веке у «научных» материалистов оставшиеся два вопроса приобрели некое «основное противостояние» в философии между идеалистами (субъективными, объективными) и материалистами (настоящими, научными, примитивными)… Но такие вопросы и последующие различные конструкции – это только упрощения.

1-2) И субъекту даны свойства предметов, он их познает через чувства, разум… или, возможно, все даже каким-то образом трансцедентально (подстроено)…

Но что первично: то, что дается от чувств, или это те конституции, что существуют в субъекте, то есть в его разуме? И тут почему-то обязательно очень важно решить, что будет являться врожденным и какие способности будут основными? Сюда же критерии истинности, сюда же опытное, доопытное… Чувственные или разумные, рациональные, математические? Сюда же «чистая доска» как некое начало, сюда же представления, что Мир – это количество материи, монад, корпускул, частичек. Тут же акциденции, атрибуты, субстанции; единственная, состоящая из частей… Тут Беркли и Юм. Отсюда интегральное и дифференциальное математическое мышление: мир – это бесконечное количество частей. И кто создал такой мир-предмет, этим первым толчком был Бог-акт?

Итог – это решение Канта, что «все важно»², и прорисовка им уникальной схемы того, как субъект взаимодействует с происходящим. И тут и необходимость ввода таких допущений, как «вещь в себе», априорность морали для решения вопросов невозможности противоречия предопределенности… трансцедентальные апперцепции… Мир как явление и явление как мир, и «Я» – такое же явление в этом мире. Но, если решение Канта настолько идеально, тогда почему оно неудовлетворительно?

Предположим, что такие разговоры – это упрощение. Допустим следующее.

– Субъект как познающая пассивная или активная субстанция не существует – это упрощение.

– Мир как сумма материального (протяженного, чувственного) и его свойств – это тоже упрощение. И, возможно, мир – это «воля и представление Шопенгауэра» или реализация, а реализация… – это «экзистенция Экзюпери»?

– И, ум (разум) – это тоже иногда «чувственность», как это предполагается в некоторых интерпретациях установлений буддизма, поэтому разделение цельной ментальности на чувства и разум – это предположение, и такие классификации выделения могут быть и другими, например, чувственность, рассудок, разум у того же Канта. И разделение разных ментальных свойств в тех же буддийских установлениях – их десятки, сотни, тысячи (смотрим различные работы Пятигорского «о буддийской философии»), а не обязательно некие две упрощенные противоположности: разум и чувственность.

Можно долго рассуждать о различных нюансах какого-то мира-субъекта рационалистов и сенсуалистов, а затем находить какие-то решения в виде математических рассуждений-упрощений для развития различных теорий о рациональном использовании вещей в мире вещей. В итоге иногда можно прийти к упрощениям Ламетри или даже Конта… Но такое в итоге может стать и становится основой научной, промышленной, политической, финансовой… и других особых революций какого-то выделенного мышления о чем-то с помощью системы особых упрощений.

И всеобщее упрощенное учение Нового времени «об автономном, познающем субъекте» позволяет создать политические либеральные теории монадных сообществ³, в которых присутствуют «рациональные-автономные» субъекты, которые слоняются по такому «рациональному» миру вещей с линейками, циркулями и пушками, обнаруживая кругом какой-то «разумный» порядок, предполагающий, что каждый – это только вещь в цепочке производства-питания… или существо, предназначенное для создания прибавочной стоимости… И такое специфическое мироощущение, такой «утилитаризм» – это, так сказать, «воспитание джентльмена» у Локка, заложенное несколько ранее у Уиклифа, Лютера, Кальвина и других⁴.

