– Хабиба, – окликнул, поднимаясь из кресла, до того праздно сидевший на террасе и явно поджидающий меня, Стефан, – удели мне время, хочу поговорить с тобой.

– Что-то случилось? С Дашей? С Анютой? – встревожилась я.

Анюта училась в Петербурге. Уже несколько дней, как Даша уехала туда же, знакомиться с мальчиком Анюты, о котором та, начиная с марта, упоминала в каждом разговоре с матерью.

– Ничего не случилось. – Стефан усмехнулся. – За исключением того, что Анютка беременна.

– Ах! И это ничего не случилось? – Я рассмеялась. – Стефан, поздравляю, дедом скоро станешь! А свадьба когда?

– Не знаю. Даша вчера была расстроена, а сегодня на звонки не отвечает. Телефон Анюты тоже молчит.

– Стефан, я чем-то могу помочь?

– Нет, Хабиба, я хочу говорить не об этом.

– Так. – Я поразмыслила, решила, что лишний часок времени у меня есть, и согласилась: – Хорошо, но только прямо сейчас, позднее не получится. Мы сегодня едем в дом Эдварда, знакомиться с его родителями. – Я вновь рассмеялась. – Кажется, в семье череда свадеб намечается!

Стефан моего смеха не поддержал, посмотрел куда-то поверх моей головы и произнёс:

– Хабиба, не отдавай Катю за Эдварда. Не любит Катя его, ты и сама знаешь.

Я рассердилась:

– Я, Стефан, не знаю. Катьку никто замуж не гонит, она сама настаивает на свадьбе. По мне, так и встреча эта – дурацкая! Я вообще не понимаю, почему мы к родителям Эдварда едем знакомиться, а не они к нам? Ты об этом хочешь говорить?

– Нет, – односложно ответил он и умолк.

– Ну хорошо, пойдём под липу, там никто не помешает.

Зайдя в беседку, я села на ту её сторону, с которой видны были длинные голые стебли почвопокровных роз, уже высвобожденные Василичем из-под укрытия. Подумала: «И холмиков над могилками не видать, совсем сравнялись с землей». Под розами находились могилы наших пёсиков – над Графом я посадила розу цвета фуксии, над Лордом двухцветную, бело-розовую. Розы уже давно переплелись между собой. Василич их не разбирает, так переплетёнными и укрывает на зиму.

Прогоняя печальные мысли, я тряхнула головой и подняла глаза на ветку липы. «Весна торопится, ещё немного и чешуйки-прилистники полетят наземь, и липка заневестится зелёной дымкой. Слово-то какое на ум пришло… заневестится… – Я улыбнулась и вдохнула полной грудью вкусный, будоражащий кровь воздух, напоенный теми особыми флюидами весны, которые и не запах вовсе, а предощущение чего-то тысячи раз изведанного и всё же таинственно нового, желанного и волнующего. – Пора! Пора отпустить печаль. И новых пёсиков пора взять в дом. Сегодня же поговорю с Серёжей…»

– Я уезжаю, Хабиба, не знаю, вернусь или нет.

– Куда? – забыв о чём думала, всполошилась я: – Стефан, что случилось? … Что ты молчишь?

– Домой. – Пожал он чуть оплывшими плечами. – В Черногорию. Я в прошлом году не хотел сюда возвращаться. Вернулся, потому что с тобой не простился. Получилось бы, будто сбежал. – Стефан сидел, вытянув ноги, достигая ступнями почти середины беседки.

– Почему?

Он вновь пожал плечами.

– Стефан!

– Хабиба, я устал ждать.

Он посмотрел на меня, и у меня сжалась сердце – вместо внимательных и спокойных глаз Стефана, на меня смотрели глаза парня с обрыва – того, в Черногории, перед которым я встала, перекрыв собою его дорогу в пропасть. Я протянула руку к заросшей смолистым волосом щеке и провела по ней пальцами. Он накрыл мою руку ладонью и закрыл глаза.

– Хабиба. Инта насыби. Старуха так сказала. Помнишь старуху у корчмы? Ты шаньги там пекла. Старуха сказала, ты моя судьба. Ты решила, она Сергею говорила, она мне говорила, Хабиба.

