Лизавета. Петля

Часть I. Лиза

Милая моя. Милая моя Лизавета.

Егор сидел на ковре перед разложенной доской, плечом чувствуя колени Лизы. Она, задумчиво подперев голову, глядела на фигуры. Пахло от неё, как всегда, летним лугом: васильками, пижмой, прохладной рекой.

Лиза потянулась к ферзю, задев хохолок на Еговорой макушке. Егор дёрнулся, резко оглянулся. Лиза быстро, рассеянно улыбнулась и двинула пешку.

– Шах.

Снова улыбнулась – шире, задорней, лучики разбежались вокруг глаз:

– Мат!

Ежов хмыкнул, скрывая за усмешкой смущение.

– Лиза, – сгребая с доски фигуры, проговорил он. – У меня для вас подарок. Я думаю, это должно понравиться вашей любознательной, пытливой натуре…

Она рассмеялась, опустилась рядом с ним на колени и одёрнула голубую юбку.

– Оставь этот тон, Горик. Я себя чувствую престарелой тётушкой.

Егор, хмурясь, подтянул свой горбатый ранец и вытащил жёлтую, аккуратно подклеенную книгу. «Занимательная комбинаторика» значилось на обложке.

– С днём рождения… Лиза. Желаю здоровья и успеха в личной жизни, – краснея, выговорил Ежов.

– Ух ты! От сердца, поди, отрываешь?

Сделав вид, что не замечает его пунцовых ушей и щёк, Лиза наугад раскрыла «Комбинаторику», провела пальцем по строчке, пошевелила губами. Наконец, выждав время, достаточное, чтобы с Егорова лица схлынула краска, подняла голову:

– Спасибо, Горик. Это чудесный подарок. Вот только… ты не обижайся, ладно? У меня такая книга была в выпускном классе. Оставь, тебе больше пригодится. А я, – Лиза торопливо полезла в сумочку, – я тебе напишу название другой книги. Очень хорошей. Если нравится «Комбинаторика», то и эта придётся по душе.

Чувствуя в носу предательскую щекотку, Егор, не шевелясь, пристально глядел, как Лизина рука выводит на нежно-зелёном листе записной книжки: «Криптография».

– За этой наукой будущее. Попроси отца, чтобы заехал к Седлецкой, у неё должна быть.

Лиза сложила бумажку вдвое и протянула Егору. Тот осторожно принял лист, коснувшись кончиков прохладных, длинных лизиных пальцев. Спрятал под манжет. Поздно вечером, когда Лиза уехала, и дом затих, Ежов устроился за столом и вытащил, наконец, заветную бумажку. Криптография как наука в эту минуту интересовала его мало. Зато он долго рассматривал завитки, разорванное колечко у «ф» и сплюснутый кружок у «я», вспоминал, как Лиза водила по листу рукой, подносил его к лицу, вдыхая островатый запах чернил и слабый-слабый, почти уже улетевший аромат черносмородиновых духов.

***

В гимназии дело шло туго, особенно после перевода в старший класс. Призрак осеннего свидания с Лизой осунулся, побледнел, а впереди, до самого лета, разлеглись одни только бесконечные уроки, на которых не было ничего похожего ни на совершенные в своей логике шахматы, ни на загадочные инварианты, ни, тем более, на волшебную, тонкую и коварную, как искусная любовница, криптографию. Эта смелая метафора, в сочетании с мыслями о Лизавете, заставляла Егора краснеть, одёргивать рукава и наглухо застёгивать гимназический мундир.

До апреля, долженствовавшего принести хоть какие-нибудь надежды, оставалось два долгих, тоскливых и грязных месяца. И если март был ярок хотя бы чернотой проталин, то февраль являл собой откровенную слякоть. Егору казалось, что его протягивают сквозь узкий, тугой шланг – так, что сплющивает по всем фронтам и закладывает уши. Несколько раз он порывался написать Лизе и даже обманом выведал у матери адрес. Но всякий раз садясь с этим за стол, Егор поднимал глаза и встречал в стекле своё отражение – вихрастое, вытянутое, со вздёрнутым носом, несимметрично и некрасиво усыпанным веснушками, будто швырнули в лицо горсть подсолнечной шелухи. Коротко и зло фыркая, стыдясь себя, Ежов откладывал бумагу, в которой раз говоря: я объяснюсь с ней в следующую встречу. Непременно.