И основанием такого «рационального учения об особо-автономном рациональном существе» или стержнем такого «разумного» мышления о происходящем, а после и «программой к действию», становится «протестантская этика профессионального призвания»⁵ Лютера (согласно Шестову только «упрощенного Лютера», и такое «упрощение Вебера» не может приблизиться к действительному пониманию учения Лютера), этика сверхавтономного существа, обреченного на самостоятельное спасение через праведную-разумную-утилитарную-рациональную жизнь. Такое автономное «разумное»⁶ существо обязано спасаться самостоятельно⁷ через обязательную автономную, частную, независимую деятельность в тварном (предметном) мире, ожидая конца этого мира и призвания после в судный день для ответственности за все содеянное в такой сверхсамостоятельной жизни. И над всем этим веет твердая «уверенность в предопределении», что является некоей особой радостной уверенностью. Такая предопределенная уверенность направляет всех уже-автономных прямо к цели⁸, не виляя, не сомневаясь и не теряя времени на разное бесполезное, что мешает скорее двинуться к спасению через вот такую праведную, практичную, рациональную, успешную жизнь. И кто-то предопределен к пониманию такого блаженства и к его осуществлению, а кто-то, кто проклят, он слаб и обречен быть лишенным такого просветления. Такое избранное существо, конечно же, проклято брести по дороге одиночества, но такая дорога или такой «сверхпуть в град небесный» – это дорога спасения, спасения своими руками, но только для тех, кто может выдержать испытание миром, испытание искушением⁹. Для воспитания такого сверхсущества необходима особая сверхэтика, особая сверхдисциплина…¹⁰

Такие особо-разумные собрания автономных существ могут договариваться о разном, и государство в таком смысле – это всегда какой-то договор, который обеспечивает порядок, позволяющий организовать производство, торговлю, особую-автономию владения…. А в итоге – мощный рывок развития, связанный со сверхростом производительных сил таких особых автономных существ, которые предоставлены сами себе, и задача которых обеспечить свою особую упрощенную автономию всеми возможными средствами, и этика в таком смысле – это только способ не отвлекаться на ненужное и на то, что мешает обеспечить такой особо эффективный способ производства автономии. Порядок для них – это «остановка войны всех против всех» у Гоббса, и такое может в итоге трактоваться как абсолютное зло (Руссо), как ограниченное зло (Локк), как благо (Гоббс), и вариантов интерпретации такого достаточно… (католичество и протестантство после рационализации последнего стали неразличимы).

В таком представлении или для обоснования такого может быть и была взята корпускулярная механика Ньютона и другие представления классической механики (формальной логики). А затем такое становится основанием для учения об автономном субъекте (тело) и о взаимоотношении таких выделенных сущностей (тел) на некоем свободном рынке Адама Смита, и о саморегуляции таких систем после, и о ночном стороже, и о другом разном, взятом из представлений о гравитации и небесной механики. Но сверхзначительным упрощением является представление о капитализме и либерализме в романах Айн Рэнд.

И в таком позитивистском ключе может быть понято и взаимодействие каких-то уже тел в качестве какого-то позитивистского солидаризма и естественного взаимодействия тел, и также выживания сильнейших тел, ну или какой-то выживаемости в границах животной солидарности – «или ты или тебя, и всегда выживает сильнейший». Причем такое – это социал-дарвинизм, социал-биологизм, затем социал-солидаризм, точнее, биологический солидаризм, в каком-то смысле сближающий идеи Айн Рэнд с идеями одного особого менеджера. Но так же, как это неудивительно, с идеями тех, кто называет себя анархистами, которые тоже видят только животное, но выпячивают «взаимопомощь», а не «плотоядность». А какая разница, что выпячивать, если речь идет только об особом и обязательно-разумном, но только «животном»¹¹, и тогда, возможно, нечто будет выпячиваться (крылья, хвост, ноги)¹², но другое все равно будет незримо присутствовать за этим первым планом… Сюда же можно отнести и любой вульгарный социализм с его учением «о человеке как о социальном животном», то есть если человек – это животное, то социальное или нет, это уже после «некоторых изменений» не так важно, а значит, дальше… все как с животными…, телами…, вещами…

Мышление и реальность, абсолютная достоверность, последняя истина, действительный квант бытия

Есть только одна известность – это наличие тотальной неизвестности.

