Уроки горы Сен-Виктуар

По-своему интересная книга, но не более того. Забавно видеть, что автор не постеснялся представить на суд публики свою творческую неудачу – он сам пишет, что задумывал тетралогию о геологе, возвращающемся домой (во всех доступных смыслах этих слов). Даже написал в этом ключе первую часть, самую интересную с формальной точки зрения. А потом что-то в нём сломалось, он пошёл писать просто о себе. А потом вообще переключился на притчу в стиле «псевдобрехт».

.

Из этих осколков очень трудно что-то сложить, поэтому термин «тетралогия» ох как условен. Для меня пазл так и не сложился, я так и не смог увидеть чего-то сквозного.

.

Однако сами по себе части цикла порой очень хороши. Мне сейчас морально ближе оказалась «Детская история». Пусть она самая бытописательская, самая приземлённая, но зато вполне честная. И ничего особо за 35 лет со дня написания текста не изменилось: дети всё ещё меняют жизнь родителей, всё делится на «до» и «после», отпадают друзья и интересы, меняется распорядок дня, на многие вещи у тебя больше не будет времени и способности концентрировать внимание. Всё так. Но и счастье никто не отменял. Это Хандке тоже почувствовал.

Эту же повесть (вместе с четвёртой псевдопьесой) можно воспринимать и как исповедь ренегата. Автор представляется нам как пылкий участник событий 1968, и в «Детской истории» он просто и понятно показывает, как обычная человеческая жизнь – жена, дети, квартира – перетирает человека, отвлекает от политического активизма, смягчает и выводит в обычное общество. Псевдопьеса же местами срывается на пафос восславления рабочих рук, пролетариата и производительного труда и инвективы свободному рынку и духу предпринимательства. Всё в стиле «новых левых», неконкретно и довольно пустопорожне.

Есть ещё много рассуждений о художниках и личных впечатлений от лазанья по горам в поисках ракурсов Сезанна. Но это как-то совсем выбивалось и не оставило никаких ярких ощущений.

Поэтому, как ни крути, самая интересная часть – «Медленное возвращение домой». Вся прелесть именно в этом нервном отношении к жизни и реальности, этот пресловутый поиск повторяющихся форм. Здесь автор был на высоте, с которой потом съехал. Вот тут-то чувствуются шекспировские и блоковские пузыри земли, а местами и просто дрожь земли. Эта увлечённость первоосновами, первозданными формами природы, не осквернённой человеком, этот гимн природе севера Северной Америки, это умение видеть следы тысячелетней борьбы стихий, соперничества рек в прокладке русел – всё это создает некое ощущение магии и древнего ужаса.

Откровенно жаль, что автор не продолжил цикл новыми столкновениями Зоргера с реальностью.

я понимаю главного героя произведения, возможно потому, что сама являюсь таким же одиноким человеком пережившим многих близких людей и нежелающим навязывать свое общество ныне живущим. постепенно начинаешь принимать такую жизнь и наслаждаться тем что нсть сегодня и сейчас.

Хандке – невероятный художник языка, который умеет писать тексты, как картины. Как ответственный редактор этой книги, могу сказать, что произведения, попавшие в этот сборник, в чём-то разноплановые, но похожие по своей тонкой сути. И богаты не только языком: они о философии, человеческой сути, природе и личности – хранители кладезя смыслов .

Тетралогия, вопреки ожиданиям, не цикл произведений, объединенных общим сюжетом или сквозными героями. Все книги в ее составе автономны, "Учение горы сен Виктуар" не составляет исключения. Однако после тяжко депрессивного "Медленного возвращения домой", второй роман читается удивительно бодро. Не роман в привычном смысле, скорее сборник эссе, объединенных фигурой автора.

Хандке выраженный синестетик, рассказывает о своем восприятии живописи, главным образом пейзажной, и собственно о ландшафтах - главном источнике восполнения жизненных сил. Его синестезия ориентирована на восприятие света, цвета, перепадов высоты, взаимного расположения предметов в пространстве относительно друг друга и наблюдателя. То есть, уже одно нахождение в месте, которое внутренний наблюдатель рассказчика оценивает как совершенное, хотя бы девять человек из десяти не нашли в нем ничего примечательного, способно оказать действие, описанное Глебом Успенским в рассказе "Выпрямила".

Писатель отличается от обывателя в том числе и тем, что умеет так рассказать о вещах, которые находит интересными и важными, чтобы последний проникся, хотя бы отчасти, его пониманием предмета. В "Учении..." много о живописи Сезанна и кое-что о Курбе (нет, не те картины, о которых вы, возможно, подумали - жанровые сцены из жизни крестьян и шахтеров). Живой отклик в моей душе вызвал рассказ о собаках - никакого мимими, сбившиеся в стаю твари, встреча с которыми может представлять для одинокого путника не меньшую опасность, чем столкновение с шайкой местной гопоты.

В начале сказала, что связь между произведениями Тетралогии отсутствует. На уровне сюжета и героев это так. Но теперь вспомнила об одном сквозном мотиве "Медленного возвращения...": множество фигур, окружающих портрет героя, как в некоторых карточных колодах рисуют Джокера в окружении уменьшенных изображений дам и королей. Вот этот образ в "Учении.." присутствует. Рассказчик в окружении множества ландшафтов. Человек в пейзаже.

