Czytaj książkę: «В начале была тишина», strona 10
Миллиарды разрядов тока обожгли внутренности, и Остин, оглушенный болью, согнулся пополам. Цепляясь за стены и хватая ртом воздух, он выбрался из кабины. Нестерпимое жжение внутри живота как будто шевельнулось, переместившись к пищеводу, а затем – ближе к горлу. Задыхаясь, Остин повалился на колени.
В проходе рядом с женой и дочерью стоял Хольт. Еще недавно взвинченный и нервный, теперь он спокойно наблюдал за муками Остина, словно наконец-то дождался того, чего так долго хотел.
– Потерпи немножко, – тихо сказал эпилептик. – Еще чуть-чуть.
Остин схватился за шею, чувствуя, как изнутри ее раздирает нечто чужеродное – длинное, шевелящееся, обжигающее глотку электрическими разрядами.
– По крайней мере ты будешь знать, что с тобой произошло. – Хольт перевел тоскливый взгляд на жену и дочь. – В отличие от них. Они впали в анабиоз, когда мы с Рамосом еще не догадались о существовании этой твари. И теперь я не знаю, находятся ли они сейчас в сознании, или же их мозг полностью опустошен. Помнят ли они о том, что случалось в предыдущие перезагрузки? Или же после каждой серии вспышек они заново переживают одни и те же девятнадцать минут? Вечно…
Замолчав, Хольт посмотрел на Остина. Хрипя, захлебываясь горячей слюной, он ползал в проходе, содрогаясь в немыслимых спазмах: личинка раздирала внутренности, приближаясь ко рту.
– Еще чуть-чуть, – повторил Хольт. – Ты последний. Цикл заканчивается, и если тварь не примется за меня, то все переменится… или нет.
Кажется, он говорил что-то еще, но Остин его не слышал: стоя на четвереньках в проходе, в сверхъестественном свечении он видел, как из его рта выползает полупрозрачный, люминесцирующий изнутри бугристый стержень. Еще мгновение – и тварь, изогнувшись дугой, расправила сотни ножек-отростков и впилась ими в грудную клетку и живот Остина, пронзив его электрическими разрядами. А затем сияние за иллюминаторами стало ярче, замерцало, словно обезумевший стробоскоп, и серия ослепительных вспышек поглотила салон.
* * *
Когда вспышки погасли, глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к тусклому дежурному освещению.
Остин сидел на своем месте в конце салона, возле иллюминатора. Он не мог пошевелиться: парализовало не только конечности и тело, но и взгляд. Недвижимым, устремленным вперед взором Остин видел перед собой ряды кресел с макушками других пассажиров и горящие надписи «Пристегните ремни» в пустых проходах. Слева на периферии зрения расплывались фигуры его соседей по ряду – пожилой семейной пары. Справа мерцал сине-фиолетовым свечением иллюминатор.
Грудную клетку и живот слегка покалывало, будто к ним подсоединили десятки маленьких электродов. Остин понял, что личинка, вылупившаяся из него во время вспышек, теперь высасывала его жизненную энергию своими отвратительными червеобразными ножками-отростками. Ее не было видно в дежурном освещении, но Остин знал, что как только потухнет свет, и салон захлестнет фантастическое мерцание из иллюминаторов, краем глаза он разглядит на груди чудовищную тварь, напоминавшую полупрозрачную сколопендру.
В обычных условиях только от одной этой мысли его бы бросило в дрожь, а тело от страха покрылось бы липким потом, но этого не произошло: Остин, замерев, сидел на месте, не в силах даже моргнуть.
Он думал об Алие и малыше, который совсем скоро должен был появиться на свет. Если бы не эта командировка и вечное желание заработать побольше денег, Остин в эти минуты лежал бы в теплой уютной постели в обнимку с женой. Который сейчас час в Нивенштадте? Наверняка поздний вечер…
В проходе появился Хольт. Он медленно брел вдоль кресел – опустошенный, сломленный, почерневший лицом. Остановился возле Остина и глухим голосом сказал:
– Ничего не изменилось.
Он заплакал – вначале тихо, стараясь сдерживаться, а затем, повалившись на колени, завопил неистовым голосом. Остин хотел его успокоить – попробовал что-то сказать, но ничего не вышло. Он помнил, как едва заметно шевелились губы пассажиров, навечно застывших в анабиозе: они тоже хотели что-то сказать.
