Проклятие семьи Грин

Молодежь вырождается.

Ну, во-первых, Спроут. Поступил к нам тридцать лет назад. Дворецкий, мажордом и сенешаль в одном лице. Типичный семейный вассал из английских романов: преданный, верный, тихий. При этом проныра, деспот и душераздирающий зануда. Две горничные: одна отвечает за комнаты, другая – за все остальное. Старшая, Хемминг, служит у нас десять лет. По-прежнему ходит в корсетах и безобразной обуви. Убийственно религиозна. Подозреваю, что в глубине души баптистка. Вторая, Бартон, – молодая и взбалмошная. Знает несколько слов по-французски, мнит себя неотразимой и ждет, что вся мужская половина семьи будет украдкой целовать ее по углам. Служит украшением дома и увиливает от тяжелой работы около двух лет. И, наконец, кухарка. Чопорная немка, вылитая хаусфрау, с огромным бюстом и обувью сорокового размера. Все свободное время пишет письма племянникам и племянницам куда-то в верховье Рейна. Хвалится, что даже самый брезгливый человек станет есть с ее кухонного пола – такой он чистый. Ну не знаю – не пробовал. Старик нанял ее за год до смерти и распорядился, чтобы место оставалось за ней, сколько она пожелает. Есть еще всякие подсобные рабочие. Плюс, конечно, садовник. Летом без дела слоняется по газонам, а на зимнюю спячку залегает в какой-нибудь нелегальный кабак в Гарлеме.

– Что-то мне подсказывает, Маркхэм, что лучшего защитника

– Знаете, Маркхэм, – начал он, принимая ленивый и равнодушный вид, – существует фундаментальная разница между хорошей картиной и фотографией. Многие художники этого не осознают. А по мере развития цветной фотографии… Эх, какое полчище искусствоведов потеряет работу! И все же между картиной и фотографией – бездна, и именно эти технические различия лягут в основу моей баллады. Чем, к примеру, «Моисей» Микеланджело отличается от снимка патриархального старика с бородой и каменной скрижалью? В чем разница между «Пейзажем с замком Стен» Рубенса и сделанной туристом фотографией какого-нибудь замка на Рейне? Чем натюрморт Сезанна лучше фотографии блюда с яблоками? Почему изображения Мадонны эпохи Ренессанса живут веками, а простая фотография матери с ребенком погружается в художественное небытие в тот самый момент, как щелкает затвор объектива?..

Маркхэм хотел что-то сказать, но Вэнс предостерегающе поднял руку.

– Потерпите немного, это имеет отношение к делу. Разница между хорошей картиной и фотографией вот в чем: первая организована и имеет композицию, вторая бессистемно запечатлевает сцену или фрагмент действительности, как он есть. Словом, одной присуща форма, а другая хаотична. Когда истинный художник пишет картину, он располагает предметы и линии в соответствии с заранее намеченной композицией, то есть подчиняет все в картине основному замыслу. Он также устраняет детали, которые противоречат этому замыслу или отвлекают от него. Этим достигается, так сказать, гомогенность формы. Каждый объект на полотне служит определенной цели и расположен в соответствии с основной композиционной схемой. Нет ничего лишнего, постороннего, никакой произвольной игры света и тени. Все формы и линии взаимозависимы, каждый объект – да что там, каждый мазок кисти – занимает свое место и выполняет отведенную ему функцию. Подводя итоги, картина – это единство.

– Очень поучительно, – Маркхэм демонстративно взглянул на часы. – А дело семейства Грин?

Всю ночь перебирал в голове факты, но… не понимаю.

– Когда в комнате вашего брата прогремел выстрел, вы читали в постели, так?

– Эмиль Золя, «Нана», если быть точной. Купила, потому что мать запрещает. Оказалось ужасно скучно.

На полу, под свисающей с подлокотника рукой покойного, лежала небольшая книжка. Вэнс поднял ее и небрежно полистал.

– Перед смертью Честер предавался чтению. «Гидротерапия при запорах». Да, он как раз из тех, кто беспокоится о толстой кишке.

Удивительно, как эти старые семейства деградируют в атмосфере лени и праздности. Виттельсбахи, Романовы, все эти Юлии-Клавдии, Аббасиды – сплошь тупиковые эволюционные ветви… И с целыми народами то же самое. Роскошь и неограниченные удовольствия развращают.

Я погряз в трясине неведения и едва влачу ноги.

– А что ты делала на прошлой неделе в моем столе?