Мышление – это напряжение для того, для кого присутствие всегда – это происходить в мышлении. Парменидовское мышление – это бытие и наоборот. Двигаясь в любом направлении, все равно находишься в исходной точке, в точке какого-то начала-и-конца. Чем стремительнее идет движение от этого «начала», тем сильнее возникает понимание присутствия «конца»¹³.

Всегда хочется, чтобы наши мысли о происходящем были тождественны происходящему или даже являлись этим происходящим, но оно, скорее всего, нечто совершенно иное, и убедиться в таком можно всегда любым практическим способом, в слабом значении – это сравнив какие-то фантазии, химеры, концепции и то, что происходит. Но часто присутствует ситуация какого-то не различенного состояния, когда включенный не замечает свою включенность, или ситуация, когда исчезает различение концепции и происходящего, и таких представлений может быть множество, иногда какая-то математическая теория будет считать себя тем, что происходит на самом деле без мышления.

Возможно, что этот происходящий мир является какой-то ино-реальностью для духа, как и дух, возможно, это какая-то ино-реальность для происходящего. Когда мы трогаем руками свою голову, что мы ощущаем на самом деле? Мы что-то ощущаем, но это не слово «голова», и мы ощущаем именно то, что мы мало что понимаем в происходящем.

В упрощенном значении «проблема взаимоотношения всего совсем» может иметь множественные решения. Мир и мышление могут взаимодействовать по системе «взаимодействия сущности и существования» или по-другому. Или тут может быть придумана какая-то иная система, если «мышление» – это только функция мозга, то все, что есть как ментальное – это какие-то возникающие в мозге «шумы»…

Возможно ли, что присутствует бытие, которое присутствует вне мысли и без мысли? Действительно ли существует что-то вне мысли? И самое главное, существует ли оно, это что-то вне мысли, и если да, то что это? Чем на самом деле является это «бытие без мысли»? И что об этом может знать мысль, если такое происходит «вне» мысли и без мысли? Можно сказать, что мысль обращает «такое вне» в «какую-то мысль», а это и есть то, как она может иметь с ним дело, но речь идет именно о том, что «не может становиться мыслью», «о том, что не превращается в мысль» ни при каких условиях. И если оно не становится мыслью, оно существует? Тут может идти речь и о «вещи в себе», и о чем-то другом, совершенно недоступном мышлению? Но может быть и о чем-то еще более странном, о чем «явленная мысль»¹⁴ ничего знать не может. И (для сознательности) возникает вопрос о том, «почему я вообще могу говорить о каком-то мне абсолютно недоступном понимании?» Если такое допущение есть, то существует ли нечто за этим допущением? Но все эти допущения в итоге не могут никак подтвердить и не могут опровергнуть наличие или отсутствие чего-то вне мысли и обычного мелькающего происходящего определимого в понятиях, и еще чего-то другого «невидимого», «разного невидимого» (или нет?) То есть в итоге вроде как это все только пустые разговоры? И тогда те, кто занимаются фундаментальной физикой, правы в отношении критики разных таких разговоров, и только их мышление позитивно, а остальное – это ни о чем… Но вот почему-то те, кто действительно занимается фундаментальной физикой, когда погружаются в проблему «разговоров об основаниях», то им снова приходится воспроизводить такое же как бы пустое мышление… И это загадка, почему только так и никак иначе… А если говорить о других «науках», то в них говорить о чем-то позитивно выявляемом, достоверно установленном, не просто сложно – это невозможно…

Соизмерение происходящего с мышлением – это одна из величайших загадок. И тут могут быть разговоры о «чистом мышлении», «ложном мышлении», «действительном мышлении», «истинном мышлении», каком-то обязательном соответствии теории практике, обязательном непротиворечивости теории, избыточности и других принципах настоящей науки, той науки, теории которой позволяют взаимодействовать с происходящим.