* * *
Потом все повторилось. Погасший свет, сияние из иллюминаторов, тварь на груди, серия вспышек.
И снова – пробуждение в кресле, оцепенение, «Пристегните ремни», пустые проходы. Погасший свет. Присосавшаяся к груди личинка. Серия вспышек.
Снова и снова.
Иногда Остин видел, как по проходу бродил Хольт. С каждой перезагрузкой его вид становился все более потерянным и обреченным. Он мог просидеть все девятнадцать минут на полу с бутылкой виски, добытой на кухне. Плакал, скулил, проклинал чертову тварь, захватившую самолет. В другие перезагрузки он носился с дикими криками по салону, бился головой о стены, разбивал огнетушителем иллюминаторы.
Хольт несколько раз устраивал разгерметизацию, пытаясь обрушить самолет: воздух из салона высасывало наружу вместе с газетами, журналами и прочими мелкими предметами, но пассажиры и бортпроводники, пристегнутые ремнями, оставались на местах, лишь только длинные волосы женщин, словно истрепанные временем потемневшие флаги, колыхались в свистящих потоках воздуха.
Иногда Хольт пытался покончить с собой: резал ножом горло, глотал таблетки, найденные в сумках пассажиров, просовывал голову в удавку из шарфа, привязанного к полкам над проходами…
Суицид, попытки устроить аварию, желание забыться в алкогольном дурмане – все было бессмысленно: временная петля повторялась, и в следующую перезагрузку Хольт целым и невредимым вновь бродил по проходам.
Остин знал ответ на вопрос, бесконечно мучивший эпилептика: его жена и дочь, как и все остальные люди, находившиеся в анабиозе на борту «Боинга», помнили все, что происходило после рождения личинки. Помнили каждую перезагрузку: вспышки, пробуждение в кресле, «Пристегните ремни», погасший свет, вспышки…
* * *
Цикл повторялся бесконечно. Первое время Остин физически ощущал, как его разум, словно израненная птица, в панике бился о стенки черепной коробки, не в силах заставить тело пошевелиться или сказать хоть одно слово.
Постепенно он привык. Страх и ужас сменились тупым безразличием, словно личинка, высасывавшая энергию из тела Остина, взамен впрыскивала в него анестетик, лишавший всяких чувств и замедлявший ход мыслей.
Тварь, которая угнездилась в кабине пилотов, ни разу не появлялась в салоне, и Остин решил, что она давно покинула самолет, оставив людей на вечное растерзание своему омерзительному отродью.
Но однажды – Остин сбился со счета, в какую из перезагрузок это произошло – личинки начали трансформироваться. Он замечал и раньше, как мерзкая сколопендра, пригревшаяся на его груди, постепенно увеличивается в размере: она явно набиралась сил, чтобы однажды начать самостоятельную жизнь. Так и случилось: вначале он увидел, как подросшие личинки отцепились от тел других пассажиров, а затем его собственная тварь-переросток, кольнув на прощание разрядами тока, покинула Остина навсегда.
Прошло еще несколько перезагрузок: десятки, сотни, тысячи – точно Остин сказать не мог. За это время окрепшие личинки превратились в огромных, длиною в два метра сколопендр. Они ползали по салону, иногда обвивали тела пассажиров, люминесцировали в мертвенном сиянии из иллюминаторов. Затем на их длинных червеобразных телах распахнулись широкие плоские выступы, напоминавшие плавники у рыб. Взмахивая ими, будто крыльями, подросшие твари летали по салону, совершая волнообразные движения.
Однажды, после очередных вспышек, личинки просто исчезли. Навсегда оставили самолет и его пассажиров, словно те были гнилыми, сожранными изнутри плодами, от которых больше не было никакой пользы.
После ухода небесных тварей ничего не изменилось. Временная петля все так же повторялась: вспышки, пробуждение в кресле, «Пристегните ремни», Хольт в проходе, погасший свет, вспышки…
Снова и снова.
Бесконечно.
Остин думал о жене и сыне, которого никогда не увидит. Какое имя дала ему Алия? Сколько времени уже прошло? Живы ли они до сих пор?
