Захватывающие деяния искрометного гения

В общем-то, это та самая книга, которую можно написать про каждого из нас. Не потому, что каждый из нас - молодой пафосный раззвездяй, каковым, по сути, является главгерой книги, он же автор (по крайней мере, сближен с ним на максимальное расстояние; об этом ниже). А согласно тому закону, что про каждого из нас можно написать хотя бы одну книгу. Вот, Дэйв Эггерс написал. Типа, а вам слабо? Для чистоты эксперимента, впрочем, ему следовало бы не писать ничего больше. А он таки сотворил еще дохрена и сверх того, см. англовикипедию, например (кстати, "Д.Р.Т.О.Г." там идет под грифом "нон-фикшен", умереть не встать). И вообще, ему, оказывается, 40 лет уже, как время летит. О чем книга? О нескольких годах жизни одного молодого см. выше. Так получилось, что он почти одновременно потерял обоих родителей, умерших от рака с перерывом в несколько месяцев. И на нем остался маленький брат, с которым теперь как-то надо жить. Конечно, есть еще старшие брат и сестра, они очень помогают, но у них своя жизнь. А Дэйв и Тоф (так зовут брата - Кристофер) переезжают вслед за родней из Чикаго в Сан-Франциско и устраивают там перманентный праздник непослушания, правда, слегка осложненный мыслью о том, что они теперь друг другу и покойным родителям должны: Дэйв - вырастить брата, Тоф - вырасти. Они переезжают из одного съемного дома в другой, Дэйв работает на временных работах, ухаживает за девушками, пытается пролезть в реалити-шоу, вместе с друзьями берется выпускать журнал "Мощчь", который быстро заканчивается одновременно с энтузиазмом юных журналистов... В общем, живут люди. Как могут. И рассказывают об этом - весело, напористо, с энергией и апломбом, который бывает только у "двадцатисчемтолетних", как аттестует герой свое поколение. Интересно, впрочем, в книге не столько содержание, сколько форма. Это текст, который постоянно бегает от автора и изящно найоппывает его; текст, деконструирующий сам себя. То автор пишет многостраничные примечания о том, что на самом деле там и сям имелось в виду и так ли все было на самом деле. То посреди диалога с персонажем (у которого есть реальный прототип, как у всех в этой книге) тот взрывается и требует убрать его нафиг или по крайней мере не обременять его образ излишним символизмом. То интервью, которое он дает на отборе в реалити-шоу, прерывается вопросом: "Это ведь на самом деле не расшифровка интервью?" А причуды памяти и художественных допущений окончательно закругляют главный урок этого объемистого текста: как бы ни стараться сблизить литературу и жизнь, они все равно будут сближаться лишь по ассимптоте и никогда не сольются в экстазе; вот вам и "нон-фикшен". А впрочем, к черту все эти деконструкции и дискурсы: Эггерс дарит нам еще одну компанию людей, которые могли бы стать нам друзьями, и еще одного автора, которому хотелось бы позвонить по телефону, привет Холдену Колфилду. А это не так уж и мало.

«А этот парень балду не пинает» – подумал я, когда прочитал название книги. Вариант с самовлюбленным бредом сразу отпал, жесткий сарказм тоже. А про иронию автор сам все сказал в предисловии. Когда книга была прочитана, я сказал себе ту же фразу, потому что название «Душераздирающее творение ошеломляющего гения» предельно точно отражает не то чтобы содержание книги, но её эстетические намерения. Эггерс формирует многомерный объект, сплетенный из множества техник и намерений. Случай не то чтобы парадоксальный, но значимый - или вы думаете очень много и понимаете куда автор хотел вас привести, или не думаете совсем, но попадете туда же, куда и первый читатель-зануда.