И положения науки могут подтверждаться, а через время опровергаться, но это ни какое-то там оторванное от реальности мышление. Единственным изъяном научного мышления и научной деятельности является отсутствие у такого возможности определить свои основания. Но, кроме этого, фундаментальным изъяном научного мышления является его определенное слабоумие, которое оно упорно не хочет замечать. Раскрывается это так:

– такое мышление хочет понять существующее, разобраться в его структурных особенностях;

– но это мышление не ставит вопрос «о самой возможности всего этого присутствия», оно «не удивляется наличию именно вот этого всего»¹⁵, и такое – это удел первой философии, которая может выходить за границы обычной включенности.

Конечно же, любые попытки упрощенного подхода к «выделенному мышлению»¹⁶ – это нечто слабое, и такие слабые разговоры о каком-то выделенном мышлении – это какая-то поверхностность. Этот разговор тоже можно понять именно в таком же контексте, как и любую попытку, но выделенное мышление во всем своем объеме – это очень значительная практика духа.

И нужно не забывать, что любое выделенное мышление – это не то, что происходит на самом деле, хотя какое-то взаимодействие все же есть, и это, скорее всего, не просто тождество, а иначе последние законы физики были бы известны каждому вместе с фактом рождения.

Возможно, в этой реальности нет чистого созидания или чистого разрушения, тут нет чистого возникновения, становления…, все находится в постоянном становлении или не в становлении, а в чем-то другом, и чем оно становится и чем перестает быть – это загадка. То, что наблюдается с помощью способностей – это только нечто, что ум может вычленить с помощью своих способностей – это то, что кажется, то есть это не некая иллюзия или фантомность, которая позволяет перейти к выводам Беркли. Тут также может быть предложено более мягкое решение о некоей «способности множественных интерпретаций», причем это всегда связано с каким-то агностицизмом, то есть полным или частичным утверждением о какой-то пропасти между мышлением и тем, что происходит.

Возможно, что, создавая нечто тут, мы разрушаем нечто тут, и наоборот, но там, где присутствует мышление – это тоже так же или там другие правила? И определение в происходящем какого-то созидания или разрушения – это человеческое придумывание реальности такого или это существует само по себе? Возможно, те разрывы между происходящим и выделением вещей, процессов, предметов, становлений… – это все только человеческое выделение из присутствующего такого, а в присутствующем все происходит в постоянном взаимодействии, «все есть совокупное одно», и «вычленение» – это только наша условность, наша способность привносить сюда нечто оттуда. Но это ни в коем случае не отрицает возможности воздействия на происходящее, угадывания с помощью нашего мышления чего-то, что позволяет управлять происходящим, и это указывает на какое-то общее между мышлением и присутствующим.

И любая схема бледнее того, что она хочет изобразить, причем не реальности, а именно «того, что». А что такое «реальность» – это загадка, и разговор об этом и о многом другом будет длиться вместе с человеком. Завершение человека – это конец такого разговора-потока. Можно ли остановить поток? Допустим, можно, на миг в качестве выделенного мышления, в качестве какого-то остановленного «что»… Но после снова это «что» становится чем-то другим…

Как соизмерить мысли о происходящем и само происходящее, то есть все вышеуказанные слова говорят только о мышлении или все же они позволяют говорить о том, что происходит? И с тем, кто мыслит, на самом деле происходит разное, и это разное – это не только какое-то мышление, это совокупное происходящее, которое распадается и происходит, но происходящее с тобой – это нечто тоже неуловимое для мышления.

Слова, применяемые для остановки экзистенции, это только слова, и это только остановка, а не то, что с той стороны мысли, и об этом нужно постоянно помнить. И сама мысль, в своем происходящем – это тоже что-то отличное от слов. Но такое понимание противно тем, кто уже имеет какую-то, кем-то созданную «конструкцию из слов» и с этим как бы хочет спокойно жить… по разным причинам… Основная причина в том, что охранители – это не творцы, они не могут ничего создать, а могут передавать и оберегать, но такое учение – это просто «очередная правда»… Любое движение вызывает у охранителей раздражение, им не хочется ничего менять, они и не могут ничего поменять, для них эта уже-конструкция – это какое-то действительное существование. И любое упоминание о том, что любая «уже присутствующая конструкция» – это всегда «уже мертвое собрание слов», вызывает желание отвести на какой-то костер очередного еретика.