Остин не знал. Он просто сидел на месте 61-К в хвостовой части «Боинга-777», выполнявшего рейс по маршруту Мехико – Нивенштадт.
Плата
Александр зашел в комнату для допросов и невольно вздрогнул, когда конвоир за спиной захлопнул дверь – звук, к которому он так и не смог привыкнуть, хотя бывал здесь не раз: работа адвоката обязывала постоянно встречаться с клиентами в полицейском участке.
В тесном помещении с уныло-зелеными стенами не было окон, и воспаленные глаза привычно заслезились от холодного света ртутных ламп. Они монотонно гудели под низким потолком. Александр с тоской подумал, что этот тихий гул вот уже двадцать два года служил неизменным саундтреком его встреч с подзащитными.
За металлическим столом, привинченным к полу, сидел невысокий худощавый мужчина лет пятидесяти, одетый в растянутый поношенный свитер и джинсы.
Александр представился сухим, лишенным эмоций голосом:
– Александр Робин. Я назначен вашим адвокатом.
Мужчина посмотрел на него водянистыми глазами, в которых читались безнадега и страх, доведенные до критического уровня. Его чуть вытянутое лицо с кровоподтеками на скулах и подрагивающими губами выражало крайнюю степень отчаяния и нетерпения. Совсем не такой облик ожидал увидеть Александр у арестованного этой ночью серийного убийцы, полгода державшего в ужасе весь город.
За это время Чужак – так прозвали его полицейские – успел совершить шесть убийств. Жертвами становились мужчины, женщины и дети любого возраста. Казалось, у Чужака не было особых предпочтений, а его modus operandi выглядел простым, если не сказать примитивным: ночью он проникал в квартиру и ударами тяжелого тупого предмета (криминалисты предположили, что это мог быть кусок арматуры) разбивал голову спящего в кровати человека. Затем незаметно покидал квартиру, чтобы уже через несколько недель совершить очередное убийство в другом районе города.
В деле было много странностей: полиция не обнаружила следов взлома дверных замков, жертв всегда находили в нижнем белье в постелях (отсюда и возникло предположение, что Чужак убивал их во сне), а записи с камер наблюдения, установленных в лифтах, подъездах и на улицах, по непонятной причине погружались во мрак всякий раз, когда должны были заснять убийцу.
Сегодня утром телефонный звонок разбудил Александра. В трубке звучал взволнованный голос Крафта – следователя, который вел дело Чужака. «Мы взяли ублюдка!» – взволнованно прокричал Крафт, а затем торопливо пояснил: этой ночью Чужак собирался совершить седьмое убийство, но сверхъестественная удача наконец-то от него отвернулась. Он проник в квартиру, в которой мирно спала молодая женщина. Чужак успел один раз ударить ее по голове куском арматуры, но довести дело до конца помешал муж женщины, вернувшийся домой после встречи с друзьями. Увидев распахнутую дверь квартиры, он сразу же ринулся в спальню, в которой застал Чужака с занесенным над женой куском арматуры. Мужчина занимался боксом: мощными ударами в голову он вырубил опешившего Чужака, скрутил его и вызвал полицию. Раненую женщину в тяжелом состоянии госпитализировали в больницу, а Чужака доставили в полицейский участок.
Личность установили быстро, благо что на ноги подняли многочисленную следственную группу, которая полгода пыталась поймать Чужака. Им оказался пятидесятитрехлетний Виктор Гармус, сотрудник автозаправки на окраине города. Два года назад он приехал на заработки из небольшого поселка на севере. Жил на съемной квартире, в отношениях не состоял. Что толкало его на жестокие и бессмысленные расправы – оставалось неясным. Это и хотел выяснить Крафт, но Гармус, признавшись в совершенных убийствах еще при задержании, отказался сообщать какие-либо детали до тех пор, пока не побеседует с адвокатом.
Александр работал государственным защитником: он представлял интересы обвиняемых, у которых не было средств нанять частного адвоката. Александр не любил эту работу – прежде всего потому, что слишком часто приходилось идти на сделку с совестью и следствием, но отказаться не мог. Он хотел бы сказать, что его обязывал профессиональный долг, но на самом деле ему постоянно требовались деньги: работа государственным защитником приносила пусть небольшой, но стабильный доход.
