© Издательство «Детская литература». Оформление серии, комментарии, 2002
© П. Е. Фокин. Вступительная статья, 2002
© В. П. Панов. Рисунки, 1971
(Роман Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные»)
Достоевский – писатель драматичной судьбы.
Прежде чем его имя стало знаком высшей литературной пробы, ему пришлось пройти через все мыслимые и немыслимые испытания, которые заключает в себе участь литератора: первый успех, слава, зависть коллег, интриги, разочарование публики, отлучение от профессии, забвение, триумфальное возвращение на Парнас, издание собственного журнала, идейная борьба, цензурные преследования, закрытие журнала и разорение, нужда, кабальные договоры с издателями, долги, непонимание и новое признание читателей, редактирование газеты, выпуск персонального периодического издания («моножурнала» «Дневник писателя»), благосклонное внимание царской семьи, всеобщая любовь, выплеснувшаяся многокилометровой прощальной процессией в день похорон.
Восемь больших романов.
Полтора десятка повестей и рассказов.
Сотни страниц публицистики и литературной критики1.
И все это в течение каких-нибудь тридцати пяти лет! С 1846 по 1881 год.
А ведь это только одна сторона биографии. Были в жизни Достоевского и события совсем иного характера.
Было политическое преступление, «участие в заговоре», камера следственного заключения в Петропавловской крепости, смертный приговор, церемония казни, изменение приговора за несколько минут до расстрела, арестантский этап в кандалах на каторгу в Сибирь, четыре года острожной жизни среди уголовных преступников, солдатчина, помилование и возвращение в гражданскую жизнь.
Была любовь, страстная и мучительная. К женщине старшей по возрасту, замужней, матери мальчика-подростка. Любовь, завершившаяся недолгим браком. Безжалостная чахотка оборвала жизнь Марии Дмитриевны. Остался пасынок, требовавший ухода и воспитания.
Была страсть к молодой и своенравной Аполлинарии Сусловой, Полине, обернувшаяся для Достоевского новой каторгой – каторгой чувств. Слишком разными оказались возлюбленные. С истерзанными душами и окровавленными сердцами они расстались, так и не обретя счастья.
Было игорное безумие, полонившее волю Достоевского на несколько лет. Рулетка, возможность за несколько часов невероятно разбогатеть, азарт, вызов судьбе, удача и невезение, проигрыши, долги.
Была еще одна любовь, ставшая наградой. Второй брак принес душевное спокойствие, семейное счастье, радости и тревоги отцовства. Анна Григорьевна – хорошая хозяйка и любящая мать, стала еще и верной помощницей в литературном труде. Владея навыками стенографии, она позволила Достоевскому усовершенствовать и значительно ускорить процесс писания. Ее участие давало силы и вдохновение.
Были, наконец, болезни. Одна совсем особенная – эпилепсия, или «падучая», как ее называли в то время, с тяжелыми физически и духовно изматывающими приступами, всякий раз грозившими смертельным исходом. Она приходила неожиданно и на продолжительное время выбивала из колеи. Вспышка сознания, которой предварялся припадок, ощущение высшей гармонии и благодати обрывались мраком и конвульсиями. Точно вознесенный на небо, больной в мгновение ока низвергался в бездну преисподней. Почти каждый месяц, а то и чаще. С редкими более длительными перерывами.
Таких впечатлений хватило бы на несколько жизней.
Но все это суждено было пережить одному. В течение тридцати пяти лет!
Однако, как бы ни было тяжело, какие бы обстоятельства не сгущались вокруг Достоевского, он неизменно оставался верен своему писательскому призванию. Смело вводя в литературные произведения факты своей биографии, он как бы изживал обступавшие его напасти и беды. Вместе с героями проходил Достоевский крестный путь страданий и из каждого нового романа выходил обновленным и укрепленным. Писательство помогало вырваться из паутины неизбежности и заявить свою волю – волю свободного человека, ответственного перед Богом и бессмертной душой.
Каждая книга была борьбой.
И – победой.
