Инсайт. Книга 1

Глава 1. Лекарство

«Дорогие мама и папа! У меня все хорошо. Дом, который мне удалось так удачно купить, когда я только приехала в Сомнус, я потихоньку обживаю, уже многое сделано, но задач все равно еще полно. Здесь давно никто не жил. Мои друзья помогают мне выносить мусор (знали бы вы, как здесь много хлама и пыли!). Кстати, я не говорила, но у меня появились друзья. Одного зовут Стром Соллер – он моряк. Мы познакомились на причале. Он часто путешествует в поисках разных интересных вещиц: артефактов или волшебных предметов. Я таких раньше никогда не встречала, но Стром говорит, что надо просто наловчиться их искать. Говорит, что я могла их видеть, но не знать, что они что-то в себе скрывают. Может, ты, мама, тоже знаешь такие вещи или что-то слышала о них? Кстати, его корабля с матросами я пока не видела. Стром шутит и говорит, что все дело в шляпе, и обещает как-нибудь показать. Я думала, что это я чудна́я, и, похоже, я такая не одна. У капитана есть друг – Раснария Нимени. Он немного странный: говорит, что в своем теле он не один, – их там трое. Они называют себя братьями: Раснария, Шут и Сомбер. Иногда они могут говорить все вместе, но чаще всего один лидирует, а другие братья в это время как бы спят. Все возможно, конечно, но иногда мне кажется, что Раснария – просто свихнувшийся, хотя дружить с ним мне это не мешает.

Дом огорожен, и к нему прилегает хороший сад. Стром и Раснар помогли мне привести его в порядок. Недавно я посадила там целебные травы, и кое-что уже выросло. Я сушу растения на чердаке, там сухо и тепло. Некоторые из них здесь очень ценятся, я уже договорилась с аптекарем, и на днях он ждет от меня первую партию. Стром обещал привезти мне из других стран семена волшебных трав, попробую вырастить их тоже. Местные знахарки очень любят использовать особые (волшебные) растения.

Кстати, о травах. Тех, что ты, мама, давала мне в дорогу, у меня больше нет: я случайно подпалила полотенце, когда вешала чайник в очаг, а когда вернула полотенце на стол, травы вспыхнули из-за искры. Мой запас превратился в пепел, и мне пришлось все выбросить. Я знаю, что должна принимать лекарство каждый день, чтобы мой недуг не давал знать о себе. Помню, ты говорила, что от этого зависит моя жизнь, поэтому сегодня вечером я отдам письмо Строму, и он навестит вас с папой. Капитан говорит, что может сделать это быстрее, чем мое письмо дойдет почтой. Прошу тебя выслать мне (или передать с капитаном) травы снова. А заодно, может быть, ты узнаешь, как они называются? Или пришлешь семена, чтобы я могла выращивать их сама.

Ваша дочь Ева».

Ева сложила лист пополам и убрала его в импровизированный конверт, сделанный из плотного листа бумаги. Марки к нему не требовались, ведь было решено, что письмо родителям доставит капитан Соллер. Они жили через пролив – на острове Гланбери, где Ева родилась и выросла.

Стром стал для Евы первым другом в городе. Он познакомился с ней в тот же день, когда она купила дом, и, только войдя в него, сразу же спросил: «Не ощущаешь ли ты здесь что-нибудь необычное?» Ева не ощущала. Единственное, о чем она немного беспокоилась, так это о том, что жить одной в этом доме может быть небезопасно, чем позже и поделилась со Стромом и Шутом во время вечернего чаепития. Друзья сидели в гостиной у Евы после уборки на чердаке. В воздухе витал аромат специй и лечебных трав, заваривающихся в банке.

В очаге тем временем запекалась рыба, рецепт приготовления которой капитан позаимствовал у кока.

– Думаю, тебе стоит завести крупного пса, – сказал Стром.

– Или хорошую пушку, – заметил Шут.

Шут – это первое альтер-эго Раснарии. Первое – потому что есть еще и второе, имя которого – Сомбер. Все эти личности занимали одно тело и считали друг друга братьями, однако дружными их назвать было нельзя.