И вот теперь, после утреннего звонка Крафта, у Александра появился новый клиент: его назначили защитником Чужака, который настойчиво требовал беседы с адвокатом до первого допроса. Наспех собравшись, Александр поцеловал Алису, которая спала в своей комнате, и позвонил Нине – сиделке, которая присматривала за дочкой, пока его не было дома. Он договорился с Ниной (она обещала прийти через полчаса) и, выскочив из дома, запрыгнул в старый «Опель», на котором добрался до полицейского участка. Крафт уже ждал его внутри. Вместе с конвоиром он провел Александра до комнаты для допросов и оставил его наедине с Чужаком.
– Мне осталось недолго, – хриплым голосом проговорил Виктор Гармус, когда Александр, положив папку с документами на стол, устроился напротив подзащитного. – Я расскажу вам обо всем, но вы должны обещать, что передадите эти слова моей матери: у меня не было выбора.
– Поэтому вы отказались беседовать со следователем? – Александр внимательно рассматривал лицо Гармуса: в холодном свете ламп казалось, что оно превращается в восковую маску с каждой секундой разговора. – Вы боитесь, что полиция исказит ваше признание?
Гармус, шумно сглотнув, кивнул:
– Убийца пойман – дело закрыто. Когда я умру, никто не станет разбираться в моих словах, потому что проверить их невозможно. Мое признание спишут на бред сумасшедшего.
– Почему вы решили, что умрете?
Гармус наклонился ближе к Александру – по столу загремели цепи наручников – и едва слышно сказал:
– Потому что я не внес плату. Я не убил ту женщину, и теперь он заберет мою жизнь.
– Он? – Александр непроизвольно откинулся на спинку стула, чтобы оказаться подальше от Гармуса, и метнул взгляд в угол, где под потолком висела видеокамера: Крафт и другие полицейские наблюдали за беседой из соседнего помещения. Еще двое конвоиров стояли снаружи у дверей комнаты для допросов на случай, если задержанный вздумает бежать.
– Он назвался Оператором, – пояснил Гармус. – Заставлял меня убивать.
Александр нахмурился. У него не было особого желания представлять интересы серийного убийцы, а теперь еще дело приобретало скверный оборот: Гармус, похоже, собирался свалить всю вину на возможного сообщника.
– И каким же образом этот Оператор руководил вашими действиями?
Гармус устало прикрыл глаза, словно беседа с адвокатом давалась ему с большим трудом. Вдруг по его лицу пробежала болезненная судорога. Скривившись, он тихо проговорил:
– У меня мало времени. Будет лучше, если я расскажу все сначала. – Он снова шумно сглотнул и, собравшись с мыслями, продолжил: – Два года назад, когда я жил в поселке, у меня погибла жена: ее сбила машина. Детей у нас не было, жить дальше в родной дыре я не хотел – ничто меня не держало. Я переехал в город, устроился рабочим на заправке. В поселке осталась старая мать, которой я исправно помогал деньгами. Я брал дополнительные смены, не обращая внимания на усталость. Сильно похудел, но списывал это на переутомление и плохое питание. Пока однажды утром меня не вырвало черной кровью.
Диагноз врачей прозвучал как приговор: неоперабельный рак желудка с множественными метастазами в легких, костях и печени. Врачи дали мне пару месяцев, от силы полгода. Я ничего не стал говорить матери: какой в этом смысл? Состояние ухудшалось с каждым днем. Я купил билет на поезд в поселок, чтобы бесславно подохнуть там в пятьдесят три года, но оставалось отработать последнюю смену. Той ночью на заправке практически не было клиентов, и я вышел подышать свежим воздухом. Глядя на темное небо, я думал о том, сколько мне осталось – может, месяц, а может – еще сутки. А затем услышал звонок старого таксофона, который по непонятной причине до сих пор не убрали с автозаправки – у всех же теперь есть мобильники. Я думал, что аппарат давно не работает, поэтому сильно удивился: кто мог звонить на него ночью? Не знаю, что меня дернуло, но я снял трубку… и услышал голос жены.
Гармус замолчал. Его руки, скованные наручниками, мелко тряслись, и Александр с удивлением отметил, что теперь они напоминали иссушенные временем конечности мумии, хотя еще совсем недавно выглядели вполне обычно. Похоже, Гармус сообщил правду: его пожирал изнутри беспощадный враг. Вот только откуда Гармус брал силы, когда разбивал арматурой головы своих жертв?
