Медленный ад

Повышение

Знать бы мне заранее, во что я впрягаюсь… Знать бы, что родная корпорация – не больше, чем прыщ на заднице слона. Хотя нет, скорее колпак на голове палача, и лучше бы я не вглядывался в прорези для глаз. Знать бы, что наказание за очередной серый схематоз – не тюрьма и не смерть, а что-то гораздо хуже. Знать бы… Судьба трогательно-милосердна. Она ведёт человека на казнь с завязанными глазами, чтобы он смело шёл вперёд. Чтобы не сбежал раньше времени.

Чёрные лабиринты, зеркальные стены, плотные драпировки. В этом кабаке мы с шефом отмечаем успешно завершённые сделки, но сейчас-то что? С этой мыслью я зашёл в кабинет, стилизованный под обшарпанную операционную. Очень дорого обшарпанную.

– Что празднуем? – спросил я с порога.

– Твоё повышение, брат. Садись. – Он похлопал рукой по кожаному дивану рядом с собой.

Я опустился в кожаное кресло напротив.

– Уйти решил?

– Наоборот. – Мой шеф защелкал пальцами в воздухе.

В нашу кабинку, зашитую больничной плиткой, с алюминиевыми трубами под потолком забежал официант. На синей футболке белые буквы «Филипп накормит».

– Филенька, сахарный мой мальчик, – сказал Саттаров, приторно улыбаясь, – принеси нам Джеймисон. Пол-литра… – Он бросил оценивающий взгляд на меня, я не отреагировал. – Давай литр. Льда побольше. Лимончик порежь, без сахара. И шашлыка, большой сет. Напитки сразу, остальное потом. Будешь что-нибудь ещё? – Я отрицательно мотнул головой. – Пока всё. Давай, Филенька, дуй, трубы горят.

Официант исчез, я приготовился слушать.

Саттаров ласково мне улыбнулся, сомкнул кончики толстых пальцев. Он похож на туго надутый воздушный шарик, круглый, но упругий. А сейчас он скорее жаба. Довольная, пригревшаяся на солнце жаба. Сидит, слившись с листом кувшинки, сверкает хитрыми глазками: когда же мимо мотылёк пролетит. Одно неуловимое движение языка, и жертва переваривается в желудке.

Так-то он меня любит. Не знаю уж за что. Выделяет, продвигает, в самые сладкие командировки посылает. Кое-какие схематозы серые тоже мимо меня не проходят. Из-за него я в шоколаде. Мои завистливые коллеги влажно фантазируют о том, как, чем и в какой позе я свои ништяки отрабатываю. Сами б с радостью подставили что угодно, чтоб оказаться на моём месте. А всё не так, хоть мне и по фиг.

Я Саттарова не выношу. На физиологическом уровне. Знаю, чем ему обязан, но когда он рядом, просто кислород выгорает и трудно дышать. Ничего не могу с собой поделать.

¶

В первый день, когда я пришёл устраиваться на работу, и кадровик уныло задавал тухлые вопросы про миссию, ценности, и «каким себя вижу», и «про что для меня это», вошёл невысокий человечек, липкий комок рахат-лукума и восточного радушия. Лёгким шевелением пальцев заставил кадровика раствориться в воздухе и сел на его место. Из-за стола не видно, но почему-то мне казалось, что сидит он, по-турецки поджав ноги, как могут часами сидеть люди на Востоке без всякой усталости.

– Ты нам подходишь. – Его конфетным голосом можно было успокоить ревущий детский садик. – У меня только один вопрос: ты любишь деньги?

Я вытаращился на него. Разве такие вопросы задают потенциальному сотруднику? На круглом лице восточного человека сверкали хитро прищуренные глазки. Он читал меня, добродушно посмеиваясь над моим замешательством. Я разозлился.

– Конечно, люблю. Врёт тот, кто говорит, что не любит.

Мой собеседник довольно кивнул: правильный ответ.

– И мы любим. Значит, сработаемся.

Он сидит улыбаясь, покачивая головой, разглядывает башни Москва-Сити сквозь моё правое ухо. Он молчит – я молчу, а к горлу подкатывает паника. Я не умею дышать сахарной ватой, которой он заполняет окружающее пространство. Рука сама тянется ослабить галстук, а он улыбается ещё шире:

– Вот нервничать не надо. Дело любит спокойных и уверенных.

Я понял, что просто не смогу. Открыл рот, чтобы попрощаться, сказать, что передумал, что не подхожу к этой должности… И закрыл, обалдевший.

