Он считает её деньги, пока она играет с куколкой. У неё есть всё, о чем могут мечтать другие дети и даже взрослые. А у неё нет того, что есть у всех – свободы выбора любимого и друзей.
К рассказу добавить особо нечего. Он короткий, нужно самому читать. Сначала ситуация представляется комичной, потом как-то печально становится.
Вот это упорство! Добился всё-таки старик своей цели в долгосрочном периоде. Это пороизведение выделяется на фоне порочих автора
Грустная действительность браков по расчету. Очередной пример, когда выгода важнее жизни человека и ребенок, ничем не заслуживший такую участь, продан в счёт «выгодного» брака. А до счастья девочки никому нет дела…
Правда той эпохи, которая в каком-то смысле дошла и до нас… коротко, ясно и лаконично. Хотелось бы конечно и хиппи-энд в конце, но такого нет в горькой правде.
Самое странное во всей книге то, что главное действующее лицо — Александр Петрович Горянчиков, — в конце концов — точнее, на первых страницах книги — умирает. Мысль об смерти, с которой начинается повесть, непрестанно держишь в голове на протяжении чтения. Да, «Мёртвый дом» воссоздан на основе реальных мест, лиц, событий, но что же тогда в нём есть от вымысла? Насколько творческим получилось осмысление пережитого Фёдором Михайловичем, что главный герой после всего ему выпавшего умирает? И в какой момент зародилось в Ф.М. желание умертвить главного героя?
С одной стороны, писатель мог обдумывать детали текста ещё в остроге, пытаясь таким способом примириться с реальностью, чтобы уменьшить страдания или, насколько возможно, отрешиться от них. Фантазия человеку, в общем-то, и дана ради психологического эскапизма, единым которым, порой, и живы до сих пор некоторые люди. Так насколько же было Ф.М. тяжело в заключении? (Разумеется, ответ можно найти в книге, но читать об этом — не то же самое, что пытаться вообразить). Достаточно ли, чтобы пытаться каждое ничтожное событие мысленно переформулировать в абзац будущей повести? Я вообще пишу об этом лишь потому, что сама иногда поступаю так же: когда очень тяжело, начинаю представлять, какими бы словами в романе описала происходящее. Может, и здесь что-то подобное? Но в таком случае автор наверняка не задумывался о смерти действующего в его фантазии героя, иначе сразу же по освобождении наложил бы на себя руки. С другой стороны, желание описать свой опыт могло прийти к Достоевскому под конец заключения. Не ради славы грядущей, а вящего спокойствия для. Давно замечено, что дневники и мемуары обладают исцеляющим эффектом для души, чем-то измученной. Думаю, подобный опыт есть у многих (если не большинства) читателей. Но даже если и так, наверняка и тогда писатель не собирался убивать своего литературного протеже (если Горянчиков на тот момент вообще существовал). Это было бы слишком драматично, неправдоподобно для финала книги. А вот в качестве завязки смерть героя — отличная идея. Потому что Ф.М. не только переосмыслил свой опыт в виде цельного произведения с автороподобным главным героем, но и с первых же страниц ясно выразил желание избавиться от этого опыта. Мне кажется, это желание пришло к писателю уже во время работы над текстом. В любом случае, получается, что спустя 5–6 лет после освобождения физического он освободил себя и душевно. Это дорогóго стóит, поэтому мне и не даёт покоя смерть Горянчикова. Другое дело, что и дважды освободившись, Ф.М. не лишился полученных в заточении знаний о человеческой натуре, а также об устройстве современного ему общества.
А вот ещё одна интересная сторона повести заключается в том, что она — эта самая сторона — является изнаночной по отношению к самым резонансным событиям тех времён, к зарождению революционных движений и необратимых перемен, после которых мир стал именно таким, каким мы его знаем. Главный герой ещё только размышляет о том, как бы сделать жизнь в России лучше, как облегчить долю русского человека: дворянина ли, крестьянина или даже преступника; главный герой ещё только пытается предугадать, каким станет мир, — а мы уже знаем, как будут развиваться события и каким путём пойдёт русский народ. Причём, читатель, хорошо разбирающийся в истории, будет также знать и то, почему был выбран именно этот путь, и найдёт в книге прелюбопытнейшую картину мира.
