Четыре четверти пути

Глава 1

Считается, что есть три стадии кармы человеческой жизни. Первую треть человек живет по карме, которую ему подарили родители. Вторую треть жизни он создает карму своим детям. Ну а третью часть жизни он живет по собственной карме, или, как говорили древние новгородцы, «по своему разумению».

Первая треть моей жизни (по карме, которую подарили мои родители)

Думаю, мне досталась хорошая карма от моих родителей. Я жила в семье, с отцом и матерью, у нас был свой дом. У меня были братья и сестра.

Я плохо помнила свое детство. На старых фотографиях сидела маленькая серьезная девочка с чумазым личиком и внимательными глазами, в руках деревянная пирамидка. На обороте надпись: Лине два года 9 месяцев. Наверное, я уже ходила в детский сад, потому что дома игрушек у нас не было. Волосы острижены под машинку. На групповых детсадовских фотографиях я с челкой, поливаю с другими детьми клумбу с цветами. Мы все в одинаковых синих халатиках с белыми воротничками, в резиновых ботиках.

Детям никто не мешал жить в своем мире. Летом мы до глубокой ночи играли в прятки на улицах, полных бурьяна, крапивы, репейника, скромных желтых одуванчиков. Падали, обдирали до крови колени. Искусанные комарами, прибегали домой, и, наскоро вымыв ноги, падали в постель. Зимой – прыгали с крыш в сугробы, делая в воздухе сальто-мортале, как мы сами это называли, строили снежные городки или бабу. Возбужденные, с ярким румянцем на щеках, мы врывались домой, сбрасывая оледеневшие варежки, и грели замерзшие ладони у русской печки, занимающей половину дома. В валенках было полно снега, шаровары стояли колом. Одежда очищалась от налипших кусочков снега веником, развешивалась на специальных лесенках для просушки к следующему дню.

Наверное, я была своевольной, убегала, куда глаза глядят. Однажды на соседней улице я смотрела на машину, из которой сгружали навоз для огорода. Кто-то сверху бросил грязный ящик, а я, как нарочно, пробегала мимо. Тогда мне сильно попало по голове, кровь текла ручьем. Зареванную, грязную меня привели домой, но мне еще и попало, чтобы не бегала, где не надо. Хороший шрам близко к виску остался на память об этом происшествии.

В школе в младших классах я, ничего не сказав дома, ушла ночевать к подружке. Квартира на первом этаже деревянного двухэтажного дома, в те времена их называли «жактовской», казалась дворцом, а немудреная еда царским угощением. Не знаю, как родители меня нашли, но только неожиданно они появились на пороге во время нашего ужина. Я всю дорогу до дома бежала бегом, потому что мама норовила отхлестать меня длинной вицей.

Наш дом стоял на окраине города. Все напоминало деревенский уклад. По улицам ходили свиньи, курицы и коровы. В километре от дома был лес. В то время в лесу было много грибов и ягод. Сразу же, как только начинали поспевать ягоды, а затем шли грибы, считалось обязательным ходить в лес за ягодами и грибами. В начале июля мы ходили за земляникой, иногда к дальним холмам – за лесной клубникой. Позже поспевали черника, голубика, малина и смородина разных цветов: черная, красная, белая. Ягоды впрок не заготавливали, сахар был дефицитом, да и собрать их так много, чтобы оставалось не только на еду, но и на варенье, не удавалось. Толченые ягоды с молоком летом были основной едой, позже – грибной суп со свежим картофелем. Зимой мама всегда делала ароматные соленые рыжики со сметаной и ставила большое блюдо на стол, когда пекла для семьи блины в русской печке. Когда я училась в шестом классе, отец одноклассницы взял нас на грузовой машине в дальний лес за грибами. Тот год был особенно урожайным на грибы, и я привезла домой несколько мешков красных и белых грибов. Их высушили в русской печке, а зимой стряпали пельмени с мясом и грибами.

