Пятое время года. Книга первая

То пятое время года,

Только его славословь,

Дыши последней свободой,

Оттого, что это – любовь…

Анна Ахматова

Книга первая. В шумном платье муаровом… 1902–1903

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом

По аллее олуненной Вы проходите морево…

Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разузорена –

Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.

Игорь Северянин

Некоторые персонажи 1-й книги

Аристовы

Княжна Гликерия Александровна, 1885 года рождения

Ее отец, князь Александр Сергеевич Аристов, 1855 г.р., на момент начала романа умер, не оправившись от ран , полученных во время русско-турецкой войны

Ее мать, Мария Дмитриевна, 1866 г.р., в девичестве Беклемишева, родив второго ребенка, сына Петра, не перенесла родовой горячки

Князь Петр Александрович Аристов, 1890 года рождения

Беклемишевы

Князь Дмитрий Сергеевич, 1825 г.р.

Княгиня Дарья Ильинична, 1836 г.р.

Князь Павел Дмитриевич, 1865 г.р., полковник

Княжна Вера Дмитриевна, 1869 г.р.

Чернышевы

Граф Сергей Романович, 1834 г.р.

Графиня Аполлинария Павловна, 1842 г.р.

Роман Сергеевич, 1866 г.р. (1901+)

Василий Сергеевич, 1869 г.р.

Варвара Сергеевна, 1872 г.р., замужем за князем

Николаем Масальским, проживает в Санкт-Петербурге

Близнецы Петр и Феврония, 1877 г.р.

Дмитрий Сергеевич, 1880 г.р.

Закревские

Граф Илья Дмитриевич, 1839 г.р.

Графиня Ольга Михайловна, 1856 г.р.

Николай Ильич, 1873 г.р.

Константин Ильич, 1876 г.р.

Аглая Ильинична, 1882 г.р.

Пролог

1890 год, имение Аристово, где-то в Тверской губернии.

– Ликонька, голубушка, поторопись, все уже уложено, тетушка гневаться будет, – старая нянька Олимпиада надела на девочку шубку, капор, сверху укутала малышку шалью, которую завязала на спине крест-накрест.

– Липа, а ты разве не поедешь? – Лика прижала к себе куклу и подняла на няню полные слез глаза.

– Нет, касатка, стара я уже, да и Петеньке, братцу твоему нужнее, а тебе бабушка гувернантку наймет, учительшу, в людской ноне сказывали, – няня обняла девочку, поцеловала пухлые щечки.

– А маменька, как выздоровеет, тоже приедет? И Петруша? – не унималась Лика, – я буду по ним скучать.

– Конечно, касатка, – Липа прижала к себе Лику, – не навсегда, чай, расстаемся, не кручинься.

Выйдя из комнаты, они спустились по большой мраморной лестнице в холл, где уже стояла невысокого роста светловолосая женщина в шубе и меховой шляпке – княжна Вера Дмитриевна Беклемишева, приходившаяся девочке родной теткой по матери.

– Нельзя ли было побыстрее, – Вера Дмитриевна не смогла скрыть своего раздражения.

– Барыня, голубушка, дите… – начала няня и замолчала под строгим холодным взглядом.

– Можешь идти, Липа, – небрежный кивок и высокомерный взгляд.

Из распахнутой двери ворвался морозный воздух, Лика вздохнула и слегка закашлялась, тут же постаравшись успокоить кашель. Она страшилась строгой тетки и не любила ее.

– Поторопись, Гликерия, путь долгий, надобно поскорее выехать, – княжна выжидательно посмотрела на дородного лакея, открывшего дверцу старого дормеза и откинувшего лесенку. Груженая карета тяжело осела на рессорах, полозья утопали в снегу.

Лика засмотрелась на вороного, которого держал под уздцы мальчонка, помощник кучера. Конь громко дышал, а из ноздрей у него вырывался пар. Девочка от удивления открыла рот и чуть не выронила куклу от громкого окрика княжны Веры.

– Гликерия! Что застыла? Живо садись в карету, – ехать по железной дороге с горничной, малым ребенком и большим количеством багажа, да еще зимой Вера Дмитриевна не решилась.