Есть что-то удивительное в осознании того, когда и в каких условиях была написана повесть. Это влияет на восприятие (признаю и покоряюсь), делая его глубже и богаче. Даже язык в таких ситуациях воспринимается иначе, хотя в «Записках из Мёртвого дома» он поразил меня по другой причине. Язык повести открыл для меня новую грань Достоевского — человека образованного и начитанного (в чём, естественно, сомнений не было), умеющего подобрать именно те слова, которые точнее всего опишут ситуацию или чувства, причём, человек этот хорошо понимает значение каждого из слов. Конечно, дело могло заключаться лишь в том, что во времена Достоевского сам язык был иным, слова ещё не упростились и не утратили связи с первоисточниками. Например, «должность» тогда была отглагольным существительным, то есть включала в себя лишь то, что человек должен делать; «риск» был чувством наподобие храброй решимости и использовался соответственно; напивались раньше не «в стельку», а «как стельки» — то есть те, кто стелятся; «корпорацией» обыкновенно именовались объединённые чем-то люди или сотоварищи; а «фальшивомонетчиков» и вовсе не было — одни только «фальшивые монетчики». Вещи в подобном роде — на первый взгляд очевидные, однако же с какой-то стати обычно остаются не понятыми во всей своей глубине. И только у Достоевского они для меня вдруг заиграли всеми доступными (этой самой глубине) бликами. После ранних работ Ф.М. этот текст кажется почти совершенным (кажется). Нельзя сказать, что автор в совершенстве владеет языком; но что любит и понимает — в этом сомневаться не приходится. Пафосно выражаясь (хм… тут я задумалась, а говорю ли я иначе?), во время чтения «Записок» меня постигло этимологическое просветление, которым я наслаждалась во всю любознательную ширь своей души.
Другое дело, что даже хорошо написанный текст не сможет привлечь к книге множество читательских сердец, если тема книги — каторга XIX века, пережитая лично автором. «Пережитая» — уже неплохо, это слово внушает хоть какой-то оптимизм. Но тема всё-таки мрачная. Наверное, поэтому я медлила и читала по развороту в день, будто бы предчувствуя, что вот уже на следующего начнутся какие-нибудь ужасы. Ужасы всё не начинались. Да, книга оказалась не лёгкой и не светлой. Но и не мрачной, не болезненной, не выворачивающей душу наизнанку. (Хм, как много «не»). Если попробовать всё же подобрать для книги эпитеты, то я бы сказала, что она «давящая, но важная». «Увлекательная» в самом нейтральном значении слова «увлекать». Только с пониманием этого и можно приступать к чтению «Записок из Мёртвого дома».
"Накушавшись" в школе произведений Ф.М.Достоевского, я начала заново знакомиться с этим писателем только в прошлом году. Меня просто не тянуло читать про "жёлтый Петербург", набивший оскомину больше 20 лет назад.
Благодаря друзьям я уже открыла для себя совершенно другого Достоевского в повести "Дядюшкин сон". И это произведение - "Записки из Мёртвого дома" - меня опять приятно поразило, если можно так выразиться о сюжете данного произведения, Во-первых, каким-то необъяснимо вкусным языком. В последнее время я стала очень чувствительна к таким вещам. Во-вторых, сюжетом. До сей поры мне доводилось читать про тюрьму/острог только у Прилепина в его романе "Обитель". Но там много надуманного, а здесь впечатления человека, пережившего всё это. Признаюсь честно, до этой книги я не знала, что Фёдор Михайлович провёл 4 года своей жизни на каторге в Омске, будучи сосланным туда по делу петрашевцев (вольнодумцев), и свои впечатления описал в этой повести. Фактически это документальное произведение, оформленное очень художественно.
Надо сказать, что первая четверть книги мне показалась овеянной некоторым ореолом романтизма, не так всё страшно - заключённого доставили в острог, перековали, дали человеку отдохнуть с дороги несколько дней перед выходом на работу. Не так всё плохо и с едой - хлеба вдосталь, можно завести свой стол, самовар, пить сколько хочешь чаю, да ещё с калачами, или вино. Завести человека, который будет тебе прислуживать. Ходить в хороших сапогах. Коллектив неплохой - драк не любит, за дисциплиной сам следит, спектакли на праздники ставит. Да и работать посылают не в рудники. Не то, чтобы курорт, но нет ничего такого страшного, как нам рассказывали на уроках истории.
