Czytaj książkę: «Лунный камень», strona 2

Глава III

Вопрос о том, как лучше приступить к рассказу, я попытался разрешить двумя способами. Во-первых, почесал в затылке – никакого эффекта. Во-вторых, спросил совета у Пенелопы, что в итоге породило новую идею.

Пенелопа предложила описывать события день за днем, ничего не пропуская, начиная с даты получения известия о прибытии в дом мистера Фрэнклина Блэка. Сосредоточьте память на конкретном дне, и вы удивитесь, как много подробностей всплывет под таким принуждением. Единственная трудность – вспомнить сами даты. Пенелопа предложила сделать это, заглянув в свой дневник, вести который приучилась еще в школе и с тех пор не прекращала. Желая еще более развить эту мысль, я предложил Пенелопе рассказать историю вместо меня, пользуясь ее дневником, на что моя дочь, сверкая глазами и покраснев, заявила, что дневник предназначен только для ее глаз и ни одна живая душа, кроме нее, не смеет знать о его содержании. На мой вопрос, что в нем такого, Пенелопа ответила: «Всякая всячина!» Я думаю, правильный ответ – «девичьи воздыхания».

Следуя методу Пенелопы, осмелюсь сообщить, что миледи призвала меня в свой кабинет утром в среду, двадцать четвертого мая тысяча восемьсот сорок восьмого года.

– Габриэль, – сказала моя госпожа, – я получила новость, которая вас удивит. Из-за границы возвратился Фрэнклин Блэк. Остановился у отца в Лондоне, а завтра приедет сюда и погостит у нас до дня рождения Рэчел.

Будь у меня на голове шляпа, я бы лишь из уважения к миледи не подбросил ее к потолку. Последний раз я видел мистера Фрэнклина еще в то время, когда он обитал в нашем доме ребенком. Насколько я помню, это был во всех отношениях милейший мальчик из тех, кто когда-либо запускал юлу или разбивал окно. Мисс Рэчел, которая случилась поблизости и кому я адресовал свою реплику, в ответ заметила, что помнит его как самого свирепого истязателя кукол и самого безжалостного наездника Англии, катавшегося верхом на маленькой измученной девочке. «При одной мысли о Фрэнклине Блэке я пылаю негодованием и чувствую боль в мышцах», – подвела итог мисс Рэчел.

Услышав то, что я сейчас скажу, вы, естественно, спросите, как так получилось, что мистер Фрэнклин все эти годы – с того времени, когда был мальчиком, и до зрелых лет – провел за пределами отечества. Отвечу: его отец, к несчастью, был ближайшим наследником герцогского титула, не имевшим в то же время никакой возможности доказать свои права.

В двух словах случилось вот что.

Старшая сестра миледи вышла замуж за знаменитого мистера Блэка, одинаково известного своим огромным богатством и длительными судебными тяжбами. Сколько лет он донимал суды, чтобы отобрать титул у герцога и занять его место, сколько адвокатских кошельков наполнил до краев и сколько в целом безвредных людей стравил друг с другом дебатами о том, кто прав, а кто виноват в его деле, мне не дано подсчитать. Еще до того, как судам хватило ума указать ему на дверь и отказаться от его денег, у мистера Блэка скончались жена и двое из троих детей. Когда все закончилось и герцог сохранил за собой титул, мистер Блэк не нашел другого способа отомстить Англии за дурное обращение, как отказать ей в воспитании своего сына. «Как я могу полагаться на отечественные учреждения, – рассуждал он, – после того, что эти учреждения со мной вытворяли?» Если добавить, что мистер Блэк терпеть не мог мальчишек, включая собственного сына, то вы придете к неизбежному выводу: иначе и быть не могло. Юного мистера Фрэнклина забрали из нашего дома в Англии и отдали в руки учреждений, которым его отец мог верить, – в Германию, где якобы все лучше. Старший мистер Блэк, надо заметить, не покинул уют Англии, а наставлял соотечественников с парламентской скамьи да сочинял очерк о тяжбе с герцогом, которого не завершил и по сей день.