– Ваша жена умерла, вы сами сказали об этом, – проговорил Александр, когда пауза затянулась. – Вы не могли слышать ее голос в таксофоне.
– Верно. – Гармус нервно дернул щекой. – Потому что это была не она, а Оператор. Он говорит голосами мертвецов. Позднее, когда мы стали общаться чаще, я попросил его не использовать голос жены, и словно в издевку надо мной он перешел на голос моего отца, который умер шесть лет назад.
Слова Гармуса звучали как бред. Александр с досадой подумал о том, что Чужак не просто намерен свалить вину на другого человека, но и собирается косить под умалишенного. Час от часу не легче: утром после звонка Крафта Александр был уверен, что его участие в защите Чужака станет простой формальностью, поскольку ублюдок ясно дал понять, что признается во всех убийствах, как только поговорит с адвокатом. Но не тут-то было.
– Я хотел повесить трубку, посчитав звонок жестоким розыгрышем, но Оператор предложил мне исцеление в обмен на «небольшие и необременительные задания», как он выразился, – продолжал Гармус, словно не обращая внимания на кислую физиономию Александра.
– Какие задания?
Гармус потемнел лицом:
– Для начала он предложил мне взять валявшийся рядом кирпич и забить им старую дворнягу, которая ошивалась у заправки по ночам.
– И вы согласились?
– А вы бы поступили по-другому? – Гармус царапнул Александра острым взглядом. – Некто, разговаривающий голосом погибшей жены, предложил мне исцеление – было бы глупо отказаться. Не знаю, что на меня нашло – наверное, отчаяние и злоба на весь мир. А может, я просто решил, что метастазы проникли в мозги, и у меня начались галлюцинации. В общем, я подозвал собаку – и несколько раз ударил ее кирпичом по голове. Она даже взвизгнуть не успела. А затем произошло чудо: я почувствовал невероятный прилив сил, как будто рак, терзавший мое тело, вдруг ослабил хватку.
Гармус прикрыл глаза, и Александру на мгновение показалось, как ублюдок мечтательно улыбнулся. Александра затошнило от слов убийцы.
– Это чувство длилось недолго, – после паузы проговорил Чужак. – Спустя несколько минут я ощутил привычную слабость и боль в животе. Снова прозвенел таксофон. Оператор сообщил, что полное исцеление возможно, если я буду выполнять другие задания. Вносить плату.
– Что это значит? – удивился Александр.
Гармус будто проигнорировал его вопрос и с отрешенным видом продолжил рассказ:
– Он всегда выходил на связь через таксофон возле заправки. Поначалу Оператор просил убивать бродячих собак – по какой-то причине он их ненавидел. Скрепя сердце я выполнял задания, с удивлением отмечая, как с каждой убитой дворнягой улучшалось мое самочувствие, хотя о полном выздоровлении говорить было рано.
– Все это звучит невероятно, но допустим, что это правда. – Александр на мгновение прикрыл глаза и устало помассировал переносицу: гул ртутных ламп проник в голову и теперь раздирал ее изнутри. – Давайте ближе к делу: почему вы перешли на убийства людей?
Гармус вдруг ссутулился, опустил взгляд. Он с трудом сглотнул (казалось, сгусток слюны застрял у него в горле) и, наконец, медленно ответил, едва выговаривая слова:
– Однажды Оператор дал новое задание. Он назвал адрес дома и номер квартиры с незапертой дверью. Нужно было убить девушку, которая ночью пьяной вернулась с вечеринки. Позднее я понял, что Оператор каким-то образом всегда знал адреса квартир, хозяева которых по рассеянности забывали закрыть на ночь дверь. Я отказался выполнить задание. Отказался внести плату. В этот же вечер мне стало хуже: болезнь словно вернулась за одно мгновение. Я блевал и харкал кровью, желудок и кости раздирало от боли. Я вернулся к таксофону, умоляя Оператора разрешить убить собаку, но он сказал, что так дело больше не пойдет – теперь нужно убить человека.
