Дивов интервью

По большому счету всем связанным с фантастикой надо задавать один главный вопрос: «А ты что сделал для того, чтобы убить русскую фантастику? Конкретно ты». И посмотреть, как они ответят. Ответы у них есть. И я сам могу эти ответы озвучить. Вячеслав Бакулин – начальник фантастики «АСТ» – сказал три важнейшие вещи, которые нелишне повторить. Первое: мы работаем не на читателя, а на оптовика. Второе: оптовик решает, что будет с твоей «кредитной историей». Если твоя книга провалилась, то с той полки, на которой она провалилась, у тебя и пойдет следующая книга. Выше тираж тебе никто не поставит, ты не получишь никакой поддержки: книга должна продаваться сама. И третье: читатель все новое сейчас встречает в штыки.

Всё это правда. Читатель действительно ужасно ругается, когда возникает что-то нестандартное. Например, серия неформатной фантастики в «Яузе»: у них сейчас тиражи упадут с 5 тысяч до 1,5. А там вышли действительно интересные книжки. Я боюсь кого-то рекомендовать, потому что, когда даю ссылку на новую интересную книгу, получаю совершенно стандартную реакцию: «Олег, это какая-то фигня, лучше ты пиши». Спасибо, кстати. Хотя бы за «лучше ты пиши». Все это свидетельствует о том, что читатель абсолютно дезориентирован, он сам не знает, чего хочет. И, естественно, какая-то часть аудитории цепляется за знакомое и привычное. Та же проблема и у оптовиков, и у книготорговцев: они уже двадцать лет уже не могут придумать, как продавать то, что ни на что не похоже. Если ты можешь про какую-то книжку сказать, что это почти Перумов, а это вроде Лукьяненко, за это можно зацепиться. А если это «неформат», читатель говорит: «А зачем мне это надо?»

Именно в этой ситуации, когда люди сами не знают, чего хотят, надо выходить на рынок с очень широким ассортиментом, надо пробовать, пробовать и пробовать, потому что, по большому счету, функция издателя всегда, с момента возникновения издательского дела, заключалась не только в донесении контента до целевой аудитории, но и в том, чтобы создавать новые тренды. Сейчас в книгоиздании происходит очень мощная ротация: приходит потребитель в возрасте 20–25 лет. Он дезориентирован, не знает, что читать, ориентируется на то, что модно. Через какое-то время он подрастет и поймет, что модная проза – это не всегда хорошо. Но сейчас он читает то, что, образно говоря, «на хайпе», то, что ему кто-то рекомендовал, о чем можно поговорить в своей тусовке. Он будет читать то, что ему подсунут. А что ему подсунут? Это будет, скорее всего, не фантастика. Потому что о том, что такое фантастика, сказал Дмитрий Глуховский: «Фантасты – это такие страшные люди, которые пишут очень много и очень плохо».

В 2016 году Глуховский получил премию «Фантаст года», которая вручается за самые большие тиражи. А кто получил премию «РосКон» в номинации «Проекты»? Никита Аверин с книжкой «Крым» из проекта «Метро». Никита – парень свой, его все знают, все любят, потому он эту премию и получил. Но то, что выходило у него в серии «Метро», это работы старательного старшеклассника, рассчитанные на то, что их будет читать старшеклассник. Это не для взрослого человека. То есть Глуховский сам этот детский сад пестует, но при этом у него в голове сидит миф о том, что фантасты – это какие-то страшные люди, которые пишут очень много и очень плохо. Это не он, не его франшиза, это какие-то другие, а он тут ни при чем. Ситуация, когда фантастика воспринимается как некое гетто, которое живет само по себе, только усугубляется. Притом то, что сейчас называют современной прозой, а десять лет назад называли мейнстримом, вовсю использует арсенал фантастики, и использует успешно. В конце концов, тот же Сальников («Петровы в гриппе и вокруг него») явно наследует Владимиру Орлову.

Надо что-то делать. Все говорят, что читать нечего. Но это неправда. У нас множество авторов, причем совсем молодых, в возрасте еще до тридцати. Я зарекся называть какие-то имена, но уж очень хороший пример – «Восточный роман» Александры Гардт. История вполне стандартная: корейская и японская нечисть делит Москву, которую им отдали на кормление. Кто-то сталкивает их между собой, начинается этот весь «Ночной Дозор». В центре повествования – случайно попавшая в этот замес девчонка-переводчица. Книжка, которую я бы поредактировал: там многое недожато, недотянуто. Но девяносто процентов того, что сейчас стоит на полках в магазинах, написано намного хуже. А в чем фокус? В том, что эта книга написана за двадцать дней. Автору сказали: «Слушай, у нас через месяц закрывается серия. Ты же не успеешь?» Она сказала: «Почему не успею?» Человек за двадцать дней написал книгу, за десять дней ее более-менее вылизал. И книжка вышла. И у нас таких молодых авторов, которые пишут не одними деепричастиями, в текстах которых у персонажей разные речевые характеристики, достаточно много. Но у них нет никакого мотива выходить на рынок чаще, чем раз в несколько лет. Потому что там, во-первых, не платят, во-вторых, ты абсолютно не чувствуешь поддержки за спиной.

