Все умерли, и я завела собаку

Tekst
19
Recenzje
Przeczytaj fragment
Oznacz jako przeczytane
Jak czytać książkę po zakupie
Nie masz czasu na czytanie?
Posłuchaj fragmentu
Все умерли, и я завела собаку
Все умерли, и я завела собаку
− 20%
Otrzymaj 20% rabat na e-booki i audiobooki
Kup zestaw za 23,60  18,88 
Все умерли, и я завела собаку
Audio
Все умерли, и я завела собаку
Audiobook
Czyta Ксения Малыгина
13,74 
Zsynchronizowane z tekstem
Szczegóły
Все умерли, и я завела собаку
Czcionka:Mniejsze АаWiększe Aa

Посвящается моей сестре Рэйчел – с благодарностью за все



Было бы несправедливо утаить от вас, сколь предан я был вашей матери. Я обязан ей своей жизнью. Она была восхитительно умна, прекрасна и верна до конца, и образ ее навеки сохранится в моей памяти. Вам, дочерям ее, я обещаю вечную и верную дружбу.

Э. Б. Уайт «Паутина Шарлотты»

Emily Dean

Everyone Died, So I Got a Dog

* * *

First published in Great Britain in 2019 by Hodder & Stoughton An Hachette UK company. All rights reserved.

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © Emily Dean 2019

Photo copyright © Olivia Beasley 2018

© Новикова Т. О., пер. на русский язык, 2019

© Издание на русском языке. ООО «Издательство „Эксмо“», 2020

Пролог

Это история о том, как я потеряла всю семью и приобрела собаку. Но вы, наверное, уже об этом догадались. Такова особенность названий-спойлеров – вспомните хотя бы фильм «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса». Но если хочешь рассказать правдивую историю, без прикрас, то, полагаю, делать это нужно с самого начала.

Я не знала, что путь преодоления утраты приведет меня к собакам. Собаки всегда были для меня символом жизни, о которой я мечтала, но которой у меня никогда не было. Я даже не догадывалась, что дворняжка Хохотушка и ши-тцу, больше всего похожая на героиню фильма «Чубакка, молодые годы», изменят все.

В жизни случается многое, что приходится просто принимать. Трудно ждать чего-то хорошего от фразы, которая начинается со слов: «Надеюсь, ты не поймешь меня превратно…» Однажды настанет день, когда тех, кого ты любишь, больше никогда не будет рядом. И ты умрешь, так и не узнав, как произносится слово «furore». Но, может быть, никогда не поздно попытаться взять себя в руки.

Когда ты просыпаешься, потеряв все, с ощущением, что у тебя все есть. Что, если можно начать жизнь сначала?

Часть первая
Трикл

Глава первая

У нас никогда не было собаки. Я поняла это благодаря Коржику.

Прозрение настало, когда я смотрела, как он пел песенку «Одна из этих вещей» в суперпопулярной программе «Улица Сезам». Что-то в его песенке меня тронуло. Он сделал ее только своей. Круглые глаза его бешено вращались, когда он смотрел на четыре тарелки с печеньем. И тогда он спел слова, которые я помнила все свое детство. «Одна из этих вещей не похожа на другие, она просто не такая! Можешь угадать, какая не похожа на другие? Пока я не допел свою песенку?»

Коржику можно было и не допевать. Я уже знала, какая вещь не похожа на другие. Это была моя семья. Потому что во всех других семьях были собаки. А у нас собаки никогда не было.

Люди с собаками были квинтэссенцией «домашности», они были правильными и функциональными. В нашей же семье жизнь была любопытной и непредсказуемой. Хозяева сеттеров, спаниелей и терьеров жили в другом мире – и жизнь их шла по-другому. Я мечтала о собаке, мечтала отчаянно и страстно. Но еще больше я мечтала, чтобы наша семья стала семьей с собакой.

В семьях с собаками детям в пять часов наливали нечто такое, что называлось «чаем». Когда мы с моей старшей сестрой Рэйчел ходили к подружкам, их матери готовили рыбные палочки или хрустящие блинчики с ярко-оранжевой тыквой. Если бы мы были семьей с собакой, в гостиной у нас стоял бы светлый диван с цветочной обивкой и огромная юкка, а мы смотрели «Синего Питера»[1]. Папина фиолетовая машина, «Форд Сьерра» появлялась бы возле дома около половины седьмого, и колли или лабрадор бросался к двери, чтобы встретить его. «Привет, дружок, – говорил бы папа, ероша пушистую шерсть. – Хороший мальчик!» Собака лизала бы папу в лицо, а потом мы всей семьей собирались бы, чтобы посмотреть программу Дэвида Аттенборо «Жизнь на Земле».

