Czytaj książkę: «Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции»

Czcionka:

***

О свобода! Сколько преступлений совершается во имя твое!
Слова Манон Ролан на эшафоте

Введение

…Республика, Империя были для него лишь отвратительными словами. Республика – гильотиной, встающей из полутьмы. Империя – саблею в ночи. Бросив туда взгляд, он с беспредельным изумлением, смешанным со страхом и радостью, увидел там, где ожидал найти лишь хаос и мрак, сверкающие звезды – Мирабо, Верньо, Сен-Жюста, Робеспьера, Камилла Демулена, Дантона и восходящее солнце – Наполеона…
Гюго. Отверженные

Книга, которая лежит перед читателем, написана в момент, когда мы сами переживаем нечто сходное.

Мы увидели то же, что видели французы двести с лишним лет назад: как революция начинается с радостных ясноглазых энтузиастов – и приходит к террору, убийствам и господству мародеров. Мы сами увидели, что́ именно гражданская война делает с людьми, как легко превращает друзей во врагов, если не хуже того. Теперь нам легче понять людей Великой французской революции – только уж очень дорогую цену мы платим за это.

Но, конечно, различия очень велики. Прежде всего, читатель должен помнить о том, что Франция, даже в революционной сумятице, оставалась великой и могучей европейской державой, а престиж французской культуры стоял невероятно высоко. Украина, как это ни обидно, не обладает ни тем ни другим. Да и лидеры…

Французская революция – пора ужасающих преступлений, но и потрясающих личностей. В этой книге я старался прежде всего изобразить личности: блистательного Мирабо, хитрого Барера, лентяя Верньо, «политического гугенота» Робеспьера, сосредоточенного, ушедшего в себя Сийеса, «избалованного дитя Революции» Демулена… О любом из них можно сказать МНОГО ПЛОХОГО, но одного у них отнять нельзя – все это ЛИЧНОСТИ крупного масштаба. И следить за деятельностью этих людей необыкновенно интересно. Только лучше и спокойнее делать это с исторической дистанции в двести лет…

Краткий обзор событий революции

История – цельнотканый гобелен. Напрасны наши попытки выхватить из него кусок больше ладони.
Торнтон Уайлдер. День восьмой

Прежде чем обратиться к судьбам людей, сыгравших ту или иную роль в Великой революции, стоит очень коротко – чтобы читателям легче было следить за этими судьбами – напомнить общую канву событий.

Король Людовик XVI вступил на престол в 1774 году. К этому моменту династия Капетингов занимала французский престол без малого 800 лет: первые три сотни лет – прямая линия, после смерти Карла IV Красивого – младшая ветвь Валуа, а когда вымерли также и Валуа – Бурбоны. Они правили уже 200 лет, и казалось, ничто не может поколебать эту династию.

Но, начиная с 1787 года, в стране начались серьезные волнения, которые усугубил финансовый кризис: он-то и стал непосредственной причиной Революции.

В конце 1788 года король Людовик XVI объявил о созыве Генеральных Штатов; они были созваны 5 мая 1789 года, и обычно именно от этой даты отсчитывают период Революции.

Через полтора месяца, 17 июня, Штаты сами себя провозгласили Национальным собранием, а еще через месяц, 14 июля (день, который с тех пор празднует Франция), народ Парижа штурмом взял Бастилию. С этого момента фактически сила была на стороне революционеров, кроме того, по всей стране начались крестьянские бунты: жгли дворянские замки.

Однако пока что речь отнюдь не шла о ликвидации монархии. Даже когда король попытался бежать в провинцию, к верным войскам (это случилось через 2 года, в июне 1791 года) и его вернули, Национальное собрание, после некоторого колебания, восстановило его на троне. Осенью того же 1791 года была провозглашена конституция: отныне Францией, уже как конституционной монархией, правил король и Законодательное собрание. И было торжественно объявлено, что революция окончена.