Все, кто хочет сбежать из ловушки постмодернизма, прежде всего стремятся ускользнуть от иронии. И первая Эггерса, автобиографический роман «Душераздирающее творение ошеломляющего гения» выглядит очень ироничным. Если не считать того, что автор тщательно и подробно в предисловии разбирает, почему ссылки – это не ирония, мета-проза – не ирония и название тоже не ирония. Если излагать фабулу «Душераздирающего творения», то получается обычная такая автобиография с прицелом на «Клуб Опры» или что там в Америке задает усредненный литературный вкус. Есть главный герой Дэйв и у него умирают родители. С перерывом в несколько месяцев сначала умирает отец от болезни сердца, а потом мать – от рака. Хотя у Дэйва есть старший брат и сестра, он решает взять на себя воспитание самого младшего из братьев – Тофа. В процессе всего этого им бывает весело, бывает тяжело, бывает грустно и, вообще, случается много событий, которые могут иметь место в биографии интересной личности. И все было бы хорошо, если бы Эггерс не решил превратить свою автобиографию в поле для литературного эксперимента.

Грустна судьба современного ребенка, первое слово у него «мама», второе «папа», а третье «постмодернизм». И хотя сам ребенок еще в глаза не видел постмодернизм, он уже несет на себе оковы интертекста, ризомы и иронии. Эггерс очень хочет быть начитанным хулиганом, умным, но очень вредным ребенком. Из тех, которые любят поправлять учителей, и они почти всегда правы. Поэтому первое, что говорит этот хулиган – «Не знаю я никакого постмодернизма. Пишу, как хочу, отстаньте».

Есть два главных врага, которые связаны не столько с постмодернизмом, сколько с ложными путями выхода из него. Первый враг – наивность, призыв «будьте как дети», второй – иллюзия реализма и документальности. Эггерс показывает, что первый путь не работает на примере журнала «Мощчь» и с помощью фигуры главного героя. Книжный Дэйв надевает маску невыносимого эгоманьяка, очень инфантильного и самоупоённого. У него случаются вспышки фантазии, когда Дэйв рисует в голове пять разных вариантов того, что могло случиться с младшим братом, пока его нет дома. Такими вещами, приземленными, наивными и простыми, порой пытаются поймать читателя на крючок искренности. Но Эггерс множественными мелкими ударами разбивает маску ребенка и эгоманьяка на мелкие куски. Иллюзия автобиографии разрушается несколько раз за книгу, когда некоторые из героев вдруг начинают выходить из своей роли и указывают, что его реальная жизнь теперь превращается лишь в структурный элемент книги Эггерса. Тоф говорит заумные вещи об иронии и спекуляции автобиографическим материалом. Это прямой вызов читателю, обращение не к герою Эггерса, а к тому, кто читает книгу. Реальные люди и реальные жизни оказавшись на страницах книги или в кадрах фильма тут же превращаются в чистый маркетинг, отглаженный и вылизанный несколькими продюсерами продукт. В попытках пробраться к реальности Эггерс периодически разрушает реальность книжную. Он моделирует действительность поверх автобиографической канвы повествования.

Искренность и честность в современной литературе сложно воспроизвести, поскольку они представляют собой не сложную идею, а сложную конструкцию. Приходится делать много отскоков и пируэтов, создать десяток страховок, а потом все их обрезать в строго определённом порядке, чтобы уклониться от зверя по имени «постмодернистская чувствительность».

У Эггерса есть наглость и вынужденная самоуверенность. Он возводит такую конструкцию, что многие писатели на его месте провернули бы тот или иной ироничный финт, чтобы не оказаться погребенным под собственным небоскребом слов и качелей, на разных сиденьях которой сидят стремление к новой искренности и ироничный пшик.

Одна из важный линий сюжета – история журнала «Мощчь», в которой видна история поиска своей идентичности того поколения людей, которые плакали из-за смерти Курта Кобейна, а потом пришли к отрицанию всего на свете. Возможно, здесь стоило бы сказать что-то о том, с какой насмешливой иронией описывает Эггерс себя самого и своих единомышленников, но иронии здесь не так много, как могло бы быть. Эггерс смеется, но это смех над самим собой молодым от человека, который стал умнее, но запала идеологии не растерял. У него есть все то же стремление к поиску идентичности, только он понимает, что методы «Мощчи» были, по большей части, чистым позерством, а не культурным экспериментом.

«Мощчь» - пародия на усредненную новую искренность. Это мода, которая всегда, даже в момент своего рождения, уже принадлежит прошлому. Это всегда трусость, слабость и бессилие – взять прицел на что-то искреннее, а потом развернуться в обратную сторону, огородившись иронической дистанцией глянца. Поскольку еще на первых страницах автор старательно объяснил нам как читать книгу, и даже представил список символов и их расшифровок, на протяжении всего текста удерживается чувство, что комментарий автора предшествует основному тексту. Так Эггерс выстраивает свои отношения с искусством. Многоуровневая конструкция, упорно отвергающая любую ироническую интерпретацию.