У семей с собаками хватало денег на оплату телефона, страховые полисы, чистящие средства и продукты для морозильника. Мы же существовали на овердрафты и кредиты, которые уходили на черные такси, первые издания и паштеты из роскошного магазина Fortnum & Mason. Хозяева собак учили детей ездить на велосипедах. Наши родители давали нам уроки разбора поэзии, открывания бутылок с вином и уговоров судебных приставов. А когда дети хозяев собак спрашивали: «Почему бабушка сердится на меня?», их матери не отвечали: «Ты знаешь почему! Потому что она СИДИТ НА АМФЕТАМИНЕ, дорогая!»

Когда случалось невероятное и семьи с собаками получали штрафы за парковку, они оплачивали их до того, как дело передавали в суд. Перед школой они ели рисовые хлопья, а не пармскую ветчину с дыней, уцелевшую после новой вечеринки. И они не затыкали винные бутылки повестками со страшными словами «Последнее предупреждение». Они не забывали сообщить, что сегодня в их спальне Sex Pistols будут снимать новый клип. В семьях с собаками детей за шалости наказывали, отправляя в свою комнату или лишая карманных денег. Их не заставляли переписывать от руки цитаты из Шекспира. «Но главное: будь верен сам себе…» Или более мрачное: «Трус умирает много раз до смерти»… И матери из семей с собаками не брали детей в клубы бурлеска, где трансвеститы распевают «Lets Go Fly A Kite»[2], вместо школьных праздников.

Первые семь лет моей жизни прошли в самых разных домах и школах, и даже на разных континентах – так рассеянный зритель переключает каналы телевизора, даже не глядя на экран. То мы жили в викторианском особняке в Баттерси, а потом в увитом глицинией коттедже в Саррее, откуда неожиданно отправлялись в деревянное бунгало в Новой Зеландии, а потом в современную квартиру на набережной в северном пригороде Сиднея, которую мы сменили на дом в стиле ар-деко с видом на городскую гавань.

В наш первый день в Австралии мы увидели, как перевернулась лодка. «Дорогие, идите сюда! Здесь ТАКОЕ!» – закричала мама. Родители разбудили нас и вытащили на балкон, откуда мы смотрели, как спасатели вытаскивали на пляж все, что осталось от несчастного человека. «Это была акула!» – сообщил нам папа, показывая статьи о наших новых морских соседях в журнале National Geographic. Через две недели за традиционным графинчиком вина родители рассказывали друзьям, как «необычно» то, что дочки упорно не хотят купаться в море. «Мы наняли для них олимпийского тренера!» – говорили они, пожимая плечами. Наверное, рассказы об акулах были для них подсознательным способом соединить нас с сутью самого нашего существования. Мы двигались по жизни, как большие белые акулы, маневрируя между дружбами, домами и школами. Открытки «Как жаль, что ты уезжаешь!» сменялись табличками «Добро пожаловать в ваш новый дом!», приколоченными у пуансеттий в пустых съемных домах.

Такая жизнь требовала посольского уровня обаяния, стойкости и умения собраться в считаные минуты. «Кочующие Дины!» – так приветствовали нас в наполненных книгами домах наших литературных друзей, где были отцы в ярких гавайских рубашках и матери, благоухающие древесными духами в стиле 70-х годов. Бедные женщины старались хоть как-то реанимировать обеды, приготовленные уже два часа назад. Мы приезжали, рассказывая смешные истории о карьере моего отца на Би-би-си, где он был репортером отдела культуры и режиссером документальных фильмов. «Майкл, расскажи всем, как ты брал интервью у Барбры Стрейзанд!», «А Гор Видал[3] правда пытался тебя соблазнить?», «Фильм про герцога Виндзорского вышел классный!» Выслушав все это, мы скрывались, часто преследуемые налоговиками.

Незадолго до моего седьмого дня рождения и сразу после девятого Рэйчел, после восьми домов в трех странах и семи школ, отец, наконец-то позволил нам почувствовать вкус домашней стабильности. Он безнадежно влюбился в волшебный район XIX века в северной части Лондона Холли-Виллидж. Мама тут же записала нас с Рэйч в местную начальную школу, где учились блестящие отпрыски семейств, имевших собак.