Я вспомнила неряшливую старуху, сидевшую перед входом в корчму в лучах по-осеннему тусклого солнца. Вспомнила клетчатый, изъеденный молью плед, которым были укрыты её ноги. Кривым, как коготь птицы, пальцем тыча мне за спину, она глядела поверх моей головы и настойчиво твердила Серёже, что я его судьба. Я не оглядывалась, я знала – Серёжа стоит позади меня. «Выходит, Стефан стоял там же, и Серёжа понимал, видел, к кому обращалась старуха, и промолчал мою ошибку. Теперь понятно, почему он так странно вёл себя потом».

– Она сказала, что у меня будет шанс сделать тебя моей. Сказала, я должен его обязательно использовать, иначе Сергей тебе много боли причинит.

– Стефан, ну что ты говоришь? Ерунду наговорила твоя старуха. Сергей меня из боли вытащил, подарил новую счастливую судьбу.

– Нет, Хабиба, ты сама себе новую судьбу подарила и ему заодно. Я к старухе потом, сразу, как из Чехии вернулся, ездил. Она сказала, что тебе подвластно изменять судьбы людей.

«Судьбы людей подвластно изменять кому угодно, – подумала я, – в том числе, и мне, и ей, направившей тебя ложным путём».

– В тот раз она про единственный мой шанс сказала. Я не знаю, когда он был, и был ли он у меня? Я всё время ошибался и только отталкивал тебя.

Я помню, какой я тебя увидел в первый раз. Мы договаривались с Сергеем об оплате и маршруте пути, ты стояла спиной к нам – маленькая худенькая девочка. Мы прохаживались, и Сергей всё время поворачивался так, чтобы не терять тебя из виду. Я подумал: «Дочка». Мы договорились, и он не стал звать тебя, он сам пошёл за тобой. Подошёл, обнял, и вы стали целоваться прямо посреди площади. Я подумал: «Не дочка. Мужик любит маленьких девочек», решил не связываться, вдруг ты несовершеннолетняя. Когда ты подошла, я увидел взрослую женщину с глазами лучистыми и любопытными.

Потом ты заступила мне дорогу в пропасть. Я бывал на этом обрыве, всегда думал: два шага и я встречусь с моей любимой, попрошу прощения, освобожусь от тоски, от вины, в груди болеть перестанет. Я не собирался в тот день прыгать. Зачем при посторонних? Ты так неожиданно возникла предо мной, у меня сердце остановилось – одно движение и ты улетишь в пропасть. Когда прижал к себе, ощутил твой аромат, под ладонью хрупкость тела, грудки маленькие уперлись мне в грудь, и… я почувствовал желание. Я рассердился не на тебя, я на себя рассердился, рассердился на это неожиданное желание.

Потом старуха с её предсказаниями, потом, ты, Хабиба, раскрасневшаяся от жара печи, лицо мукой перепачкано, глаза сияют, торопишься шаньгу попробовать, кусочек горячий во рту перекатываешь. Я смеялся и забыл о горе.

Позднее, в бане я парил тебя и рассматривал твоё хрупкое и женственное тело. А потом ты упёрлась лбом в моё плечо и плакала, когда я разминал твои ягодичные мышцы. Ты не жаловалась, кусала губы и терпела, только слёзы лились мне на грудь. Я жалел тебя, как жалеют ребёнка, целовал, стараясь унять боль. А когда боль ушла, ты звонко рассмеялась, такой контраст – глаза ещё мокрые от слёз и счастливый смех! Ты застала меня врасплох – обняла и поцеловала, тут же выскользнула из рук и побежала целоваться с Сергеем.

Я смотрел на тебя и видел женщину, любившую другого мужчину, счастливую в своей любви, а сам по ночам не мог спать от желания. Моя ладонь чувствовала хрупкость твоего тела, грудь ощущала упругость твоих грудок, как будто я держал тебя в объятиях.

В Париже, куда ты позвала меня лечить графа, я сердился на тебя, Хабиба, сердился на себя, потому что не мог устоять против твоих желаний. Я шёл к Сергею, надеялся найти поддержку, и видел, что он готов позволить тебе ещё больше. Я сердился на него и не заметил, как сам попал в ту же ловушку – захотел радовать тебя, захотел исполнять твои желания.

А сейчас я устал ждать. Да и поздно уже. Мне пятьдесят один, а тебе опять надо менять год рождения в паспорте.

– Я думала, что пробудила в тебе желание тем нашим поцелуем… обвиняла себя… Я думала, ты Дашу любишь. Как же…

– Хабиба, я тебя люблю, детей твоих. Макс в тебя – надёжный, твёрдо идёт своим путем. Катя на отца похожа, не знает, чего хочет. Эдвард ей не пара, не будет она с ним счастлива. Из упрямства и ему, и себе жизнь испортит. Отговори её, Хабиба, ты сможешь!