Раснар и Шут постоянно боролись за право управлять общим телом, Сомбер же был гостем нечастым и главную роль стремился играть лишь в одном случае: когда сочинял новую песню и готов был исполнить ее, аккомпанируя себе на лютне. Узнать, кто из братьев главенствует сейчас, было просто: они обладали разными голосами, не говоря уже об абсолютно непохожих привычках и характерах.

– Пушку? – растерянно икнула Ева. – Какую еще пушку? Я не умею стрелять. Уж лучше собаку…

– Так Шут тебя научит, – Стром кивнул в сторону друга, – он, между прочим, меткий стрелок.

Шут одобрительно гукнул.

А на следующий день пришел к Еве с сюрпризом.

– Смотри и запоминай, – сказал он, собирая оружие, – ты должна научиться им пользоваться.

Пока Шут чистил револьвер, Ева наблюдала за его движениями. Они были уверенными и ловкими, несмотря на отсутствие двух пальцев на левой руке: мизинца и безымянного. Шут был среднего роста, стройный и загорелый, впрочем, как и капитан, ведь в море они ходили вместе. Он носил черную фетровую шляпу, и его пшенично-рыжие волосы выбивались из-под нее, ниспадая спутанными прядями на плечи.

– Почему у тебя такое странное имя? – вдруг спросила Ева.

– А?.. – Шут растерянно поднял на нее взгляд, и их глаза встретились. Его серые и ее каре-зеленые. Ева смутилась и отвела взгляд.

– Ну, кхм… твое имя, – нарочито покашливая, повторила она, – оно больше похоже на прозвище.

– Потому что так и есть. Видишь ли, – Шут отвлекся от оружия и внимательно посмотрел на собеседницу, – когда мы родились, никто ведь не знал, что нас в теле несколько. Этому телу, – Шут ткнул себя пальцем в грудь, – дали одно имя – Раснария. Мы считаем Раснара старшим братом. А вот у нас с Сомбером имен не было.

– А ты какой брат?

– Средний. По словам нянек, я проявился вторым, а Сомбер – третьим. Когда мы сменялись, няньки и воспитатели говорили, что в Раснара снова вселился шут или упрямец – это если в теле главным был я. Или же называли его Сумрачным, Сумбурным, когда Сомбер пел свои печальные и странные песни. Как-то постепенно его стали звать Сомбером, что, пожалуй, больше походит на имя.

– А тебе никогда не хотелось иметь собственное, настоящее имя?

– Вообще… – протянул Шут, – оно у меня все-таки есть. Просто все привыкли, что я Шут. Я и сам привык как-то.

– И… как же тебя зовут? – не отступала Ева.

– Ки́лан.

Ева любила наблюдать за людьми, слушать их и анализировать их слова и действия, но Шут казался ей необычным, каким-то непроницаемым. Казалось, за веселым нравом этого человека скрывается загадка, его невозможно было прочесть, понять. Он всегда был в хорошем настроении и часто шутил, но сейчас, несмотря на привычную насмешливую улыбку, глаза его оставались серьезными.

После недолгой паузы Шут, не отвлекаясь от чистки оружия, продолжил:

– Я помогал кухарке на кухне. Таскал воду, выносил помои, она меня за это кормила. Ты же знаешь, мы выросли в приюте. Ну так вот, ходил я к ней тайком, чтобы не засмеяли другие мальчишки. Я рано стрелять научился, любил охотиться, двигался много, дрался часто и оттого, наверное, есть всегда хотел. Она добрая была, всегда оставляла мне еду повкуснее, – Шут странно хмыкнул, – говорила, что я похож на ее братца младшего, покойного. В честь него и дала мне имя, – Шут цокнул языком. – Но меня так никто не называет. Слишком… благородное имя для меня, скажи?.. Ха! Я ж дурак и шут! Только бубенцы повесить на шляпу осталось, да? Ой, нет, не на шляпу… мне нужен колпак! – он сделал движение руками, как бы вытягивая из шляпы три длинных конца: два по бокам и один впереди. – Ну? Вылитый Арлекин! А-ха-ха!

Шут лучезарно улыбнулся и помотал головой, изображая звон бубенцов.

– Мне нравится твое имя, Килан, – смущенно сказала Ева, – я могу звать тебя так?