Дом украшали покрытые мхом горгульи и башенки, увитые плющом. Наши домовладельцы, как все, кому мы должны были денег, были окутаны зловещей тайной, но я знала, что их зовут «чертовы Уокеры». «Не рисуйте на стенах, девочки! Не забывайте про чертовых Уокеров!», «Они снова хотят денег, эти чертовы Уокеры!» Я никогда не видела таинственных чертовых Уокеров. Они представлялись мне некими привидениями в капюшонах. Костяными пальцами они перебирали имущество в доме, а после них у нас на стенах появлялись надписи готическим шрифтом: «Нейлоновое одеяло прожжено сигаретой».

 

Вот так, под мрачным взглядом Карла Маркса, нашего выдающегося каменного соседа с расположенного неподалеку Хайгейтского кладбища, мы поселились в Холли-Виллидж. Я знакомилась с его альковами и старинными бакелитовыми телефонами, привыкала к запаху сырости и любовалась викторианским шкафом, набитым дижонскими горчицами и деликатесными консервами, вместо банок собачьего корма и бутылок молока, как у моих школьных подружек.

В доме было всего две спальни. «Ну, технически, три, дорогая!» – настаивала мама, имея в виду облюбованную пауками башенку, набитую старинными костюмами, париками, рукописями незаконченных пьес и театральными программками. Здесь было множество альбомов, заполненных газетными вырезками о появлениях нашего отца на телевидении. До перехода в документальное кино он был одним из ведущих художественной программы BBC Late Night Line Up. Его партнершей была Джоан Бейквелл. В этой программе мужчины с пышными бакенбардами и женщины в замшевых ботфортах до колена курили и всю ночь спорили с драматургами, философами, художниками и актерами. После этой работы наша адресная книжка заполнилась контактами знаменитых писателей, таких как Джон Ле Карре[4] и Дорис Лессинг[5], а отцу досталась неожиданная честь стать первым человеком, появившимся на британском цветном телевидении, – вряд ли его видел кто-нибудь, кроме семи пыльных академиков.

В своей книге «Что люди делают целый день?», посвященной животным в различных профессиях, я почему-то ничего не рассказала о работе своих родителей. В моей книге нашлось место моржу в халатике медсестры. Енот в спортивном костюме возился с колесами автомобиля. Кролик в костюме стюарда приветствовал на борту самолета лисицу. Но у меня не появилось ни одного папы-медведя в гавайской рубашке, с сигаретой в лапе, беседующего с Жермен Грир[6] о гендерной политике. И ни одной мамы-свинки в шелковом кимоно в шезлонге в саду, натирающейся маслом для загара, с подписью: «Дорогой, сними трубку! Наверное, мой агент пытается дозвониться!»

«Наверное, мой агент пытается дозвониться!» – эту фразу мы с Рэйч в детстве слышали не раз. А потом папа с заговорщическим видом шептал нам: «Но ему ни разу не удалось!»

Актерской карьере матери положило конец рождение Рэйчел, а потом мое. Но со страстью отца к переездам у нее все равно ничего не получилось бы. Все ее актерские успехи были весьма причудливы. «Ваша мама знаменитость?» – спрашивали нас школьные подружки. «Она играла хозяйку турецкого борделя в полицейской драме, – отвечали мы, натыкаясь на непонимающие взгляды. – Вы не видели? А еще она была трупом в „Приключениях Шерлока Холмса“… Тоже не видели? А еще она была в рекламе „Тампакса“». Мы видели, как интерес подружек слабеет, – их надежды познакомиться с исполнителем роли Дэнни в «Бриолине» таяли на глазах.

Вскоре после нашего возвращения в Англию мама стала периодически подменять кого-то в театрах Вест-Энда. «Здесь только ноги ломать!» – восклицала она, спускаясь по лестницам дома в Холли-Виллидж в босоножках на высоких шпильках и стильных обтягивающих джинсах. Она обнимала нас, окутывая ароматами бергамота, табака и экзотической взрослости. Это была Вечерняя Мама, мама из прокуренных гримерок, заполненных громогласными актерами, мама, которая весело флиртовала с вахтером на служебном входе и приглашала коллег «пропустить еще стаканчик на посошок!» Дневная Мама была совсем другой. Она требовала, чтобы мы посещали уроки балета, водила нас по художественным галереям и готовила петуха в вине (coq au vin), как любил наш отец. Дневная Мама благоухала душистым мылом и ворковала «сейчас, сейчас», когда мы болели. Две эти мамы никак не сочетались друг с другом и вели между собой вечную борьбу.