Но не тут-то было. Революция продолжалась, притом дело осложнилось начавшейся войной с Австрией (война будет, с короткими перерывами, продолжаться 23 года). Виновным во всем стали считать короля, и 10 августа 1792 года народ двинулся на королевскую резиденцию Тюильри. Народ одержал победу – король был свергнут, арестован, затем его судили и казнили (21.01.1793). В том же 1793 году была казнена и его вдова, королева Мария Антуанетта; 1793-й и 1794 годы вошли в историю как годы Террора.

Созванный после свержения короля Конвент должен был выработать новую конституцию. Фактически же Конвент заседал чуть более 3 лет и занимался всем, чем угодно, прежде всего управляя страной. К концу своего правления Конвент стал всем ненавистен, и к моменту окончания его работы в Париже было поднято восстание, на этот раз – против Конвента.

Восстание было жестоко подавлено, войсками Конвента руководили член Конвента, бывший виконт и пехотный офицер Баррас, а также молодой генерал от артиллерии Бонапарт. В награду он получил командование над итальянской армией (Франция к тому времени вела войну сразу на нескольких фронтах, итальянский был второстепенным, но все-таки).

Вернемся теперь назад, и упомянем несколько опорных дат («дней») Революции.

Это были дни, когда шел очередной вал Революции, когда народ (или, если угодно, толпа – зависит от ваших, читатель, политических симпатий) шел в наступление.

Первым из «дней» считается 14 июля 1789 года – взятие Бастилии.

Далее – ночь на 4 июля 1789 года: Национальное собрание принимает решения об отмене всех дворянских привилегий.

5 – 6 октября 1789 года: народ идет на Версаль. Король и его семейство вынуждены переехать из Версаля в Париж; в Версаль никто из них уже не вернется.

Далее наступает период условного спокойствия, «дней» не было. Но 20 июня 1792 года народ идет в Тюильри и требует короля к ответу. «День», однако, окончился мирно, бунтовщики провели несколько часов в Тюильри и ушли.

Но через полтора месяца народ вновь идет на Тюильри. Дворец взят, его швейцарская охрана перебита, король низвергнут, Законодательное собрание объявляет о самороспуске и назначает выборы в Национальный Конвент.

2 – 3 сентября 1792 года – «сентябрьские убийства»: толпа врывается в парижские тюрьмы и линчует множество заключенных. Число жертв оценивают примерно в полторы тысячи.

22 сентября 1792 года – начало работы Конвента.

21 января 1793 года – казнь «гражданина Капета» – бывшего короля Людовика XVI.

31 мая – 2 июня 1793 года – решительное столкновение двух партий Конвента (условно – жирондистов и монтаньяров). Конвент исключает из своего состава 29 жирондистов, в нем создано новое большинство монтаньяров.

Июль 1793 года: молодая девушка Шарлотта Корде (внучка великого Корнеля) убивает Марата.

5 сентября 1793 года – «народный натиск» и начало Террора. Отметим любопытную деталь: 5 сентября произошло солнечное затмение. В другие эпохи, несомненно, его бы восприняли как зловещее знамение (так фактически и получилось), но время было просвещенное, и на затмение особого внимания не обратили.

5 октября 1793 года – Конвент вводит новый революционный календарь. Отсчет новой эры ведется от 22 сентября 1792 года, месяцы получают новые названия и делятся не на недели, а на декады. На протяжении следующих 14 лет историки (особенно французские) дают событиям не одну, а две даты: по обычному и по революционному календарю (например: 9 термидора II года, или же 27 июля 1794 года). Этот календарь просуществовал до 1806 года, когда был отменен императором Наполеоном.

Март 1794 года (вантоз II года): эбертисты поднимают восстание, однако впервые за 5 лет мятеж кончается неудачей и казнью его вдохновителей.

Апрель 1794 года: суд над Дантоном и его друзьями. Казнены вдохновитель 14 июля Камилл Демулен, организатор 10 августа Жорж-Жак Дантон, автор конституции 1793 года Эро Сешелль, автор революционного календаря Фабр и ряд других видных политиков.

27 июля 1794 года (9 термидора II года) – решающее столкновение в Конвенте между Робеспьером и его противниками. На следующий день казнены Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и ряд других политиков. Конвент одержал решительную победу над Парижской коммуной (то бишь мэрией Парижа).