В то время в огородах не высаживали ягодных кустов, они занимали лишнюю площадь, да и окультуренных саженцев не было в продаже. Земля должна была приносить более полезные овощи, картофель был вторым хлебом, от его урожая зависело, будет ли зима сытой, хватит ли мелочи и отходов, чтобы прокормить корову и поросенка. Земля в огороде была жирной, копалась легко, каждую весну в качестве удобрения в нее вносили много навоза, который за зиму скапливался от коровы. На полях за городом высаживали картофель те горожане, у которых не было своих огородов. После уборки в земле оставался картофель, и детей посылали убирать его остатки после первых дождей, когда земля оседала, и можно было увидеть промытый картофель: мелочь, а если повезет, и крупный, который мог пригодиться на еду. Ведер в то время было мало, наверное, потому, что они стоили дорого, в ходу были корзины разного размера, большие и маленькие. Чтобы не ходить так далеко в поле по несколько раз, всегда брали с собой большие корзины, после сбора ставили их себе на плечо и шли больше километра домой.

Было время, когда и мы высаживали картофель на полях за городом. Отцу, как имеющему в семье много детей, давали землю под посадки. Уборка урожая была священным занятием. Выходили из дома часов в семь-восемь, всей семьей, брали с собой четверть молока и уже испеченные мамой с утра горячие ватрушки. Уму непостижимо, как она умудрялась вставать в три часа утра, и, никому не мешая, стряпать целую кадушку теста, чтобы к завтраку все было готово.

Недалеко от дома было капустное поле. Осенью, когда вырезали кочаны, мы всем семейством ходили собирать оставшиеся капустные листья. Все шло на корм поросенку, которого обязательно выращивали к зиме. Я не помню, уставали ли мы тогда. Сознание того, что делали дело, приносящее пользу для семьи, было важнее. Кроме того, мама всегда кормила вкусно после тяжелой работы. Правда, нам и картошка, жареная на огромной сковороде на плите, с корочкой, с домашним молоком и куском белого хлеба была лакомством.

После меня у родителей было еще трое детей. Сильная и выносливая от природы, наверное, в маму, я легко и быстро выполняла все порученные мне, как старшей сестре, задания по уходу за малышами. Мне нравилось быть маминой помощницей, я ежедневно летом стирала рубашки, майки и трусики своих братьев, ходила полоскать белье на речку, сушила его на заборе и веревках. Стиральной машины не было, белье стирали в корыте со стиральной доской и хозяйственным мылом. Воду для стирки нагревали на солнце. Наверное, не всегда удавалось сделать его идеально чистым, поэтому летом полотенца и простыни раскладывали на зеленую картофельную ботву. Считалось, что так они отбеливаются от пятен.

Белье, в основном полотенца холщовые и льняные, гладили особым способом. На деревянную рифленую дощечку с ручкой раскладывали полотенце и катали по нему деревянным валиком. Похоже, эти вещи были привезены мамой из деревни, а сейчас я не видела их даже в музеях.

Особым ритуалом были походы в баню. В городе была одна городская баня с двумя женскими отделениями. В баню ходили в субботу вечером. Нас с сестрой посылали занимать очередь. Когда мы придвигались к двери, а мамы с младшими братьями не было, терпеливо ждали их. В бане на втором этаже был промтоварный магазин райпо. Мы поднимались смотреть там всякие безделушки-украшения, которых не было дома. Однажды туда привезли женские комбинации, об этом прослышали на нашей улице, и многие женщины, в том числе и мама, отправились туда почти бегом. Несколько красивых комбинаций голубого, розового и сиреневого цвета, совершенно простых, мама положила в комод и сказала, что это наше с сестрой приданое. Лично мне в то время хотелось в приданое ее батистовую рубашку нежнейшего кремового оттенка с маленьким вышитыми гладью цветочками на груди. Откуда она была у нее, когда мы жили очень стесненно, не знаю. Не помню, куда потом это все делось.

Мама была маленького роста, лицо, никогда не знавшее кремов и мыла, кроме хозяйственного, до глубокой старости оставалось без морщин. Мы и в бане мылись сами и волосы только хозяйственным мылом. И мочалки были лыковые, старались еще брать те, что жестче, чтобы грязь сдирали. Каштановые волосы мама тщательно расчесывала гребенкой утром и вечером и закручивала в узел. Серые глаза с косинкой, казалось, никогда не знали печали, хотя забот о хозяйстве и с детьми наверняка хватало. Она и лечила нас сама. Меряла со своими молитвами, когда у нас были сильные потрясения, обрабатывала раны. В больницу мы попадали редко. Однажды у сестры была скарлатина, а у младшего брата перелом ключицы. Наверное, она знала всякие деревенские заговоры, тогда это не поощрялось, но к ней приводили и соседских ребят мерять от испуга.