«Трудно было быть более в гибели, но работа меня вынесла»2, – признавался Достоевский в одном из писем, вспоминая былые несчастья.
В работе находил Достоевский спасение, обретал силу, одолевал судьбу.
Литературное призвание было сильнее обстоятельств, сильнее страстей и пороков, сильнее нужды и болезней.
Сильнее смерти.
В литературу Достоевскому пришлось вступать дважды.
Он с детства мечтал быть писателем. Чтение было любимым занятием, оно неизменно возбуждало фантазию, провоцировало появление собственных образов. Верным другом был старший брат – Михаил, который также видел себя литератором. Когда в 1837 году они по решению отца отправились из родной Москвы поступать в Инженерное училище в Петербург, юноши меньше всего думали о вступительных экзаменах. «Мы с братом стремились тогда в новую жизнь, мечтали об чем-то ужасно, обо всем «прекрасном и высоком», – тогда это словечко было еще свежо и выговаривалось без иронии, – вспоминал Достоевский сорок лет спустя. – Мы верили чему-то страстно, и хоть мы оба отлично знали все, что требовалось к экзамену из математики, но мечтали мы только о поэзии и о поэтах. Брат писал стихи, каждый день стихотворения по три, и даже дорогой, а я беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни»3.
Кумиром был Пушкин. «Тогда, всего два месяца перед тем, скончался Пушкин, и мы, дорогой, сговаривались с братом, приехав в Петербург, тотчас же сходить на место поединка и пробраться в бывшую квартиру Пушкина, чтобы увидеть ту комнату, в которой он испустил дух»4. Чтобы оценить всю степень любви и восторженности мальчиков, стоит вспомнить, что два месяца спустя после гибели Пушкина его квартира еще не была, как сейчас, музеем, оставаясь частным владением, где жили люди, вовсе не собиравшиеся устраивать у себя дома мемориал. Но им было так важно – хотя бы в мечтах – прикоснуться к миру великого поэта, вдохнуть тот воздух, которым дышал он в последние часы своей земной жизни, и, может быть, в святом месте принять эстафету поэтического служения. Помнились строки: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Без преемственности не может существовать национальная литература, а в иных масштабах братья себя и не мыслили.
И позже, в училище, подчиняясь военному режиму учебного заведения, выстаивая фрунты, рисуя чертежи фортификационных сооружений, Достоевский находил часы для литературных мечтаний. «Федор Михайлович уже тогда выказывал черты необщительности, сторонился, не принимал участия в играх, сидел, углубившись в книгу, и искал уединенного места, – вспоминал товарищ Достоевского по училищу, писатель Д. В. Григорович, – вскоре нашлось такое место и надолго стало его любимым: глубокий угол четвертой камеры с окном, смотревшим на Фонтанку; в рекреационное время его всегда можно было там найти, и всегда с книгой… Его начитанность изумляла меня. То, что сообщал он о сочинениях писателей, имя которых я никогда не слыхал, было для меня откровением»5.
Окончив в 1843 году училище, Достоевский поступает на службу в Главное инженерное управление, но все мысли его заняты литературными проектами. Он делится с братом планами, берется за переводы произведений французских писателей. В 1844 году он дебютирует в печати с переводом повести О. де Бальзака «Евгения Гранде» и тогда же приступает к работе над первым оригинальным сочинением – романом «Бедные люди». Одновременно подает рапорт об отставке. Несколько месяцев бумаги перемещаются по инстанциям, и вот долгожданный приказ: «Его Императорское Величество в присутствии Своем в Гатчине, октября 19 дня 1844 года соизволил отдать следующий приказ: Увольняется от службы по Инженерному корпусу по домашним обстоятельствам полевой инженер-подпоручик Достоевский поручиком»6.
19 октября.
В прославленную Пушкиным годовщину лицейского братства.
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Все совпадения – случайны. Но на языке совпадений говорит Судьба.
Так Пушкин – «вдруг» (впоследствии самое распространенное слово в лексиконе Достоевского) – благословил начинающего литератора. И Достоевский со всем пылом юности принял его: герои первого романа Достоевского читают и обсуждают в письмах друг к другу «Станционного смотрителя».