Представим некий слабый «разговор о живом»:

1) 

Когда возникает мысль, что нечто есть «живое», то что под этим подразумевается? Вот дерево, оно живое? В какой-то критической формуле можно сказать, что «живое» – значит, оно понимает, воспринимает, чувствует, страдает, думает…, но страдает и думает только тот, кто есть с той стороны, как тот, кто думает? И тут может возникнуть мысль о наличии у всего «страдального воспринимающего» какого-то «Я». При этом можно подумать, что такое «Я», оказывается, может быть разным, иметь разную конституцию? Если по такому признаку проводить присутствие живого или не живого, тогда навряд-ли кто-либо, кроме человека, получит качество «живое». И если это «Я» также будет являться метафизическим-Я, то есть какой-то духовной, вне физической реальностью, тогда никакие «другие живые» не будут обладать признаком «живой».

2) 

Если присутствует какое-то «учение о материи», тогда может возникнуть различение некоей материи на живую и неживую. Возникает вопрос: а живая материя живая потому, что воспринимает, или просто живая сама по себе? И если она все воспринимает, тогда все живое обладает какой-то субъектностью, якостью, и такая якость может оказаться разного уровня? Но если «такое живое» ничего не воспринимает, то его, как чувствующего, нет, и оно тогда не страдает, и потому «его нет»! Могут возникнуть представления, что вся материя обладает признаком «живое». И все «такое живое» может быть воспринято как «мыслящее», то есть живость=мышление. Отсюда вся «живая субстанция» может восприниматься как мыслящая. А почему только живая, вообще вся материя может быть понята в качестве чего-то мыслящего…

В таком слабом «разговоре о живом» показано, как какое-то выделенное мышление может выдавать некие слова за какое-то существование, за то, что происходит, но это происходящее и спекуляции о нем… – это разное.

Всегда хочется сказать, что что-то является абсолютно действительным, а что-то не является таковым. И какая-то родовая сущность, наци… существуют на самом деле, а не только как понятия… Или что нечто – это не просто онтологическая сущность или некая универсалия, а это нечто реальное! И так как большинство живет в границах обычного предметного мышления, то такое большинство никогда не сможет понять, что оно находится в особом слабоумном состоянии…

Предполагая некий онтологический статус у разного, можно считать, что реализация духа¹⁷ – это этика, это практическая этика, это закон, это право, это другое подобное… И можно вслед за Кантом установить, что есть царство свободы духа и царство необходимости, то есть натуры-природы. А вслед за Гегелем предположить, что встреча духа и натуры (природы, присутствующего, объективного) позволяет говорить о таких вещах, как государство, общество, насилие, война, закон, этика…

И всегда хочется поговорить об истине, о последней истине, о действительной действительности, о том, что есть на самом деле? И когда вдруг захочется сказать, что происходящее – это ничто, а мои выдумки – это все, тогда следует увидеть в происходящем разное, например, «реальную гибель», которая, возможно, говорит о том, что все же есть нечто, какие-то закономерности, связи, РЕАЛЬНОСТЬ, то есть нечто большее, чем какие-то выдумки… Но все же преодолеть границу между мышлением и происходящим почему-то не получается. Возможно, в какой-то той жизни и есть такая вероятность, но не в этой. А тут только зыбкая множественность интерпретаций, ошибки, заблуждения, катастрофы в результате заблуждений, какие-то прорывы, блуждания, неверия, усталость…

Предположительно, что реальность для нас присутствует только как мысль об этой реальности, при этом не являясь мыслью, но чем тогда? И это «чем тогда» – это тайна. И «что есть такие мысли о реальности» – это тоже загадка.