Те, кто сегодня жалуются на трудности при сытой и обеспеченной жизни, не представляют, что выпало на долю старшего поколения. Маме удалось поучиться только в двух классах начальной школы. Первая в семье у родителей, она безропотно исполняла обязанности хозяйки-матери. Оберегая от непосильного труда маленькую росточком дочь, дед «отписал» ей в сельсовете пару годков. И все равно в шестнадцать лет ей уже пришлось работать на лесоповале, а потом на сплаве. На тех неженских работах она надорвалась и после мучилась от грыжи и болей в суставах. Уже после смерти отца она часто рассказывала, как они познакомились и поженились. У его родителей было крепкое хозяйство, и невестка из бедной семьи им была не нужна. Против воли родителей они расписались и пешком ушли в город за полсотни километров. Они не представляли себе жизни без большой, многодетной семьи, и сразу после войны дети рождались с перерывом в два года.

Родить и воспитать шесть детей – такое под силу только очень сильной и смелой женщине. Однажды зимой брат с мамой на маленьком самолетике отправились к ее сестре в дальний лесной поселок. Другой дороги в то время не было. Болтанка была серьезной, летчики не на шутку встревожились за пассажиров. Но ни один мускул не дрогнул на лице мамы за полтора часа полета. Там, в дребезжащем, холодном кукурузнике, как рассказывал всем брат, он понял, что окажись мама на фронте, она и там бы стала героем.

Не знаю, где мама выучилась шить, но на швейной машине она строчила подзоры к кровати, шторы на окне тоже были с рисунком. Есть фотография, когда приехала в гости ее сестра со своей дочкой, и три девочки стоят в ситцевых одинаковых платьицах с оборками. Когда она их сшила при всей своей занятости, непонятно. Мама была очень довольна, когда в гости приезжали ее родные, и она делала им подарки. Ей нравилось, что она может чем-то помочь своей родне, живет в достатке. Где мы тогда все размещались в это время – не помню.

Половина дома, в которой мы жили, была очень тесной. Представить сейчас, что спали на печке и полатях, трудно, но так было. Основной мебелью была железная кровать, довоенный комод и узкий шифоньер. Говорили, что в детстве я спала в большой корзине на комоде. Матрасы были самодельные, как и одеяла и подушки. Постельного белья в те времена не было, летом одеяла возились на реку, стирались на плоту, и так было до следующего года. Позже я поняла, как убого было в доме в сравнении с жильем одноклассниц, но для родителей все в нем нравилось, и другой обстановки они не помышляли.

Пол дома был холодный, поэтому настилалось много половиков. Вечерами, когда мы учили уроки, мама большими портновскими ножницами нарезала полоски из обрезков ткани, сшивала их, сматывала в клубки. Когда набирался мешок клубков, она уносила их к двоюродной сестре отца, у той был станок, на котором она ткала половики. Новые дорожки стелились к праздникам или перед гостями. Посреди дома стояла большая русская печка. Я очень любила на ней спать. Даже потом, став взрослой, часто забиралась на протопленную печь и знала, что в безопасности, тепло родного дома поддерживало.

Когда мы немного подросли, мама стала работать ночным сторожем и истопником в детском саду. Детсад был большой, но отапливался дровами, и по вечерам мы с сестрой приходили к ней, чтобы помочь наносить их. Огромные толстые поленья, длиной почти в наш рост, приходилось носить к разным печкам: в зал, игровые комнаты, спальни. Часто дрова лежали в снегу, замороженные и очень тяжелые. Как же они отличались от своих, «домашних» дров, которые начинали заготавливаться еще зимой, вернее, ближе к весне. Большую машину дров пилили ручной пилой на недлинные части, кололи на небольшие аккуратные поленья, складывали дрова в поленницы у забора, чтобы за весну и лето они просохли, а только потом снашивали их в сарай для дров. Работала вся семья, каждому находилось дело. Зато в любую погоду, был ли это дождь или снег, приносили в дом легкие, сухие березовые поленья, разом занимавшиеся в печке от небольшой лучины.