1 прериаля III года – последняя серьезная попытка революционеров взять реванш за поражения.

11 – 13 вандемьера IV года (3–5 октября 1795 года) – мятеж, подавленный Баррасом и Бонапартом.

После окончания работы Конвента, согласно новой конституции, Францию возглавляла Директория из 5 членов. Она сама, впрочем, не управляла, а только назначала министров и других важнейших чиновников. Режим Директории существовал до 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 года), когда был совершен очередной государственный переворот (в скобках заметим, что за годы Директории было совершено 5–6 государственных переворотов). Власть была временно передана трем консулам: Бонапарту, Роже-Дюко и Сийесу. Через несколько недель была принята новая конституция, по которой также вводились должности трех консулов, однако вся власть сосредотачивалась в руках Первого консула (Второй и Третий имели только совещательный голос). Эту должность занял генерал Бонапарт. Через 5 лет он был провозглашен императором Французской Республики. Затем имя Республики мало-помалу исчезло, его заменила Империя.

Наполеоновская империя существовала до 1814 года, когда Наполеон был свергнут европейской коалицией, которая восстановила на троне Бурбонов. Наполеон был сослан на остров Эльбу, королем стал Станислав-Ксавье, брат казненного Людовика XVI, принявший тронное имя Людовика XVIII. У читателей, разумеется, возникает вопрос: а где же Людовик XVII? Ответ: в 1793–1795 годах роялисты признавали королем сына казненного Людовика XVI, десятилетнего мальчика, который был в руках революционеров и вскоре (в 1795 году) умер.

Весной 1815 года Наполеон бежал с Эльбы, сверг короля и вторично стал императором («Сто дней»). После поражения при Ватерлоо (18 июня 1815 года) он сдался англичанам, был отправлен в Южную Атлантику, на остров Св. Елены, где и умер в 1821-м. Законная династия Бурбонов (сначала Людовик XVIII, потом его брат Карл X) правила до 1830 года, когда была свергнута Июльской революцией. Трон занял представитель младшей ветви Бурбонов – Луи-Филипп Орлеанский, который в 1848 году, в свою очередь, был свергнут новой революцией. Дальнейшие события также очень интересны, но явно выходят за рамки нашего обзора.

Мирабо и Робеспьер: «Лед и пламень» Французской революции

1

Томас Карлейль в своем исследовании Французской революции, описывая шествие тысячи двухсот депутатов 5 мая 1789 года, в первую очередь глядит на «величайшего из депутатов нации», то есть Мирабо. Во вторую же очередь он ищет самого незаметного. «Да вот же он! – говорит Карлейль – вот этот незадачливый человечек в лиловом фраке, чистенький, незначительный. Это Максимилиан Робеспьер».

Конечно, Карлейль написал не столько исследование, сколько поэму в прозе о Великой революции, и его оценки – далеко не последнее слово Истории.

И все же он прав уже в том, что сравнивать этих двух людей, как кажется, можно только по контрасту. Трудно представить себе более непохожих.

Вот они: аристократ и буржуа; человек, вся жизнь которого была увлекательнейшим романом любви и сладострастия, тюрем и побегов из них, долгов, дуэлей – и тихий адвокат из Арраса; урод, покорявший женщин темпераментом, красноречием и мощью своей личности – и молодой человек приятной, но заурядной наружности, довольно равнодушный к прекрасному полу. Один – пламенный провансалец с итальянской кровью в жилах, другой – тихий чистенький северянин. Робеспьер никогда не был женат; бракоразводный процесс Мирабо, как и судебные тяжбы его отца с его матерью, были чуть не самыми громкими за все XVIII столетие.