Родители хотели, чтобы мы с Рэйч с детства участвовали в отцовской работе, поэтому мы допоздна смотрели споры о моральной допустимости пластической хирургии или интервью с великими писателями, сонно пытаясь понять смысл папиных вопросов: «Дорис Лессинг, вы всегда так сурово осуждали нашу цивилизацию?» Обычно мы сидели на диване, дружно обнимая медведя Руперта, с которым моя сестра не расставалась. Руперт, как и мы, был закаленным в путешествиях иностранным корреспондентом. Он сопровождал Рэйч в наших метаниях по миру. Он был самой большой ее драгоценностью. Возможно, она так его любила, потому что после всех приключений он всегда спокойно возвращался к идиллической деревенской жизни – в нашей истории я не стала бы делать ставку на подобную развязку.

Рэйч постоянно тянуло к воспоминаниям о нежных, давно ушедших временах. Она собирала кукол в старинных нарядах и скрывала свою обычную красоту за эксцентричностью Старого Света. Даже переходный возраст у нее сопровождался не криками и хлопаньем дверями, а Генделем, которого она каждый вечер играла в ванной на трубе, запершись, чтобы ей не мешали. Мои интересы были более приземленными и соответствующими возрасту. Я собирала традиционные символы детского статуса – блокнот с Чубаккой, дневник с мишкой Паддингтоном, игра на запоминание, которая извещала мир о моих проигрышах драматическим басовым тоном. Но Рэйч совершенно не желала быть такой, как другие. Она не разделяла моего желания быть членом семьи с собакой. К нашей семейной жизни она относилась со спокойным снисхождением.

Ко мне она тоже была столь же терпима – несколько раздраженная любовь снисходительного родителя, использующего эвфемизмы типа «энергичный», для оправдания сомнительного поведения. «Эмми, это же глупо», – мягко журила она меня, поймав на горячем, – я старательно выдавливала зубную пасту на аккуратно сложенные брюки приехавшего в гости деда. «Сколько же в тебе уживается!» – вздыхала Рэйч, когда я меньше чем за минуту переходила от смеха к слезам и обратно. Иногда я пыталась соблазнить ее прелестями темной стороны. Рэйч с почтительным ужасом смотрела, как я предлагаю няне «яблочный сок», протягивая ей стакан свежей мочи, над которой еще поднимался пар, и хихикала, когда я подложила подушку-пердушку приехавшему к отцу по делам продюсеру Би-би-си. Но наша близость основывалась на сестринском языке, который знали только мы вдвоем, и на общих секретах нашего нетрадиционного мира.

* * *

Мы с Рэйч жили в одной комнате, разделенной пополам. Между нашими кроватями стояла бамбуковая ширма, узкий сектор Газа, разделявший наши территории. Из-за этой ширмы у нас постоянно возникали пограничные конфликты. На стороне Рэйч кукла Уильям Шекспир в нейлоновой шапочке держала в руках свиток. Кукла сидела рядом с миниатюрной Библией и пухлым дневником, который Рэйч вела уже пять лет. На дневнике красовалась надпись: «ЛИЧНОЕ!!!» На моей стороне валялись книжки типа «Самая испорченная девчонка в школе», блестящие тени для век и розовые щетки для волос. А еще у меня был маленький алтарь Генриха VIII. Его подход к жизни – «гони, словно украл» – был мне очень близок. Как придворные Генриха, мы никогда не знали, что ждет нас впереди.

Невозможно было предсказать, что вызовет очередной родительский срыв в нашем доме. В десять лет я сказала маме, что мне «не очень-то нравятся» уроки игры на пианино, которые давала нам дива под странным зонтиком. После этого начался настоящий спектакль с заламыванием рук и стонами: «Ты понимаешь, как глубоко меня ранили эти слова?» Впрочем, когда через несколько лет мама поймала меня, наливающую во фляжку со свадьбы Чарльза и Дианы вино, чтобы выпить в школе, она просто закатила глаза и простонала: «Ты невозможна!» Папа лишь снисходительно улыбнулся, когда мы с Рэйч стянули его журнал «Плейбой» и продемонстрировали его гостям, но пришел в настоящую ярость, обнаружив в портфеле Рэйч роман Джеки Коллинз. Он кричал, что это «героин для разума» и Рэйч «лучше сразу перейти на кокаин». А потом папа подарил ей роман Джеффри Арчера.