Вот! Слава богу, теперь все высказано. Ни вам, ни мне более нет нужды забивать голову престарелым мистером Блэком. Пусть занимается своим герцогским титулом, а мы займемся алмазом.

Алмаз возвращает нас обратно к мистеру Фрэнклину Блэку, невольному виновнику появления злосчастной драгоценности в нашем доме.

Славный мальчик не забывал о нас за границей. Время от времени писал – иногда миледи, иногда мисс Рэчел, а иногда мне. Перед отъездом мы с ним заключили сделку, включавшую в себя взятие у меня взаймы мотка бечевки, складного ножа с четырьмя лезвиями и семи с половиной шиллингов деньгами, которые я с тех пор не видел и больше не надеюсь увидеть. В адресованных мне письмах юноша главным образом намекал, что желал бы подзанять еще. О том, как он уехал за границу и рос там, взрослея и мужая, мне сообщала миледи. Научившись всему, что могли предложить заведения Германии, он отправился к французам, а от них – к итальянцам. Мне говорили, что из него вылепили разностороннего гения. Он немного писал, немного занимался живописью, немного пел, играл и сочинял музыку, заимствуя, как я подозреваю, у других, как заимствовал у меня. Когда он достиг совершеннолетия, ему досталось материнское состояние (семьсот фунтов годового дохода) и тут же утекло сквозь пальцы, как вода из решета. Чем больше ему перепадало денег, тем больше он нуждался в новых деньгах – в карманах мистера Фрэнклина зияли дыры, которые невозможно было заштопать. Его живой, легкий характер повсюду встречал добрый прием. Он жил то тут, то там, то еще где-нибудь, адресом для него служило (как он сам шутил) «Почтамт, Европа, до востребования». Он дважды решал приехать в Англию к нам в гости и дважды некая безымянная (с позволения сказать) особа вмешивалась и удерживала его от поездки. Как вам уже известно со слов миледи, третью попытку он все же одолел. Двадцать пятого мая, в четверг нам предстояло увидеть, в какого мужа вырос наш милый мальчик. Согласно нашим ожиданиям – в храброго, родовитого двадцатипятилетнего мужчину. Теперь вы знаете о мистере Фрэнклине Блэке ровно столько, сколько знал я накануне его появления в нашем доме.

Наступил четверг, на редкость по-летнему солнечный день; миледи и мисс Рэчел (не ожидая прибытия мистера Фрэнклина раньше ужина) уехали обедать к друзьям по соседству.

После их отъезда я сходил и осмотрел приготовленную для гостя спальню – все было в порядке. Будучи в хозяйстве миледи не только дворецким, но и ключником (кем, спешу заметить, был назначен по своей же просьбе, ибо меня нервировало, когда ключ от винного погреба покойного сэра Джона находился у кого-то кроме меня), я достал бутылку нашего знаменитого кларета из Латура и поставил ее до ужина греться после подвального холода на теплом летнем воздухе. Решив, что теплый летний воздух одинаково хорош как для старого вина, так и для старых костей, я взял плетеное кресло и хотел выйти во двор, как вдруг меня остановил негромкий барабанный бой, доносившийся с террасы перед резиденцией миледи.

Обойдя вокруг террасы, я обнаружил трех индусов в белых холщовых блузах и шароварах, цветом кожи напоминавших красное дерево.

Присмотревшись, я увидел, что на шее у них висят небольшие барабаны. Чуть поодаль стоял тощий светловолосый мальчик-англичанин с сумкой. Я решил, что это бродячие фокусники, а мальчишка носил орудия их ремесла. Один из троицы, говоривший по-английски и ведший себя, признаться, исключительно любезно, немедленно подтвердил мою догадку. Он попросил разрешения продемонстрировать фокусы хозяйке дома.