Бедный чиновник Макар Девушкин, обращаясь к возлюбленной, Вареньке Доброселовой, в наивных выражениях, но с трогательной искренностью высказывает восторг и удивление: «Теперь я «Станционного смотрителя» здесь в вашей книжке прочел; ведь вот скажу я вам, маточка, случается же так, что живешь, а не знаешь, что под боком там у тебя книжка есть, где вся-то жизнь твоя как по пальцам разложена. Да и что самому прежде невдогад было, так вот здесь, как начнешь читать в такой книжке, так сам все помаленьку и припомнишь, и разыщешь, и разгадаешь. И наконец, вот отчего еще я полюбил вашу книжку: иное творение, какое там ни есть, читаешь-читаешь, иной раз, хоть тресни, так хитро, что как будто бы его и не понимаешь. Я, например, – я туп, я от природы моей туп, так я не могу слишком важных сочинений читать; а это читаешь, – словно сам написал, точно это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое уж оно там ни есть, взял его, людям выворотил изнанкой, да и описал все подробно – вот как!.. Да и сколько между нами-то ходит Самсонов Выриных, таких же горемык сердечных! И как ловко описано все!.. Нет, это натурально! Вы прочтите-ка; это натурально! это живет!»7 За словами Девушкина стоит сам Достоевский. Так он понимает цель и призвание литературы, ее главный смысл: достоверность, правдивость, сострадание и любовь к ближнему – все, что включает в себя понятие христианского человеколюбия.
«Бедные люди» принесли Достоевскому небывалый успех. Роман был опубликован в альманахе «Петербургский сборник» в январе 1846 года. Множество споров и битв развернулось вокруг сочинения никому до того не известного автора. В поддержку Достоевского выступил Белинский, писавший: «Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: «Ведь это тоже люди, ваши братья!»8
Такого триумфального дебюта русская литература еще не знала. История, которую предложил читателям Достоевский, вызвала горячий сердечный отклик. Григорович вспоминал, как впервые вместе с Некрасовым, тогда тоже еще только определявшим свое место в литературе, читал рукопись «Бедных людей». Принялись за чтение вечером и не могли оторваться, пока не дочитали до последней строчки, досидев так до ранней зари. «Читал я. На последней странице, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, я не мог больше владеть собой и начал всхлипывать; я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы»9.
Книгу читали и обсуждали повсюду: и в демократических низах, и в аристократических салонах. Газетный фельетонист сообщал: «На Невском проспекте, в многолюдной кондитерской Излера, всенародно вывешено великолепно-картинное объявление о «Петербургском сборнике». На вершине сего отлично расписанного яркими цветами объявления, по сторонам какого-то бюста, красуются, спиною друг к другу, большие фигуры Макара Алексеевича Девушкина и Варвары Алексеевны Доброселовой, героя и героини романа г. Достоевского «Бедные люди». Один пишет на коленях, другая читает письма, услаждавшие их горести»10.
Разгоряченный успехом Достоевский не без лихости и некоторого самоупоения сообщал брату: «Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я. Прочтешь и сам увидишь. А у меня будущность преблистательная, брат!»11
Если бы знал тогда Достоевский, что ждет его уже через два с половиной года…
«Брат, любезный друг мой! все решено! Я приговорен к 4-хлетним работам в крепости (кажется, Оренбургской) и потом в рядовые. Сегодня 22 декабря нас отвезли на Семеновский плац. Там всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, переломили над головою шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты»12 – эти строки из письма 1849 года описывают финал драмы, разыгравшейся с Достоевским в последовавшие после небывалого успеха «Бедных людей» годы.