Лика сделала пару шагов по снегу и остановилась. Ступеньки были явно высоки для пятилетнего ребенка.

– Прохор, что стоишь? Подсади барышню, – прикрикнула Вера Дмитриевна на форейтора, и тут же большие мужские руки подняли Лику и в одно мгновение усадили в дормез.

Девочка забилась в угол, крепко прижимая к груди куклу Лизу, подаренную папенькой на именины. При мысли об отце и о том, что он теперь смотрит на нее с Неба, большие карие глаза Лики наполнились слезами, но от страха, что tante Вера будет ругаться, девочка не заплакала, только тихо шмыгнула носом и уткнулась личиком в платье Лизы.

– Н-н-но, трогай, – щелкнул кнут, вороной заржал, увлекая за собой всю четверку. Карета тронулась.

Долгий путь, остановки на постоялых дворах, где Лика всего боялась – собак на улице, людей в помещении, грохота и криков на лестнице, клопов, падающих в плошки с водой, в которых стояли ножки кровати. Страшилась она рассердить tante Веру и ее горничную Настю, которая каждый раз с таким лицом выносила ночную вазу за Ликой, что девочке хотелось спрятаться куда-нибудь и стань совсем незаметной. К тому же Настя очень больно дергала волосы, заплетая Лике косы, а tante Вера возмущалась всякий раз, если малышка брала вилку в правую руку и не пользовалась ножом.

На въезде в Москву девочка уснула и не слышала, как приехали к деду на Мясницкую. Она только почувствовала, как чьи-то добрые руки вынули ее из кареты, куда-то понесли, положили на кровать, сняли шубку и валеночки. Пахнуло резедой, и Лика сквозь сон поняла, что это бабушка, уютно устроилась на мягкой перине и уснула.

Спустившись с антресолей, княгиня Дарья Ильинична Беклемишева велела подать чаю в малой столовой и сказать Вере Дмитриевне и Дмитрию Сергеевичу, что она ждет их для разговору.

– Никогда замуж не пойду, матушка, коли так оно все, – Вера Дмитриевна стремительно вошла в комнату и направилась к креслу рядом с матерью.

– Господь с тобой, милая, такие речи, хорошо, папенька не слышит, – махнула на дочь рукой княгиня. – Что Петруша, здоров ли?

– Доктор сказывал, оправится. Окрестили сразу, слабенький был очень, батюшка на дом приходил, в храм не ездили, а нынче хорошо все. Кормилица с ним и няня. Ооой, маменька, – заплакала вдруг Вера, уткнувшись матери в плечо. – Страшно-то как было. Кричала Маша так страшно, а потом раз, и стихло все. Думали, оба преставились.

– Будет, будет, милочка, – Дарья Ильинична погладила дочь по вздрагивающей спине, успокаивая. – Будет. На все воля Божия.

– По весне надобно и Петрушу забрать, – князь Дмитрий Сергеевич Беклемишев – высокий статный мужчина с седеющими волосами и бакенбардами с сочувствием посмотрел на жену и дочь. – Ну-ка, Вера, хватит сырость разводить, неровен час, дождь на улице пойдет вместо снега. Чаю вот выпей да расскажи толком. Ох, грехи наши тяжкие, – взяв с поставца граненый штоф, Дмитрий Сергеевич налил себе бренди, а потом устроился на диванчике напротив княгини.

– Надобно решать, что с сиротами делать, пока Аристовы не надумали предъявить права на них. – Дарья Ильинична обвела взглядом мужа и немного успокоившуюся дочь.

– Руки коротки, – хохотнул князь, – мои внуки, мне и воспитывать. В духовной что сказано Александра Сергеевича?

– А если Маша свою волю иначе выразила? – вздохнула княгиня. – После похорон князя Аристова недобро мы расстались и за все время от нее ни письма, ни записки не было.

– Если бы, да кабы, все вы, женщины, – нахмурился Беклемишев, наливая себе еще один лафитник. – Не смотри на меня так, матушка, мне оно думать помогает. И вообще, шли бы вы спать, сударыни, утро вечера мудренее, завтра все и обмозгуем, с утра за душеприказчиком семейным пошлю. Андрей Петрович в лучшем виде нам все и растолкует.

