Nikołaj Czernyszewski

Я не понимаю отдыха иначе, как в уединении. Быть с другими для меня значит уже чем-нибудь заниматься, или работать, или наслаждаться. Я чувствую себя совершенно на просторе только тогда, когда я один. Как это назвать? Отчего это? У одних от скрытности; у других от застенчивости; у третьих от расположения хандрить, задумываться; у четвертых от недостатка симпатии к людям. Во мне, кажется, нет ничего этого: я прямодушен и откровенен, я готов быть всегда весел и вовсе не хандрю. Смотреть на людей для меня приятно; но это для меня уже соединено с работою или с наслаждением, это уже нечто требующее после себя отдыха, то есть, по-моему, уединения.

Отчего же на чужих-то жен зарятся? Оттого, что их в наряде видят, а свою в безобразии.

Жизнь вселенной есть процесс осуществления абсолютной идеи. Полным осуществлением абсолютной идеи будет только вселенная во всем своем пространстве и во все течение своего существования; а в одном известном предмете, ограниченном пределами пространства и времени, абсолютная идея никогда не осуществляется вполне.

Господин стеснен при слуге, слуга стеснен перед господином; только с равным себе вполне свободен человек.

Ведь я был бы смешон, если бы принял язык англичанина. Вообще, как скоро вы начинаете осуждать то, что не нравится вам, вы становитесь идеологом, то есть самым забавным и, сказать вам на ушко, самым опасным человеком на свете, теряете из-под ваших ног твердую опору практичной действительности.

Знание человеческого сердца, способность раскрывать перед нами его тайны -- ведь это первое слово в характеристике каждого из тех писателей, творения которых с удивлением перечитываются нами.