– Да на здоровье, – отмахнулся он и взял в руки револьвер. – Готово. Смотри и запоминай: откидываешь барабан в сторону, ставишь патроны. Вот так. Барабан на место. Держать оружие надо двумя руками.

Шут взялся за рукоять правой рукой, а левую ладонь положил сверху на правую.

– Большие пальцы убираешь вот сюда, вниз, – Шут сделал соответствующее движение, – чтобы не задеть барабан и не пораниться. При стрельбе из-под него выскакивает пороховой газ, он может повредить пальцы, поэтому их важно убирать вниз. Поняла?

– Да.

Ева волновалась, но слушала очень внимательно.

– Целишься. Настраиваешь так, чтобы мушка попала в прорезь. Смотри, чтобы было ровно: не ниже, не выше, не вбок. Прицелилась – и жмешь на спуск. Он туговат, но ты справишься. Попробуй.

Шут передал оружие Еве.

– Барабан в сторону, да. Ставишь патроны. Закрывай. Сильную руку вниз. Кстати, да, какая у тебя сильная?

– Что?

– Ну это… какой рукой пишешь?

– Я левша, – пролепетала Ева.

– Хорошо. Левой рукой берись за рукоять, а правую вот сюда, сверху. Так стрелять безопасней. Большие пальцы вниз. Нет, еще ниже, – Шут встал за спиной Евы и положил свои ладони на ее руки, корректируя их положение на рукояти.

Ева вздрогнула от неожиданности. Руки Килана были такие теплые и сильные, а вельветовый низкий голос звучал прямо над ее ухом. На несколько секунд Ева оцепенела, почувствовав себя голой, хрупкой и маленькой. И чувство это ей не понравилось.

Не понравилось, потому что она считала себя отважной девушкой, свободной от романтики, которая, по ее мнению, была прерогативой слабых, а теперь чуть ли не растаяла в руках сильного мужчины. Она попыталась высвободить свои руки из рук Шута, но тот не ослабил хватку. Ева почувствовала, как лицо ее запылало, а по телу побежали мурашки.

– Центр тяжести у него впереди, – спокойный низкий голос действовал на Еву как гипноз, – поэтому важно следить за мизинцами и не перенапрягать их, иначе револьвер будет стрелять ниже, чем ты целишься. Благо тебе есть за чем следить! Я вот не уследил в свое время!

Килан хихикнул. Ева взволнованно хмыкнула. Почему у Шута нет двух пальцев, она не знала, а спросить стеснялась. Неужели от неаккуратной стрельбы?! «Брр, лучше не думать об этом», – решила Ева и попыталась сосредоточиться на правильном хвате оружия.

Она прицелилась и нажала на спуск. Килан отпустил ее руки, и Ева выстрелила в мишень еще несколько раз уже сама.

– Почему ты дрожишь? – спросил он.

– Эм-м… просто волновалась, что не получится, – соврала Ева. Ее трясло от новых ощущений и эмоций, которые вызвал в ней Шут.

– Все пули попали в мишень! – заключил он. – Не в центр, но все же. Для первого раза отличный результат. У тебя талант, поздравляю!

Ева окончательно смутилась. Единственное, что волновало ее в тот момент, – понял ли Шут, что причиной волнения стал он. Она надеялась, что нет.

В последующие несколько дней Килан вел себя особенно внимательно по отношению к Еве, и вскоре она поняла, что скучает по нему, но что еще хуже – фантазирует, будто они стали парой. Каждый раз, когда они виделись, она наблюдала за ним, ожидая знака симпатии, и стыдливо отворачивалась, если их взгляды встречались. Возможно, это весна на нее так подействовала, но в конце концов она сдалась. «Ну и что, что он намного меня старше? – думала Ева. – Может, любовь – это не так уж и плохо?»

За свои почти двадцать лет Ева никогда раньше не влюблялась и тем более не ожидала, что объектом ее внимания окажется мужчина на четырнадцать лет старше. Однако, как только она сдалась, практически приняв свое чувство, Шут стал появляться все реже, и более частыми хозяевами тела стали Сомбер и Раснария.