Здесь же, в детском саду, огромные, часто сосновые поленья сначала отходили, оттаивали от снега или льда. Потом мама затапливала высокую «казенную» печь: сначала поджигала бересту, потом – приготовленную заранее лучину, тонкие сухие дрова, а потом уже эти огромные поленья, которые топились несколько часов, но к утру печь становилась горячей, и в детском саду было тепло даже в самые сильные холода. В садике нас подкармливали. Повар, зная, как много в семье детей, часто оставляла на плите разные вкусности, которые не готовились дома: творожные или морковные запеканки, упревшие рисовую или пшеничную каши с маслом, котлетку с рожками, компот или кисель. И было еще одно заманчивое занятие, из-за которого я старалась часто ходить в детский сад вечером. В зале стояло пианино, на котором можно было играть, сколько захочешь. Я садилась на высокий стул, открывала крышку пианино и начинала подбирать слышанные по радио мелодии. Мне хотелось быть артисткой, исполняющей разные пьесы с подлинной страстью и проникновением, в которых проявляются талант и техника музыканта. Все как в кино. Узнав, сколько стоит обучение в музыкальной школе, родители отказались от затеи обучить меня музыке. И где бы они взяли инструмент? Тогда музыке учили детей из обеспеченных, интеллигентных семей. Только они могли позволить себе покупку дорогого пианино. Наша семья в этот разряд не попадала.

Большинство домов жили натуральным хозяйством. На городском рынке стояли торговые ряды, где можно было продать излишки своего хозяйства и иметь дополнительный доход. Я помнила гордость на лице мамы, когда она уходила на рынок с молоком и яйцами для продажи, и всегда успешно их продавала.

Сейчас уже никто не помнит, что базар представлял собой деревянный сарай, с тремя отделениями, по стенкам стояли дощатые прилавки, а пол был земляной. Яйца складывались в ячейки, которые были прорезаны в дощечках прилавков. Включалась электрическая лампочка, яйца просвечивались, так проверялось их качество. Женщины стояли за прилавком с молоком в четвертях и полу четвертях. Можно было увидеть, насколько жирное молоко, у некоторых сметаны было на одну треть от верха бутылки. По рядам ходил сборщик денег за место торговли, никто не мог стоять бесплатно. Это был уважаемый человек. На территории рынка в базарный день (лучше в субботу, чем в воскресенье), торговали молодняком. Помню, как мы возили в утепленных ящиках маленьких поросят. Это было примерно в марте. Такие весенние поросята продавались лучше, за лето их можно было вырастить на мясо. Поросята ценились за «жоркость», так их нахваливала мама покупателям. Продавала она всегда быстро, без устали от этой трудной работы приходила домой и сразу бралась за другие дела.

Настоящей трагедией для семьи стал запрет держать крупный скот в городах. С общей любимицей, коровой Зойкой, дававшей столько молока, что его хватало не только на то, чтобы накормить семью, но и на продажу, пришлось расстаться. Перед тем, как увести ее на бойню, отец пригласил фотографа, и вся семья на улице сфотографировалась с нею.

Деньги от продажи излишек не тратились попусту, они складывались, копились на то, что нужнее всего. Для родителей это был дом. Очередные соседи во второй половине дома предложили отцу купить ее, и он, заняв денег у своего фронтового друга-однополчанина, выкупил вторую половину дома. Когда мне было тринадцать лет, была нанята бригада строителей-татар для его переделки. Нам всем тогда досталось тяжелой работы. Все делалось вручную, для утепления потолка была поднята наверх не одна сотня ведер земли и песка. Год мы жили без пола, потому что не хватило денег, были просто настланы доски.

В то время мы не ощущали сильных неудобств, потому что у каждого была своя насыщенная жизнь. В первом классе я уже путешествовала с группой девчонок по всему городу, ходили по магазинам, рынку. Бегали на железнодорожный вокзал встречать поезд. Однажды я, первоклассница, прослышав, что в детской спортивной школе идет набор в группу гимнастики, решительно отправилась туда. Показав все свои умения: мостик, шпагат не только на правую и левую ногу, но и поперечный, все же не была принята в эту школу. По правилам, заниматься этим спортом в секции можно было только с пятого класса. В то время тренеры не рисковали. Конечно, в пятом классе я снова пришла записываться в секцию, была принята, и эти годы, проведенные с гимнастикой, были одними из лучших школьных лет. Я вырезала из газет снимки гимнасток на снарядах, вольных упражнениях. Во время учебы в седьмом классе в газете «Советский спорт», которую я выпросила у родителей, была большая статья об олимпийской чемпионке Ларисе Латыниной. Называлась она «Искусство гимнастки». Прочитав, я с восторгом пересказала её своим подругам по секции, и все, даже старшие, слушали, затаив дыхание. Все были влюблены в гимнастику, на областных соревнованиях восхищались чемпионками, показывающими элементы, которые нам и не снились. Я и сейчас иногда во сне вижу себя выполняющей какие-нибудь упражнения, чувствующей каждую мышцу своего тела.