Род Мирабо дал столько замечательных людей, что Дюма, Пикулю или Морису Дрюону хватило бы на десяток романов – и притом достаточно было бы следовать фактам, ну, может быть, кое-где сдабривая их семейными преданиями. Род Робеспьеров – это поколение за поколением судейских чиновников, принадлежащих к элите аррасского третьего сословия, не меньше, но и не больше. В нем были добросовестные, порядочные люди – их гораздо больше, чем в роду Мирабо, но вплоть до последнего десятилетия XVIII века ни одного, кто бы чем-то заметным отличился. Словом, Робеспьер – это «типичный представитель третьего сословия», занимающий свое законное место в обществе, невысокое (если он иногда подписывался «Деробеспьер», то только из безобидного тщеславия), но прочное положение, тогда как Мирабо – представитель высшего сословия, но явно нетипичный, представитель высшей знати, но, в отличие от Робеспьера, деклассированный.

Таковы они как люди. Но и как политики – они почти во всем антиподы.

В тот короткий период, когда их судьбы пересеклись – это было в Учредительном Собрании, членами которого оба они были, – им дали такую характеристику: «Мирабо – факел Прованса, Робеспьер – свеча Арраса». Действительно – пылающий факел и свечка, горящая ровным слабым пламенем…

Один – блестящий тактик, который мечется из стороны в сторону, держа в уме свою основную цель, но при этом готовый добиваться ее разными средствами, настолько разными, что неизбежно задаешься вопросом, есть ли у него какие-то принципы. Другой – строго принципиален, пожалуй – слишком принципиален.

Один – оратор от Бога, другой колоссальным трудом добился того, что стал хорошим – может быть, очень хорошим оратором, но никак не более того. Мирабо, как и Робеспьер, читал речи по бумажке (причем ему сочинял эти речи целый штат спичрайтеров, а Робеспьер писал их сам). Но при этом Мирабо умел также и блестяще импровизировать, Робеспьеру это дано не было.

Мирабо запятнан буквально всеми пороками⁹, но он неповинен в крови, пролитой Революцией. Робеспьер – человек честный, можно сказать, безгрешный, но он, при всех его добродетелях, стал символом Террора, на его совести тысячи жертв.

Однако Робеспьеру, который в талантах не мог сравниться с Мирабо, удалось то, чего не мог сделать тот. Возглавляемый им Комитет общественного спасения сумел-таки переломить ход событий, остановить сползание страны к полному хаосу и восстановить – пусть чудовищной ценой – некий порядок и власть, которую все волей-неволей должны были признавать, которую должны были слушаться.

Жизнь Мирабо была невероятно яркой; жизнь Робеспьера – довольно-таки тусклой. Но последние два дня его жизни были намного драматичнее, чем все приключения, выпавшие на долю Мирабо.

Однако при всех различиях есть одна, решающая черта, которая их роднит. Мирабо и Робеспьер – единственные два человека, которых без сомнений можно назвать вождями Революции. (С некоторыми колебаниями можно добавить к ним Дантона.)

Французская революция вообще не была революцией вождистского типа. Вождей революции в точном смысле этого слова в ней не было вообще. Да и с вождями партий…

Нынешняя политика вообще не знает политических партий как таковых. В Украине, к примеру, есть только партии вождей. Нет либеральных или социал-демократических партий: есть партия Тимошенко, партия Порошенко. Также и большевистская партия – это прежде всего партия Ленина. В других странах этот принцип выражен не столь ярко, но и там в наши дни роль вождя очень значительна (например, «партия Ле Пен»). Французская революция относится к другой исторической эпохе, и если, к примеру, жирондистов иногда называли «бриссотенами» (по имени одного из их лидеров Жака-Пьера Бриссо), то это сильное преувеличение. Почему Бриссо, а не Верньо, лучшего оратора жирондистов? А может быть, Жансонне, Кондорсе или Петиона? Любого из них можно с известным правом назвать лидером жирондистов, а потому никого из них нельзя назвать вождем.

И уж тем более в революции в целом нет возможности назвать ни вождя, ни даже лидера. Но все-таки было два человека, которые в определенный период олицетворяли собой Революцию. Эти двое – Мирабо и Робеспьер.

И при этом ни тот ни другой, имея колоссальное влияние, так и не сумели стать вождями партии, и потому огромная популярность сыграла в их судьбе двусмысленную, можно даже сказать – роковую роль.