Сначала было непонимание и разочарование ближайших товарищей. От него ждали продолжения в духе социальной критики, а он уже шел дальше, исследуя глубины человеческой психологии и сознания. «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком»13 – так уже в 1839 году сформулировал Достоевский свое творческое кредо. Еще не вполне владея искусством изображения глубин человеческой личности, ее темных, иррациональных сторон, молодой писатель обращается к языку фантастики. Новые сочинения – «Двойник» (1846) «Господин Прохарчин» (1846), «Хозяйка» (1847) – вызвали недоумение, упреки в отходе от реализма и просто насмешку.
Происходит разрыв с Белинским и его окружением.
Человек мыслящий, эмоциональный, темпераментный, Достоевский нуждался в общении. «Его любовь, с одной стороны, к обществу и к умственной деятельности, а с другой – недостаток знакомства в других сферах, кроме той, в какую он попал, оставив Инженерное училище, были причиной того, что он легко сошелся с Петрашевским, – вспоминал друг Достоевского С. Яновский. – Когда я, бывало, заводил речь с Федором Михайловичем, зачем он сам так аккуратно посещает пятницы у Покрова и отчего на этих собраниях бывает так много людей, Федор Михайлович отвечал мне всегда: «Сам я бываю оттого, что у Петрашевского встречаю и хороших людей, которые у других знакомых не бывают; а много народу у него собирается потому, что у него тепло и свободно, притом же он всегда предлагает ужин, наконец, у него можно полиберальничать, а ведь кто из нас, смертных, не любит поиграть в эту игру, в особенности когда выпьет рюмочку винца; а его Петрашевский тоже дает, правда кислое и скверное, но все-таки дает»14. Действительно, в доме у Петрашевского собирался круг людей просвещенных и граждански впечатлительных. Обсуждались новые философские идеи, общественные и культурные новости, актуальные политические события.
А время было самое горячее. По Европе прокатилась волна революционных восстаний. Из Парижа приходили сообщения об уличных боях и баррикадах. В таких условиях «вольнодумные» собрания у Петрашевского стали вызывать опасения у русских властей. Дабы избежать социальных возмущений, решено было нанести упредительный удар по «заговорщикам». В ночь с 22 на 23 апреля 1849 года в соответствии с секретным предписанием III Отделения царской полиции был проведен арест петрашевцев, в их числе и Достоевского.
Следствие длилось несколько месяцев и завершилось вынесением смертного приговора.
На 22 декабря была назначена казнь.
«Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты.<…> Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что Его Императорское Величество дарует нам жизнь. Затем последовали настоящие приговоры»15.
Из всех утрат гражданской жизни Достоевский более всего тяготился запретом что-либо писать. Даже письма. Тем более книги. «Неужели никогда я не возьму пера в руки? – восклицает Достоевский, прощаясь с братом в декабре 1849 года. – Я думаю, через 4-ре года будет возможно. Я перешлю тебе все, что напишу, если что-нибудь напишу. Боже мой! Сколько образов, выжитых, созданных мною вновь, погибнет, угаснет в моей голове или отравой в крови разольется! Да, если нельзя будет писать, я погибну. Лучше пятнадцать лет заключения и перо в руках».
Но не только писать было запрещено в остроге. Но и читать.
Кроме одной книги – Евангелия.
В Тобольске, во время пересылки, Достоевского и его товарища по несчастью С. Ф. Дурова навещает жена декабриста Фонвизина – Наталья Дмитриевна, женщина благородного сердца и искренней духовности. Она дарит Достоевскому Евангелие (в переплете спрятаны 10 рублей – для поддержки в первое время). С этой книгой Достоевский не расставался потом всю жизнь: в последние часы перед смертью Анна Григорьевна будет читать своему мужу именно эту книгу.
Четыре года Евангелие будет единственным чтением Достоевского.
Земная жизнь Христа, его проповеди и притчи, драматические события Страстной недели, предательство Иуды, отречение учеников, крестный путь на Голгофу, распятие и мученическая смерть на кресте – и Воскресение, победа над смертью, удивление и ликование учеников, их труды по созданию Церкви Христовой, послания апостола Павла, Откровение о конце мира, данное апостолу Иоанну, – все эти грозные и величественные события отзывались в сердце писателя, запечатлевались в его душе и сознании.