Александр с едва скрываемым отвращением смотрел на собеседника – расчетливого ублюдка, готового ради спасения собственной шкуры пойти на хладнокровные убийства. Конечно, если допустить, что он говорил правду, в чем Александр пока сомневался, уж слишком невероятно звучала исповедь Гармуса. Казалось, с каждой минутой своего рассказа убийца выглядел все хуже, словно воспоминания высасывали из него жизнь: помутневшие глаза провалились в темные глазницы, кожа пожелтела и стала похожей на древний пергамент, из щербатого рта с потрескавшимися губами запахло сладковатой гнилью. Александр непроизвольно отодвинулся на несколько сантиметров, стараясь избежать потоков зловонного дыхания и брызг слюны.
Гармус тем временем продолжал с обезумевшим видом:
– Я начал убивать людей, чтобы вернуть здоровье. Вы даже не представляете, как сильно я хотел жить! Возможность полного исцеления опьяняла меня, наполняла существование смыслом. Достаточно лишь выполнять задания Оператора. – Гармус опустил голову, мелко затрясся в беззвучном плаче.
– Вы провалили последнее задание, – холодно отчеканил Александр. Его мутило от безумного признания убийцы, но интуиция подсказывала, что сейчас следует ему подыграть. – Женщина осталась жива, а вас арестовали.
Гармус поднял голову, ощерился горькой ухмылкой:
– Я не внес плату, и теперь мне конец. Я прошу вас об одном: сообщите моей матери, что я не хотел убивать этих людей, но другого выхода не было.
Гармус замолчал, посмотрел на адвоката затравленным взглядом. Александр в этот момент думал о том, какие вопросы задать подзащитному. Если допустить, что тот говорил правду, то оставалось много неясных моментов. Кем был таинственный Оператор? Как он вышел на Гармуса? Почему общался с ним только по таксофону?
Ничего из этого Александр спросить не успел: Гармус снова мелко затрясся и, закатив глаза, зашелся в диком надсадном кашле. Из его рта вылетели ошметки кровавой мокроты, а затем пузырями пошла розовая пена. Хватая ртом воздух, Гармус с жутким хрипом повалился на пол, выгнулся в предсмертном спазме.
– Конвой! – Александр вскочил с места и в растерянности подошел к подзащитному, не зная, что предпринять: как помочь человеку, который умирает на твоих глазах?
Дверь распахнулась, и в комнату влетели Крафт в сопровождении двух конвоиров: они наверняка видели припадок Гармуса на экране монитора видеонаблюдения и, судя по их ошалелому виду, перепугались не меньше Александра.
– Что с ним?! – выкрикнул Крафт, подбегая к убийце.
Гармус с перепачканными кровью ртом лежал бездыханно на полу, уставившись остекленевшими глазами в потолок. И только сейчас Александр с ужасом отметил, как сильно его подзащитный изменился за недолгое время беседы: еще недавно вполне здоровый на вид, Гармус превратился в скелет, обтянутый желтоватой кожей – жуткое подобие человека, истощенного долгой болезнью, жизнь которого оборвалась так же резко, как и их разговор.
* * *
Внезапная смерть Гармуса вызвала вначале ступор, а затем настоящий хаос в полицейском участке. Пока труп осматривали криминалисты и судмедэксперт, Крафт коротко опросил Александра.
Слова адвоката о том, что действиями Гармуса мог руководить некий невидимый Оператор, Крафт воспринял с ухмылкой: за годы работы следователям он повидал десятки убийц, косивших под чокнутых. Тем не менее, он распорядился проверить информацию, и спустя полчаса его группа выяснила, что таксофон на автозаправке отключили за ненадобностью одиннадцать месяцев назад – задолго до того, как Чужак совершил первое убийство.
Крафт не сомневался, что Виктор Гармус был серийным убийцей по прозвищу Чужак: его отпечатки пальцев совпали со следами, оставленными в квартирах жертв. Ублюдок был настолько уверенным в безнаказанности, что даже не надевал перчаток. Его исповедь адвокату походила на бред сумасшедшего или же была отчаянной попыткой в последний момент выдать себя за умалишенного, поэтому Крафт попросту ее проигнорировал: ничто не должно нарушать доказательную базу. В конце концов, Чужак умер и больше не представлял угрозы для жителей города. Оставалось только установить причину смерти и похоронить это дело в прошлом.