Я не привередлив, хоть и стар, и в целом ничего не имею против забав. И уж тем более я последний, кто стал бы в чем-то подозревать другого человека лишь по той причине, что его кожа темнее моей. Однако даже лучшие среди нас имеют недостатки. Мой недостаток состоит в том, что, когда на стол в буфетной выставлена корзина с фамильным серебром и я встречаю бродягу, чьи манеры превосходят мои собственные, это сразу же заставляет меня вспомнить об этой корзине. Естественно, я сообщил незнакомцу, что хозяйки нет дома, и предложил ему и его честной компании покинуть поместье. В ответ он отвесил изысканный поклон, и все четверо удалились. Я же вернулся к плетеному креслу, уселся во дворе на солнышке и погрузился (говоря правду) если не в сон, то в близкое подобие сна.

Меня разбудила моя дочь Пенелопа, примчавшаяся, словно в доме начался пожар. И что, вы думаете, ей было нужно? Она потребовала немедленно задержать трех индийских фокусников по той причине, что они явно знали, чей приезд из Лондона мы ожидаем, и замышляли недоброе в отношении мистера Фрэнклина Блэка.

Упоминание о мистере Блэке заставило меня окончательно проснуться. Я открыл глаза и потребовал от дочери объяснений.

Выяснилось, что Пенелопа прибежала прямиком из сторожки, где чесала язык с дочкой привратника. Обе девицы видели, как мимо прошли трое индусов с мальчишкой, которых я выгнал за ворота. По какой-то неведомой мне причине, разве только потому, что мальчик был красив и худ, они возомнили, будто иноземцы обижают его, и прокрались вдоль внутренней стороны живой изгороди, отделяющей поместье от дороги, чтобы подсмотреть, как чужаки себя поведут. А повели они себя престранным образом.

Сначала посмотрели по сторонам, чтобы убедиться, нет ли кого поблизости. Затем все трое повернулись и уставились на наш дом. Они что-то лопотали и обсуждали на своем наречии, глядя друга на друга как люди, объятые нерешительностью. Затем все повернулись к английскому мальчику, будто ожидая от него помощи. Старший, тот, что говорил по-английски, приказал: «Протяни ладонь».

Пенелопа воскликнула, что не понимает, как от таких жутких слов у нее не выскочило сердце из груди. «Должно быть, корсет помешал», – подумал я, а вслух сказал: «Какой ужас! Мороз по коже». (Примечание: женскому полу нравятся подобные комментарии.)

Короче, когда индус приказал протянуть ладонь, мальчишка отпрянул, замотал головой и сказал, что не хочет. Индус после этого спросил (вполне учтиво), не желает ли он вернуться в Лондон, на базар, где они нашли его спящим в пустой корзине, голодным, оборванным и неприкаянным. Напоминание, похоже, устранило преграду. Сорванец неохотно протянул руку. Индус вынул из-за пазухи бутылочку и налил на ладонь мальчишки какую-то черную жидкость, похожую на чернила. Коснувшись головы мальчика и поводив над ней руками, индус приказал: «Смотри». Мальчишка оцепенел, застыл как статуя, уткнувшись взглядом в чернила на ладони.

(До этого места вся сцена казалась мне фокусом и в придачу глупой тратой чернил. Я начал было снова клевать носом, но последующие слова Пенелопы заставили меня насторожиться).

Индусы еще раз осмотрели дорогу, и тогда главный из них сказал мальчику:

– Видишь ли ты английского господина, едущего из чужих краев?

Мальчик ответил:

– Вижу.

– Англичанин приедет сегодня по этой и никакой другой дороге?

– Да, англичанин приедет по этой и никакой другой дороге.

Подождав немного, индус задал второй вопрос:

– Он у англичанина с собой?

Мальчик тоже немного задержался с ответом:

– Да.

Тогда индус задал третий и последний вопрос:

– Приедет ли англичанин сюда, как обещал, в конце дня?

– Не могу сказать.

– Почему?

– Я устал. В голове поднимается туман, сбивает меня с толку. Сегодня я больше ничего не увижу.

