Cytaty z książki «Юношеские годы Пушкина»
Пишите, но не печатайте! Что прибыли отдавать себя на суд площадных критиканов? Не количество, дружок мой, а качество стихов венчает поэта.
Чтобы верно судить о предмете, надо сравнивать его всегда с другими однородными.
Остроте меткой и даже резкой отчего не посмеяться? Но если острота бьёт только на дурной вкус толпы, если она и плоска и дерзка, тогда как-то совестно за самого автора и не до смеха.
– Да, читать нашему брату, писателю, надо много, – раздумчиво заговорил Жуковский. – Но читать надо с толком. Один немецкий учёный, Миллер, очень верно заметил: "Lesen ist nichts; lesen und denken – etwas; lesen, denken und fühlen – die Vollkommenheit" (Чтение – ничто; чтение осмысленное – кое-что; чтение же осмысленное и перечувствованное – совершенство). Я, друг мой, говорю это тебе не в укор, – поспешил добавить Жуковский, видя, что щёки начинающего поэта покрылись краской. – Я сам только с летами научился читать как следует.
– Недавно, знаете, на уроке алгебры у профессора Карцова вышел презабавный анекдот. Пушкин, как обыкновенно, уселся на задней скамейке, чтобы удобнее, знаете, было писать стихи. Вдруг Яков Иваныч вызывает его к доске. Он очнулся, как со сна, идёт к доске, берёт мелок в руки да и стоит с разинутым ртом.
– Чего вы ждёте? Пишите же! – говорит ему Яков Иваныч.
Стал он писать формулы, пишет себе да пишет, исписал всю доску. Профессор смотрит и молчит, только тихо, про себя, посмеивается.
– Что же у вас вышло? – спрашивает он наконец. – Чему равняется икс?
Пушкин сам тоже смеётся.
– Нулю! – говорит он.
– Хорошо! – говорит Яков Иваныч. – У вас, Пушкин, в моём классе всё кончается нулём. Садитесь на своё место и пишите стихи.
– С Дельвига ты начал, мною кончил, стало быть, он – альфа, а я – омега лицейских "снотворцев", – самодовольно сострил он.
– С тою только существенною разницею, – пояснил острослов Илличевский, – что ты «снотворствуешь» в действительном залоге, а Дельвиг в страдательном, ты усыпляешь, а он засыпает.
Мудрость в середине крайностей. Дунь на искру – разгорится, сказал Иисус Сирах, а плюнь – так погаснет.
Зато вечером, прощаясь с отцом, Пушкин узнал от него, что на обеде у графа Разумовского, где в числе прочих были также Сергей Львович и Державин, толки о молодом таланте долго не прекращались.
— Я бы желал, однако ж, образовать сына вашего в прозе, — заметил, между прочим, Разумовский Сергею Львовичу.
— Ваше сиятельство! — с жаром вступился Державин. — Оставьте его поэтом.
Можно быть благороднейшим, правдивейшим человеком – и высказывать истину только там, где от того может быть польза, умалчивать же о ней там, где нет от того пользы или где можно нанести только незаслуженный вред или оскорбление.
Каждое новое своё стихотворение, до отдачи в печать, Жуковский с этого времени обязательно читал ему. У Пушкина была такая счастливая память, что, прослушав внимательно совершенно не знакомые ему стихи, он мог повторить их почти без запинки. Если случалось, что он забывал ту или другую строфу, прочитанную ему накануне, то Жуковский почитал уже такую строфу настолько слабою, что переделывал её заново. Такое значение придавал этот искушённый опытом поэт изящному вкусу 16-летнего юноши!