Редкие визиты подружек из семей с собаками приводили меня в ужас. Я готовилась к ним, как к военной операции, заставляла маму смахивать паутину с плиты, требовала, чтобы она оделась как «нормальная мама», и убрала свою фотографию в молодости, на которой она в обнаженном виде сидела верхом на стуле в стиле Кристин Килер[7].

«Твой дом похож на церковь. Ты правда тут живешь?» – поражались подружки, напрашиваясь на экскурсию, когда их родители подвозили меня домой после бассейна. Футболка моя неизменно была влажной от хлорированной воды и пота – меня кидало в пот при мысли, что они увидят наш шумный богемный мир.

«Да! Увидимся завтра в школе. Пока!» – бормотала я, забывая о манерах ради спасения, выбегала на мощенную булыжником улочку и неслась под аркой мимо аккуратного общественного газона, который регулярно подстригали наши соседи. «Ты не пройдешь, – мысленно вопила я. – У тебя и твоей семьи с собакой нет допуска в наш странный мир». Они были слишком чистыми и спокойными, чтобы приветствовать их так, как будил нас папа («Руки с яиц, девочки, ноги в носки!»). Им вряд ли понравилось бы, как моя бабушка-алкоголичка агрессивно распевает «Дилайлу» и предлагает нам с Рэйч затянуться ее коктейльными сигаретами. И они точно сбежали бы, услышав, как мама спрашивает у автоугонщиков, о которых папа делал документальный фильм: «Скажи-ка, Кит, а какое время года у вас самое ГОРЯЧЕЕ?»

Единственными, кого я могла впустить в наш дом, не испытывая моральной паники, были члены родительского племени – разнообразные актеры, писатели, журналисты и интеллектуальные бонвиваны, сыпавшие анекдотами.

«Открой дверь, дорогая!» – при их появлении кричала мама с кухни. Там она помешивала булькающее рагу, попивала белое вино и дымила сигаретой. Сигаретный пепел нередко становился пикантной приправой ее готовки. Мы с Рэйч встречали гостей. Театральные актеры, которые оправдывали согласие сняться в «Докторе Кто» словами: «Ну да, конечно, это не Гамлет, но там ЧЕРТОВСКИ хорошо платят!» Знаменитые писатели, военные корреспонденты, историки с телевидения и колумнисты из приличных газет. Отец развлекал их рассуждениями о литературе и культуре, а я смотрела, как они одобрительно кивают его красноречивым монологам. Он буквально царил в гостиной, тщательно подбирая слова и высказывая точные замечания.

Иногда родители просили, чтобы мы с Рэйч устроили «представление». Мы уныло тащились в свою комнату, наспех придумывали, писали и разыгрывали небольшую комическую пьеску. Сестра всегда была режиссером этих представлений, и это были единственные ситуации, в которых свойственная ей тирания проявлялась благотворным образом. «Эмми! Ты несерьезно к этому относишься!» – вечно возмущалась она. Рэйч ставила наши пьески с профессионализмом, который меня обескураживал. Она действовала с радикальностью заключенного, решившего воспользоваться заключением, чтобы накачать стальные мышцы. А я напоминала другого, того, кто после нескольких неудачных попыток побега выкрикивает оскорбления в адрес надсмотрщиков. Ген под названием «смотрите-все-на-меня», который я, несомненно, унаследовала у родителей и который напрочь отсутствовал у Рэйч, в этих представлениях не проявлялся. Я жила в постоянном страхе перед оценкой со стороны других людей.

 

Иногда друзья семьи появлялись с символом менее кочевой жизни – со столь желанными для меня собаками. Адвокат по авторскому праву приходил с рыжим сеттером Джейком. Иногда появлялся фотограф с далматином, который носил не самое подходящее для детского слуха имя Лавер – «любовник». Дом тут же наполнялся виляющими хвостами – собаки стремились изучить каждую комнату. Как-то раз пес притащил штаны Мухаммеда Али, принадлежавшие моему отцу (на них красовалась надпись: «Порхаю, как бабочка, жалю, как пчела»). Штаны свисали из слюнявой пасти, но всех это страшно развеселило.