На этом вопросы и ответы закончились. Старший индус что-то сказал на своем языке, двое других указали сначала на мальчика, потом в сторону города, где (как мы позже выяснили) они остановились. Поводив еще руками над головой мальчишки, вожак дунул ему в лоб, отчего тот вздрогнул и очнулся. После этого они двинулись в сторону города, и служанки потеряли их из виду.

В любом рассказе найдется своя мораль – если ее искать. В чем же состояла мораль данной истории?

По моему разумению, вот в чем: во-первых, главный фокусник подслушал болтовню слуг о приезде мистера Фрэнклина и решил немного подзаработать. Во-вторых, вожак с его людьми и мальчишкой (надеясь на тот самый заработок) решил задержаться возле поместья, пока миледи не вернется домой, и, появившись снова, предсказать прибытие мистера Фрэнклина с помощью якобы магии. В-третьих, Пенелопа подслушала, как они репетировали фокус, словно театральные актеры, заучивающие свои роли. В-четвертых, вечером понадобится особый пригляд за корзиной со столовым серебром. В-пятых, Пенелопе не мешало бы остыть и дать отцу подремать на солнышке.

Такой подход показался мне разумным. Если вы хоть что-то понимаете в поведении юных девушек, то вас не удивит, что Пенелопа восприняла мои слова в штыки. На ее взгляд, вывод напрашивался самый серьезный. Она напомнила мне о третьем вопросе индуса: «Он у англичанина с собой?»

– Отец! – всплеснула руками Пенелопа. – Не шути с этим. Что, по-твоему, означает «он»?

– Давай спросим мистера Фрэнклина, дорогая. Если у тебя хватит терпения дождаться его прибытия.

Я подмигнул, давая понять, что пошутил. Пенелопа отнеслась ко всей истории слишком серьезно. Ее нервозность меня слегка зацепила.

– Что, ради всего святого, мистер Фрэнклин может об этом знать? – спросил я.

– Сам его спроси. Заодно увидишь, до шуток ли ему.

Воткнув на прощание шпильку, моя дочь удалилась.

После ее ухода я про себя решил, что мистера Фрэнклина действительно стоит расспросить – главным образом для того, чтобы успокоить Пенелопу. Наш диалог, который состоялся в тот же день, будет полностью приведен в своем месте. Однако я не хотел бы возбуждать ваши ожидания, чтобы затем вас разочаровать, а потому заранее предупреждаю, что в нашей беседе о фокусниках не обнаружилось и тени шутки. К моему великому удивлению, мистер Фрэнклин, как и Пенелопа, воспринял историю крайне серьезно. Насколько серьезно, вы поймете, если я скажу, что, по его мнению, «он» означал Лунный камень.

Глава IV

Прошу прощения, что задержал ваше внимание на себе и моем плетеном кресле. Я прекрасно сознаю, что сонный старик, сидящий на солнышке во дворе, малоинтересный предмет. Однако все должно идти своим чередом по мере того, как развертывались события, а потому вам придется еще немного потоптаться на месте вместе со мной в ожидании прибытия мистера Фрэнклина Блэка.

Не успел я снова задремать после ухода моей дочери Пенелопы, как дрему нарушил звон блюд и тарелок в людской, возвещавший о готовности к ужину. Трапезничаю я в своей отдельной гостиной и к ужину челяди непричастен, разве что иногда пожелаю им приятного аппетита, чтобы тотчас вернуться в свое кресло. Только я размял ноги, как во двор выбежала еще одна особа женского пола. На этот раз Нанси из кухонной прислуги. Я сидел прямо у нее на пути. Когда она попросила разрешения пройти мимо, я заметил на лице девушки хмурость – явление, которое я как старший над слугами принципиально не оставляю без внимания, не поинтересовавшись причиной.

– Почему ты убежала с ужина? Что стряслось, Нанси?

Нанси попыталась улизнуть, не отвечая, после чего я поднялся и взял девчонку за ухо. Нанси – молодая, пухленькая бабенка, и мой жест – стандартное проявление личного благоволения к девушкам такого рода с моей стороны.

– В чем дело? – повторил я.