И только потом начинаешь понимать, что за обманчивой лёгкостью слога скрывается намного бо́льшее. Это и вычеркнутые из жизни годы, и покрытые рубцами от палок и розог спины, и загубленные судебной ошибкой жизни. Но больше всего меня поразила история Сушилова - арестанта, поменявшегося именем на этапе с другим заключённым и сменившего поселение на вечную каторгу!
Что мне не понравилось в повести, это то что я не увидела раскаяния у главного героя. А ведь он сел на 10(!) лет за убийство своей жены. Вообще раскаянию заключённых в повествовании отведено ничтожно мало места. Либо это очень личное, о чём заключённые не говорили между собой, либо автор не ставил перед собой задачу показать острожную жизнь с этой стороны. Зато Александр Петрович Горянчиков (от его лица ведётся повествование) много пишет о том, что дворянину, оторванному от привычного круга, стола и барских привычек, труднее даётся акклиматизация на каторге, чем простому мужику.
Зато мне понравились размышления автора на разные темы. Например, про физические наказания:
Кровь и власть пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен. К тому же пример, возможность такого своеволия действуют и на все общество заразительно: такая власть соблазнительна. Общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании. Одним словом, право телесного наказания, данное одному над другим, есть одна из язв общества, есть одно из самых сильных средств для уничтожения в нем всякого зародыша, всякой попытки гражданственности и полное основание к непременному и неотразимому его разложению.Хочу ещё заметить, что Достоевский, описывая заключённых, частенько говорит про них - "как дети". И именно как к неразумным детям (убийцам(!), растратчикам, фальшивомонетчикам) он испытывает какую-то нежность, что ли. Пишет обо всех с большой добротой, независимо от их национальности или вероисповедания. Очень интересное и светлое чтение, несмотря на всю тяжесть темы. Я под большим впечатлением.
Не сделаю ни для кого открытия, сказав, что Достоевский не у многих числится в любимых писателях. И виной тому не только школьный подход к "изучению", сам Достоевский сложен для восприятия, хоть и многогранен, и проникнуться к нему непросто. Или не у всех получается найти в его богатом творческом багаже свою книгу. Кстати, которая как раз и может оказаться единственной полюбившейся. Так когда-то было и у меня, когда, случайно натолкнувшись на его повесть "Двойник", просто открыла, полюбопытствовав. И закрыла, лишь когда прочитала.
С тех пор прошло достаточно времени и так сложилось, что в руки мне попала вот эта его книга. Книга, которая, как мне кажется, стоит несколько в стороне от остальных его произведений. Хотя тема и затрагивалась в других его романах тем или иным образом. Вот недаром книга названа Записками, это в основе своей и есть записки, заметки, наблюдения и размышления о людях, обстоятельствах и прочего, их касающегося, на фоне 10-летнего заключения рассказчика. Но при этом сама история Александра Петровича, нашего героя, свое описание с самого первого дня его нахождения в остроге начинается где-то ближе к середине книги. Все становится менее отстраненным, более животрепещуще, появляются даже такие бытовые подробности, появление которых сложно было представить.
Ну, посудите сами, разве такие понятия, как "острог" и "театр" представляются ли нам рядом? Да ни за что! Ведь это еще 19-й век... И тем острее тема несвободы, разница между здесь и там.
Но разница может быть даже и среди людей, тех каторжан, которых мы видим: как социальная и национальная, так религиозная и сословная. А учитывая, что сам рассказчик из дворян, он ее почувствовал ее и на себе. А впрочем, это то, что бросалось сразу в глаза. Но сами преступники различались и по характеру, и по способностям, и по наклонностям, в том числе и морального плана. И вот это он наблюдает и поневоле выводит свои суждения.
Но даже здесь, на каторге, те, кого он наблюдает - как срез любого общества. Просто (вернее, не просто) еще и заключенные в условиях, очень сильно отягощающих их жизнь. В обычной жизни нам так же часто встречаются и люди, как здесь даже в таких условиях не обозленные, и даже благонравные (несмотря на свое преступление), или веселые, или добрые и милые к другим. И совсем другие, если о них мы знаем по их преступлению, причем не по результату, а по страшной сути своей, то в обычной жизни такие ходят под другой своей личиной, скрывая настоящую свою сущность. Это все полярные вещи, есть и середина - люди, где-то жесткие, где-то хитрые, но обычные люди, попавшие в жернова и не сумевшие выскользнуть из них без потерь.