Это сформулировал еще Паркинсон, где-то в начале 1950-х: главные конкуренты издателя – это производители пива и рыболовных принадлежностей.

Я не готов сейчас за пять минут подобрать полноценную аргументацию, что за последние лет двадцать фактически не было порождено никаких новых смыслов, и то, что ты называешь новым, это перепев одного и того же.

Большая. Смотри, тебе как читателю надо, чтобы произведение – неважно, картинка это, музыка или текст – с тобой срезонировало. Зацепилось за что-то у тебя внутри. Психологический портрет читателя – это то, за что любое издательство продаст душу главного маркетолога дьяволу. И этого психологического портрета – нет.

Про интонацию – очень хорошее замечание. Однако если посмотреть, что эти самые старые опытные бойцы пытались сделать в последние годы, то мы обнаружим, что они пытались, скажем так, менять интонацию, писать по-другому, уходить в другие направления. Скажем, Вадим Панов вообще в детскую фантастику ушел. И его издательства сертифицировали как детского писателя. Но в результате его книжки пошли на полки с детской литературой, а его там не знают. И, в принципе, Перумов, который тоже что-то подобное сделал, но остался на своих полках, продался как минимум не хуже. Все эти перемены не встречают у издателей особого энтузиазма.

Потому что если бы не издательство, меня бы не было.

Один важный момент. Мы уже говорили, что сейчас приходит новая аудитория – 20+. Как ее зацепить, как с ней говорить (не обязательно на ее языке, но на том языке, который она услышит) – этого никто не знает. Я еще лет десять назад говорил, что по-настоящему прорывные книжки, которые условно будут относиться к русской фантастике, придут не из фантастики, они придут откуда-нибудь со стороны. Это должно быть что-то совершенно дикое и фантасмагорическое, но при этом плотно привязанное к тем реалиям, которые, извините за выражение, волнуют нынешнюю молодежь. (Я просто не могу не вспомнить эту замечательную реплику: «Братья Стругацкие пишут нудно и о вещах, которые не волнуют нынешнюю молодежь».) Есть такой миф о том, что Борис Акунин проснулся знаменитым после «Азазеля». Внезапно он выстрелил – и пошло. А на деле Акунин два года лежал на складах, и издатель изо всех сил пытался доказать книготорговцам, что это может быть интересно. Теперь задним числом понятно, что Акунин абсолютно просто идеально на тот момент попадал в русского интеллигента, в самую душу ему попадал. Но не брали, не хотели, никому это было не нужно. Упомянутый Дмитрий Глуховский – это вообще отдельная история успеха, и она еще ждет своего историографа. Очень поучительный кейс – это попытка продать роман «Текст» гаджетоманам и гикам. Такой была рекламная компания в интернете. Казалось бы, у тебя есть идеальный предмет – книжка про беспросветную российскую действительность. Но ее пытались продавать гикам, потому что там упоминался смартфон. Это к слову о том, как работает маркетинг.

У них есть совершенно четкое представление о том, как должен выглядеть бестселлер. Это баба с пулеметом на обложке и кровь, кишки и все такое на первой же странице.

Мне неоднократно удавалось добиться хорошего оформления. У меня были и такие обложки, которые до сих пор вспомнить страшно, но с определенного момента мне грех жаловаться. Но для того чтобы повлиять на оформление обложек, нужно, во-первых, обладать ресурсом, а во-вторых, быть готовым столкнуться с совершенно неожиданной реакцией и оптовика, и книготорговли, и читателя.

Моя ситуация абсолютно нетипична. И говорить я могу только за себя. Я очень долго писал помалу, у меня между романами были паузы по пять лет. И по-настоящему я очнулся где-то меньше года назад. Сейчас возвращаюсь в работу. Одна книжка сдана, другая, совершенно на нее непохожая, ближе к young adult, – в процессе. Сразу после этого – третья, которая уже до половины написана, и на вторую половину есть синопсис. Я не могу сказать, что чувствую себя очень уверенно, потому что каждый новый выход на эту арену – это вызов, это столкновение с неведомым. «Родина слонов», книга 2017 года, получила настолько теплые, настолько радостные отзывы – я такого не помню с 2003 года, когда выходило «Оружие возмездия». Но при этом продажи могли бы быть получше. Однако у меня контент немножко не тот: оказавшись на одной полке с фантастическим боевиком, он объективно проигрывает. Ему нужна своя полка. Эту полку надо придумать, ее надо так оформить, чтобы люди сгребали с нее книжку, не замечая, как они при этом оставляют деньги. Хитро.

Я тебе очень признателен за эти слова, потому что ты подтвердил некоторые вещи, о которых я давно думаю. Это поможет, это важно. Когда я пишу не фантастику, получается что-то подозрительно похожее на русскую классику.

У меня готовится совершенно не фантастический текст, но вопрос в том, кому будет интересна история сильно пьющих советских журналистов, происходящая в 1985 году как раз на фоне антиалкогольного указа?

Слава богу, у меня есть своя серия.

Странный. Но очень хороший.