Лето в Сомнусе выдалось жарким. Зной Ева пережидала в доме, всегда прохладном, как высоко бы ни поднимался столбик термометра за окном. Просторная гостиная была уставлена красивой резной мебелью. Всю ее: от книжных шкафов до кресел – подобрали в тон друг другу. Бархатные, изумрудного цвета шторы украшали большие окна. Несмотря на темную мебель, комната была очень светлой. В ней же находился камин, в котором Ева кипятила чайник. На стене, противоположной камину, висел огромный портрет с изображенным на нем молодым мужчиной, сидящим в кресле. Взгляд человека был устремлен в сторону. Его руки, сложенные в замок, покоились на животе, а локти опирались на подлокотники кресла. Белые манжеты-рюши выглядывали из-под черного фрака, а шею украшал темно-синий платок. Ева любила разглядывать портрет, особенно всматриваться в глаза неизвестного. Взгляд его был отрешенным, а цвет глаз разобрать не получалось. Однажды Ева взяла свечу и залезла на журнальный столик, чтобы поближе рассмотреть лицо. Следует отметить, что портрет исполнили мастерски: приблизившись, можно было заметить тонкие волоски на коже мужчины и его густые ресницы. Темные волнистые волосы слегка спускались на плечи. Портрет казался Еве загадочным, отчего еще сильнее нравился. Она словно ощущала дух полотна, а с ним и дух дома.

Прежнего хозяина дома Ева не успела спросить про портрет, а подписи автора на нем не было. Оставалось только догадываться и предполагать, кого изобразил мастер и как картина попала в дом. Как бы там ни было, она отлично вписывалась в интерьер.

Иногда Ева вспоминала вопрос Строма, не ощущает ли она, находясь в доме, что-нибудь странное и необычное. Она жила в Сомнусе чуть больше двух месяцев, и дом все еще не казался странным, лишь иногда ближе к ночи Ева ощущала на себе чей-то взгляд. От аптекаря и некоторых других людей на улице она успела услышать байки о том, что дом ее якобы живет своей жизнью. Ева спросила об этом у Строма, но тот лишь отмахнулся, отметив, что дом долгое время пустовал, а люди склонны выдумывать сказки.

День клонился к вечеру, Ева сложила письмо, убрала чернила и вышла на крыльцо. Перегретый воздух казался плотным и душным, вдалеке собирались тучи, грозя к ночи разразиться ливнем. Ева не любила дождь, но сегодня была бы ему рада: июль в Сомнусе выдался чрезвычайно засушливым, и сад нуждался в спасительной влаге.

У калитки показалась фигура: загорелый плечистый блондин лет сорока на вид, в тонкой рубахе, расстегнутой на груди, помахал Еве одной рукой, а второй приподнял треугольную шляпу в знак приветствия. Ева помахала в ответ. В какой-то момент ей показалось, что пространство над шляпой поблескивает, будто капельки воды в бурной реке, но, когда капитан приблизился, видение прошло.

– А где Шут? – тут же спросила Ева.

– Где-то шляется, – Стром махнул рукой в сторону дороги, – ушел вечером, к утру не явился. Должно быть, в гостях у какой-нибудь новой подружки.

Из-за услышанного Ева почувствовала нарастающий в горле ком. Стараясь скрыть раздражение, она нервно хмыкнула и криво усмехнулась:

– Какой гуляка!

– Вообще обычно нет, но в последнее время начал часто посещать кабак да хватать девок за ляжки. Хотя и Раснар этим не гнушается. Как прохладно! – Стром вошел в дом. – Вот чем нравится мне твое жилище, так это прохладой даже в такую жару.

Капитан устроился в кресле против камина.

– Похоже, будет гроза, – заметил он, глядя в большое окно. – Небо над портом становится темным.

– Держи чай, как раз заварился, – Ева подала гостю самую большую чашку. – В море сегодня нельзя?

– Спасибо, милая! Можно, но придется переждать, – он отхлебнул из чашки, – в такую погоду море неспокойное. Да ты не волнуйся! – ободряюще улыбнулся Стром, заметив тревогу на лице Евы. – Мы быстро прибудем в Гланбери и сразу же найдем твоих родных.