Но все же книга эта состоит не только из наблюдений и рассуждений о них. Несмотря на однообразие этой жизни, рассказчик рассказывает нам и о театре, затеваемом самими осужденными, и о покупке коня вместо околевшего, о других животных, оказавшихся по воле случая - это в основном из забавного. Но были в жизни каторжан и страшные случаи, по которым они и попали на каторгу, как про акулькиного мужа. Причем, самое страшное было, как он объяснял свои поступки. Обидой, которая выходила из него злобой и ненавистью. Не понимая, что злится он на себя, он наказывал других. Объяснить это необразованностью и темнотой можно, конечно... Но чем объяснить такое же в наше время?
А разве Достоевский мог пройти мимо устоявшейся практики палочных наказаний? Жестокой практики, бесчеловечной. Когда, рассказывая о больнице, рассказывает он и о ее пациентах, а уж пострадавших солдат там хватало. Тысяча, две тысячи, три тысячи палочных ударов... Непостижимо. И еще непостижимее реакция людей на эти наказания.
Не мог он пройти и мимо начальства. Которое тоже разное бывало: и изуверское, и доброе. И продолжая разговор о несправедливости, есть в его записках и рассказ о несправедливости, допущенной к одному арестанту, а попросту - о судебной ошибке. И как попусту тратятся годы и годы людей, совершивших преступление. Ну в последнем я его не поддержу, хотя истории все совершенно разные, и где-то - да, наказание не равноценно содеянному. А впрочем, в любом случае равноценность преступления и наказания... Самое страшное наказание - только такое, которое назначает сам себе человек. Ну а пеницитарная система - это вообще отдельная тема.
На самом деле, вот из-за таких книг и писателей типа Фёдора Михайловича мы так плохо и живём. Корни менталитета. По колено в говне, зато "духовность". Убийца на невоспитанном идиоте, зато "широка душа".
Короче в очередной раз графья снисходят до простого мужика и рефлексируют на темы богоизбранности народа русскаго, душевнаго, всепрощающега.
Книга средняя. Достоевский мне в целом не интересен. Язык слабый, много самоповторов, "любимых выражений". Ну и традиционно для ФМ - все герои это сам автор в разных масках. Литература как психотерапия для самого автора. Бывает.
Зажрался я, конечно. До невозможности. Если бы это был не Достоевский, то оценка была бы ДЕСЯТЬ ИЗ ДЕСЯТИ, а так — только четыре из пяти. Набаловал меня Фёдор Михайлович, вот и кажется это хорошее произведение недостаточно хорошим.
В общем-то, одно из основных отличий — преимущественно описательный метод ведения рассказа, да не покарают меня филологи, если я сморозил фигню и рассказ не может быть описанием. Главное — суть, так-то. В общем, истории там, в которых есть экшон — это редкость. В основном главный герой, который есть Достоевский, просто вспоминает быт, нравы и, конечно же, людей острога, в котором он сидел.
Каждая рецензия на книгу Достоевского должна непременно содержать похвалу атмосфере, которую вывел писатель в своём произведении. Ну, может, не каждая, «Идиот» славен другим, например, но всё же. И вот тут как раз есть нарекание. Чего-то не хватает. Да, всё прекрасно и удивительно, но вот чего-то, совсем чуть-чуть не хватает для восхищения и пронзённого сердца. Это с одной стороны. С другой — конечно, однообразность будней и злобно-тягучие (вперемешку со светлыми) характеры арестантов создают определённую интересную обстановку. Разберу же два лика острога отдельно.
Начнём с плохого. Всё, что я до этого читал у Достоевского («Дневник писателя» не в счёт), отличается от «Записок из Мёртвого дома» в двух пунктах. Первый: женщины. Они являются яркими персонажами и становятся катализаторами развития конфликта и лакмусовыми бумажками для характеров прочих важных персонажей (история Раскольникова без Катерины Ивановны и её дочери была бы точно не полна, например). Тут они отсутствуют по вполне понятным причинам. И все конфликты, которые так прекрасно раскрывал Фёдор Михайлович, исчезли. Он пытается нас убедить, что вот этот вот персонаж такой-то, а тот — такой-то, но дальше слов дело, как правило, не идёт. Нет подтверждения, раскрытия на лету. Конечно, я верю в правдивость своего любимого писателя, но завоевал любовь он несколько иначе. И замену женщинам он не придумал. Только отдельные истории раскрывают отдельные аспекты характеров отдельных людей. Но этого мало.