Глава первая

Май 1902 года, Москва

В усадьбе князя Беклемишева на Мясницкой готовились к балу по случаю тезоименитства и семнадцатилетия внучки старого князя Гликерии Александровны. Май выдался довольно теплым, потому в доме были распахнуты окна, впуская со двора запах жасмина и мяты. Из бальной залы плыл пряный дух мастики из пчелиного воска – несколько полотеров усердно натирали до блеска паркет. Из кухни доносились ароматы ванили, корицы и жареной курицы…

Именно этим смешением любимых запахов и суетой запомнился Лике семнадцатый день рождения. Она родилась 13 мая, на память Гликерии Новгородской, потому и была названа этим именем. Было, правда, еще несколько вариантов, но матушке с отцом понравилось это. Отец называл ее Лушенькой, и Лике казалось, что она помнила это, хотя на самом деле, скорее представляла по рассказам бабушки и tante Веры. Что может помнить ребенок, которому еще не было и пяти лет? Но она помнила – большие руки отца, его бороду и усы, запах, лица вот никак вспомнить не могла – только по портрету. И любимую песню отца тоже помнила. Романс «Не пробуждай, не пробуждай». Она теперь тоже его пела – в память о папеньке.

Утром, стоя в музыкальной комнате у пианино, Лика тихонько наигрывала любимый романс, когда появился дед. Волосы его были уже почти совсем седыми, как и бакенбарды, но Дмитрий Сергеевич оставался по-прежнему подтянутым и стройным, хотя возраст имел достаточно солидный.

– Ну что именинница, поздравляю, вот ты и выросла. Маменьку твою в этом возрасте замуж отдали, – князь посмотрел на внучку серьезно, но, поймав ее испуганный взгляд, улыбнулся. – Не страшись, тебя пока еще даже не сватал никто.

– Ой, papi, как вы меня напугали, – Лика никак не могла скрыть растерянности, вызванной словами Дмитрия Сергеевича, и не понимала, к чему он клонит.

– Стар я стал, а хочется самому тебя в свет вывести, потому думаю по осени в Петербург отправиться. Нет у нас тут на Москве настоящей знати, а ты такая красавица у меня выросла, можешь выгодную партию в столице сделать, – князь присел на оттоманку и внимательно посмотрел на внучку.

– Не знаю, papi, мне больше всего хочется в Беклемишевку и не только на лето. Скучаю я на Москве по лесу нашему, по речке, да и подруги все там остались. Если б хоть в институт… – начала девушка, но дед не дал ей договорить.

– Ты все эти новомодные веяния брось. Матушка твоя дома училась, и Верочка, и тебя так выучили. Домашнее образование, оно гораздо полезнее. Все что надо знаешь и умеешь, и ничего лишнего. Да и куда ехать-то – в столицу? – Дмитрий Сергеевич поднялся. – Бабушке твоей сырой климат вреден, да и Петруше. Ступай вот одевайся лучше, вся Москва у нас сегодня соберется, последний бал даем.

– Как последний, papi? – недоумение явно выразилось на лице девушки.

– Так сама ж в Беклемишевку хотела, вот и поедем аккурат после Троицы, а оттуда уже в столицу, а там, как Бог даст, – старый князь приобнял внучку, – красавица ты моя, не страшись, неволить не стану, просто стар я уже.

– Что вы, papi, – Лика поцеловала Дмитрия Сергеевича в морщинистую щеку, – разве старики танцуют? – она лукаво блеснула глазами, – вы мне вальс обещали, неужто откажете?

– Знаешь, плутовка, как польстить деду, – губы князя расплылись в улыбке, – ступай одевайся.

«Красавица выросла», – подумал Дмитрий Сергеевич, поднявшись с оттоманки и подойдя к пианино. Поискав что-то в нотных тетрадях, он махнул рукой, сел за инструмент и заиграл вступление. Потом по комнате разнесся его приятный баритон.

Ночь светла, над рекой тихо светит луна,

И блестит серебром голубая волна.