– Стефан, я слушаю тебя и поражаюсь, мы будто о разных людях говорим! Это Макс в отца, а Катя в меня. Это я всю жизнь не знаю, чего хочу.

Он усмехнулся. Спорить я не хотела и тихо спросила:

– А Даша, Стефан? Как же Даша?

– Захочет, приедет ко мне. Нет, значит, нет.

Он отнял мою ладонь от щеки, прижал её к губам и опять закрыл глаза. Я смотрела на него и думала: «Как же Даша? Зачем? Если ты ждал своего шанса, зачем же с Дашей?..»

Стефан глубоко вздохнул и, отпуская мою руку, взглянул привычным спокойно-внимательным взглядом.

– Поцелуй меня, Хабиба, как тогда, много лет назад, когда я проснулся после долгого сна. Я увезу твой поцелуй с собой.

– Я поцелую, Стефан, но ты возвращайся, пожалуйста. Нельзя, чтобы ты не вернулся. Стефан, я люблю тебя, – я помотала головой, увидев его усмешку, – да, не так, как ты хочешь, но люблю. Без тебя не знаю, как будет… и дети… как Катька? Она тебя любит, она тебя очень любит, больше, чем меня. Ты уедешь, она за тобой поедет!

– Хабиба, ты ошибаешься, Катя тебя любит. Ты – главный человек в её жизни, она восхищается тобой и хочет твоей любви.

– Стефан, ну что ты такое говоришь? Зачем ты говоришь, что Катя хочет моей любви? Получается, Катя не верит, что я её люблю?

– Ты тоже не веришь, что она любит тебя.

Я сухо всхлипнула. Я давно приняла нелюбовь дочери. С самого рождения Катя была привязана к Серёже и не очень нуждалась во мне. А потом я и вовсе превратилась для неё в игрушку – пока в руках, она любит и лелеет, как только вырвалась из рук, она сердится. «Я смирилась… давно смирилась, только боль унять не умею – очень больно, когда Катя кричит и обвиняет».

– Наврала старуха, – продолжал Стефан, – всё наврала. Болтала, что Сергей без смены женщин не может… Сергей любит тебя. Ты для него единственная. Я и сейчас помню его безумные от страха глаза, когда ты танцевала с наркоманом. Тот одну девочку уже сделал калекой, а ты зачем-то захотела танцевать с ним. Как зверь, Сергей следил за каждым вашим движением, боялся не успеть поймать тебя, если тот уронит. Я такой любви не понимаю. Я не понимаю, зачем Сергей позволил тебе танцевать? Зачем так рисковать? Я спросил потом. Он сказал, что поклялся наполнить твою жизнь всем, что ты пожелаешь. – Стефан вздохнул. – Я и клятвы такой не понимаю.

– Серёжа считает, что риск есть там, где плохо просчитаны, плохо выверены действия или алгоритм действий.

Стефан покачал головой.

– В жизни есть место случайности.

«Каждая случайность – это закономерность или следствие», – хотела возразить я и вовремя прикусила язык – незачем бередить его рану, Стефан и так живёт в аду чувства вины.

Я поднялась и повернулась к нему.

Он подтянул к себе ноги, не веря и надеясь, следил за мной взглядом. Сделав шаг, я встала меж его колен. Пригладила, поправила волосы, из чёрных ставшие цвета маренго, но, как и прежде, всклокоченные на макушке и буйно падающие на лоб. Он выпрямился, наши глаза оказались на одном уровне. Я медленно приблизила лицо и прикоснулась губами к его губам. Его ответный поцелуй был нежным, таким же нежным, как и в тот, первый раз. Между поцелуями Стефан шептал о любви, а я просила вернуться, не уезжать навсегда, не оставлять меня.

Я не знаю, сколько прошло времени. Поцелуи стали более продолжительными, и я отвернулась.

– Стефан, всё… пусти… Стефан, пожалуйста…

– Хабиба… любовь моя…

Я повторила:

– Стефан, пожалуйста, отпусти…

Его руки упали, и я отошла.

– Прости, Стефан. Не надо было этого делать.

– Ты сделала подарок, и мне будет, что вспоминать. Спасибо, Хабиба. Ты иди. Я ещё посижу.

