Никита Замеховский-Мегалокарди

– Жизни тают в моих водах, – снова слышалось Эдди. – Я беру их, сколько нужно, из  их лиц я тку своё… – Да что тебе надо!? – подумал Эдди, снова выныривая на поверхность за вдохом. – Ты. – Что?! – изо рта и ноздрей вместе с этим словом выскочили пузыри. – Что? – снова вдох и опять погружение в бледную толщу.  – Забери, если сможешь! – Я могу. Ты должен сам… Эдди развернулся и в четыре коротких взмаха оказался на мелководье. – Что сам?! Утонуть? Сам!? Я перегрелся, я выпивал с парнями, мне мерещи

Воды, воды всегда шевелятся, бегут, стремятся. Движутся. Всегда. Не текут они, как известно, лишь под лежачий камень. Когда нагрузишь сосуд своей души булыжниками «претензий», самой душе внутри словно и  места нет – она, по закону Архимеда, вытесняется. Хотя не до конца, конечно. Оконным потом покрывает изнутри. И ходишь запотелый, мутный и полный камней. А с  ними ни лететь, ни плыть нельзя. Ими только швыряться удобно. Чтобы разбить. Сосуд. Чужой.

Хотят по инерции – много тысячелетий так было заведено: любовь, жена-муж, дети, дом, всякие штуки в нём, сейчас машины, раньше лошади… И ещё страшней – от  этого непонимания, от этой инертности, один шаг остался до полного отторжения такого понятия как любовь. Шаг до страсти иметь, потреблять не просто все вокруг – этот шаг давно уже сделан – шаг до необходимости потреблять друг друга. Почему никто из поселка не ходил в этот сад?! А потому что, хоть и был он удивительно, удивительно прекрасен, и