Комментариями Эггерс не подчеркивает условность выдумки и обжигающую «правду». Его подход иной - ни один из комментариев ничего не меняет кардинально в событиях, но значительно влияет на интерпретацию. Это хулиганство - объяснять, как читать свою книгу. И почти всегда признак бессилия автора. Но для Эггерса стоит сделать исключение. Он не стесняется выглядеть глупым или наивным. Он убирает циничную и ироническую дистанцию.

А теперь настало время быть серьезным и критичным. Все это, в принципе, классно и весело и так подмывает развернуть флаг новой литературы над захваченным Рейхстагом постмодернизма. Проблема только в том, что книга эта вышла уже давно. И Эггерс предлагает хороший проект, важные аспекты рефлексии, предлагает обновить взгляд на экзистенциальные проблемы. Однако, зверь, с которым он пытается бороться, слишком огромен, чтобы как-то замечать их удары. Отчасти в этом, кажется, кроются причины того, что Эггерс уделяет большое внимание общественной жизни. Он основал издательство, в котором печатает авторов-нонконформистов, создал две благотворительные программы: первая рассчитана на развитие писательских навыков у детей, вторая занимается сбором средств на колледж для детей из малообеспеченных семей.

«Душераздирающее творение ошеломляющего гения» проходит по разряду нон-фикшн, хотя действительную принадлежность этой книги к какому-то жанру сложно определить. Думается, что это было одной из задач Эггерса – заставить понятия фикшн и нон-фикшн резонировать, столкнуть их друг с другом. Любая выдумка конечна и структурирована, надёжно вмещена в каркас нарратива, который построен по Роберту Макки или Уильяму Зинсеру. Но остается единственная неисчерпаемая сущность - жизнь и её опыт. Поэтому важна документалистика, нон-фикщн, взрыв науч-попа. Мы исследуем документальную картину мира, пока художественная литература пытается отдышаться и найти к этой реальности новые ключи. Поэтому попытка игнорировать постмодернизм – лукавство. Все же слишком большой арсенал Эггерс применяет для того, чтобы показать какие переживания представляет повседневная жизнь.

Читавший кое-что из классических романов человек может поковырять в носу и сказать: «Ну и что? Сервантес и не такие коленца выписывал. А Стерн? «Жизнь и мнения Тристрама Шенди»? А вы... Эггерс, Эггерс». Прием, как мы знаем, может хоть висеть в пустоте, не он определяет произведение, а произведение определяет прием. Аллегория с фехтованием уже навязла в зубах, но её придется повторить - это все равно, что ударить противника его же оружием. И любители философствовать молотом должны быть готовы к тому, что молот прилетит к ним в ответ.

Ее даже необязательно читать полностью - вполне хватить и вступления) Наверное, самая необычно оформленная книга, которую я когда-либо держала в руках. "История новейших времен и поколения Х" - ни много, ни мало. Писать мемуары в 27 лет вроде бы и рановато, но некоторые к этому возрасту проживают такую жизнь, о какой не напишут и 60 граждане. Хотя вроде бы ничего особенного, на циничный взгляд нашего времени и не произошло - ну, умерли родители, остался на руках младший брат, и что дальше, вон в Африке дети голодают и приближается глобальное потепление, кого должна волновать чья-то очередная грустная история? А на самом деле, такие истории волнуют нас гораздо больше, чем голодающие африканские дети. Потому что они гораздо ближе и понятней. Потому что автор такой же, как все - "он так же быстро засыпает, если напьется, иногда занимется сексом без презерватива, не устроил своим родителям пристойных похорон, рассчитывает умереть молодым..." И проблемы, с которыми сталкивается он и его друзья - блин, у нас же с друзьями было все точно так же:) Наверное, и хорошо, что он написал эту книгу именно в таком возрасте - мировоззрение с годами менятся, и напиши он ее позже (гораздо позже) она вряд ли бы нашла такой интерес у молодежи, которой пришлось отложить немного в сторону "Над пропастью во ржи" Сэлинджера.