Темный лес… Там в тиши изумрудных ветвей

Звонких песен своих не поет соловей.¹

Князь повторил последнюю строку и, прекратив игру, закрыл крышку пианино. Очень не хотелось ему покидать неспешную Москву и ехать в столицу, но не на сына же перекладывать заботу о Ликуше. Павел Дмитриевич в свои тридцать семь лет успел сделать неплохую военную карьеру, но семьей пока не обзавелся, потому старый князь не считал его человеком, способным устроить счастье любимой внучки.

«Дети, дети… как странно и, в общем-то, несправедливо распорядилась судьба. Словно какой-то злой рок навис над семьей Беклемишевых – Машенька умерла родами, Паша, будучи довольно завидным женихом, тем не менее, дважды получал отказ на свое предложение (один раз от девицы, другой – от ее отца), Верочка…»

Вспомнив вчерашний разговор с младшей дочерью, Дмитрий Сергеевич тяжело засопел носом и в сердцах стукнул кулаком по крышке пианино.

«Тоже удумала – в монастырь собралась. Да еще в Эстляндию!», – князь попытался вспомнить название городка, где расположена так приглянувшаяся дочери обитель, но так и не смог его выговорить.

– Тьфу, чухонцы, прости, Господи, да и княгинюшка хороша. Верочка, Верочка, пусть приедет, пусть погостит. Догостилась. – конечно, не пускать дочь к крестной князь Беклемишев не мог, тем более князь Сергей Владимирович Шаховской был птицей высокого полета – губернатором Эстляндии. Но кто ж знал, что после смерти супруга княгиня не только сама станет особой весьма набожной, но и крестницу к этому склонит. Нет, Дмитрий Сергеевич новомодных взглядов не придерживался – и в храм ходил, и говел Великим постом, и на монастыри немало жертвовал, но дочь в черницы отдать – этого у него и в мыслях не было. «Конечно, Верочка в девках засиделась, но и не такие замуж выходят. Взять хоть графиню Чернышеву покойную. Троих детей родила в весьма солидном возрасте». Эх, грехи наши тяжкие, – вздохнул Дмитрий Сергеевич и направился прямиков в библиотеку. Его душа горела, и, понимая, что до гостей княгиня-матушка ни капли не даст, князь решил «почитать Диккенса» (именно за толстым томом этого английского писателя стоял шкалик с анисовкой).

Княжна Вера Дмитриевна воротилась от обедни из Никольского храма, где имела долгую беседу с отцом Михаилом. Батюшка уговаривал Веру отцовской воле не противиться, но попытаться поговорить с маменькой и привлечь ее на свою сторону. Сам же он обещался непременно побеседовать с князем и надеялся на успех сего предприятия, но, глядя на пожилого сухонького священника, Вера очень сомневалась, что у того что-то получится. «Куда отцу Михаилу против папеньки, – вздохнула про себя девушка. – Был бы жив Сергей Владимирович!» С другой стороны, пока князь Шаховской² был жив, Верочке и в голову не приходило уйти в монастырь. Ей нравилось приезжать в гости к крестной, блистать на балах, принимать знаки внимания от кавалеров, пусть никто из них и не тронул ее сердце. После гибели зятя Верочка уехала в Аристово помочь непраздной сестре, и тяжелые роды, болезнь и смерть Маши сильно подействовали на княжну. Тогда она ежедневно молилась, умоляя Господа и Его Пречистую Матерь пожалеть Машу и спасти ее. И когда ее молитвы не были услышаны, Вера ушла в себя, а потом озлобилась на весь мир. Стала очень строгой с маленькой Ликой, которая внешне была так похожа на мать, и долгое время не могла даже видеть Петрушу, считая его виновным в гибели своей любимой старшей сестры.

Постепенно боль утихла, ушли и страхи, княжна Вера вновь стала выезжать и как-то невзначай – она сама не поняла, как это случилось, влюбилась в блестящего офицера Романа Чернышева. Нет, он был красив, статен, обходителен, и по нему сохли многие девушки на выданье как на Москве, так и в столице, но Верочка-то знала Романа Сергеевича едва не с детства – они были соседями, дружили семьями.