Я вышла из беседки и… увидела Серёжу. Прочно расставив ноги, он стоял в нескольких метрах от меня, засунув стиснутые кулаки в карманы брюк. Помедлив, я подошла, меня встретили бесстрастное лицо, прищуренные глаза и шелест вопросов:

– Понравилось? – Он ощупал моё лицо взглядом. – Часто вы так?

– Второй раз. О первом ты знаешь.

– А на первый вопрос не ответишь?

В этот момент подошёл Стефан и встал подле меня. Серёжа на него даже не взглянул. Я попросила:

– Стефан, пожалуйста, иди.

Он несколько мгновений колебался, потом обошёл Сергея, чуть не задев его плечом, и пошёл к дому.

– Серёжа, я не хочу оправдываться. Я могу объяснить, но не заставляй меня оправдываться.

– Я не требую объяснений, Маленькая, и оправдания мне твои не нужны. – Сергей провернулся спиной и вслед за Стефаном зашагал к дому.

«Он уходит не от меня, – помертвела я, – он уходит из моей жизни. Он не простит».

Я вернулась в беседку и осела на пол, тупо повторяя:

– Что же делать? Что мне делать? – Легла на бок и свернулась калачиком. За закрытыми веками увидела прищуренный взгляд Серёжи и вновь услышала: «Понравилось? Тебе понравилось?! Часто вы так?» Я закусила губу, надеясь болью заглушить этот голос, но голос не унимался. Прижав к ушам ладошки, я начала говорить вслух, надеясь перебить голос звуком: – Серёжа, не уходи… ты не можешь оставить меня… не можешь… не уходи, пожалуйста, не уходи… – Как молитву, я повторяла и повторяла свою просьбу.

Вдруг совсем рядом, вероятно, в ветвях липы раздалась трель и прервалась. Я прислушалась. Невидимый певец пробовал себя в пении.

«Уже запели? – удивилась я. – Неужели зяблик? Надо Серёжу спросить… Да! Надо спросить Серёжу. Надо поговорить. Что же я разлеглась? Конечно, надо поговорить! Я объясню, и он поймёт», – и я заторопилась вон из беседки.

В доме ко мне кинулась Женя. Я отмахнулась: «Не сейчас». Растерянное лицо её осталось позади. «Серёжа. Где ты, Серёжа?» Мой взгляд фиксировал встречающиеся лица, искал единственное, нужное мне сейчас. Андрэ что-то говорит, я не слышу звуков, но вижу двигающиеся губы, и прохожу мимо. Маша выглядывает из кухни. Наверх. Спальня тоже пуста. Максим идёт по коридору навстречу:

– Мама.

Я остановила его, выставленной перед ним, ладонью:

– Папа где? – не слушая ответа, пошла дальше.

«Куда же ты делся, Серёжа? Я не могу тебя найти. – Я зашла в кабинет и захлопнула за собой дверь. – Сейчас подумаю, где тебя искать. Позову, может, услышишь и сам придёшь?»

Я обошла диван, упала в кресло… и выдохнула с облегчением:

– Серёжа…

Невидимый от входной двери из-за спинки дивана, он лежал на нём с книгой в руке. Я подошла и опустилась коленками на пол.

– Серёжа, поговори со мной.

Не отнимая взгляда от книги, он тотчас откликнулся:

– Конечно, Маленькая, о чём ты хочешь поговорить?

– Серёжа, я люблю тебя.

– Я знаю, Девочка, и меня, и Стефана, и всех, кто крутится около тебя все эти годы. Я не хочу это обсуждать, Маленькая.

– Серёжа, посмотри на меня.

Он повернул лицо. В его глазах не было тепла, как уже бывало раньше, когда мы ссорились. Но в его глазах не было и гнева. В них царила усталость… Скука!!! У меня перехватило дыхание, и вся решимость испарилась, страх ожил опять: «Это всё. Это конец». Боясь поддаться панике, я заспешила словами:

– Вечером, Серёжа. Мы решим всё вечером, когда вернёмся домой. Хорошо? Сейчас надо сделать вид, что всё в порядке. Я тебя прошу, не надо ломать планы Кати нашей размолвкой.

Он усмехнулся.

– Ты называешь это размолвкой?

– Серёжа, раз ты нашёл определение случившемуся, ты мне скажешь об этом вечером. Мне очень страшно, милый. Я боюсь не справиться с собой, если ты дашь определение сейчас.