Второй пункт: город (в данном случае острог с крепостью). Знаменитый приём Фёдора Михайловича: делать его одним из героев. Князь Мышкин и Родион Романович бродили по живому Петербугу, который откликался на их мысли, а гостиница, где кутил Дмитрий Карамазов так и не вырисовывается у меня в качестве какого-то обыденного дома: он какой-то особенный, дьявольский, что ли. Конечно, это гораздо более поздние образчики творчества и сравнивать не совсем корректно, но в «Записках из Мёртвого дома» слишком уж другой приём: если в тех книгах город служит декорацией, и оживает именно из-за этого, то тут он постоянно выпячивается вперёд, потому остаётся мёртвой крепостью. Описания домов, что видит перед собой в околоэпилептическом бреду князь являются штрихами, которые обрамляют повествование, тогда как госпиталь Мёртвого дома был описан подробно и завис, ненужный, хоть и, надо сказать, впечатляющий.
Другой же лик — то, что Достоевский умел лучше всего всегда. Психологизм — есть, интересные персонажи, к кому его применять — есть, прекрасный язык — есть… Всё есть. Жаль только, что там столько интересных персонажей: они выскакивают из головы! Why can't I hold all these limes, как говорится. То есть да, я выше отмечал, что недостаточно вот то, сё, но Достоевский есть Достоевский, и что для него фейл, то для литературы классика. Чтение было лёгким, знакомства с историями арестантов — интересным. В итоге он смог выстроить то, что хотел: холодный мир каторги, куда согнали самых разных людей со всей России, заядлых преступников, убийц, разбойников, и которые там живут вместе насильно. Подавленная воля, самые неожиданные проявления русского духа, знатоком коего Достоевский являлся, всё включено.
Как-то глянул — рецензия получилась совсем уж критической. Начал думать, что бы ещё добавить положительного, дабы смягчить эффект, да что смягчить — исправить его, книга-то мне решительно понравилась. И поймал себя на мысли, что хочется записать прямо отрывки из сюжета. То есть, можно сказать, что ещё положительного в книге — сама книга от корки до корки. Если, конечно, не запариваться с анализом слишком уж сильно, как это сделал я (не бейте, оно само вышло!). В общем, хоть тут и наговорил плохих слов, четвёрку поставил, но рецензия положительная, а всё остальное — иллюзии и матрица.
UPD. В связи с нововведениями лайвлиба я могу поставить этой книге более соответствующую оценку: 9 из 10, так что не верьте цифрам из начала рецензии :З
Знаете, что в цитате? Меню каторжной больницы! А это - "...иногда и с крышкой водки", как вам? Там дальше есть и про пиво и про чай с баранками. А перед этим - про ежедневный фунт мяса к обеду в самом остроге, правда за деньги... Я в тюрьме, слава Богу, не был, а те из моих знакомых, кто там был, распространяются на тему арестантской жизни редко, очень редко. Пару книг, написанных сидельцами, правда прочитал, но опыт, сами понимаете - никакой. Однако, такого лубочного описания каторги, ещё раз вдумайтесь - российской каторги XIX века, я от Фёдора Михайловича совсем не ожидал. Читал и думал: если описываемое - правда, то всякий умирающий с голоду должен был выйти на дорогу, прирезать первого встречного и преспокойно направляться в этот "райский уголок", где довольно сытно, тепло, настоящая работа только летом, начальство не досаждает, а сокамерники - почти милейшие люди. А те, кого отдавали в солдаты? Да они должны были пачками бежать убивать и воровать, ибо в солдатах было хуже, только по той причине, что шанс помереть там несравненно выше. Все бандиты и убийцы, окружавшие политкаторжанина Горянчикова, получились какие-то умытые, причёсанные и прилизанные. Все жестокие разбойники и лихоимцы где-то там в тумане, за чертой описания происходящего, и выскакивают из этого тумана всего лишь разок, при стычке Александра Петровича с целовальником.
Была, эх, видимо, была у Достоевского где-то в полицейском управлении "мохнатая лапа", что вся глубина его страдания, за четыре года, свелась только к отсутствию свободы и прохладному отношению к нему всех прочих каторжан...
Хотя, если быть справедливым, на фото того времени, измождённых лиц тоже не видно:
Отзывы 23