Когда в 1854 году Достоевский вышел из острога и получил возможность писать, он отправил два больших письма – брату и Н. Д. Фонвизиной.
Брату писал о том, каким испытаниям подвергся за эти годы. «С каторжным народом я познакомился еще в Тобольске и здесь в Омске расположился прожить с ними четыре года. Это народ грубый, раздраженный и озлобленный. Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас, дворян, встретили они враждебно и с злобною радостию о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали. Впрочем, посуди, велика ли была защита, когда приходилось жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет и когда даже некогда жаловаться, за бесчисленностию всевозможных оскорблений. «Вы дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был, народ мучил, а теперь хуже последнего, наш брат стал» – вот тема, которая разыгрывалась 4 года. 150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо, развлечение, занятие… Жить нам было очень худо. Военная каторга тяжелее гражданской. Все четыре года я прожил безвыходно в остроге, за стенами, и выходил только на работу… Жили мы в куче, все вместе, в одной казарме. Вообрази себе старое, ветхое, деревянное здание, которое давно уже положено сломать и которое уже не может служить. Летом духота нестерпимая, зимою холод невыносимый. Все полы прогнили. Пол грязен на вершок, можно скользить и падать… Все каторжные воняют как свиньи и говорят, что нельзя не делать свинства, дескать, «живой человек». Спали мы на голых нарах, позволялась одна подушка. Укрывались коротенькими полушубками, и ноги всегда всю ночь голые. Всю ночь дрогнешь. Блох, и вшей, и тараканов четвериками… Прибавь ко всем этим приятностям почти невозможность иметь книгу, что достанешь, то читать украдкой, вечную вражду и ссору кругом себя, брань, крик, шум, гам, всегда под конвоем, никогда один, и это четыре года без перемены, – право, можно простить, если скажешь, что было худо. Кроме того, всегда висящая на носу ответственность, кандалы и полное стеснение духа, и вот образ моего житья-бытья. Что сделалось с моей душой, с моими верованиями, с моим умом и сердцем в эти четыре года – не скажу тебе. Долго рассказывать»16.
Фонвизиной он открывает сокровенное своей души: «Я слышал от многих, что Вы очень религиозны, Наталья Дмитриевна. Не потому, что Вы религиозны, но потому, что сам пережил и прочувствовал это, скажу Вам, что в такие минуты жаждешь, как «трава иссохшая», веры, и находишь ее, собственно потому, что в несчастье яснеет истина. Я скажу Вам про себя, что я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»17. Удивительные слова. Свидетельство величайшего духовного борения. Эпицентр религиозных исканий. Отныне и впредь мир Достоевского немыслим вне этого «горнила сомнений» (по его собственному выражению).
Завершая письмо Фонвизиной, Достоевский признается: «Я в каком-то ожидании чего-то; я как будто все еще болен теперь, и кажется мне, что со мной в скором, очень скором времени должно случиться что-нибудь решительное, что я приближаюсь к кризису всей моей жизни, что я как будто созрел для чего-то и что будет что-нибудь, может быть тихое и ясное, может быть грозное, но во всяком случае неизбежное. Иначе жизнь моя будет жизнь манкированная»18.
Ему шел тридцать третий год.
В 1856 году на российский престол вступил новый царь.
Александр II.
Освободитель.
Это имя он получит после знаменитого Манифеста 1861 года об отмене крепостного права. Но еще прежде, в апреле 1857-го, «желая явить новое милосердие подданным Нашим, омрачившим себя политическими преступлениями и после того безукоризненным поведением доказавшим свое раскаяние»19, Александр II примет решение об амнистии и возвращении гражданских прав ряду петрашевцев. Достоевскому в том числе. Даже если бы Александр II не издал судьбоносного манифеста, он все равно имел бы право именоваться Освободителем. Русская литература и вместе с ней мировая культура обрели писателя, которому суждено было стать пророком ближайших судеб человечества.