– Эта должность Вам не подходит. – Он пальцем отодвинул моё резюме. – Для Вас есть другая вакансия. Заместитель директора производственного департамента «АлияХим-Фарма».

Он ловким движением отправил ко мне через стол визитку. Я взял прямоугольник тиснёного картона с золотым обрезом и надписью «Агварес Аскарович Саттаров, директор производственного департамента». Посмотрел на него с сомнением. Он ободрительно кивнул. Я перевернул. На обороте чернилами стояла сумма, в два раза превышавшая ту, о которой я мечтал.

– В месяц, – сказал он. – Плюс собственный кабинет, договороспособная секретарша с длинными ногами, служебная машина представительского класса, премии, надбавки, проценты от некоторых операций и корпоративный таймшер на отпуск за счёт компании.

Всему есть цена. Моему удушью и физическому отвращению тоже. Я согласился. Жалел? Нет, наверное. Но эти деньги лёгкими не были, хоть от меня требовалось совсем не то, о чём сплетничали завистники.

¶

С этим чёртом пить невозможно трудно. Его ничто не берёт. Вискарь он хлещет, как воду, и не пьянеет, но и видимого удовольствия не получает. Зачем ему это, совсем непонятно, – какой-то пустой, но необходимый ритуал. Филонить у меня никак не выходит, надо пить наравне и не терять трезвость мышления. А пить приходится часто.

После каждой удачной сделки он вытаскивает меня в этот ресторан. Его кабинка, похожая на операционную из фильма ужасов, для него всегда свободна. И каждый раз одно и то же: хлопает рядом с собой по коже дивана, я сажусь напротив и собираю все свои силы и выдержку, чтобы пережить этот праздник. Мне помогает мантра «Я зарабатываю деньги». Я повторяю её весь вечер, пока наши водители не развезут нас по домам.

– Насчёт того, что я говорил. – Он потянулся ко мне стаканом, я тронул его своим. – У меня есть информация, из достоверных источников, что Звейниекс отходит от дел. Вопрос решают завтра на уровне правления, но это чистая формальность. Решение уже принято. Я буду новым СЕО ¹«Фармы». А тебя я вижу в моём кресле. Временно… – Он выдержал паузу.

– Почему временно? – подыграл ему я.

– С производством у нас и так всё хорошо. Мне нужно вычистить от чистоплюев наши исследовательские центры. Ты мой человек?

– Можешь не сомневаться, – кивнул я, – но задача сложная. Сам знаешь, каждый чих наших лабораторий рассматривают под лупой.

– Знаю, но нам придётся пойти на оправданный риск, чтобы сдвинуть с мёртвой точки забуксовавшие исследования. В общем, начинай принюхиваться. У нас хорошо платят тем, кто умеет работать с правилами, а не по правилам.

Я отхлебнул виски. Тут не поспоришь, только тем и занимаюсь последний год. Да, всего год, и я директор департамента. Стремительная карьера. Сплетники языки сотрут. Против воли губы растянулись в недоброй улыбке. Саттарову понравилось, он радостно воскликнул:

– За это и выпьем! – и стукнул донышком по моему стакану.

¶

На следующий день от него прилетело сообщение:

«Зайди».

Он сидел в кожаном кресле, развёрнутом к панорамному окну, мне рукой показал на соседнее. Секретарша, не спрашивая, принесла чай и скрылась за дверью. Впервые за всё время, что я его знаю, Саттаров не улыбался.

– Звейниекс остался, – сказал он, не глядя на меня. – Что-то пошло не так, и это полбеды…

Он хлебнул чая и закашлялся.

– Чёрт, кипяток!

Такая нервозность для шефа нехарактерна, но я его понимал. Меня эта новость тоже не обрадовала. Кабинет, в котором мы сидели, был почти моим, а теперь потрясающий карьерный прыжок опять превращался в марафонский забег.

– Мне намекнули, – пухлые пальцы сыграли на невидимом пианино, – неофициально… что старый маразматик знает, кто именно так озаботился его здоровьем. Ты понимаешь, что это значит для нас?

Конечно, понимаю. В переводе это значило: берегись, Саттаров. И мне тоже не поздоровится. Слишком долго и ловко мы «работали» с правилами. Как ни пытайся, следы всегда найти можно. Я погасил разгорающуюся паранойю и сказал:

– Я здесь сижу с чашкой чая, потому что у тебя уже есть какой-то план?

– Да, есть. Я его уничтожу до того, как он начнёт копаться в нашем департаменте, а ты мне поможешь.