– Розанна опять опаздывает к ужину. Меня послали за ней. Вся тяжелая работа в этом доме – на моих плечах. Оставьте меня, мистер Беттередж!

Упомянутая Розанна работала у нас второй горничной. Испытывая некое сострадание к нашей второй горничной (почему, вы сейчас поймете) и видя по лицу Нанси, что она позовет служанку в более жестких выражениях, чем подобает, я вдруг вспомнил, что у меня на тот момент не было конкретного занятия и что я вполне мог бы сам сходить за Розанной, намекнув ей, чтобы впредь лучше следила за часами, – подобное замечание, сделанное мной, ее бы не обидело.

– Где сейчас Розанна? – спросил я.

– На песках, где же еще? – мотнула головой Нанси. – С ней утром опять случился обморок. Сказала, что идет подышать свежим воздухом. Она выводит меня из себя!

– Ступай обратно в людскую, девочка моя. Мне терпения хватит, я сам ее приведу.

Нанси (а аппетит у нее будь здоров) осталась довольна. Довольный вид ее преображает. Преображенную Нанси меня всегда тянет пощекотать под подбородком. Никакой безнравственности – обычай такой.

Я взял свою трость и отправился на пески.

Нет! Отправляться в путь еще рано. Прошу прощения, что вновь вас задерживаю, но вы должны сначала узнать историю песков и самой Розанны – по той причине, что история алмаза близко их касается. Как бы я ни старался продвигать повествование без задержек, получается плохо. То-то и оно. Люди и вещи подчас возникают в этой жизни с такой досадной неожиданностью, что на них невозможно не обращать внимания. Призовем же на помощь простоту и краткость, и оглянуться не успеете, как мы окажемся в гуще таинственных событий, – обещаю!

Розанна (начнем с человека, нежели неодушевленного предмета, – хотя бы из вежливости) – единственная новенькая из прислуги в нашем доме. Месяца четыре назад миледи посетила исправительный дом в Лондоне, призванный удерживать выпущенных из тюрьмы на волю заблудших женщин от возвращения к пороку. Смотрительница, заметив интерес миледи, указала ей на девушку по имени Розанна Спирман и поведала ее историю, настолько ужасную, что мне не хватает духу ее здесь передать, ибо я не люблю – и полагаю, вы тоже – лишний раз огорчаться. Короче говоря, Розанна Спирман была воровкой, однако не такой, кто вместо одного человека, открыв контору в Сити, обкрадывает тысячи людей, а потому ее быстро настигла рука правосудия, она же направила Розанну в тюрьму, а оттуда – в исправительный дом. По мнению смотрительницы, Розанна (несмотря на преступления) была человеком редкого десятка и, если только дать ей шанс, оправдала бы доверие, оказанное доброй христианкой. Миледи (будучи доброй христианкой, каких еще поискать) на это заявила: «Розанна Спирман получит этот шанс у меня на службе». Прошла еще неделя, и Розанна Спирман была принята в нашем хозяйстве на должность второй горничной.

Ни одна живая душа, кроме мисс Рэчел и меня, не знала о ее прошлом. Миледи доверяла мне во многих делах, доверилась и в этом. В последнее время я перенял привычку покойного сэра Джона во всем соглашаться с миледи, а потому искренне одобрил ее поступок.

Ни одна молодая женщина не получала лучшего шанса, чем бедняжка Розанна. Другие слуги не могли злословить о ее жизни, потому как ничего о ней не знали. Она получала жалованье и пользовалась правами наравне с остальными, время от времени миледи ободряла ее наедине добрым словом. В ответ, нужно сказать, Розанна показала себя достойной оказанного ей приема. Не отличаясь большой силой и временами страдая от обмороков, о которых я здесь уже упоминал, она выполняла свою работу скромно и безропотно, с тщанием и прилежанием. Однако с другими слугами у нее почему-то не сложилось – за исключением моей дочери Пенелопы, хотя и с ней она была не слишком близка.