Что является абсолютно достоверным? Акт смерти? Сила притяжения? Истина – это правда или «то, что есть», а «что есть?» Что дано во «внешнем мире» непосредственно? Возможно, присутствует нечто в итоге непонятное, а все остальное «понятное» – присутствует только как «концепция», и отсюда возникает возможность множественной интерпретации?

Присутствуя, наше мышление проскакивает через что-то важное, и зафиксировать «это что-то», остановиться на нем, углубиться в него – невозможно. Но все же, если попытаться заметить нечто, то есть какое-то что-то за проскакивающим потоком? Например, для присутствующего его присутствие в его обыденности – это сумма всех его пребываний:

– Во всем этом пребывании присутствует наблюдение за происходящим (и присутствие в нем), за тем, что можно назвать миром, наблюдение за этим совокупным с помощью неких органов чувств.

– И в таком наблюдении-пребывании будет множество разного наблюдаемого-присутствующего.

– И тут могут быт разные мысли по поводу этого наблюдаемого, но!

– Тут можно заметить ускользающую мысль – понимание того, что во всем этом процессе, в сумме этих переживаний, в процессе восприятия и другого остается незаметным нечто главное, на чем необходимо сосредоточиться. А это именно то, что все это ничего не говорит о том, чем это все происходящее является на самом деле, то есть все то, что как бы наблюдается, но оно ускользает. И то, что будет явлено обо всем этом, это будут тоже вот такие же текучие мысли, какое-то явленное, и затем снова явленное, и любые попытки заметить нечто другое, то, что за этим фасадом, то есть обнаружить последнюю реальность – это только попытки. И вот с таким «известным-ускользающим» придется жить, пока есть вот эта жизнь, но что это?

Всегда есть мысль о том, что за фасадом такого неуловимого есть какой-то действительный квант бытия. Часто хочется замереть, оцепенеть, для того чтобы схватить это исчезающее, этот проскальзывающий квант существования. Но каждое такое замирание не позволяет обнаружить эту единицу, потому что схваченное уже схвачено и снова схвачено, но это уже не то, что было схвачено. И такое состояние в бреду, но куда-то, но не куда, а в бреду – это то, как присутствует присутствие. Любые попытки остановить это присутствие – это снова процесс…¹⁸ Но процесс не может стать квантом, а мысли о кванте все же мелькают. А это проскальзывающее исчезающее – оно куда-то исчезает? И для моего сознания – это становление, но чего? И откуда оно становится? И дальше вопросы только нарастают…

Может быть такое, что такие слова, как «цель, мечта, истина…» – это посланцы не с этой стороны? И что есть пребывание между тем, что течет, и тем, что не меняется? Возможно ли, что все на самом деле приходит с той стороны, и там его родина? И реальное прорезание всей математики¹⁹ тут – это какое-то приближение, какое-то упрощение, какое-то натягивание той реальности на это неистинное. И это все, что оттуда, с этим, что тут – им как-то приходится сожительствовать.

Иногда прослушивание чего-то великого позволяет особым образом ощутить действительный квант последней реальности. Но это не квант этого присутствия, а квант истинного бытия, того, что находится вне границ этой включенности. Но схватить его в любом случае невозможно, и такой квант промелькнет²⁰, а в наличии останется только ощущение мимолетного взгляда на него, который был в момент погружения. И ключевым тут останется только слово «был».

Как существует атом, как существует электрон – это загадка, все эти величины, как и другие величины – это допущение. Неизвестно, как существуют любые универсалии, и что существует на самом деле. Такие онтологические сущности, как экономика, право, общество и другое… – это только иллюзии, человеческая выдумка? Но это не мешает быть и присутствовать в обыденном мире, при этом все же постоянно пребывая погруженным в универсалии. И попытки избавиться от универсалий и двинуться к конкретности – это, опять же, только какие-то попытки.