– Как именно?

– Ты в курсе, у кого в правлении самая старая секретарша?

– У него?

– Да. А знаешь почему? Потому что он бабами не интересуется, он по другой теме.

Его голос сочился отвращением. Видимо, зря я подозревал его в нездоровом интересе ко мне.

– Прости, но нет. Моя тема с его не совпадает.

– Дослушай, – резко оборвал меня Саттаров. – Мне нужна его секретарша, Инга. Дрессированная, как цирковая собачка. Чтобы я сказал: «Ап», и она прыгала. Займись ей, и срочно. Времени у нас считай, что нет.

– Не улыбается мне эта идея… – сказал я с сомнением. – Она старая.

– Ты её варить собрался? Её жарить надо! – схохмил Саттаров. – Ты лучше подумай, что на кону. Что может вылезти, если начнут копать. Баба нормальная. Ей сорок два, без трёх лет ягодка. Стройная, спортивная, следит за собой, – шеф расхваливал её, как рабыню на базаре. – А главное – она по тебе сохнет.

– Не замечал, – буркнул я.

– Зато я заметил, поверь на слово. Баб, брат, бывает, накрывает, хочется молодого тела, смазливой мордашки. Зацикливаются на ком-то и теряют разум. Даже очень умные бабы, и особенно в возрасте. Вроде Инги. Ты её фикс. Давай! Сделай так, чтобы ради встречи с тобой она была готова на всё. А самое тяжёлое я возьму на себя. Тебе – одни удовольствия.

¶

Я перепарковал свою машину ближе к лифту. Сидел и терпеливо ждал. Завибрировал телефон:

– Юлиан Сергеевич, – услышал я голос нашего офис-менеджера, – Инга Борисовна вышла из кабинета и вызвала лифт.

– Спасибо, Вадик, – сказал я и отбился.

Я вышел из машины, открыл багажник, будто только что подошёл и собираюсь уезжать. Когда открылись двери лифта, я вскинул глаза, как бы с удивлением посмотрел на неё.

– Поздно Вы, Инга Борисовна, с работы уходите, совсем себя не бережёте.

– Вы, Юлиан Сергеевич, тоже, кажется не по трудовому кодексу сегодня…

Я поймал её взгляд и понял, что Саттаров был абсолютно прав. Попадала бы она в сферу моих интересов, и я бы заметил. Но я всегда смотрел на неё, как на пустое место.

Я хлопнул багажником и подошёл ближе. Она замерла, кажется, даже дыхание задержала. Где-то в её теле затеплился слабый огонёк надежды. Я вспомнил слова Саттарова и невольно поморщился. От них, от его презрительного тона, стало неприятно. Инга приняла это на свой счёт, и глаза её растерянно забегали. Я улыбнулся. Она немного успокоилась.

– Мне кажется, Вы любите джаз, – сказал я.

– Я да, а Вы?

– Честно? Нет. Но у меня друг играет в банде, позвал сегодня на их тусовку на пароходе. Отказаться неудобно, а идти одному совсем не хочется. Пойдёте со мной?

– Я? Почему я?

– Почему нет? Это просто концерт и пара коктейлей на прогулочном пароходе.

Инга опустила взгляд.

– Спасибо за приглашение, но я сегодня не могу. Другие планы, извините. Хорошего вечера, Юлиан Сергеевич.

Она пошла к своей машине, я проводил её взглядом. А она ничего. Кожа гладкая, тело упругое. Лицо… Как говорила моя бабушка, «с лица не пить», но и в нём тоже что-то было. Лошадино-аристократическое.

«Стильная баба, пойдёт. Второй подход продумаю получше», – подумал я, садясь в машину. Чирикнул телефон:

«Предложение в силе?»

Ну надо же… У неё есть мой номер, интересно.

Ответил:

«Да».

Открылась дверь, и Инга скользнула на пассажирское сидение, смущённо разглаживая юбку. Скрывает мандраж за делано-бодрыми фразами:

– Вечер джаза на пароходе в круизе по Москва-реке… Я не смогла отказаться.

– Другие планы подождут?

– Подождут, – кивнула она, и мы поехали.

Джаз… Джа-аз. Кто придумал, что любить джаз – это круто? Это прям сразу делает тебя каким-то утончённо-загадочным и адски привлекательным. Я и без него всегда справлялся. Мне эти бибопы ²на душу не ложились, от синкопированных ³ритмов побаливала голова, но здесь, на пароходе, я работал. Пахал с полной самоотдачей. Потому что главный секрет соблазнения – искреннее восхищение в глазах.