Практически не видя дома родного старшего брата, Вера с Машей возвели в ранг таковых Романа и Василия Чернышевых, что было весьма полезно для всех четверых. У девушек всегда имелись партнеры для домашних танцев, кавалеры на балах, а молодым людям оказывалась помощь другого свойства – выбрать для понравившейся девушки подарок, написать экзерсисы по английскому, да мало ли какая мелочь может понадобиться. В силу таких дружеских, почти родственных отношений, Чернышевы в качестве женихов абсолютно не рассматривались, но именно в их доме Маша познакомилась со своим будущим мужем князем Аристовым, приходившемся брату Сергея Романовича Павлу каким-то родственником по линии его жены.

И вот на Святки последнего уходящего года девятнадцатого столетия на балу в собственном доме, танцуя вальс с молодым графом Романом и говоря о разной чепухе, касательно всяких предсказаний на новый век, Верочка неожиданно посмотрела ему в глаза, и поняла, что пропала. Сердце застучало как бешеное, по телу прошла горячая волна, руки неожиданно вспотели, она сбилась с такта и отчаянно покраснела от собственной неловкости.

– Простите, Роман Сергеевич, голова закружилась, – тихо прошептала Верочка, молясь, чтобы он не понял, что с ней происходит на самом деле.

– Это я виноват, Вера Дмитриевна, слишком сильно кружил, – граф улыбнулся (отчего девушка засмущалась еще сильнее) и, аккуратно ведя свою даму среди танцующих пар, оказался вместе с ней у раскрытой форточки. – Постойте, Вера Дмитриевна, здесь лучше будет, сейчас воды принесу.

Роман сам принес ей тогда бокал сельтерской, хотя мог бы позвать лакея, потом заботливо проводил Верочку к матери и ушел играть в карты. Было это числа 29 декабря, а в новогоднюю ночь Роман Сергеевич утонул в Москва-реке. Несчастный случай – был сильно пьян, возвращаясь из гостей, коляска попала в полынью, и тяжелая шуба не дала маневра движениям. Да и вода холодная. Говорили, что граф до последнего момента пытался спасти жеребца, которым очень дорожил, выпрячь его из коляски. Конь остался жив…

Узнав о несчастье, Верочка слегла в горячке – еле выходили. Все решили, что она простудилась на балу, стоя у открытой форточки, и никому даже в голову не пришла истинная причина. Не знала ничего и княгиня, только крестной смогла излить свою душу Верочка, а та привела ее на исповедь и беседу к отцу Иоанну Сергиеву³. Княжне стало несравнимо легче, душа ее потянулась к Богу и молитве, вот и решила она принять постриг. Вера Дмитриевна никак и помыслить не могла, что встретит такую реакцию папеньки. Конечно, в их роду не было священников, но ведь она за всю семью молиться станет. Отец Иоанн говорил, какие-то испытания грядут для России, правда, его самого Верочка о постриге не спрашивала – отчего-то застеснялась.

Надеясь после бала поговорить с маменькой по душам, Вера кликнула горничную Алену и принялась одеваться – ослушаться отца и не выйти к гостям она не посмела. Только что платье выбрала достаточно скромное: закрытое с высоким воротом.

Выйдя из музыкальной комнаты, Лика не сразу направилась к себе. Первым делом она зашла на кухню, где готовили именинный торт.

– Марфа, голубушка, крема-то не осталось? – девушка подбежала к поварихе и погладила ту по плечу.

– Осталось, егоза, осталось, нечто не знаю, что барышня моя крем любит, – Марфа поставила перед Ликой блюдечко с кремом, тарелку печенья и стакан молока.

– Ой, спасибо, – Лика захлопала в ладоши, поцеловала пожилую женщину в щеку и уселась к столу. – А молоко можно согреть, дюже холодное?

– Петь нынче будете, барышня? – поваренок Степка взял молоко, налил его в алюминиевую миску, слегка погрел на огне, снова перелил в чашку и подал барышне.

– Буду, а ты слушать придешь? – смеясь, она потрепала мальчика по кудрявым вихрам.

– Куда нам, – насупился поваренок и отошел вглубь кухни.

– Постой, Степка, нешто обиделся? Принеси-ка гитару из лакейской, скажи, барышня велела, – кивнув поваренку, Лика принялась за еду.

Мальчонка обернулся довольно быстро, и вскоре вся кухня слушала историю чьей-то свадьбы и трагической судьбы.