Боясь вновь встретить скуку в его глазах, я избегала смотреть ему в лицо, мой взгляд метался по сторонам и упал на книгу – он держал её вверх ногами. Это обстоятельство почему-то немного успокоило, и я попыталась улыбнуться.

– Ты осваиваешь новый метод чтения?

Он непонимающе посмотрел на меня, на книгу, захлопнул её и бросил на пол. Книга упала титульной стороной вверх, и я механически прочла:

– Кафка «Дневники». – И сообщила: – Стефан решил уехать навсегда.

– И это был последний поцелуй на память?

– Глупо звучит, но так и есть. Серёжа, я не хочу его терять, не хочу, чтобы из моей жизни уходили, ставшие родными мне, люди.

Поздно опомнившись, я с ужасом подумала: «Зачем я это говорю сейчас?»

– В твоей жизни слишком много, ставших родными тебе, мужчин. Я чувствую себя лишним.

– Нет, Серёжа, не говори так. Это неправда!!! – Мой голос так взлетел, что я испугалась. Беря себя в руки, я глубоко вздохнула и спокойно произнесла: – Стефан сказал, в чём суть моих разногласий с Катей.

– Я рад, что Стефан помог тебе разобраться, – безразлично отозвался Сергей, но тотчас оживился и повернулся ко мне. – Почему же ты со мной на эту тему не поговорила? Маленькая, почему ты избегаешь обсуждать со мной домашние дела? Твои взаимоотношения с детьми, с домочадцами, их взаимоотношения между собой? Помнится, мы говорили на эти темы. Раньше. Теперь уже много лет ты просишь совета у кого угодно, но никогда не делишься переживаниями со мной. Ты и детям внушила не прибегать к моей помощи.

Я только ахнула в ответ, а он продолжал:

– Макс вообще всё держит в себе, а Катя со Стефаном шепчется, он её слёзы утирает, не я. Почему так? Ты мне не доверяешь?

– Серёжа, ну зачем ты так? Я ничего не внушала детям! Что ты? Я доверяла и доверяю тебе. Я ценю твоё мнение! Серёжа, это ты молчишь, вопросов не задаёшь! Ты всё время занят!!! – вновь истерически завопила я и вновь перевела дух. – Я понимаю, ты много работаешь, содержишь нас всех… неужели ты будешь заниматься возникающими то тут, то там разногласиями? Зачем тогда нужна я? И потом… когда я не справляюсь, я всегда обращаюсь к тебе. – Я замотала головой. – Ты несправедлив! Тебе известно всё, что происходит в доме, тебе известно даже больше, чем мне! Ты сам не принимаешь участия в жизни семьи!!! – Я вновь остановилась, чтобы сделать глубокий вдох и продолжала медленнее: – И с детьми… Макс всё про всех понимает и знает. И про себя тоже. Мне иногда кажется, он наблюдает за нами, как за маленькими детьми, вовремя корректирует и, если надо, поддерживает. А Катя…

Серёжа тепло улыбнулся, в доселе безразличных глазах вспыхнули искорки и остались там.

– Весь в мать!

Я радостно рассмеялась.

– Что?! Нет, милый, Максим в отца! Его взгляд с первых месяцев жизни дарил тепло, как твой сейчас!

Я погрузилась в родную зелень, он не принял, прикрылся веками и перестал улыбаться, но голос прозвучал мягко:

– Ровно этими словами Маша говорит о тебе. Она говорит, что ты всё про всех понимаешь и наблюдаешь за ними, как за маленькими детьми, а нашалят – исправляешь.

– Мне приятно её мнение. Серёжа… – Я смотрела на его губы не в силах отвести глаз и, не решаясь просить о поцелуе.

Он криво усмехнулся и отвернулся.

– Надеялась, поцелуешь, – промямлила я и вернулась к разговору: – С Катей всё сложно. Зачем она со свадьбой торопится? То ли доказать мне что хочет, то ли убежать от меня… я спрашивала, она отшучивается…

Серёжа кивнул и повторил слова Кати:

– «Птенцу пора покидать гнездо!»

– …или дерзит: «Не волнуйся, мамочка, всё хорошо! Пришло время узнать, чему ты дочку учила-учила и выучила. Чему меня папа научил, уже известно – я могу прокормить себя, а вот сумею ли я быть любящей матерью и женой, мы вскоре проверим».