Это не изобразишь, надо почувствовать, даже при таком абсолютно холодном контакте, как сейчас. Мне не приходилось раньше «разжигать в себе страсть». Те, от кого не разгоралось само, просто оставались за бортом. Сейчас я учился на ходу, искал вдохновение в мелочах: её духах, улыбке, изгибе тела. Искал и неожиданно для себя находил.

Пока я старательно собирал детали, Равиль, тот самый друг-саксофонист, заиграл что-то тягуче-блюзовое, и у Инги засияли глаза. Так ярко, что я представил, как она лежит подо мной с таким же блеском в глазах. Случилось то, чего не хватало до сих пор, я на самом деле её захотел, и она поймала мой посыл. Сверкнула белизна между слегка приоткрывшихся губ, чуть опустились веки, чуть раздулись ноздри, втягивая мой запах. Обмен самой древней информацией и коннект. Я получил главное: её доверие. Теперь на любое возражение она сама найдёт ответ, без моего участия.

Полдела сделано. Настал момент, когда ей нужно почувствовать меня ближе, и я разделял её желание на этот раз вполне искренне. Она потянула меня за локоть, и мы вклинились в толпу. Мы танцевали. Она то прижималась ко мне, то, опомнившись, отодвигалась, но ненадолго. Смотрела украдкой, и, столкнувшись с моим взглядом, отворачивалась, шаря глазами по обнимающимся парочкам вокруг. Всё это было странно. Особенно то, что два взрослых человека, кое-кто даже чересчур взрослый, вели себя, как школьники-девственники ни разу не целованные. Она вела, я подыгрывал, и это не было игрой на публику. Но её на самом деле что-то тормозило. Что-то крайне сильное, сильнее влечения, может, пока сильнее.

Блюз был очень долгий, а я уже начал её чувствовать. Уловил лёгкую усталость и желание сменить место.

– Пошли на ют? – шепнул я ей. Мог бы сказать «на корму», но вот вам та самая элитарность, к которой стремятся «любители джаза». Если она этого слова не знает, переспросит. Я объясню. Мой образ расцветится капитанской фуражкой и штурвалом яхты. Не смейтесь, это реально. Наше подсознание намного наивнее разума. Так это и работает: слово за словом, картинка за картинкой, крючок за губу.

– Куда? – переспросила она, как бы смущаясь, и так невинно взмахнув ресницами. И у меня проскользнула мысль, что она сейчас играет в ту же самую игру.

– На корму, – улыбнулся я, добавив в голос чуть снисходительности. Не обидной, а будто обращённой к маленькой и очень милой девочке. Дёрнулся уголок рта, я словил. И правда играет. И вот опять: лицо стало отрешённым и чужим. Что происходит в её голове, знать бы.

Мы вышли. По левому борту Москва сияла башнями, по левому – редкими окнами в шикарных сталинках. Инга зябко передёрнула плечами. Её пиджак остался на спинке барного стула. Я сбросил свой и накинул ей на плечи. Я не спешил убрать ладони, она не пыталась их сбросить. Я подался к ней, она ко мне, затылок упёрся в моё плечо.

Как-то всё… Будто по сценарию какого-то нудного педанта, который напихал в сцену соблазнения все возможные штампы. Что сейчас? Что-то про глаза, прекрасный вечер, может, Бродского почитать? У меня есть, заучил когда-то, даже пару раз пригодилось. «Августовских любовников». Или Омар Хайяма «Кто чар её не избежал…» Раз штампы, так до рвотной сладости. Но нет, есть внутренне убеждение, что на неё не подействует. Эта иномарка выше классом. И опять не туда мысли сворачивают: выше, чем кто? Маша-фотомодель, лицо Баленсиага⁴? Из недавнего…

Мысли путаются, я сбит с толку. Инга лежит затылком на моей ключице, как могла бы лежать в моей постели, и от этой мысли я так напрягаюсь, что она чувствует, я кожей чувствую, как она довольно улыбается.

– Ты знаешь, Андрас меня предупреждал.

Я напрягся, но в этот раз не так. Андрас это её шеф, Звейниекс. Тот самый, под которого копает Саттаров, и из-за которого я сейчас здесь тусуюсь с его секретаршей.

– О чём? – максимально равнодушно спрашиваю я, а сам чувствую, как бешено колотится сердце, толчками перегоняя кровь через подключичную вену, на которой лежит её голова. С тем же успехом можно было подключить меня к полиграфу.