С крыльца донесся шум. Ева вышла посмотреть: на ступеньках сидел Шут, придерживая руками собственную голову.

– Напился, что ли?! – фыркнула Ева.

Шут при виде нее довольно улыбнулся и прищурился.

– Было дело… Дай воды, подруга.

– Зайди и возьми сам!

Ева скрылась в проеме, оставив дверь открытой.

– А у нас сегодня лютня! – протяжно сообщил Шут, вплывая в холл и держась за стену. – У Сомбера новая песня. Мое почтение, капитан… – Шут изобразил поклон. – Ну, я пошел!

Шут уселся прямо на пол там же, где стоял. Едва его голова опустилась на грудь, как он очнулся и окинул гостиную грустным взором.

– Знаете, что самое обидное в этом всем? – певучим тихим голосом произнес Сомбер. – Пьет лишь один из нас, а страдают все остальные.

Он поднялся с пола, достал из-за спины лютню и, сняв её с ремешка, сел на ковер против камина. Тучи опустились совсем низко, и в доме стало темно. Стром растопил камин, намереваясь пожарить в очаге хлеб, а Ева зажгла свечи. Стало тепло и уютно.

Сомбер настроил инструмент и начал наигрывать тихую нежную мелодию. За окном грянул ливень, барабаня по карнизам и крыше. Ева любила музыку Сомбера. Все эмоции, переданные лютне, отражались на лице музыканта, и Еве казалось, что так звучит он сам. Трудно было понять, как один и тот же человек мог так по-разному выглядеть. Удивительно непохожими были мимика и движения каждого брата, так же, как их голоса. Братьев словно сделали из разного теста, хотя они имели не просто одинаковую внешность, но гораздо больше: одно тело на троих.

Звуки лютни отражались от высокого потолка и стен, возвращаясь протяжным эхом со всех сторон. Ева слушала чарующие мелодии Сомбера, но мысли ее были не о музыке. Шут практически перестал с ней общаться именно тогда, когда ей показалось, что он тоже к ней неравнодушен. И теперь понимание того, что Килан предпочитает компанию других женщин тому, чтобы увидеть ее, Еву, причиняло ей боль. Ревность и обида жгли грудь. Ева повернулась лицом к стене, на которой висело большое зеркало, и посмотрела на себя. Что с ней не так? На девушку глядело ее отражение: большеглазое и бледное, с маленькой родинкой на правой щеке. Густые темно-рыжие волосы волнами падали на худые плечи, спрятанные под тонкий коричневый жилет на шнуровке, из-под которого выглядывала светлая рубаха. Темно-коричневые штаны завершали почти мальчишеский образ. Ева ненавидела платья, считая их неудобными и недостойными ее внимания. Она настолько боялась показаться слабой, что была уверена, будто одежда, похожая на мужскую, сделает ее внушительней и серьезней. Еще больше комплексов добавлял маленький рост – чуть больше полутора метров, и, чтобы казаться выше, Ева носила обувь на толстой подошве.

Шут любит портовых девиц с пышной грудью и глубоким декольте? Судя по тому, что говорит Стром, так оно и есть. Килан предпочитает простой доступ к женским прелестям, и платья с легкостью его обеспечивают. Ева сердилась на Шута, но еще больше она злилась сама на себя из-за того, что вообще размышляла обо всем этом. Она зажмурилась и сильно помотала головой, представляя, как мысли об этом развратнике вылетают из ее головы раз и навсегда прямо через уши, ударяясь о стены и разбиваясь о них с легким позвякиванием.

Сомбер запел. Его пение убаюкивало, а мягкий, тихий голос струился словно лесной ручей, чем окончательно вырвал Еву из размышлений о Шуте.

Граф Нобиус мечтал о детях много лет,

Но малышей, как ни хотел он, нет и нет.

Молил богов, чтоб дали те ему дитя.

Чрез десять лет сдались они и, графа наградя

За долгие упорные мольбы,

Ребенком не одним, а сразу близнецами

С лицом одним, но с очень разными сердцами —

Нарочно были созданы творцами.

Тройняшки-близнецы, они хоть братья были,

Друг друга, вопреки родству, сызмальства не любили.