Ума не приложу, чем Розанна им не угодила. Уж верно не красотой, вызывающей у других зависть, – в доме не было девушки невзрачнее, вдобавок одно плечо у нее было выше другого. Другие слуги, сдается мне, невзлюбили ее за молчаливость и нелюдимость. В свободные часы, пока другие сплетничали, она или читала, или работала. В выходные дни в девяти из десяти случаев молча надевала капор и куда-то уходила одна. Никогда не вступала в перебранки и ни на кого не обижалась – лишь упрямо и вежливо соблюдала дистанцию между собой и всеми остальными. Следует добавить, что в ней было нечто такое, что делало ее похожей не на служанку, а скорее на госпожу. Может быть, голос, а может быть, лицо. Как бы то ни было, другие женщины в первый же день молниеносно высмотрели в ней эту черту и стали утверждать (совершенно неоправданно), что Розанна Спирман задирает перед ними нос.

В завершение истории Розанны остается упомянуть одну из многих чудаковатых привычек этой странной девушки и уж тогда перейти к истории песков.

Наш дом стоит в высокой точке йоркширского побережья, неподалеку от моря. Прекрасные пешеходные тропы пролегают во всех направлениях, кроме одного. Эта тропа воистину ужасна для прогулок. Четверть мили она ведет через унылую колонию елок и выходит между двумя низкими утесами к самой пустынной и некрасивой бухте нашего побережья.

Дюны здесь спускаются к морю и заканчиваются двумя отстоящими друг от друга, уходящими под воду каменистыми выступами. Один называют Северной стрелкой, второй – Южной. Между ними, меняя место в зависимости от времени года, пролегает самая жуткая песчаная топь йоркширского побережья. В промежутках между приливом и отливом в неведомой бездне что-то происходит, отчего вся поверхность песка начинает дрожать и колебаться – поразительное зрелище, заслужившее у местных жителей прозвище «Зыбучие пески». Большая отмель у входа в залив в полумиле от берега гасит напор волн открытого океана. Зимой и летом, когда отмель затопляет прилив, морские волны застревают на ней, и дальше вода катится плавно, заливая песок, не производя ни звука. Заброшенное и жуткое место – можете мне поверить! Ни одна лодка не заплывает в этот залив. Ни один ребенок из нашей рыбачьей деревеньки Коббс-Хол не ходит сюда играть. Даже птицы, похоже, облетают Зыбучие пески стороной. Чтобы молодая женщина, у которой есть выбор в виде десятков удобных прогулочных маршрутов и спутников – достаточно только позвать, предпочитала это место другим, гуляла либо сидела и читала здесь в полном одиночестве в свой выходной день, в это, уверяю вас, трудно поверить. И все же это правда: необъяснимо, но Розанна Спирман больше всего любила гулять у Зыбучих песков, за исключением редких случаев, когда она ходила в Коббс-Хол к единственной подруге, что имелась у нее по соседству, о которой я вскоре расскажу подробнее. Вот куда я направился звать девушку на ужин, что благополучно возвращает нас в исходную точку повествования и на тропинку, ведущую к пескам.

В ельнике Розанны не было. Однако выйдя между дюнами на пляж, я сразу же увидел ее маленький соломенный капор и простенькую серую накидку, под которой она всегда прятала кривое плечо. Розанна сидела одна-одинешенька, глядя на песчаную топь и море.

Когда я поравнялся с ней, девушка вздрогнула и отвернулась. Если люди отворачиваются при моем появлении, как старший над слугами я вижу в этом еще один сигнал, который принципиально не оставляю без внимания, не спросив о причине. Я развернул Розанну лицом ко мне и увидел, что она плачет. У меня в кармане лежал наготове фуляровый носовой платок – один из шести прекрасных подарков миледи. Я вынул его и сказал горничной: «Ступайте за мной, дорогуша, присядем на спуске к пляжу. Сначала я осушу ваши слезы, а затем наберусь нахальства и спрошу, что их вызвало».