Профессиональному литератору с солидным писательским опытом предстояло вновь доказывать свое право на первое место в ряду коллег. Его ровесники: Тургенев, Некрасов, Гончаров, Островский, Лев Толстой – сделали блистательную карьеру. Их имена были знакомы каждому просвещенному человеку. Они были законодателями эстетических правил. Властителями дум нового поколения.
О Достоевском почти никто не знал.
Конечно, критики, друзья, современники помнили успех «Бедных людей». Но не более. Прошлые заслуги не шли в зачет.
Еще в Сибири Достоевский обдумывает разные художественные планы. Пишет несколько повестей, которые читаются в публике с интересом, но без особого энтузиазма. Наступает эпоха русского романа. Все ждут высказывания масштабного и обстоятельного. Да и самому Достоевскому есть что сказать.
Почти одновременно он разрабатывает темы двух больших произведений, которые, по его замыслу, должны вернуть ему прежнее внимание читателей. Один – на основе каторжных впечатлений. Он найдет свою реализацию в «Записках из Мертвого дома». Второй – из гражданской жизни. Это будет роман «Униженные и оскорбленные». Над ними он работает в течение всего 1860 года.
После нескольких лет вынужденного проживания вне столиц Достоевский наконец-то снова в Петербурге. Атмосфера этого особого, «фантастического», точно из туманов и миражей возникшего Города-парадокса, холодного и душного, парадного и трущобного, имперского и пролетарского, с обманчивым рационализмом планировки и вечным хаосом дворов и подворотен, пробудила в памяти писателя многие прежние образы – действительные и сочиненные. Вспоминалась молодость, по-иному виделась прежняя жизнь, проступали черты новой действительности. Нужно было осмыслить и понять те перемены, которые произошли за эти годы в душе, в мировоззрении, во взглядах на искусство.
В людях и обстоятельствах.
В Городе и в мире.
«Петербургский роман» настойчиво заявлял свои права.
Роман «Униженные и оскорбленные» занимает особое место в творчестве Достоевского. Он как бы связывает между собой два этапа литературной биографии писателя. В нем находит свое завершение круг идей и образов, волновавших воображение Достоевского в 1840-е годы, и одновременно здесь впервые появляются черты нового художественного мира, который окончательно утвердится в его последующих повестях и романах. В «Униженных и оскорбленных» писатель напоминает о тех идеалах и эстетических принципах, с которыми он начинал свою деятельность на литературном поприще, и предлагает их новое осмысление. Вступая на путь великих романов, он с любовью и грустью прощается с былыми «мечтами и звуками».
От раннего Достоевского в романе 1860 года остались картины жизни демократических низов Петербурга, сочувственное отношение к простым, честным, попавшим в беду людям, манера взволнованного, прерывистого повествования.
И подлинная история литературного дебюта Достоевского.
«Униженные и оскорбленные» – роман с ярко выраженным автобиографическим содержанием. Впервые в своей художественной практике Достоевский в таком объеме вводит в произведение материалы личного характера. Главный герой – Иван Петрович – получает всю докаторжную биографию Достоевского. Он – молодой литератор, недавно привлекший к себе внимание всей читающей России. О нем пишет «критик Б.», в котором без труда узнается Белинский. Отдельное издание нашумевшего романа лежит на рабочем столе Ивана Петровича. Правда, волна первого успеха уже миновала и приходится зарабатывать на жизнь всякой мелкой литературной работой, лишь по ночам садясь за писание нового романа. Сочинительство – главная отрада его непростого существования, порой без денег, в долгах, в дешевых комнатах с примитивным убранством.
Но не только сходством внешних обстоятельств наделяет Достоевский своего героя. Он вкладывает в его уста бесценные автопризнания, позволяющие нам сегодня почувствовать строй души молодого писателя: «Если я был счастлив когда-нибудь, то это даже и не во время первых упоительных минут моего успеха, а тогда, когда еще я не читал и не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим». Из реплик Ивана Петровича мы можем составить представление о писательской технологии раннего Достоевского, заглянуть в его творческую лабораторию.