Всегда они между собой боролись,

Соревновались – Латус, Фортис, Сомнис.

Любимым сыном каждый стать стремился,

Но граф всех одинаково любил, детьми гордился.

Второй был меткий лучник, а певцом был младший.

Старшой же брат слыл воином отважным.

И братьям повезло не только в день один родиться,

Но угораздило в одну и ту же барышню влюбиться.

Ей нравились все трое, и они были упрямы:

Боролись меж собой за сердце милой дамы.

Турниры посвящал прекрасной леди Латус

И, побеждая в них, поддерживал свой статус.

Охотник Фортис одарял избранницу мехами,

Катал на лошадях, дарил цветы и говорил стихами.

Ей Сомнис посвящал баллады и сонеты,

Гуляя под луной, показывал планеты.

Не в силах выбрать одного, красавица решила,

Что выйдет замуж за кого – пускай решает сила.

Спор разразился между ними, а после – поединок.

Багряным вмиг искристый снег стал под подошвами ботинок…

Кружилось воронье среди летящих вниз снежинок,

Что превращались в сотни алых льдинок.

Пал первым Сомнис, Фортис следом, и Латус, севший на коня,

Погнал к красавице с ответом: «Теперь ты выйдешь за меня!»

В пылу разборки с братом средним он не заметил одного:

Дыры в боку от шпаги Форти, что ранил брата своего.

Средь роз густых стояли двое: она и новый кавалер,

И в гневе Латус закричал им, что устранит и сей барьер.

Но та дуэль была недолгой. Сочилась кровь, а с ней и жизнь,

Что Латус средь цветов колючих за сердце дамы положил.

Сомбер замолк, перебирая пальцами струны так легко, словно и не касался их, а мелодия продолжала звучать легкими хрустальными капельками. Редкий талант был у Сумрачного: с помощью музыки он мог касаться чужих сердец, с помощью пения – успокаивать душу.

– Какая красивая грустная песня, – произнесла Ева. – Как ты придумал такую историю?

– А я не придумывал, лишь рассказал ее в стихах, – ответил Сомбер. – Раснар услышал историю во время одного из наших путешествий. Мне показалось, что братья напоминают нас троих. И… вот, решил написать балладу.

Раснария и Шут извечно боролись за право управлять общим телом. Как и братья из баллады Сомбера, они обладали очень разными характерами, но лишь в одном были похожи: каждый мечтал иметь свое собственное тело. Такая простая, но недосягаемая мечта. То, что есть у каждого человека по праву рождения, было недоступно для братьев Нимени, и они неустанно искали способ это обрести. Решить проблему братья пытались по-разному: один жаждал найти способ разделиться, другой же старался узнать причину их заточения в общем теле.

Шут искал спасения в магии. Когда-то он узнал про Большой Эмпорий, на котором покупали, продавали и выменивали предметы, обладающие магической силой. Таких на всей Сенталии имелось не слишком много, поэтому ценились они крайне высоко. Кроме того, на Эмпории можно было встретить колдунов, травников, алхимиков и прочих мастеров и любителей магии. Вот они-то и были нужны Шуту. Путешествуя с Соллером, он старался отыскать как можно больше подходящих предметов, чтобы на Эмпории расплатиться ими с Вормаком Корвусом – самым прославленным магом планеты. Вормак не брал денег, но очень любил волшебные вещицы.

Раснария же верил, что разгадка кроется в их с братьями корнях. Выдавая себя за газетчика и собирателя историй, он получал доступ к архивам и выискивал подобные случаи, при которых в одном теле уживалось несколько личностей. Тщетно он пытался найти и своих родителей, подбросивших его младенцем к дверям приюта. Раснар предполагал, что дело может быть в родовом проклятии. Благодаря усердным поискам и умелому общению с жителями деревень и городов, в которых бывал, Раснария узнавал много разных историй. Но лишь редкие из них походили на его случай. Их, как правило, списывали на одержимость или сумасшествие. У многих мудрецов и знахарей он бывал, но так и не смог понять, из-за чего вынужден нести такое бремя. Однажды, разозлившись на среднего брата, он даже попробовал обряд экзорцизма, во время которого Шут танцевал и смеялся, отпуская колкие шуточки в адрес священника. В конце концов тот не выдержал и, выпучив от ярости глаза, прогнал златовласого палкой за двери священной кельи, так и не окончив обряд.