На ней было белое платье,

Венок был приколот из роз,

Она на святое распятье

Смотрела сквозь радугу слез.⁴

Лика играла цыганским перебором, которому научилась летом в имении, голос у нее был хорошо поставленный и не сильно высокий. Ее приятный альт завораживал слушателей. Один романс, второй, третий…

– Гликерия Александровна, голубушка, идите одеваться, папенька гневаться будут, – раздался голос горничной Татьяны, едва смолкло пение. – Дмитрий Сергеевич меня накажут, скоро уж гости съедутся, а вы не прибраны.

– Иду, Таня, иду, – раскрасневшаяся Лика поднялась со стула и вышла из кухни вслед за горничной. – Им же понравилось, я видела, понравилось, как я рада, Таня, ты не понимаешь, как я рада. Одно дело – на балах петь, и совсем другое – вот так, задушевно… Ванна готова? – перебила саму себя княжна.

– Так остыла уже, сейчас горячей воды добавлю, – горничная устремилась в ванную комнату.

Татьяна помогла Лике надеть палевое платье с кружевной оборкой на рукавах и вышивкой по лифу и подолу. Довольно глубокое декольте обрамляли искусно сделанные розы. Такие же горничная вплела в прическу, сделав небольшой обвитый косой узел, и выпустив несколько небрежных локонов на шею.

К моменту, когда в холле показались первые гости, Лика появилась на площадке бельэтажа, чтобы встретить их вместе с дедом и бабушкой.

Глава 2

У Чернышевых тоже готовились к балу по случаю именин внучки князя Беклемишева. Правда, из молодежи в дому оставался только Дмитрий Сергеевич. Корпусной портупей-юнкер Александровского училища, на Светлой он заболел инфлюэнцей и был помещен в лазарет, откуда отправлен на долечивание домой. Столь снисходительное отношение и разрешение побыть дома перед последними испытаниями младший Чернышев получил вовсе не из-за своего титула или личного ходатайства маменьки, состоявшей в дальнем свойстве с женой директора училища. Дмитрий считался лучшим в своем выпуске по всем предметам и должен был блистать на испытаниях, на которые ожидался приезд Государя, посему и был отпущен из лазарета домой, где уход был за ним несравненно лучше. Сейчас он от болезни совсем оправился и непременно намеревался посетить бал по случаю именин Гликерии Аристовой.

Старшая дочь семейства, Варвара Сергеевна, вот уже несколько лет жившая с мужем, князем Масальским, в столице, на Страстной благополучно разрешилась от бремени очередным младенцем. Вскорости намечались крестины, а поскольку девочку намеревались назвать Февронией, младшая дочь Чернышевых – тоже Феврония, в дому именуемая Феей, – после Фомина воскресенья отбыла в Петербург. Петр Сергеевич вызвался сопровождать сестру в столицу, и так сложилось, что близнецы до сих пор пребывали в Петербурге. Девочка у Варвары Сергеевны родилась слабенькая, крестины вот уже дважды переносили, и хоть все уговаривали родителей младенца приступить к таинству как можно скорее и на дому, княгиня была непреклонна в своем желании крестить младенца непременно в Казанском соборе.

Василий Сергеевич как уехал после гибели любимого брата за границу, так и не возвращался. До Москвы доходили нелицеприятные слухи о дурном поведении наследника Чернышевых, но старый граф лишь тяжело вздыхал и не предпринимал никаких действий, чтобы урезонить сына, а графиня Аполлинария Павловна только плакала в подушку. Временами пыталась она поговорить с Сержем о недопустимом поведении Базиля, но граф всегда от разговора уходил. Вот и этим утром строго наказал супруге более о старшем сыне не говорить.

– Полин, прошу вас, не стоит, коль ссориться со мной не хотите, темы этой более прошу не поднимать. Василий Сергеевич уже полгода как денежного довольствия от меня не получает, поведение же свое сменить не пожелал. Бог ему судья, my heart, только Он волен смягчить сердце нашего сына и вернуть его на путь истинный. Если можете, молитесь, мое же терпение иссякло. И не вздумайте, darling, посылать ему денег из тех, что я даю вам на булавки, – граф посмотрел на супругу поверх кофейной чашки.