Когда вы доживете до моего возраста, то обнаружите, что присаживаться на спуске к пляжу вовсе не такая легкая задача, как в молодые годы. Пока я устраивался, Розанна успела промокнуть слезы платком намного скромнее моего – из дешевого батиста. Она выглядела притихшей и несчастной, однако, когда я попросил, послушно опустилась рядом. Самый быстрый способ успокоить женские нервы – посадить женщину себе на колени. Я прикинул, не последовать ли этому золотому правилу. Увы! Розанна не Нанси – что правда, то правда.

– А теперь, дорогуша, расскажи, о чем ты плакала.

– О годах, которые больше не вернуть, мистер Беттередж, – спокойно ответила Розанна. – Моя прежняя жизнь иногда напоминает о себе.

– Ну что ты, девочка моя. Вся твоя прежняя жизнь испита до дна. Почему ты не в силах ее забыть?

Розанна взяла меня за лацкан сюртука. Я неряшливый старик, брызги пищи и вина нередко пристают к моей одежде. Обычно грязь счищает кто-нибудь из служанок. Накануне Розанна оттерла пятно с фалды моего сюртука новым составом, якобы удаляющим все пятна на свете. Блестящее жирное пятно исчезло, зато вместо него осталось пятно матовое. Девушка указала на него и покачала головой.

– Видите? Пятна больше нет, мистер Беттередж. Но где оно было, все равно видно!

На замечание, неожиданно отвлекающее внимание мужчины на его сюртук, не так-то легко ответить. Кроме того, что-то в самой девушке пробуждало жалость в моей душе. Она смотрела на меня своими карими глазами, неприметными, как и вся она, с уважением к моему преклонному возрасту и доброму имени, как если бы и то, и другое были вне ее досягаемости, отчего у меня сжалось сердце. Не в силах утешить ее, я прибегнул к единственному выходу – позвал на ужин.

– Помоги мне подняться, – попросил я. – Ты опоздала на ужин, Розанна. Я пришел за тобой.

– Вы, мистер Беттередж!

– Они послали Нанси. Я подумал, что мои упреки ты воспримешь спокойнее.

Вместо того чтобы помочь мне подняться, бедняжка украдкой пожала мою руку. Она отчаянно старалась побороть слезы и сумела это сделать, за что я ее уважаю.

– Вы очень добры, мистер Беттередж, – сказала она. – Я не хочу сегодня ужинать. Позвольте мне еще немного побыть здесь.

– Чем тебя так привлекает это жалкое место? Почему ты постоянно сюда ходишь?

– Меня сюда что-то тянет, – ответила девушка, рисуя пальцем фигуры на песке. – Я пытаюсь не поддаваться, но не могу. Иногда, – она понизила голос, словно убоявшись собственной смелости, – иногда, мистер Беттередж, мне кажется, что я найду здесь свою могилу.

– Ты найдешь жареную баранину и пудинг с салом! Немедленно ступай на ужин, Розанна! Вот какие мысли приходят на голодный желудок, – сурово вымолвил я, испытывая естественное негодование от того, что выслушивал рассуждения о смерти от двадцатипятилетней особы.

Розанна как будто меня не услышала. Положив мне руку на плечо, она заставила меня задержаться.

– Мне кажется, что это место околдовало меня, – сказала она. – Снится мне ночь за ночью. Я думаю о нем за рукоделием. Вы ведь знаете, что я вам благодарна, мистер Беттередж, и что я пытаюсь оправдать доброе отношение и доверие, оказанные мне миледи. Но иногда я сомневаюсь, не слишком ли здешняя жизнь спокойна и хороша для такой женщины, как я, после всего содеянного, мистер Беттередж, после всего пережитого. Мне более одиноко среди слуг, чем в этом месте, от сознания, что я не такая, как они. Миледи не ведает, и смотрительница исправительного дома не ведает, какой страшный упрек представляют собой честные люди для такой женщины, как я. Не ругайте меня, мой дорогой, ведь я справляюсь с работой, не так ли? Прошу вас, не говорите миледи, будто я чем-то недовольна, – я довольна. Просто иногда душа волнуется, вот и все. – Она резко убрала руку с моего плеча и указала на зыбучие пески. – Смотрите! Разве они не чудесны? Разве они ужасны? Я десятки раз смотрела на них, и всякий раз кажется, будто вижу их впервые.