Озвучивая тираду дочери, я видела перед глазами её насмешливое лицо. Слово «любящая» Катя подчеркнула, намекая на моё утверждение: «Ребёнок, которого любят родители, умеет любить сам». Дальше Катя вкрадчиво спросила: «Ты ведь хочешь узнать, научила ты меня любить или нет, правда, мама?» И до меня дошло: «А ведь Катя уличала меня в нелюбви. Как же я не поняла? … Ну и поняла. И что?»

Я вздохнула и повторила:

– С Катей всё сложно. Я уже не стремлюсь к пониманию, и даже не защищаюсь, я отступаю и, чем больше закрываюсь от неё, тем с большим напором она меня ковыряет.

– Маленькая, с Катей всё предельно просто. С Катей ты стремишься быть суперматерью – самой понимающей, самой терпеливой. Если с Максом ты естественна, то с Катей очень стараешься, она это и видит, и чувствует. Зачем ты придумала парадигму: «Катя любит Сергея и не любит меня»? Зачем тебе надо, чтобы твоя дочь любила своего отца в ущерб любви к тебе, к матери? Катя одинаково любит и тебя, и меня, только мне не требуется доказательств её любви, а тебе она отчаялась доказывать и, в конце концов, избрала путь конфликта, собственно, как делают все подростки.

Столь простое объяснение многолетних обид и претензий Кати обрушивало затейливую конструкцию причин и следствий, выстроенную мной. Я мысленно застонала: «Господи-и-и, когда же фантомы прошлого перестанут искажать мою жизнь? Я так долго страдала, что в последний наш день не сказала Насте самых главных слов: «Я люблю тебя!», я так долго корила себя, что посвятила жизнь борьбе с её болезнью, вместо того чтобы любить – обнимать, целовать, дарить ласку словом и взглядом, что потом…» – Я медленно, уже вслух, закончила:

– …я убедила себя, что не способна на любовь к своей дочери. И чтобы Катя не страдала от недостатка любви, я решила перепоручить всю родительскую любовь тебе. – По моим щекам обильно потекли слёзы – я жалела и Настю, и Катю, и себя. – Вот и создала, оправдывающую себя, парадигму – Катя любит тебя, не любит меня, а, следовательно, и не особо нуждается в моей любви. Так славно сладила!

Сергей взглянул, сорвался с дивана и подхватил меня на руки.

– Что ты? Маленькая, не плачь! О, моя Девочка. – Прижимая к себе, он опустился обратно на диван, целуя и успокаивая: – Всё наладится. Катя поймёт. Мы всё-всё исправим.

– Серёжа, я по себе знаю, как тяжело сознавать себя нелюбимым ребёнком. Катька же мне кричала… о своей детской боли кричала! Господи, и почему я приношу одни сплошные несчастья?

– Неправда, глупенькая, ты даришь счастье, потому-то так много людей вокруг тебя.

Сергей покачивал меня на руках, а я ещё долго плакала, вспоминая то свою вину перед Настей, то конфликты с Катей.

– Катя и тебя стремится защитить… от меня…

– Катя ревнует… то меня к тебе, то тебя ко мне…

– Нет, Серёжа! – Я покачала головой. – Катя не ревнива – я сама видела, как Эдвард в лице переменяется, когда Анюта в гостиную входит, а Катя остаётся спокойной…

– Ревнуют, Маленькая, любимых.

– Зачем же она рвётся за него замуж?

Серёжа печально усмехнулся.

– Ты озвучиваешь мой страх, Девочка. Я смотрю на Катю и встречаю себя. Правильно ведьма сказала, я передал Кате не только ревность, но и похоть. Потерять девственность Катя мечтает лет с пятнадцати.

– Серёжа, нет! Катя девственна! В Кате не только похоть, в Кате и чувственность ещё не проснулась!

Мою уверенность подтверждала одна из глупых выходок Кати, о которой Серёжа не знал. Случилось это, когда Катьке было шестнадцать, и она уже несколько месяцев встречалась с Эдвардом, вполне взрослым двадцатипятилетним мужчиной.

Был уже час ночи, а Катя ещё не вернулась домой, и телефон её не отвечал. В тревожном ожидании мы сидели в гостиной – я, Макс и Стефан.

– Мама, не волнуйся, – старался успокоить меня Макс, – если бы с Катькой что-то случилось, я бы почувствовал.

– Сынок, я чувствую, понимаешь? Чувствую, но не хочу поднимать шум и разыскивать загулявшую девочку с помощью полиции.

Стефан исподлобья посмотрел на меня и спросил:

– Ты думаешь, Катя… ты думаешь, она с кем-то выпивает?