Я не стала большой спортсменкой. Тренерский состав был слабый, готовили из нас чистеньких разрядниц, не претендующих на высокие спортивные достижения. Только тогда, когда я уже оканчивала среднюю школу, в город приехал новый тренер, полностью изменивший подход к тренировкам, сложность упражнений. Девочки, на которых он сделал основной упор, выросли до мастеров спорта, сами стали тренерами.

При всей нашей скромной бедности выписывали газеты, сначала «Пионерскую правду», потом «Комсомольскую правду», нам с сестрой давали по десять копеек на утренний воскресный сеанс в городском кинотеатре. Фильмы «Три толстяка», «Тимур и его команда» врезались в память. В киножурналах, проходящих перед фильмом, показывали балерин. Тонкие, грациозные, с прямыми спинками, ученицы занимались в балетных классах, а настоящие артистки, облаченные в облака тюля, шифона и атласа, блистали перед публикой в роскошных залах театров. Когда я училась в шестом классе, мне захотелось стать балериной. Растяжка у меня была очень хорошей. Где-то я узнала о близлежащих хореографических училищах, но все мечты о балете, как и раньше, об учебе в музыкальной школе, было невозможно осуществить из-за отсутствия в семье денег. Хорошо еще, что я не знала тогда о специальных требованиях к поступлению в училище. Это выворотность ног, подъем стопы, относительно узкое тело и длинные руки и ноги. Последние позиции были не про меня.

Все-таки жизнь преподносила и щедрые подарки. За отличную учебу, победу пионерского отряда, председателем которого я была, в каком-то соревновании, меня послали во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек». Тот месяц, сорок дней, прожитые у горы Аю-Даг в Нижнем лагере, а всего их было четыре, расположенных поблизости друг от друга, остался в памяти навсегда.

Я помню эту раннюю весну. Наша кировская делегация в количестве 15 мальчишек и девчонок должна была выезжать 6 мая. А 5 мая в палисаднике у дома зацвели кусты смородины. Нужно ли говорить, что это было мое первое путешествие. Отец довез меня до областного центра, сборный пункт был на вокзале. Сопровождали нас две взрослые дамы, ехали мы в плацкартных вагонах до Москвы, а потом поездом «Москва-Симферополь». Далее – на автобусе до самого Артека. Первая в жизни встреча с морем, кипарисы, плакучие ивы, розы…

Оказывается, в эти дни был сбит американский самолет, и в глубинке думали, что может начаться война. Потом мне говорили, что отец готов был ехать за мной в Крым, чтобы забрать меня домой.

Жили мы в лагере в больших палатках, с каменными невысокими стенками, верх брезентовый, в каждой из которых было 20-30 коек. Ночью залезали в спальные мешки. Один лагерь – одна пионерская дружина, 350 человек, в ней девять отрядов. Отряд, в составе которого я была, был четвертый. В то время Нижний лагерь был летним, международным, другие три – круглогодичные, не международные. Но я была в первой смене, май – начало июня, а две международных были после неё. Нам повезло, мы попали в конце смены в теплую воду, нам разрешали купаться.

Все были одеты в соответствующую форму, белые рубашки с красным галстуком и синие штанишки или трико. На голове обязательно панама. Была и парадная форма, с шелковыми блузками и атласными расклешенными серыми юбками.

День от подъёма до отбоя заполнялся до краёв. В 7 утра – пионерский горн, коллективная зарядка, туалет, заправка постелей, отрядная и дружинные линейки, объявление плана на предстоящий день. Поднятие артековского флага доверялось лучшим за прошедшие дни. Далее – насыщенный разнообразными занятиями день под девизом «Труд, спорт, дружба». Тридцать два кружка в дружине, самые разные, по интересам: спортивные, музыкальные, технические и другие. Я ходила в кружок художественного слова, учила стихотворение, посвященное вожатой, для межлагерного фестиваля. Помню, как звенел мой голос над морем: «Здравствуй, Тоня, как сегодня море, как там поживает наш отряд?». Такое было братство, что на глаза наворачивались слезы, а при отъезде все девчонки рыдали. Вечерами снова была отрядная и дружинная линейки, спуск флага, в 22.00 – отбой.