Сомбер в разборки братьев не вмешивался, являясь скорее наблюдателем, и лишь изредка пытался их помирить. В своих спорах братья часто призывали поддержать одного из них, но Сомбер не принимал ничью сторону, он лишь тихо страдал от вынужденного соседства.

Зарабатывали братья тем, что умели лучше всего. Раснария писал статьи в газеты, а иногда брал на себя роль сыщика: имея доступ к различным документам, находил людей или информацию о ком-то. Шут охотился, сбывал дичь и шкуры и иногда продавал волшебные вещицы, которые находил в поездках, но только лишь те, что не представляли бы интереса для Вормака. Сомбер пел на площадях, получая за свои песни деньги и внимание. Сладкоголосый певец выглядел загадочно и был хорош собой.

– Так эти братья существовали? – спросил Стром.

– Сейчас это больше похоже на легенду, но Раснар нашел документы, подтверждающие существование близнецов, – Сомбер отложил лютню, чтобы отхлебнуть из чашки, – так что да, с уверенностью можно сказать, что эти люди были и их история – правда.

Гроза стихла. Небо наполнилось мерцающими огоньками. За окном послышалось журчание ручейков, образовавшихся из-за ливня. Ева открыла окно и вдохнула свежий сырой воздух, напоенный тонким ароматом роз.

– Совсем как в саду, где погиб храбрый Латус, – выдохнула она.

– Скорее, безрассудный, – отозвался Сомбер.

– В то время было обычным делом сражаться за сердце дамы таким образом, – возразил капитан.

– И все же, – вздохнул Сомбер, – это безрассудство.

– Неуемная жажда власти, денег и любви могут оправдать любое безумство. Увы, это три кита, на которых построен наш алчный мир.

– А как же честь? Совесть, милосердие, достоинство и справедливость? – возразила Ева. – Разве не на них держится мироздание?

– Ах, Ева, девочка, – улыбнулся Стром, – ты еще такая наивная! Поверь, имея реальную возможность получить что-либо из того, что я перечислил, лишь редкий человек не пойдет на сделку с совестью. Возможно, такие люди существуют, но где же они?

– А ты? А Сомбер?

– Я не безгрешен, да и Сомбер с братьями вряд ли отличаются высокими моральными принципами. Со временем это проходит, дорогая. Мне жаль тебя разочаровывать, но…

– Ну нет! – перебила Ева. – Я никогда не поступлюсь своими убеждениями из-за личной выгоды! Честь, совесть и дружба – для меня не пустые слова. А для тебя?

– Для меня тоже. Ты права, друзей не купишь! Но не зарекайся, девочка, – капитан встал и водрузил на голову треуголку, – кто знает, как развернет тебя жизнь. Некоторые особенно принципиальные умирали из-за верности себе. Любое действие имеет последствия. Любое действие имеет и причину. Каждый поступок возможно понять.

– Но не каждый возможно оправдать! – не унималась Ева.

– Это правда. Но запомни одно: не стоит осуждать кого-то, ни разу не побывав на его месте. Не зная причины. Все не так однозначно. Бывает, ложь рождается из милосердия, а несправедливость – из-за любви.

– И ты считаешь, что это нормально?

– Нет. Это лишь мои наблюдения. И я делюсь ими с тобой, потому что это и есть жизнь, а не идеальный мир из твоих любимых книжек, дорогая.

Ева нахмурилась. Она явно была не согласна с капитаном, но спорить дальше не стала. В глубине души Ева признавала, что в чем-то он прав. Все-таки он был значительно ее старше, опытнее и успел повидать мир с его несовершенствами. Слова капитана подтверждало молчание Сомбера, которое означало, что ему нечего возразить.

– Нам пора, – прервал молчание Стром, – погода наладилась, выдвигаться нужно как можно раньше, чтобы к обеду мы достигли твоих родных мест. Скоро лекарство будет у тебя.

Ева кивнула и закрыла окно. Провожая друзей к выходу, она снова заметила блеклое мерцание над шляпой Строма, словно над ней колыхался целый аквариум, но расспросить его об этом решила позже.