А чтобы сократить время до этой встречи, он смастерил простенькую, но действенную Сжимку. В первой своей версии Сжимка умела лишь сокращать томительные минуты уроков, но через неделю доработки уже прожёвывала целые дни. Требовалось только, чтобы никто в это время пристально не смотрел, особенно мать: уж она бы заметила и отсутствующий взгляд, и ниточку слюны на подбородке. Сжимка сэкономила Ежову немало часов; будни в гимназии пролетали, как весенние пичуги, а выходные он самозабвенно посвящал криптографии, новым изобретениям и экспериментам.

Но всему приходит конец; сошли и февраль, и март, и рыхлый и грязный снег. На косогоре за домом высыпала мать-и-мачеха, чёрные зимние веснушки на носу порыжели, оповещая о скором солнце, а от полей, из-за далёкой, непаханной ещё полосы, потянуло наконец дымом, васильками, пижмой и пробуждающейся, звенящей рекой.

***

Летняя встреча настала внезапно, Егор даже не успел испугаться. Лизу ждали к концу сенокоса, а она явилась в начале июля – весь день с матерью просидели в беседке, вспоминая курсисток, гадкую начальницу и приёмы шитья. Лиза четвёртую зиму посещала рукодельные вечера, устраиваемые матерью Егора, и сдружилась с ней ещё с той поры, когда вместе со своей grandma на лето поселилась в соседней даче. Тем, первым летом Лиза то и дело бегала в лавку за свечами и керосином, ездила в город за свежим бельём и средством от плесени – а Егор украдкой, жадно и ежедневно глядел из окна на её лёгонькую карету, на васильковое платье и воздушные волосы под вышитой косынкой.

Это лето Лиза снова думала провести на старой даче – но теперь одна и только наездами. Бабушка осталась в столице, променяв прелесть имения на возможность продолжать выходы в свет.

Узнав обо всём этом за завтраком на следующий после приезда Лизы день, Егор со сладкой досадой заметил, как невпопад, неровно забилось сердце. Два месяца рядом с Лизаветой – больше того, два месяца, свободных от гимназии, шестьдесят дней, посвящённых одним только мечтам, волшебное воплощение которых сейчас, должно быть, завтракает в соседнем доме, всего в какой-то сотне шагов…

Эта мысль подбросила, сорвала, повлекла прочь, как могучий вихрь.

– Куда ты? – позвала вдогонку мать.

– Поздороваюсь с Лизой! – крикнул Егор уже с террасы, выскочил за калитку и, не вытерпев, перешёл на бег.

Соседний дом и вправду выглядел обитаемым: простояв зиму с заколоченными ставнями, теперь он блестел вымытыми стёклами и пах мятным чаем, дверь в сени была отворена, а изнутри неслось мягкое шипение граммофона.

– Лиза? – облизывая пересохшие губы, крикнул Егор. – Лиза?

Голос осип, дыхание сбилось, а пальцы онемели. Ежов застыл, стараясь сообразить, достаточно ли громко позвал, услышала ли она, сколько ждать, войти или повернуться, бежать…

– Горик? – раздалось со двора. – Егорка! Ну, здравствуй! Здравствуй, дружок мой!

Она вынырнула из зарослей сирени и крапивы, раскрасневшаяся, взъерошенная, совсем не изменившаяся с зимы. На плече у ней висело полотенце, а на шее болталась верёвка с прищепками.

– Не обнимаю – руки мыльные, – засмеялась Лиза, стряхивая с пальцев пену. В воздух полетели мелкие цветные пузырьки, закачались, оседая на листьях сирени, и полопались с хрустальным звоном, с запахом сладким и золотым, от которого у Егора закружилась голова и куда-то схлынули все силы.

– Мне немного закончить. Горничная осталась с бабушкой, ко мне приедет только на неделе… Приходится самой, – кивая за дом, где ветер раскачивал пёстрые лоскуты полотенец и шифоновых шарфов, объяснила Лиза. – Ты заходи, заходи. Я сейчас тоже, только умоюсь. И будем пить чай.