Опустошенный и разбитый, Александр попрощался с Крафтом и поехал домой. Он крепко – до боли в костях – сжимал руль, чтобы унять противную дрожь в руках. За окнами «Опеля» мелькали покрытые слякотью улицы, темные коробки домов, редкие пешеходы: промозглый ноябрьский вечер. В голове бурлили мысли, они поднимались из глубин подсознания и лопались, словно пузыри в кипящей воды.
Вернувшись домой, Александр расплатился с Ниной и поблагодарил ее за то, что она целый день ухаживала за Алисой.
– Она скучала по вам. – Сиделка обернулась возле порога и с теплой улыбкой на морщинистом, но все еще красивом лице взглянула на Александра. – Я видела это по ее глазам. Сейчас она снова уснула.
Александр молча кивнул и, пожелав Нине хорошего вечера, закрыл за ней дверь. Он прошел в комнату дочери. Алиса лежала в кровати, глаза ее были закрыты: она спала. Казалось, с того момента, как Александр видел ее утром, дочка совсем не пошевелилась в постели, хотя Нина, конечно же, переворачивала ее с боку на бок несколько раз, чтобы на хрупком, исхудавшем тельце не образовались пролежни.
Александр подошел ближе к дочери, с горечью отметив на прикроватной тумбочке недавно открытую упаковку «памперсов» и бутылку с водой, к горлышку которой была приделана соска. После автомобильной аварии, которая убила его жену и превратила дочь в полностью парализованного инвалида, прошло два года, но Александр до сих пор не свыкся с тем, что грязные простыни и затхлый воздух в квартире стали неизменной частью его существования.
Он подошел к спящей дочери, которой совсем недавно исполнилось тринадцать, и дотронулся до ее холодной руки, лежавшей сверху одеяла. Алиса не могла почувствовать прикосновения, но Александр считал важным как можно чаще давать ей знать, что папа – здесь, рядом с ней, даже если она спит и не видит его. Он всегда ее поддержит и никогда не бросит.
Мысленно пожелав Алисе спокойной ночи, Александр отправился в свою комнату и с усталым вздохом устроился в кресле. На журнальном столике лежал пакетик с тыквенными семечками: Александр любил их щелкать, когда смотрел телевизор. Рука автоматически потянулась к пакетику, но остановилась на полпути, когда он вдруг вспомнил слова Гармуса: «Достаточно лишь выполнять задания Оператора».
Александр откинулся в кресле. Он подумал о том, что факты из биографии Чужака странным образом совпадали с его собственной жизнью: их жены погибли в автомобильных катастрофах, и если спустя время Гармус оказался наедине с чудовищной болезнью, не знавшей пощады, то на руках Александра оставалась парализованная дочь, на всю жизнь прикованная к постели.
Она больше никогда не будет ходить и бегать. Она никогда не выйдет замуж. Она никогда не услышит смех своих детей. У нее не было будущего.
Проваливаясь в сон, Александр успел подумать: он сделал бы что угодно, лишь бы вернуть здоровье Алисе.
* * *
Его разбудил звонок телефона. Александр подскочил на месте, спросонья таращась в темноту. Спина и шея затекли, в голове противно гудело: он уснул в кресле, и за это время ночь неумолимо опустилась на город, прокралась в квартиру.
Телефонный звонок вновь разорвал тишину, и только теперь Александр понял, что этот звук раздавался с улицы, проникая в комнату через открытую форточку. Он подошел к окну. Через дорогу, возле дома напротив, стояла будка с таксофоном: Александр всегда думал, что тот давно не работает. Звонок доносился оттуда.
* * *
Он вышел на безлюдную улицу, освещенную янтарным светом фонарей, и медленно, словно во сне, приблизился к телефонной будке с выбитыми стеклами, откуда не переставая раздавались звонки. На мгновение ему показалось, что в уснувшем городе только он мог слышать этот потусторонний звук. Снизу таксофона болтался оборванный кабель, но почему-то увиденное не удивило Александра: да, телефон не мог работать, но, тем не менее, продолжал трезвонить.
Помедлив, Александр снял трубку.
– Алло?
В ответ он услышал голос мертвой жены:
– Здравствуй, Александр. Ты готов внести плату?