Мы с Рэйч носились по саду с нашими временными компаньонами, наслаждались собственной властью, когда они по команде приносили нам палки, и хихикали, когда они набрасывались на нас со своими собачьими ласками и принимались лизать нам лица.

Когда наши собачьи радости подходили к концу, я была безутешна. Я обнимала собак, прижималась щекой к их теплым шеям, шептала прощальные слова, как любовница, которая никак не может смириться с воскресным одиночеством. Я была уверена, что эти волшебные существа – ключ ко всему, чего не хватало в нашей жизни. Взрослые недоуменно смотрели на эти актерские прощания, обещали, что придут снова, но их обещания были слишком слабым утешением. Я знала, что наш бродячий цирк – не место для собаки.

Но краткие запретные связи стали для меня мечтой, которая вскоре переросла в страстное желание. «ПОЖАААААЛУЙСТА! Ну, пожалуйста, можно мне завести собаку?» – каждый день спрашивала я. Отец лишь смеялся, и я понимала: «Ну конечно, флаг тебе в руки». Ему наши пушистые гости нравились так же, как и нам. Он на время расслаблялся и веселился, не сдерживая себя. Но страх перед обязательствами и рутиной всегда перевешивал желание радости, если обязательства грозили затянуться на длительный срок.

Мама не хотела заводить собаку, потому что собаки раздражали ее своей живостью и необходимостью гулять с ними. Она отказывалась признавать, что на улице может происходить что-то хорошее до десяти утра. «Собака – это большая ответственность, дорогая, – говорила она. – И кто будет с ней гулять?» И говорила она это так, словно автоматически исключала себя из списка кандидатов.

Как-то раз родители пришли к нам с «замечательными новостями». Мы с Рэйч давно привыкли остерегаться подобных заявлений. В худшем случае нас ожидали дальние перелеты и знакомство с новыми людьми на новом континенте. В лучшем – три часа в каком-нибудь авангардном театре, где кто-то в кожаной куртке и камуфляжных штанах изображал на сцене Кориолана. Так что к тому, что нас ожидало на этот раз, мы оказались совершенно не готовы. Мы с Рэйч сидели в гостиной в пижамах с персонажами Маппет-Шоу.

– Как вы отнесетесь, если с нами поживет собачка?

– Как долго? – спросила я с недоверием – я давно привыкла к тому, что стакан наполовину пуст.

– Целую неделю.

С этим мы сумели справиться.

Папа сказал, что собака очень красивая, добрая, рыжая и зовут ее Рáсти. Он даже не понял, что нам было все равно, – ведь к нам ехала собака!

«Родителями» Расти были друзья семьи, Джоан Бейквелл и ее муж Джек. Они должны были привезти Расти вместе с корзинкой и вещами (у собаки были свои вещи – как мило!), а потом забрать его в следующее воскресенье.

За день до приезда Расти меня охватила настоящая подготовительная мания. Я вытаскивала из шкафа полотенца, которые могли бы ему понравиться («Дорогая, это итальянское, а это из „Хэрродс“[8]. Положи их назад»), планировала прогулки, на которых могла бы выглядеть как настоящий, уверенный в себе ребенок из семьи с собакой, и вызвалась сбегать к мяснику за лакомствами. («Мы и без того ему должны за стейки, так что нет, Эмми».)

Мы с Рэйч переругались из-за того, на чьей половине комнаты Расти будет спать, но родители заявили нам, что собака не будет жить в нашей спальне. Подобная защита нашей спальни была неожиданной, учитывая, что Рэйч недавно нашла в своей постели чужой бюстгальтер. Мама объяснила, что бюст забыла ее подруга, которая предавалась утехам со своим французским любовником под одеялом Рэйч с изображением кролика Питера. Рáсти подобные вольности не светили. Он будет спать в гостиной, в своей корзинке. Я подумала, что маму пугает его принадлежность к племени, которое мы страстно ненавидели – к «этим чертовым жаворонкам».

И вот великий день настал. Мы с Рэйч не спали полночи. Наутро мы не могли оторваться от окон. Мы ждали приезда Расти со страстью, достойной прекрасных южанок, ожидавших возвращения солдат. Ну как папа может читать газету? Как мама может хохотать и болтать со своей театральной подругой об ужасной постановке «Как вам это понравится»? Ведь вот-вот в нашей жизни появится Расти!

– Он приехал! – закричала Рэйч.