Я посмотрел в указанном направлении. Наступал прилив, жуткий песок зашевелился. Широкая бурая плоскость медленно набухала, покрылась ямочками, задрожала.

– Знаете, чем песок представляется мне? – спросила Розанна, снова хватаясь за мое плечо. – Как будто под ним погребены тысячи задыхающихся людей, все они пытаются выбраться на поверхность, но только лишь погружаются все глубже и глубже в жуткую бездну. Бросьте туда камень, мистер Беттередж! Бросьте, и вы увидите, как его засосет в песок!

Пора прекращать нездоровые разговоры! Это тот случай, когда пустота в желудке порождает беспокойство в уме. Мой ответ, довольно резкий, – для блага Розанны, никак иначе – уже вертелся у меня на языке, как вдруг его пресек голос, выкрикивавший за дюнами мое имя.

– Беттередж! – звал кто-то. – Где вы?

– Здесь! – крикнул я в ответ, понятия не имея, кто меня зовет. Розанна вскочила на ноги и повернулась в сторону, откуда доносился голос. Я уже собирался встать сам, как вдруг выражение на лице девушки внезапно переменилось.

Цвет лица приобрел прекрасный алый оттенок, какого я прежде не видел. Она вся озарилась внутренним светом, словно потеряла дар речи и задохнулась от восторга.

– Кто это? – спросил я. Розанна ответила вопросом на вопрос.

– Ох! Кто это? – мягко, скорее про себя, чем обращаясь ко мне, сказала она.

Я, сидя на песке, повернулся и посмотрел назад. Из-за дюн появился молодой человек с сияющими глазами, одетый в прекрасный костюм кремового цвета и перчатки в тон, с розой в петлице и улыбкой на губах, в ответ на которую могли заулыбаться даже Зыбучие пески. Прежде чем я успел подняться на ноги, он сбежал ко мне вниз по склону, обнял меня за шею, как делают иностранцы, и так сжал в объятиях, что я чуть не задохнулся.

– Дорогой старина Беттередж! – воскликнул он. – Я вам должен семь с половиной шиллингов. Теперь вы меня узнали?

Господи, спаси и сохрани! Пред нами стоял прибывший на четыре часа раньше условленного времени мистер Фрэнклин Блэк!

Прежде чем я успел вымолвить хоть слово, мистер Фрэнклин, немного удивившись, перевел взгляд с меня на Розанну. Я последовал его примеру. Девушка густо покраснела, очевидно оттого, что привлекла внимание мистера Фрэнклина, тут же отвернулась и внезапно убежала в необъяснимом для меня замешательстве, даже не поздоровавшись с молодым господином и ни слова не сказав мне. Это было на нее непохоже: трудно найти служанку вежливее и воспитаннее, чем она.

– Какая странная девушка, – заметил мистер Фрэнклин. – Интересно, что во мне так ее изумило?

– Полагаю, сэр, – ответил я, подшучивая над европейским воспитанием юноши, – виной тому ваш заграничный лоск.

Я привел здесь беззаботный вопрос мистера Фрэнклина и мой собственный глупый ответ для утешения и в поддержку всем недалеким людям. Как я заметил, наши ограниченные сограждане испытывают глубокое удовлетворение, когда видят, что люди, берущиеся их поучать, ничуть их не умнее. Ни мистер Фрэнклин с его великолепным заграничным образованием, ни я с моим возрастом, опытом и природной смекалкой не имели ни малейшего понятия, что на самом деле означало странное поведение Розанны Спирман. Мы забыли о бедняжке прежде, чем ее серая накидка последний раз мелькнула за дюнами. «Ну и что с того?» – вполне справедливо спросите вы. Читайте дальше, дорогие друзья, набравшись терпения, и когда вы узнаете правду, возможно, пожалеете Розанну Спирман так же, как пожалел ее я.