Иногда возникают мысли о том, что человек сам себе придумал какую-то универсальную глупость для того, чтобы обманывать себя и других. Но такой обман каким-то образом позволяет «выигрывать или проигрывать в постоянных противостояниях»²¹, переставая или продолжая быть, то есть в итоге все не так просто, а, точнее, все очень серьезно с разными как бы выдумками и самообманами…

Возможно, позитивист физик, погруженный в «действительную реальность», скажет: «Возьмем какую-то воображаемую точку и поместим ее в какое-то абстрактное пространство», и такая недействительная, но действительная в мышлении! точка начинает двигаться условное время в воображаемом пространстве… И вся классическая физика, в качестве действительного знания, в последующем будет существовать именно так… И что из такого является «реальным», а что – «конструктом мышления»?²² Конечно, такое упрощение не предполагает, «что с этой стороны ничего нет», это говорит о том, что с этой стороны есть нечто, с чем можно работать только с помощью воображаемой точки, теории, геометрии, поля, струны… То есть неизвестный мир, известный только через мышление, устроен «определенным образом»²³, и о таком может, например, сообщить «сила притяжения», и это, возможно, сообщает, что происходящее значительнее мыслей о нем. Но что говорит какая-то выявляемая «черта мира»²⁴ о том, чем он является на самом деле? Мы можем констатировать это происходящее, можем нарисовать какую-то математическую объяснительную концепцию, которая будет выражать некие зависимости. И «такая зависимость», и не только математическая, а и «другая зависимость», даже позволит создавать нечто в таком мире… Но все же все такое, что оно будет говорить о том, «что же это все, на самом деле, в его последнем значении?» Что же …? Что же …? Что же …?

И если есть только это абстрактное «Я» связанное только с собой, то как существует все то, что я могу наблюдать: деревья, животные, небо? Что это, если есть только ментальность, только моя данность? У Мамардашвили это констатация того, что «конкретность дерева» и его «данность» – это разное.

Когда физик говорит, что «есть частицы, из которых все состоит» или «что вокруг нас летает очередной квант света», и все «это наблюдаемое»…, «и очередные другие частицы…» или нечто иное, некая «система матрешек»…, но что это на самом деле? Физик, использующий «такой язык» вводит в заблуждение, он путает²⁵ обыденное видение и видение, на которое накладываются различные трансценденталии. И суть в том, что наблюдаемое – это всегда «не то, что наблюдаемо».

Наша непосредственная обыденная данность²⁶ – это одно, а то, что мы рисуем с помощью трансценденталий – это другое? Но и очередная «обыденная реальность» – это опять же нечто опосредованное каким-то очередным особым языком? И с помощью «такого зрения» можно особым образом наблюдать и даже видеть очень разное, и даже это как-то изучать, придумывая какой-то следующий очередной особый язык, а затем с помощью этого нечто сооружать, производить реальность, действовать в очередной, всегда опосредствованной реальности…

Но «что мы видим на самом деле?» Это загадка, которая может быть продумана и понята бесконечным количеством способов трансценденталий? И эта бесконечность связана с тем, что там, с той стороны – «вещь в себе»²⁷, а с этой – нечто трансцендентное (за нами, в нас, вне нас), которое позволяет рисовать любое пространство, позволяет измерять площадь, приближаясь к той, другой площади сколько угодно более точным способом. Но эти способы и эти точности будут в том, а не тут, и между ними будет присутствовать вот эта загадочная «непреодолимая неопределенность», с которой приходится быть.

И все попытки преодолеть эту «непреодолимую неопределенность», конечно, будут, но «что это» и чем будет являться «успех преодоления» – это тоже будет загадкой. И такому физику может противостоять какой-то эзотерик или мистик-примитивист, который будет хвататься за такое рассуждение и, упрощая такое, может нести какую-то внешне логическую, но в действительности бессмыслицу и абракадабру про то, что «это значит, что… там невидимые, но обязательно сущие сущности, духи, поля…», но все такое, такие разговоры – это какая-то ничтожность.