– Думаю, доказывает свою независимость! Катя сегодня опять поругалась с Эдвардом.

В молчании мы просидели ещё полчаса.

– До двух! – взглянув в тысячный раз на часы, решила я и хлопнула ладонью по коленке. – До двух не появится, пойду будить Павла, и начнём поиски. – Я поморщилась. – Господи, как в дешёвом романе…

Вдруг свет фар чиркнул по окнам.

– Машина!.. – Я вскочила с дивана и бросилась к двери.

Чужой автомобиль остановился у террасы, около открытой водительской дверцы стоял незнакомый мужчина, глядя на то, как Паша выуживает Катю с заднего сиденья. Молчаливо сопротивляющаяся Катя и вне машины продолжала дёргаться, стараясь вырваться из захвата Пашиной руки. Паша чуть встряхнул её, усмиряя, довёл до меня и только тогда отпустил. Пахнуло отвратительной смесью табачного и спиртного перегара и чем-то кислым.

– Мама…

– Катюша, иди в ванную… – проговорила я тихо, – я позже зайду к тебе.

Стефан обнял Катю и повёл в дом, я спустилась с террасы к незнакомцу и протянула руку.

– Здравствуйте. Я мама девочки. Спасибо, что доставили.

Я плохо видела его лицо в единственном источнике света – тусклом, падающем из окна гостиной свете торшера. Паша, вероятно, хотел скрыть от домочадцев постыдное возвращение Кати, поэтому уличную иллюминацию усадьбы включать не стал.

– Не за что. – Пожимая мою руку, мужчина испытывал неловкость. – Я знаю, кто вы. Мы встречались, вернее, я видел вас на одном из приёмов. Девочку в баре увидел, она… короче, я её не сразу узнал, потом только… она на отца похожа, на Сергея Михайловича. Она предложила… уговаривала… – слова мучительно тяжело покидали его рот, – она же молоденькая совсем… короче, ничего не было… вы не бойтесь.

– Хотите сказать, моя дочь домогалась вас?

Он с облегчением кивнул и тотчас испугался:

– Вы не… нет! Она… не знаю, зачем… молоденькая…

– Моя дочь предложила вам себя?

Он вновь кивнул.

– Она плакала, что её не… не хотят му… глупенькая, молоденькая. Не ругайте… Её рвало.

– Чем я могу вас отблагодарить? Как вас зовут?

– Я Рустам. – Он опять испугался: – Нет-нет, что вы?! Я рад помочь! Девочка молоденькая.

– Благодарю, Рустам. Хотите чаю?

– Нет! Что вы? Поздно! Спасибо.

Я вновь подала ему руку.

– Спасибо вам, Рустам! Большое спасибо!

Так и не проронив ни слова, сердитый и всклокоченный Паша прошёл мимо меня к машине Катькиного спасителя. Я поблагодарила в спину:

– Паша, спасибо, – и, не дожидаясь, пока отъедет автомобиль, взошла на террасу.

Максим открыл передо мною двери в дом, в молчании мы поднялись на второй этаж. Стефан стоял в конце коридора у нашей с Серёжей спальни.

– Доброй ночи, сынок, – простилась я.

– Мама, ты только себя не вини! Катя дурит, ей завтра стыдно будет.

– Я знаю, Макс. Лучше бы Кате было стыдно перед тем, как она начинает дурить. Добрых снов, милый. Люблю тебя.

Мы поцеловались, и я пошла дальше по коридору.

– Благодарю, Стефан. Доброй ночи.

– Хабиба, Кате плохо. Её рвало.

Я кивнула и открыла дверь.

Катя сидела на диванчике, задрав к груди коленки и обняв их руками.

– Катька, ты дурно пахнешь, иди купаться.

Она тотчас вскочила и направилась в ванную. Как только зашумела вода, я вышла из спальни, не тратя время на ожидание, решила принять душ в ванной комнате Кати. «Счастье, что ни Серёжи, ни Андрея нет дома, – думала я, медленно вращаясь в струях душевой кабины, – Сергей бы расстроился, а граф бы сгорел от стыда. Как случилось, что я научила сына бережному отношению к чувствам близких и не научила дочь?» Вернулась я, в ванной шумел фен, и я присела на диванчик. Катя вышла в халате Серёжи, устремилась к кровати и буркнула:

– Я с тобой буду спать, – мельком взглянула на меня и спросила: – Можно? – Не ожидая ответа, легла прямо в халате на бочок, спиной к другой половине кровати.