Полуоткрытая столовая вмещала всю дружину, столы на четыре человека, фирменная посуда, вид на море. Подходя к столовой, в обязательном порядке приветствовали остальные отряды, а они – нас: «Всем-всем – приятного аппетита!». Я впервые ела со столовыми приборами, нас учили ими пользоваться, узнала вкус заморских фруктов. И сейчас баночку консервированных ананасов кружочками я покупаю в память об «Артеке».

Остались фотографии о посещении Севастополя с его Малаховым курганом, Сапун-горой, грандиозной панорамой «Оборона Севастополя 1854-1855 годов», «Ласточкиного гнезда», подъёма на Аю-Даг. Не забыть Никитский Ботанический сад с тысячами видов и сортов растений, пальмами, серебристыми елями, кедрами, морем красивейших цветов, аллеями и прудами. Помнятся до сих пор встречи со знаменитыми гостями Артека, артековская спартакиада, лунная дорожка.

В семье к учебе все относились серьезно, читали много книг не только из обязательной программы. На полке книг, казалось, была вся серия «Школьная библиотека», собранная старшими братьями и мной. В читальном зале городской библиотеки, куда я стала ходить в старших классах, была тишина, недоступная дома. Заведующей работала красивая и модная женщина, похожая на иностранку из новелл Цвейга, так что в библиотеку тянуло даже посмотреть на нее. В первом зале сидели читатели свежих газет и журналов, на руки выдавались ненадолго толстые журналы, в которых печатались самые интересные новинки, за ними была очередь. В маленьком дальнем зале шкафы, стоявшие темными рядами, окружали склонившихся под зелеными абажурами школьников и взрослых. Книги манили разнообразием переплетов: грубых и нежных, черных и серых, толстых и тонких, шершавых и гладких. На круглом столе в углу зала стоял огромный глобус, отражаясь в стеклах шкафов.

В то время я была влюблена в учителя физики. Похожий на Лермонтова, талантливый педагог, он нравился не только старшеклассницам, но и ребятам. Некоторые из них, увлеченные этой дисциплиной, поступали учиться в лучшие московские вузы на физиков. Две страсти овладевали мной тогда. Я решала задачи по физике, которых не было в школьных учебниках, желая блеснуть перед своим кумиром знаниями, и много читала не только классической литературы, но и критиков. В маленьких лингвистических рассказах я искала объяснение непонятным мне сюжетам, написанными авторами книг, что было очень интересно или по каким-то причинам трудно и вызывало вопросы. Мне хотелось на уроках литературы выступить с глубоким разбором домашнего задания, получить одобрение, высокую оценку. Библиотека располагалась в помещениях бывшего магистрата города в здании, построенном купцом Анфилатовым в самом центре города на площади Революции. При ее создании исчезли ломбард, две лавки и пожарная служба, что были там, а запах нафталина, вызывающий головную боль, давно выветрился. В ее столетней истории в то время витала аура познаний. Сегодня там магазин. Он не процветает, потому что здание и помещение было предназначено не для торговли.

В школе я была заметной личностью: отлично училась, занималась спортом, участвовала в редколлегии школьной газеты. Выполняла безотказно все поручения учителей и классного руководителя, успевала везде. В то время перед школьниками не было сегодняшней профориентации. Немногие могли сказать, кем бы хотели стать. Основными профессиями были учитель, врач, инженер. Некоторые профессии были заманчивыми благодаря фильмам, книгам. Где-то далеко от нашего маленького города бурлила настоящая жизнь, создавались атомные реакторы, ЭВМ, взлетали в космос корабли, снимались фильмы с красивейшими женщинами. Большие города манили сильнее, чем новостройки заводов и электростанций. Образ ученого, кандидата наук или профессора, окруженный славой, стоял перед глазами как олицетворение жизненного успеха. С этим образом были связаны свет далеких стран, кипение встреч, лиц, событий. Ни одна профессия по моему представлению не могла бы так удачно сплавить в одно целое все сокровища жизни. Я решила сразу после школы поступить в университет, стать ученым в области физики твердого тела.