Никогда еще не доводилось мне читать настолько интровертную книгу. Все повествование прочувствовано и переработано отделами центральной нервной системы автора и только после этого закодировано, переведено в буквенные символы и отпущено на бумагу в свободное плавание. Возможно поэтому, центр мозга, получающий и обрабатывающий первичную входящую в него информацию, заставлял меня перечитывать абзацы снова и снова, не понимая и не принимая ее, в то время как на уровне эмоций я уже все получила. Так ли важна форма, в которой ты получаешь источник эмоций. От картины вполне может исходить словесная эмоция, или текст произведения преобразовываться в сознании в картинку. А ведь часто красота природы, визуальный образ у нас ассоциируется с запахом, а слова легко могут иметь цвет. Тетралогия состоит из четырех отдельных историй. Но не могу, не хочу воспринимать их в отдельности друг от друга. И поэтому снова и снова перечитываю в поиске. Первая моя находка была в схожести периода действия. И я даже не про страны и послевоенное время. Во всех книгах герои находятся на разломе времени до/после. Описатель ландшафтов, который возвращается с севера, писатель, который, наконец, нашел тему для своего творения, отец, познавший жизнь до и после рождения ребенка, человек, вернувшийся на родину в деревню. Все они делят на то что было до и то что стало теперь. В каждой истории описывается именно этот процесс внешнего и внутреннего изменения. А еще каждый находится в определенном социальном статусе – он чужак. Он еще не писатель, он чужд этому и еще ищет, он чужой в этой северной деревне и чужой дома, он живет с ребенком в чужой стране и сам ребенок до определенного времени воспринимается как нечто чуждое, он, который возвращается домой, но уже чужой для своих родных. Он, кто-то, тот, любой, взрослый, ребенок – столько обезличенного и столько личного во всем этом. Ведь этим кто-то и им может стать любой из нас. Тема чужака и тема одиночества центральна для всех частей тетралогии. Одиночество истинное, связанное с отсутствием других, одиночество в семье, одиночество в толпе людей, одиночество вернувшись домой найти своих родных чужими. Возможно поэтому герой всех историй направлен «в себя» и окружающий мир воспринимается сквозь призму внутреннего созерцания. Тетралогия состоит из четырех отдельных историй. Но несмотря на все это

И, повторяя текст несколько, раз создается иллюзия, что ты начинаешь нащупывать эту связь, эту ниточку, которая поможет распутать весь клубок. Вначале это происходит на интуитивном уровне, неосознанно понимаешь, что сюжеты неразрывно связаны и повторяются даже не в словах, а в эмоциях и общей истории, словно уже ранее очерченный и прорисованный ландшафт предстает перед иным углом. Потому что мне было известно...

Да, ландшафт и точки координат, которые подсказками автор разбросал по всем частям книги – деревня с братом и сестрой, детство, писательство, роман. В каждой из книг есть точки, соединяющие все в общую картину, общий ландшафт. Я не права, у меня очень мало доказательств, но я утверждаю, что эти истории – истории двух – автор и персонаж. Причем иногда они меняются местами, меняется местность, имена, но координаты остаются, как отпечатки пальцев. Все книги тетралогии бесконечно биографичны. Разве можно найти разрыв между автором, созерцающим картины Сезанна и нашедшим свою тему (красота форм и ландшафтов?), (начало?) от истории детства и отцовства (кризис изменений?) , а может это о завершении творческого пути и незавершенности творческой мысли (возвращение?). Цепочка творение-начало-перелом-возвращение. И неужели это не об одном человеке?

Чьи это слова? (Зоргера, рисователя ландшафтов, или отца, который пытается через детство ребенка вспомнить и воспроизвести себя, а, может быть, автора). А Грегор, вернувшийся домой в деревню, не конец ли это истории об отце, писателе. Или это продолжение романа о Зоргере? Нет?

или рассуждения Зоргера об ответственности за сестру и брата… А кто это сказал? Эта книга похожа на ускользающую субстанцию, из которой пытаешься создать четкие контуры и формы впечатления, а они вопреки всему продолжают быть размытыми и не поддаются упорядочиванию и переводу эмоций в буквенные символы. И пытаясь привести все к единому целому и найти взаимосвязь, создается впечатление, что пытаешься что-то большое и нематериальное поместить в четко очерченные формы. Это то же самое что спрятать радость в спичечный коробок и положить в карман. Неблагодарное и довольно сложное дело переписать на чистовик миллион мыслей и эмоций, которые возникали и ускользали во время чтения. Причем если при первом прочтении самое сильное впечатление было от третьей книги - детство, то второй раз Медленное возвращение домой убило наповал, я нашла в ней все чувства и эмоции, которые я прочитала в последующих частях, словно вся жизнь, описанная со второй по четвертую книгу вылилась в историю о Зоргере. Книга сильнейшая, очень много дает о чем подумать и что самое интересное, хочется перечитать еще раз для создания еще более очерченной формы, но возможно это невозможно.