Vladimir Kołyczow

сейчас в своем мире. Ходит, смотрит на нас, все видит. И кто стреляет в нас, уже знает. Вернется

Рослый, плечи широкие, как у взрослого мужчины, крепкий нос, тяжелая челюсть. А взгляд глупый, дурашливый, фотограф жал на кнопку, а Лешка толкнул, вернее, надавил плечом тощего мужичка, который годился ему в отцы. Никакого уважения

их обошел. А на развилке двух тропинок остановился: куда идти дальше? Внимание привлекла

счастья. Только вот что-то не очень хочется

челюстью действительно чем-то напоминал верблюда. С деньгами. Рем видел, как он вытащил из

таря, приказал Герберт. – Так и скажи, самоубийство! Ты меня поняла

их открыть, Санек за  старшего, пусть решает. Неллечка не нашла ничего лучшего, чем скрыться на чердаке. Успела забежать на  второй этаж, а на следующей, более крутой лестнице

промышляет, это совсем другой уровень. И даже непонятно, с каких это коврижек она могла дать под хвост тому же Тихе? С чего это он так лихо размечтался? Тиха принял деньги молча. Паша сказал, сколько поднял, отдал ему двадцать пять рублей одной купюрой, боясь, что Тиха заберет больше. Но пацан, забрав деньги, кивком указал на площадь. – Давай, работай! – Э-эй! – Паша мотнул головой. – Мне на сегодня хватит!

шая форма разговора с ним. Конструктивный диалог – пожалуйста. Хочет Северьянов заняться свидетелем, пожалуйста, наружное наблюдение, отработка связей, но даже такое воздействие как минимум крайне нежелательно. О физических методах и вовсе говорить не стоит. Уж если Северьянов решился, пусть делает

он умел. Но Майя все равно искала и находила в  нем недостатки, но, возможно, всего лишь делала вид, чтобы смутить его.