Родители никогда не мешали выбору детей. Самый старший сын закончил в Казани авиационный институт. Он был настоящей гордостью родителей. Инженеров-детей в округе не было ни у кого. После третьего курса он привез на каникулах пятилитровый бидон топленого масла на деньги, которые он заработал в стройотряде. Это была роскошь для нашей семьи. Брат ушел из жизни рано, онкология, наверное, военное детство, работа на режимном заводе, все сказалось. Для всех нас из большой семьи, он остался недосягаемым братом по величине своих поступков и влияния на все младших. Мама его очень любила, часто повторяла, как в годы войны он съел какой-то пирожок, который стоил больших денег, а она его больно наказала. Второму по возрасту брату в 16 лет отец сказал ему: «Получил паспорт, иди работай. Видишь, мне трудно». Он ушел работать учеником автослесаря, в вечернюю школу, уехал в Ленинград поступать в военно-морское училище. Напутствие перед отъездом в чужие края от отца было коротким: учись, не пей, не кури, не играй в карты. Сами они не очень ориентировались в перспективных устройствах будущего мира, поэтому не могли подсказать, куда поступать учиться. Да и педагоги верили в светлое будущее человечества и настраивали на получение специальностей, которые могли приносить успехи не конкретной личности, а государству. Мы жили по лозунгам.

Мне нужно было поступить в институт во что бы то ни стало. Высшее образование должно было дать определенное материальное обеспечение, которого семья была лишена. Действовал и стереотип: в институте можно встретить какого-то необыкновенного парня, за которого хотелось выйти замуж и жить, как люди, добившиеся успеха, образцы которых были на киноэкранах. Правда, в те времена еще было престижно выйти замуж за военного. Это подразумевало богатую и обеспеченную жизнь. На соседней улице к школьной подруге приехали родственники, служившие в Германии, привезли много красивой заграничной ткани, платьев и капроновых лент для волос, которые были в городе у избранных.

Глава 2

Родители не выпячивались своими детьми, хотя повод был: вроде сами неграмотные, и в таких трудных условиях растили детей, а вот же – так хорошо учатся, что их называют гордостью школы. На все родительские собрания ходила мама. Они были для нее «выходом в свет» и своего рода праздником. Ее всегда ставили в пример. Иногда, правда, на собрании учитель мог пожаловаться на какие-нибудь нарушения дисциплины или пробелы в учебе. Дома его ждала порка. Нет, девочек, конечно, отец никогда не наказывал, он был мягким и деликатным человеком, никогда не произнес ни одного бранного слова. Ну а парням доставалось, если было за что. Солдатским ремнем он мог пройтись по мягкому месту за обнаруженную в кармане курточки махорку, за стащенную медаль, которую тот обменял у соседских ребят на диковинную поршневую авторучку. Однажды старший брат принес с пляжа часы «Победа», затоптанные в песок солдатами из военного городка во время игры в волейбол, но так и не посмел их показать родителям.

К отцу вся округа относилась очень уважительно. Он был представительным мужчиной, работал закройщиком в ателье. Спокойные серые глаза с умным взглядом, рост средний, в молодости худощавый, с годами начавший немного полнеть, он рано поседел и на макушке потерял волосы. Женщины на него заглядывались, и, кажется, он не упускал возможности завязывать краткосрочные «романы», если можно так сказать применительно к нашему маленькому городку. А еще он мог подолгу выпивать. Называлось это «запой». Мама тогда ходила на его работу и со слезами на глазах просила не увольнять его за прогулы. Не знаю, что на него находило, но потом он целый месяц работал, не поднимая головы.

По-крестьянски тихий, немногословный, бывший фронтовик, никогда не надевавший свои награды, которыми играли дети, не дослужившийся до офицерских чинов, после войны он стал портным, к которому приходила вся округа. Он брал за работу недорого, к нему приносили переделывать старые вещи, новые в то время шили редко, и он никому не отказывал. Правда, однажды нашлись люди, которые сообщили, что он работает на дому без патента, и один фининспектор сумел его подловить. Штраф был большой и больно ударил по семье, но родители с этим справились. Сколько я помнила, он работал за ножной швейной машиной или у стола, кроил, утюжил части шьющихся вещей. Только позже появились электрические утюги, много лет утюг был на углях, взятых из топившейся печки, или тяжелый металлический, который просто ставился на горячую плиту и нагревался. Если ему нужно было идти на работу во вторую смену, это было с шести часов утра, а приходя с работы после первой смены, перекусив и немного полежав, он снова садился за шитье. Новую ткань в то время старались покупать двухстороннюю, чтобы потом пальто можно было обновить, поэтому заказов у него было много, особенно с переделкой.