– Серж, дорогой, я, – начала оправдываться графиня, опустив глаза и нервно перебирая пальцами, но Сергей Романович молча накрыл ее руки своей большой ладонью.

– Не стоит, право, my darling, не стоит. У вас не получится, – улыбнувшись, он встал с кресла и покинул будуар Аполлинарии Павловны, где имел обыкновение завтракать.

Графиня встала и подошла к окну. С одной стороны ей было обидно, что супруг так жесток к старшему сыну и его маленьким слабостям, с другой приятно было осознавать, что Серж так хорошо ее понимает и чувствует. «Стоит уговорить его разрешить нам с Феей отправиться на воды в Бат, а там изыскать возможность повидаться с Базилем», – подумала она, нажимая на звонок, чтобы позвать служанку. Пора было одеваться на бал к соседям.

Ровно через час автомобиль подали к подъезду. Граф Чернышев был большим любителем всех новшеств, особенно технических, потому уже с начала века завел себе мотор и даже научился водить его, чего потребовал и от сыновей. Василий отнесся к «капризам» отца с некой иронией и учиться водить «железного коня» абсолютно не собирался, предпочитая живых, младшие же с интересом приняли новинку и довольно быстро освоили ее. Графиня автомобиля побаивалась, но виду не показывала, поскольку спорить с мужем считала делом абсолютно бесполезным.

Лакей распахнул дверцу, и Аполлинария Павловна, аккуратно подобрав юбки, уселась на мягкое кожаное сиденье. Когда же на водительском месте устроился Дмитрий, графиня не преминула возразить, обратившись к супругу:

– Сергей Романович, я не поеду. Без меня что хотите делайте, но меня увольте, пусть Готтфрид везет (она с трудом выговорила непривычное для русского уха имя немецкого водителя, выписанного графом Чернышевым из-за границы вместе с автомобилем), на то ему и жалованье платят, – Аполлинария Павловна перевела гневный взгляд с мужа на сына и обратно.

– Полно, душа моя, все хорошо. Дмитрий лучше меня уже научился, а Готтфрида я отпустил, он на вокзал поехал. Там как раз новые моторы прибыли, – улыбнулся граф, – поехали, Митя, нас ждут.

– Вы купили еще мотор? – графиня с нескрываемым удивлением посмотрела на супруга. – Неужто одного недостанет?

– My dearest, the technical progress does not linger, it's said to be the foundation of our future (душа моя, прогресс не стоит на месте, за ним – будущее (анг.)), скоро и тебя научу. Беклемишевы вон тоже купили. И ездить будет Гликерия Александровна. Вечор старый князь в клубе хвастался, что внучке на именины мотор из Англии выписал. – Граф похлопал супругу по руке, повернувшись вполоборота назад.

– Непременно научу Лику водить, – радостно воскликнул Митя, но был резко осажен отцом:

– Без тебя учителя найдутся, лучше за дорогой смотри, – попенял граф младшему сыну, несколько удивленному отцовской резкостью.

Сергей Романович и сам не мог ответить, чего он вдруг так вспылил. Дмитрий с детства опекал внучку Беклемишевых, будучи ей заместо старшего брата, и вполне логично, что он предложился в учителя, как прежде учил Лику ездить на лошади и управляться с веслами и парусом.

Вероятно виной всему вчерашняя встреча в клубе и то, с каким восторгом старый князь рассказывал, как повезет внучку в Петербург, представит императору, устроит ее судьбу. Конечно, граф Чернышев всей душой желал счастья сироте Аристовой, но надменного холодного Петербурга не любил, как и столичных жителей, считая их поголовно снобами и выскочками. Негоже столбовым дворянам Беклемишевым родниться с нуворишами. Да, его собственная Варенька сделала удачную партию в столице, но Чернышевы и сами были не столь родовиты и богаты, как Беклемишевы, к тому же, князь Николай Масальский, супруг Вареньки, хорошего древнего рода и в чинах. Размышляя далее, граф вспомнил, что познакомилась Варя с князем Масальским здесь, на Москве. Он состоял в свойстве с Закревскими, чье имение Сосновка находилось неподалеку от Чернышевки, подмосковной Сергея Романовича. Закревские давали бал в честь тезоименитства сына Николая, на том балу и свела знакомство Варенька со своим будущим супругом. Вскорости, правда, выяснилось, что молодой князь служит при дворе, и дела требуют его в столицу. Варя тогда очень переживала отъезд князя и сама не своя была на рождественском балу в Благородном собрании. От графа тщательно скрывали и переживания дочери и ее влюбленность в молодого Масальского, да только что у него – глаз нет? Как вошел князь тогда в залу на балу и от двери прямиком к ним, и на Варю смотрит, словно никого более в зале нету, и она на него. Слепым надо было быть, чтоб не заметить.