– О тебе и Саттарове. О том, что он вряд ли, а вот ты можешь попытаться… Найти ко мне подход. Он так и сказал: «найти подход».

– Извини, но твой шеф параноик.

– Может быть, – ответила она.

Мы постояли молча, пока впереди не засияла всеми цветами радуги Европейская площадь. Инга запрокинула голову чуть сильнее, и её щека коснулась моей. Она вздохнула.

– Я тебе и верю, и не верю. А потом думаю, что это в принципе не обязательно.

– Что необязательно?

– Верить. Что тебе на самом деле нужно? Если хочешь, соври.

Я ответил просто:

– Ты. Когда приглашал тебя на эту прогулку, так не думал. А сейчас нужна ты.

– Я? Ты никогда не обращал на меня внимания. – В её голосе была досада, сомнение и… что? Желание поверить?

– Я никогда не был к тебе так близко.

Теперь я повернул к ней голову, коснулся губами её щеки. Она не шевельнулась. Я вдруг понял, что мне самому нравится эта игра. Запахи, прикосновения, приглушённая музыка и гул голосов издалека, свежий ветер дует в лицо. Всё то, что было когда-то, в самом начале, а потом сменилось простыми и функциональными алгоритмами: кабак, рёв мотора по Садовому, «ко мне или к тебе?». От намерения к исполнению, без всяких душевных шевелений. Не так давно у меня это было, лет 12 назад, а уже успел забыть. Странная ты, Инга, очень странная.

Пароход причалил, мы подошли к Равилю, Инга попросила. Я познакомил их, представил её своей коллегой, не стоит ей показывать, что я тороплюсь. Она высказала восхищение, присыпала музыкальными терминами, которые я слышал, но вряд ли смогу объяснить, и, по тому, как Равиль вздёрнул бровь, понял, что слова не пустые. Потом мы с ним пожали руки, стукнулись плечами. Я сказал:

– Равиль, я в джазе не рублю, как вы с Ингой, но ты сегодня жарил от души.

– Ну, хоть не врёшь, – улыбнулся он, и мы сошли на набережную.

Когда трезвый водитель подкинул нас к её дому, я открыл рот, но она сказала:

– Спасибо за вечер.

Поцеловала в щёку и скрылась в подъезде.

– Куда теперь? – спросил водила, ехидно ухмыляясь.

– На Кутузовский, – ответил я, сдержав желание вмазать ему в ухо.

Мой двор перекопали. Пришлось бросить машину чёрт-те где. Подъезд от меня отделили рамы с натянутой бело-красной сеткой. Я прикинул расстояние влево, вправо и тупо полез в приоткрытые ворота. Парковка, дорога, тротуар, всё было вскрыто и препарировано. Залитая светом прожекторов рана зияла вывернутым асфальтом и влажными комьями земли. Со дна торчали нервы кабелей и кишки труб, между ними копошились черви в оранжевых жилетах.

Кто-то из них кинулся ко мне, размахивая руками, но я оттолкнул его и ступил на деревянный мостик, перекинутый на другой край. Внезапно меня шатнуло, повело в сторону…

На корабле я был трезв, будто не пил ничего, а сейчас вдруг забурлили в голове выпитые соединения и смеси. Короткий щит, переброшенный через траншею, стал узким и длинным. Подъезд уехал далеко вперёд, как зад удаляющегося такси. Я бросил взгляд под ноги, и голова закружилась, а к горлу подкатил комок. Под ногами была яма глубиной с песчаный карьер, и на дне тускло посверкивали заострённые копья.

Я задержал дыхание и пошёл вперёд. Сзади кричали что-то, может даже не по-русски, но голоса становились тише и тише. Я двигался по узкой деревянной дорожке над пропастью, походкой профессиональной манекенщицы, нога перед ногой, по одной прямой. Щит стал шириной в одну доску, по-другому никак. Меня шатало, но я держался.

Так ходила Машка-фотомодель, моя случайная подруга на одну ночь с рейса Милан – Москва. На цыпочках – от меня к окну, от окна к бару. На её правой лодыжке блестит золотая цепочка, и больше на ней ничего нет. Так тогда шёл я, балансируя в воздухе раскинутыми руками. И надо ж было так набраться?

Потом всю ночь долбили отбойные молотки, будто не было никаких норм и требований Роспотребнадзора. Я терпел долго, потом заорал с балкона:

– Сгорите в аду, твари!

Никто не обратил внимания, кроме мужчины в костюме и белой каске. Он задрал голову и крикнул в ответ:

– После вас!