И последнее. Возможно, именно Мирабо, точнее, разоблачение пресловутой «измены Мирабо», о которой речь пойдет ниже, по контрасту вызвало, так сказать, дух Робеспьера. Разочаровавшись в Мирабо, народ пошел за его антиподом. Ярко сформулировал эту мысль французский историк Эдгар Кине:

«Махинации Мирабо имели два последствия, сказавшиеся на дальнейшем ходе революции. Его пример сперва возбудил, потом узаконил подозрение. Каждый мог думать, что его обманывают. При этом открытии нация в одну минуту постарела на несколько лет.

Второй результат – желание найти неподкупного. Где тот правдивый человек, которого нельзя купить за все золото мира? Существует ли он где-нибудь? Пусть он появится, с чистым сердцем и чистыми руками: и народ отдастся ему. Продавшийся Мирабо вызвал появление неподкупного Робеспьера».

Может быть, даже наверно, это преувеличение историка-романтика (XIX век дал множество историков романтического направления), и роль Мирабо в «старении нации» была не столь уж важной. Но посмотрим, кто эти люди и как складывались их судьбы.

2

Как уже было сказано, род Мирабо дал целую плеяду замечательных людей. К примеру, если верить семейному преданию, в битве при Кассано дед великого Мирабо получил приказ остановить атаку своего полка. Выполнять приказ он не хотел. Но приказ есть приказ – и что же он сделал? Он повиновался: велел солдатам лечь и, подражая Баярду или предвещая Бонапарта, устремился на мост, один против армии принца Евгения. Вражеский огонь чуть не снес ему голову, которая потом держалась только благодаря железному воротнику, торчащему из-под галстука («это было в том бою, где я был убит», – говаривал он потом, не слишком отклоняясь от истины).

Еще одна семейная легенда, и уж тут вполне достоверная, рассказывает о представителе другой ветви семьи, инженере Рикетти, который решил построить канал, соединяющий Средиземное море с океаном. Опасаясь не дожить до конца строительства, он торопил дело; между прочим, ради этого он даже – что бы вы думали? – оплачивал больничные листы. Он решил, что так больше шансов, что заболевший выздоровеет и сможет еще работать.

«А как же иначе?» – спросят читатели. В том-то и дело, что никогда такого не было! Всегда само собой разумелось, что за работу платить надо, но платить за безделье (например, если кто заболел) нелепо. Сам виноват, пусть сам и выздоравливает. Решение Рикетти было беспрецедентным!

До конца строительства он все-таки не дожил (канал достроили через полгода после его кончины), а вот семью разорил. Впрочем, получил титул барона. А другая ветвь семьи – та, которая интересует нас, – влилась в высшую знать Франции, глава семьи носил титул маркиза, его старший сын – графа.

Канал «Миди» существует и сейчас; он потерял экономическое значение, зато стал приманкой для туристов и является непременным объектом всех туров по Провансу.

Однако вернемся к деду Мирабо. После того как он «был убит при Кассано» и получил прозвище Серебряный воротник, он оставил службу и отправился лечиться. Там встретил молодую девушку – богатую наследницу и одну из красивейших женщин своего времени (по крайней мере, такая потом шла о ней слава) – и умудрился такой, какой он есть, обольстить ее, женился, прижил семерых детей и дожил до 70 лет. По тогдашним временам и для здорового человека это можно было бы счесть долгой жизнью.

Из семи детей выжило трое, все мальчики, и все они тоже были довольно-таки примечательными людьми. Второго сына, Бальи де Мирабо, собирались сделать морским министром и представили всемогущей фаворитке, госпоже Помпадур, он ей вроде бы и понравился, но оттолкнул своей непримиримостью. «Как жаль, – сказала она, – что у всех Мирабо такие горячие головы!» – «Мадам, – ответил он, – умные и холодные головы уже наделали столько глупостей, что, возможно, не мешало бы испытать горячие».

Не знаю уж, был он прав или нет, во всяком случае, портфель министра отдали другому. Однако пора перейти к старшему сыну, Виктору Рикетти маркизу де Мирабо.