Я расстроилась, что не первой узнала эту новость. А потом я увидела его. Расти семенил по дорожке к дому, с обожанием и почтением поглядывая вверх, на Джека.

Прозвонил звонок, родители открыли дверь. Начался обмен привычными любезностями («Привет, а вот и вы! Вы легко нас нашли?»). Я же стояла, не в силах оторвать глаз от нашего нового компаньона. Расти тоже посматривал на меня с интересом, а потом прыгнул прямо в коридор и позволил мне обдать его волнами безумной, потрясающей любви.

Так началась короткая неделя, которую Расти провел с нами. Это было великое событие моей жизни, после которого она уже никогда не была прежней.

Нам с Рэйч нравилось подниматься рано утром, чтобы насыпать ему еды в миску. Мы хохотали, когда он гонялся за нами по лестнице, и наслаждались ощущением того, что в его глазах мы были хозяйками. «Расти, это очень нехорошо!» – сурово говорили мы, и головы наши кружились от ощущения власти.

Иногда я ложилась рядом с его корзинкой только для того, чтобы послушать, как он вздыхает, крутится на месте, щурится, а потом засыпает. Я была вне себя от счастья. Ну как кто-то может не желать постоянной близости к этому источнику радости? В нашем доме воцарилась атмосфера чудесной полноты. Расти был якорем. Отец веселел рядом с ним, и даже мама стала ходить вместе с ним в магазины, выбирая для таких прогулок туфли на каблуке пониже.

Рэйч приняла нарушение нашей нормальной жизни, но к Расти относилась не так эмоционально, как я. Ее явно не тревожила та печаль, которая была неизбежна после его отъезда. Она копила позитивные ощущения. Я прямо видела, как она складывает их в папочку с надписью: «Счастливые воспоминания». Она искала то, чему можно радоваться, и не видела в этом болезненных воспоминаний о том, что ушло навсегда. А я, когда в моей жизни случалось что-то радостное – веселая вечеринка, солнечный день или забавное шоу по телевизору, – сразу испытывала легкий ужас. Неизбежный конец короткого счастья перевешивал радость настоящего.

Черное Воскресенье настало слишком быстро. Мама нас утешала, твердила, что Джоан позволит навещать Расти в любое время. Мы же с Рэйч лежали рядом с песиком и гладили его мягкие ушки. Когда приехал Джек, чтобы забрать его в настоящий дом, Расти запрыгал от радости. Острое ощущение предательства кольнуло мое сердце, но быстро прошло. Я признала горькую истину. Мы просто не обладали качествами, необходимыми для того, чтобы держать у себя таких преданных и честных существ, как Расти. Мы никогда не дали бы им того, что им нужно, а лишь причинили бы боль. Дело не в них, дело в нас. Но та летняя неделя открыла мне мир, из которого не хотелось уходить. Я продолжала надеяться, что родители когда-нибудь увидят Расти моими глазами: он бросил меня, но я поклялась, что в следующий раз все-таки надену на него кольцо!

Наступила осень. Мы стали ждать наше второе Рождество в Холли-Виллидж. Я ощущала в воздухе какое-то заговорщическое предвосхищение. Родители обменивались загадочными взглядами, разговаривали по телефону приглушенными голосами и всячески намекали на «большой сюрприз». Мне не нужно было гадать. Я просто знала.

Даже они не могли бы этого испортить.

1«Синий Питер» (англ. Blue Peter) – детская британская телепрограмма. Существует с 1958 года.
2Песня из диснеевского мюзикла «Мэри Поппинс» 1964 года.
3Юджин Лютер Гор Видал (1925–2012) – американский писатель, эссеист, кино- и театральный драматург, признанный классик американской литературы второй половины XX века.
4Джон ле Карре (род. 1931) – английский писатель, автор шпионских романов. За полувековую писательскую карьеру опубликовал 22 романа, которые переведены на 36 языков.
5Дорис Мэй Лессинг (1919–2013) – английская писательница-фантаст, лауреат Нобелевской премии по литературе 2007 года.
6Жермен Грир (род. 1939) – английская писательница, ученая и телеведущая, которая многими считается одной из наиболее значительных феминисток XX века.
7Кристин Килер (1942–2017) – в прошлом британская модель и девушка по вызову, главное действующее лицо общенационального политического скандала, потрясшего Британию в 1963 году и получившего название «Дело Профьюмо».
8Самый известный универмаг Лондона. Считается одним из самых больших и модных универмагов мира.