Я сплюнул и ушёл внутрь. Завернулся в одеяло и провёл остаток ночи на дне сухой ванны. А утром позвонил Саттаров.

– Ты её трахнул? – спросил он сразу, без приветов.

– Нет, – ответил я, – а должен был?

Я слышал его тяжёлое дыхание. Современные телефоны дают слишком много дополнительной информации собеседнику. Надо всегда об этом помнить.

– Что там за эхо, будто ты в склепе?

Я перевернулся на спину:

– Я дома, в ванне, за стеной долбят отбойные молотки, а я очень хочу спать. Можно я сегодня возьму отгул?

– Нет, Юл, всё очень серьёзно, и времени у нас нет. Совсем нет. Я всю ночь… – он замялся, – тоже не спал, я работал. Смертельно устал, а уснуть не могу. Скажи, что всё идёт по плану.

– Всё идёт по плану, – эхом отозвался я.

– Скажи, что скоро будет результат.

– Скоро будет результат.

Саттаров замолчал. Губу, наверное, жуёт.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – буркнул он и отбился.

Я закинул запись разговора в отдельную папочку. Может, лагерь сменить? Слишком шеф не стрессоустойчивый оказался. Хотя это глупая мысль. Предатели никому не нужны. Придётся биться до последнего и не думать о том, что ждёт, если мы проиграем.

¶

В тот момент, когда я въезжал в подземную парковку, на верхнем этаже нашей башни Инга уже была на месте, просматривала входящие письма. В приёмную вошёл Звейниекс, остановился перед её столом.

– Доброе утро, Инга, – сказал он, ласково улыбаясь.

– Доброе утро, Андрас Адамович, – ответила она и отвела взгляд.

– У тебя всё в порядке?

Инга помолчала немного и неохотно сказала:

– Вы были правы.

Он покачал головой: «Рад был бы ошибиться, но увы…»

– И что ты?

Инга дёрнула плечом:

– Не знаю. Я не уверена.

Звейниекс протянул руку. Костлявая кисть в складчатом мешочке пигментированной кожи коснулась её щеки. Инга замерла, закрыв глаза.

– Ты большая девочка, разберёшься, – он коснулся пальцами её подбородка и скрылся в своём кабинете. Когда хлопнула дверь, Инга ещё сидела с закрытыми глазами. Через пару секунд она стряхнула оцепенение и вернулась к работе.

¶

Утром Михаил Тушин, корреспондент одного из федеральных каналов, получил письмо с временного адреса. В нём – ссылка на сайт интерната для детей с девиантным поведением в Тверской области и ниже сообщение:

«Сегодня, около 14 часов CEO «АлияХим-Фарма» А. А. Звейниекс посетит интернат. Он привезёт крупную партию оборудования: компьютеры, телевизоры, кинопроекторы и т. п. Г-н Звейниекс – человек скромный, он не хочет афишировать свои благотворительные акции. Но нам кажется несправедливым, когда такие великодушные поступки проходят мимо внимания общественности. Надеемся увидеть в эфире вашего телеканала репортаж об этом благородном поступке».

К письму было прикреплено фото благообразного худого старика с пышной седой шевелюрой в деловом костюме и скриншот лимузина с хорошо видимыми номерами, снятый с записи камеры наблюдения.

Тушин скривился.

«Тухляк», – отбил он в ответ.

Через минуту чирикнул телефон. Тушин открыл пуш из банка и удивился.

«В чём подвох?» – сбросил он на мыло, но получил в ответ только:

«Это письмо создано автоматически сервером, отвечать на него не нужно. К сожалению, Ваше письмо не может быть доставлено одному или нескольким получателям».

Он озадаченно почесал затылок. Покрутил ситуацию и так, и эдак. Деньги получены, надо отрабатывать.

– Веник, – говорил он в трубку, сбегая по лестнице, – быстро собирайся, едем в Тверскую область… В дороге объясню.

За тухлый нонивент ⁵про бизнесмена-благотворителя, который и смотреть никто не будет, прилетел гонорар, который закроет самые проблемные долги. Бабки ни за что. А ни за что бабок не бывает. Чутьё подсказывало, что за этой безобидной заказухой стоит достаточно агрессивный бэкграунд⁶.

Левой рукой он крутил руль, правой сёрфил на смарте публикации про Звейниекса и «АлияХим-Фарм».

– Посмотрим, посмотрим, – бормотал он себе под нос. – Что вообще за тупое название для крутой корпорации? Баба у него, что ли, Алия?