Он родился в 1715 году. В отличие от отца, не стремился к военной карьере. Тем не менее его отправили в военную академию, и он даже участвовал в польской войне (Франция воевала за то, чтобы вернуть Станислава Лещинского на польский трон). Впрочем, воякой он оказался довольно жалким и как только получил наследство (в 1740 году), тут же оставил службу.

Годом раньше он познакомился с великим Шарлем де Монтескье, который следующим образом охарактеризовал молодого офицера: «Сколько гениальности в этой голове, и как жаль, что из нее можно извлечь только буйство!»

Действительно, Виктор Мирабо был человеком весьма замечательным, но почему-то все его немалые достоинства шли только во вред (то же, с оговорками, можно сказать и о его великом сыне). Он мечтал преобразовать политэкономию, мечтал о славе и богатстве. Чтобы стать богатым, он женился на очень богатой (как он рассчитывал) невесте, но просчитался. Практические занятия политэкономией привели его к разорению. Что же касается славы, тут он добился большего. Когда ему было около 50 лет, он разом из заурядного провансальского дворянина (пусть маркиза, но провинциального маркиза, следовательно, знатность его второго разряда) превратился в одного из самых знаменитых людей Европы. А именно: в 1750-х годах Виктор Мирабо выпустил два эссе. Первое, под непритязательным названием «О собраниях в провинции», посвящено идее местного самоуправления. Он предлагает создать по всем регионам Франции провинциальные Штаты (то есть представительные собрания – облсоветы, сказали бы мы) с правом устанавливать налоги. При этом он предлагает дать в них третьему, самому многочисленному сословию двойное представительство – столько же мест, сколько имеют духовенство и дворяне вместе взятые.

«И все, – спросит читатель, – и это так важно?»

Но обе эти идеи сыграли колоссальную роль в 1789 году. Впрочем, тогда уже мало кто помнил, что первым эти идеи высказал маркиз Мирабо, а сорока годами раньше никто не помышлял о созыве Штатов, так что на первую брошюру большого внимания не обратили. Зато вторая произвела фурор, а ее название оказалось столь броским, что маркиз Мирабо сделал в дальнейшем это название своим прозвищем. Она именовалась «Друг людей»¹⁰.

В сущности, и это эссе не так уж интересно. Но целый ряд фраз из него произвели огромное впечатление на публику и вошли в историю. «Рантье – это наслаждающийся жизнью бездельник, – писал маркиз Мирабо, – большинством своих бед общество обязано ему… владельцы крупных состояний в государстве – все равно, что щуки в пруду… гнев Божий питается слезами угнетенного народа…»

В наши дни подобные максимы ни на кого не произведут впечатления. Но когда подобные вещи говорят впервые – впечатление колоссальное. И еще была в эссе одна пророческая фраза: «Те, кто не видит опасности, слепы, ибо мы подошли к ней вплотную».

Маркиз Мирабо тут же прослыл большим авторитетом в области экономики, а доктор Кенэ, врач мадам Помпадур, включил его в свой список экономистов-«физиократов». Сам маркиз несколько более реалистично оценивал свой труд, но слава кого угодно собьет с толку: он стал важно рассуждать о «естественном порядке» и «чистом продукте»¹¹, он очень надеялся стать министром. Но его сильно компрометировал (так он считал) его непутевый сын…

Вот мы и подошли к личности первого из наших героев.

9.Его младший брат, Мирабо-Бочка, когда его упрекали в пьянстве, пожимал плечами: «Чего же вы хотите? Моя родня забрала все остальные пороки себе, оставила мне только этот».

10.Тут стоит, забегая на треть века вперед, сказать, что главными врагами графа Оноре Габриэля Мирабо были двое – его отец, Друг людей маркиз Виктор Мирабо, а также Друг народа Жан-Поль Марат. Любопытное совпадение!

11.Понятие «чистого продукта» считалось тогда ключевым в теориях физиократов. Нечто сходное придумал потом Маркс, назвав свое изобретение «прибавочной стоимостью».