Почти все персонажи романа так или иначе знакомы с сочинением Ивана Петровича и высказывают о нем свое суждение. Когда-то в «Бедных людях» герои Достоевского читали «Станционного смотрителя» и гоголевскую «Шинель». Теперь герои Достоевского читают самого Достоевского.
Рискованный, до отчаяния смелый ход.
Писатель восстанавливает в правах свое литературное прошлое, замыкает разорванное звено цепи литературной преемственности.
Иван Петрович – единственный значимый герой романа, не имеющий фамилии. Странный недосмотр. Или – все-таки намеренный умысел? Иваном Петровичем звали Белкина, простодушного автора «Станционного смотрителя». Некоторые намеки в тексте «Униженных и оскорбленных» дают основание сблизить и совместить образы этих двух вымышленных литераторов. Пушкин в предисловии к «Повестям Белкина» сообщает, что Белкин умер тридцати лет от роду и после себя «оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. Таким образом прошлою зимою все окна ее флигеля заклеены были первою частию романа, которого он не кончил. Вышеупомянутые повести были, кажется, первым его опытом»20. Герой Достоевского пишет свои воспоминания, также находясь на больничной койке и ожидая скорой смерти. Это тоже роман, который, возможно, не будет закончен. В таком случае он достанется в наследство фельдшеру – «хоть окна облепит моими записками, когда будет зимние рамы вставлять». И тогда в литературе останутся только первые опыты его.
Да и сама история, которая лежит в основе сюжета «Униженных и оскорбленных», очень уж напоминает «Станционного смотрителя».
«Это натурально! это живет!»
Достоевский свидетельствует свою верность прежним, «пушкинским» заветам русской литературы и доказывает неисчерпаемые возможности их дальнейшего развития и углубления.
Но почему тогда Иван Петрович пишет свои записки на смертном одре? Вряд ли ради одной лишь драматизации событий придумывает Достоевский такой исход своему герою. Тем более такому близкому по духу и биографии, фактически своему alter ego («другому я»). Это, несомненно, своеобразная художественная декларация. Как бы ни симпатичен и привлекателен был автор «Бедных людей», его время закончилось. Да и чего бы стоил Достоевский как писатель и человек, если бы, пройдя «Мертвый дом», он оставался тем же, каким был. Сам он это знал уже в 1849 году, через несколько часов после несостоявшейся казни, и признавался брату: «Да правда! та голова, которая создавала, жила высшею жизнию искусства, которая сознала и свыклась с возвышенными потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих»21.
«Биограф» Белкина сообщает: «Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая»22. К герою «Униженных и оскорбленных» подобная характеристика может быть применена с полным основанием.
Впрочем, любовная линия романа – это уже из другого периода жизни Достоевского. Как вспоминал С. Яновский, знавший писателя еще в 1840-х годах, «во все время моего знакомства с Федором Михайловичем и во всех моих беседах с ним я никогда не слыхал от него, чтоб он был в кого-нибудь влюблен или даже просто любил бы какую-нибудь женщину страстно. До ссылки Федора Михайловича в Сибирь я никогда не видал его даже «шепчущимся», то есть штудирующим и анализирующим характер которой-либо из знакомых нам дам и девиц, что, однако же, по возвращении его в Петербург из Сибири составляло одно из любимых его развлечений»23.
Сложный характер отношений Ивана Петровича и Наташи Ихменевой питается впечатлениями Достоевского от общения со своей первой женой Марией Дмитриевной. Сам тип женщины страстной, гордой, самоотверженной и властной одновременно, слабой перед стихией нахлынувшего чувства и железной в решимости все отдать ради любимого человека, разрываемой противоречиями, нервической и – в конечном итоге – несчастной восходит к ней. Достоевский будет неизменно возвращаться к нему, рисуя возможные варианты развития этого характера. Такой будет Катерина Ивановна Мармеладова в «Преступлении и наказании». Такой будет Настасья Филипповна Барашкова в «Идиоте». Такими будут Анна Андреевна Ахмакова в «Подростке» и Катерина Ивановна в «Братьях Карамазовых».