Ева вернулась в холл и, подойдя к камину, резко обернулась, почувствовав на себе пристальный взгляд, который в этот раз ощущался сильнее, чем раньше. Позади нее стоял человек, точнее не человек, а фантом, имевший очертания молодого мужчины. Ева вздрогнула от испуга и выронила свечу, но не отпрянула назад, а застыла на месте, закрыв рот ладонью, словно удерживая крик внутри себя. Падая, свеча погасла и измазала паркет воском. Ева не моргая глядела на фантом, а он глядел на нее. От страха она перестала дышать и опомнилась, только когда стало темнеть в глазах. Призрак поднялся над ней и удалился в угол комнаты, не сводя с Евы взгляда. Она закашлялась, набрала в грудь воздуха и дрожащим голосом спросила:

– Кто ты?

– Ты видишь меня? – спросил фантом. Он немного мерцал, становясь то более плотным, то совсем прозрачным.

– Да!

– Я удивлен, – призрак опустился ниже и приблизился к Еве.

– Ты удивлен?! Постой… – Ева перевела дух и присмотрелась к собеседнику, – ты что, тот парень с портрета?

– Так и есть, – подтвердил мужчина и, изобразив полупоклон, представился, – меня зовут Дарий.

Ева, пытаясь унять дрожь в руках, потерла влажные ладони о штаны. Призрак качнулся в воздухе.

– Не бойся, – сказал он. – Я находился здесь до того, как ты заселилась, и с первого дня твоего пребывания в доме всегда был рядом. Я догадывался, что ты чувствовала мой взгляд, и видел, как ты рассматриваешь портрет. Только я ведь и раньше выходил за его рамки. И прежде ты меня не видела, лишь ощущала присутствие.

Ева покраснела. Она действительно часто и подолгу изучала портрет. Если бы она только знала, что в эти моменты портрет наблюдал за ней!

– Ты – дух портрета? – выдавила она.

– Не совсем, – ответил Дарий. – Я – дух человека, изображенного на портрете. Таким я был при жизни.

– Ты умер?

– В каком-то смысле да. Умерло мое тело, а вот я – нет.

Ева понемногу успокоилась, страх уступил место любопытству, и она перестала дрожать.

– Значит, мы соседи. Кто бы мог подумать, что я живу не одна… – Ева рухнула в кресло, а Дарий устроился на столе напротив. – Как это случилось? Давно ты, хм… такой?

– Должно быть, лет двадцать уже. Сначала я считал дни, месяцы, годы, но в какой-то момент сбился, поэтому точно сказать не смогу. А как я стал таким – история длинная.

Поленья в камине приятно потрескивали, источая тепло и свет. Призрак выглядел почти так же, как его изобразили на картине. Только одежда отличалась. На картине мужчина был одет в белую рубашку с манжетами-рюшами и шнуровкой на груди, черный фрак и такие же брюки. Шею украшал темно-синий шелковый платок. Призрак же носил белую рубашку с широкими рукавами и черные брюки. Платка на шее не было. Темные, слегка волнистые и очень блестящие волосы средней длины частично прикрывали лоб. Из-под изящных черных бровей глядели глаза бутылочно-зеленого цвета. Цвет глаз Ева сразу отметила: на картине он был непонятным – то ли серым, то ли бледно-зеленым, зато у призрака оказался очень ярким. Тяжелый, усталый взгляд Дария пронизывал насквозь, словно его обладатель был на пару сотен лет старше, чем выглядел.

– Я не представилась, – спохватилась Ева, – меня зовут…

– Ева! – подхватил собеседник, сопроводив сказанное элегантным восторженным жестом. – Я знаю.

Голос Дария был приятным и бархатным, а жесты плавными, да и во всех его движениях сквозило нечто театральное, словно он играл драматическую роль. Призрак продолжил:

– Я слышал, как называли тебя твои друзья. Ева. Чудное имя.

– А мне никогда не нравилось…

– О, напрасно. Оно значит «приносящая жизнь». Ирония в том, что ты сейчас говоришь с мертвецом. А для меня это сродни тому, что я вдруг снова стал живым.