Константин Вагинов

Мы люди культурные, мы все объясним и поймем. Да, да, сначала объясним, а потом поймем – слова за нас думают. Начнешь человеку объяснять, прислушаешься к своим словам – и тебе самому многое станет ясно».

– Скажите, сколько вам дают в месяц за ваше пение?– Ничего, – грубо ответил Бамбышев.– Зачем же вы берете на себя такой труд?– Я пою ради искусства.– Ради искусства, не пойте!

Она думала, что молодое поколение безнравственно, потому что его не трогает то, что ее трогало.

-- Не стоит расстраиваться, -- ответил Анфертьев. -- Вот водка стоит, вот воблочка, вот огурчики, солененькое призывает выпить. К чему думать, чем мы могли бы быть и чем стали. Чем могли, тем стали. А кончать самоубийством -- слуга покорный! Вот если б я был влюблен, если б мне было восемнадцать лет, если б я не вкусил сладости жизни, -- тогда другое дело. А так чем же жизнь моя плоха с точки зрения сорокалетнего человека?

Свободен, как птица, никаких идолов, ни перед чем я не преклоняюсь. Доблесть для меня -- звук пустой. Любовь -- голая физиология. Детишки -- тонкий расчет увековечить себя. Государство -- система насилия. Деньги -- миф. Живу я, как птица небесная. Выпьемте за птицу небесную! И ваша жизнь не плоха. Что девушка за другого вышла замуж? Экая, подумаешь, беда. Да вам, может быть, и девушки-то никакой не надо, так это вообще мозговое раздражение.

-- Как это мозговое раздражение, -- спросил Локонов.

-- Да очень просто. Хотели оторваться от своих сновидений, прикрепиться к реальной жизни, связать как-то себя с жизнью, ну что ж, не удалось. Идите опять в свои сновидения.

-- Вы пьяны! -- сказал Локонов. -- Как вы смеете вторгаться в мою личную жизнь?

-- Личная жизнь, священное право собственности! А кто мне запретил в нее вторгаться; обычаи старого общества? Я плюю на них. Вы думаете, что Анфертьев такой безобидный человек, безобидный потому что поговорить не с кем! Так вот, скажите, к чему вам девушка? Что вы могли бы ей дать? Душевное богатство тысяча девятьсот двенадцатого года? Залежалый товар, пожалуй, покупателей не найдется. Мечты о красивой жизни у вас тоже не имеется. Юношескими воззрениями вы тоже не обладаете. Скажите, чем вы обладаете? Нечего вам предложить. Лучше и не думайте о любви.

-- Но я не могу жить, как я жил до сих пор, куда мне деться?

-- Это плохо, -- сказал Анфертьев, -- деться некуда. Разве что, пополнить армию циников. Действительно, деньги вас не интересуют, служебное положение вас не интересует, удобства жизни вас не интересуют, слава в вас вызывает отвращение, старый мир вы презираете, новый мир вы ненавидите. Стать циником -- тоже не можете. Как помочь вам -- не знаю. Не знаю чем наполнить ваше существование.

-- Но ведь это скука, может быть обыкновенная скука, -- сказал Локонов.

-- Нет, это не скука, это пустота. Вы пусты, как эта бутылка. И цветов вы в жизни не видите, и птицы для вас молчат, и соловей какую-то гнусненькую арию выводит. Что ж делать, юность кончилась, а возмужалости не наступило. Пить я вам советую. Да пить вы не будете. Скучным вам это покажется делом, тяжелой обязанностью. Старик вы, вот что, -- сказал Анфертьев -- из юноши прямо в старики угодили. Вся жизнь вам кажется ошибкой. Так ведь перед смертью чувствуют. Вино -- мудрая штука, лучше всякого университета язык развязывает! Вот сейчас я с три короба вам наговорил, а для чего наговорил -- неизвестно. Размышление ради размышления что ли, философское рассмотрение предмета. И в пьяном виде образование сказывается! Недаром я в педагоги готовился. Ну а потом все к черту полетело. Да вы не горюйте. Ведь на наружности вашей это не отразилось, а что внутри -- никому не видно. Да вы не верьте тому, что я наговорил, -- это вино наболтало.

Локонов курил папиросу за папиросой. Ему хотелось выгнать Анфертьева.

-- Вам пора спать! -- сказал он.

Отшельником живу, Екатерининский канал 105.

За окнами растет ромашка, клевер дикий,

Из-за разбитых каменных ворот

Я слышу Грузии, Азербайджана крики.

Из кукурузы хлеб, прогорклая вода.

Телесный храм разрушили.

В степях поет орда,

За красным знаменем летит она послушная.

Мне делать нечего пойду и помолюсь

И кипарисный крестик поцелую

Сегодня ты смердишь напропалую Русь

В Кремле твой Магомет по ступеням восходит

И на Кремле восходит Магомет Ульян:

"Иль иль Али, иль иль Али Рахман!"

И строятся полки, и снова вскачь

Зовут Китай поднять лихой кумач.

Мне ничего не надо: молод я

И горд своей душою неспокойной.

И вот смотрю закат, в котором жизнь моя,

Империи Великой и Просторной.

— Вот я свел Куку с девушкой, — продолжал Свистонов, гладя руку глухой. — Я потом перенесу их в другой мир, более реальный и долговечный, чем эта минутная жизнь. Они будут жить в нем, и, находясь уже в гробу, они ещё только начнут переживать свой расцвет и изменяться до бесконечности. Искусство — это извлечение людей из одного мира и вовлечение их в другую сферу. Литература более реальна, чем этот распадающийся ежеминутно мир.

Немного в мире настоящих ловцов душ. Нет ничего страшнее настоящего ловца. Они тихи, настоящие ловцы, они вежливы, потому что только вежливость связывает их с внешним миром, у них, конечно, нет ни рожек, ни копытец. Они, конечно, делают вид, что они любят жизнь, но любят они одно только искусство. Поймите, — продолжал Свистонов, он знал, что глухая ничего не поймет, — искусство — это совсем не празднество, совсем не труд. Это — борьба за население другого мира, чтобы и тот мир был плотно населен, чтобы было в нем разнообразие, чтобы была и там полнота жизни, литературу можно сравнить с загробным существованием. Литература по-настоящему и есть загробное существование.