– Граф, разрешите пригласить вашу дочь на тур вальса, – словно снова услышал Чернышев голос князя, хоть с той поры почти десять лет, почитай, минуло. И ответ свой услышал, и то, как Варенька вся встрепенулась, будто снова увидел. На другой же день князь приехал просить руки Варвары Сергеевны, и, конечно, получил согласие и родительское благословение. Свадьбу сыграли в Фомино воскресение, и тетушки радовались, что Пасха не поздняя, Красная горка на апрель приходится, знать, все хорошо у молодых сложится, маяться не будут. Граф тогда посмеялся над этим глупым суеверием. Сам-то он аккурат в мае венчался. И вот уже сколько лет живут, а маеты что-то близко не видать.

Размякнув от воспоминаний, Сергей Романович обернулся посмотреть на супругу и улыбнулся ей. Машина как раз подъехала к особняку Беклемишевых. Не дожидаясь лакея, граф сам открыл дверцу и подал руку Аполлинарии Павловне.

– Прошу вас, my darling Pauline, – он склонил голову, выжидая, пока графиня, опершись на его ладонь, осторожно ставит на асфальт ногу в легкой кожаной туфельке. Вид тонких щиколоток супруги из-под слегка укороченного по моде платья вдруг показался графу слишком интимным и не совсем приличным, но сказать этого dear Pauline он не посмел.

Большой особняк князя Беклемишева на Мясницкой блистал огнями. Здесь как раз недавно провели новомодное электричество, и Дмитрий Сергеевич велел зажечь все люстры. От этого было немного жарко и душновато, к тому же день, выдавшийся достаточно теплым, еще даже не начал клониться к вечеру.

Чернышевы были среди немногих своих гостей, которых пригласили к обеду. Большинство же приедет потом сразу на бал и останется на ужин.

– Полин, дорогая, рада видеть, – Дарья Ильинична Беклемишева слегка приобняла графиню и коснулась губами воздуха около ее щеки. – Серж, составьте компанию князю за вистом после обеда, а молодежь пусть развлекается танцами.

– Какая красавица выросла, – улыбнулась графиня Лике, стоявшей рядом с дедом и бабушкой, – поздравляю, my darling, – Аполлинария Павловна поцеловала девушку щеку и протянула руку графу для пожатия на английский манер, но тот все же по старинке запечатлел поцелуй на кружевной перчатке графини Чернышевой.

Окончив с приветствиями, сквозь растворенные лакеем двери Чернышевы вышли в сад, где в большом шатре был накрыт обеденный стол.

– Крестная, как я рада, что вы пораньше, – к графине подошла, улыбаясь, Вера Дмитриевна, – поговорить хотела tête-à-tête.

– А со мной даже поздороваться не хотите, Вера Дмитриевна? – спросил граф, всем своим видом показывая, что отнюдь не сердится на девушку за оплошность.

– Сергей Романович, Дмитрий Сергеевич, прошу простить, – тут же смутилась Вера, но Аполлинария Павловна уже подхватила ее под руку и повела к беседке, бросив сердитый взгляд на мужа, явно упрекая его в бестактности.

– Что случилось, ma chérie, на тебе лица нет? А на графа внимания не обращай. Шутник он изрядный, – придя в беседку, графиня усадила княжну на скамеечку, а сама села рядом, не отпуская руки девушки.

– Тante Pauline, – Вера с детства звала графиню крестной и тетушкой, хоть восприемницей она была не ее, а сестры, покойной Машеньки, – только вы мне помочь можете. Больше и обратиться не к кому. Маменька меня и слушать не станет, а Ликуша мала еще.