Я выключила свет и тоже легла. Всхлипнув, Катя прошептала:

– Он меня не хочет.

– Глупость, Катя, говоришь!

– Он же взрослый! Как может взрослый мужчина отказываться от секса? Как попугай твердит: поженимся – тогда, поженимся – потом. – Она порывисто повернулась ко мне. – Мама, в наше время, где это видано?!

– Катюша, Эдвард любит тебя. Именно потому, что он взрослый мужчина и именно потому, что он любит тебя, он и относится к тебе бережно.

Будто не слыша, Катя продолжала травить себя:

– И этот тоже не захотел.

– Я рада, что на твоём пути встречаются порядочные мужчины.

– А тебе встречаются непорядочные? Или ты у нас профессионалка? Любой мужик, как только ты ему улыбнёшься, сразу хочет тебя!

– Катя, ты вульгарна и груба!

Из моей памяти вынырнуло лицо Карины, и ярко накрашенный рот произнёс: «Профессионалка».

– Ты бы хоть о папе подумала! Каково ему?

– Катя, ты как угодно можешь судить меня, но не смей судить мои отношения с твоим отцом.

– Почему?!

– Потому что это мои и твоего папы отношения. Личные! Неужели это не понятно? – Сделав паузу, я впервые не пожалела, ударила словами наотмашь. – И вот ещё что! Какой бы профессионалкой я не была, у меня не было маниакального желания лишить себя невинности, да ещё не особо утруждаясь с выбором претендента! В отличие от тебя, я себя уважаю!

Катя судорожно вздохнула, будто захлебнулась, а я повернулась к ней спиной. О том, каково будет отцу узнать, что любимая дочь предлагает себя любому, кто согласится, я говорить не стала.

«Мужчины, угадывая в Кате ребёнка, не желают травмировать её грубостью секса, а, отвергая секс, наносят раны её самолюбию».

– Серёжа, Катя очень рано нашла себя профессионально и, кажется, именно в этом её беда, – предположила я, продолжая разговор с Серёжей. – Искусство пронизано чувственностью, собственно, чувственность и стала предметом её изучения с раннего детства. Из детской стыдливости, Катя собственную чувственность закрыла на сотню замков, и теперь женщина в ней формируется как-то уж очень мучительно. – Я вздохнула и сползла с его колен. – Спасибо, Серёжа. Пойду. Спасибо, что взял в тепло своих рук. Прости меня.

Он не остановил. Уже дойдя до двери кабинета, я вспомнила про зяблика:

– Ты ушёл, мне птичка песенку спела. Наверное, зяблик?

– Рано ещё, Маленькая, зяблику петь, – с грустью в голосе отозвался Серёжа.

– Рано. Но кто-то мне пел и отправил на поиски тебя, чтобы я про себя и про Катю поняла. – Ещё не договорив, я вышла из кабинета.

– Маша, что ты хотела? – с порога кухни спросила я.

– Я, Маленькая? – Маша удивлённо повернулась ко мне. – Ничего.

– Значит, мне показалось. – Я повернулась, чтобы уйти.

– Случилось что, Маленькая? – спросила она и, чуть помедлив, проворчала: – Стефан бирюк бирюком, не слышит, когда к нему обращаются. Сергей Михалыч, прошёл, никого не увидел. Потом ты, будто что потеряла.

– Ещё не знаю, Маша, случилось или не случилось. – Отозвалась я и, так и не повернувшись к ней, ушла.

Я поднялась на второй этаж, стукнула в дверь комнаты Максима и заглянула. Максим сидел на полу, что-то паял, в комнате воняло канифолью.

– Макс, ты что-то хотел?

– Мама, зайди! Сейчас по всему дому вонь разнесётся!

Максим похож на Серёжу так, что их многие путают. Он выше отца и одевается иначе – и проще, и много дешевле, а в остальном – прямая копия. Хотя нет, есть ещё одно отличие – Макс волосы отращивает длиннее – ниже плеч. Сейчас он подвязал их кожаным плетёным ремешком, таким же, каким за работой подвязывает свои космы Стефан.

Я обняла сына со спины и прижалась лицом к его затылку. Макс наклонился, видимо, поставил паяльник и, разведя мои руки, повернулся ко мне.

– Ты плакала.

Я кивнула. Он ждал объяснения, я молчала.

– Стефан тоже не хочет говорить.

– Сынок, Стефан ни при чём, я плакала из-за Кати.