Czytaj książkę: «Дневник призывателя», strona 8
Котя тут же высунулась из комнаты, но наученная горьким опытом женщина больше не снимала тапочки в нашей квартире.
Или это только к нам она не заходит самовольно? Все же другие жаловались, что она может и в уборную влететь. Или… Нет, все же подслушанные разговоры – это зло. Никогда по ним не установишь правду, ведь каждый лжет ради своей выгоды. А кто-то просто иначе не может, любит приукрашать свои рассказы, чтобы его слушали.
Ну что ж, жертве спастись не удалось. Я услышал тихий вздох и усмехнулся. Дед всегда ворчал, но продолжал покорно общаться с соседкой и приходить той на помощь. Такая у него натура. Хотя мне она больше напоминает безграничное чувство вины. Но перед кем?
Только перед самим собой если. Как говорила бабушка: «Если мне доведется повидаться с богом, и он спросит меня, перед кем я больше всего виновата, то я отвечу, что только перед собой, ведь любой мой поступок оставлял след именно на моей душе». Так что все в этом мире эгоисты, живущие ради себя и отвечающие только за себя. Остальные люди не их дело.
– Иду-иду, Светочка, – проскрипел дед и нарочито медленно направился к двери. Меня всегда это забавляло. Однако сейчас мои мысли переключились на мать. Обычно она приходит раз в два дня, но сегодня не нарисовалась. Видимо что-то показалось ей более интересным. Если… не мое дело. Все равно придет. Завтра, послезавтра, через неделю. Придет. Я уверен, что с ней все в порядке. Она сможет справиться с любой ситуацией.
Задумчиво покрутил в руках плеер. Странно все это, странно. Или как говорила небезызвестная Алиса: «Всё страньше и страньше! Всё чудесатее и чудесатее!». И мне крайне это не нравится. Да и поделиться своими мыслями с друзьями я не могу. Например, тот же Тоша, стоит ему только услышать о Верочке, растекается по мирозданию, превращаясь во влюбленное желе. А Соха… Соха – это Соха. Добавить больше нечего. Про чувства – это не к нему.
– А Вера…? – тут же смущенно начал Антон, словно услышал мои мысли, удивился своей наглости и покраснел еще больше. Спрашивает ведь постоянно, а все равно жмется, как девица на первом свидании.
Да-а, Ромео уже не тот. Этот будет тихо вздыхать в уголочке, посвящая стихи образу недоступной возлюбленной, и страдать. Никакой уверенности и решительности на любовном фронте. Зато влаги хоть отбавляй – его слюнями и слезами можно создать новый океан. Океан Антон. Соленый и противный.
Но если бы яд предложили Тоше, то он бы сначала посоветовался со всеми, усомнился и продолжил жить, как раньше, мечтая, что любимая сделает все за него. Так что роль принцессы из сказки – его, а не Верина.
Нет повести печальнее на свете, чем повесть об Антоне и Вер… Нет, не красиво звучит.
– Верочка уже убежала, – полуобернулась Светлана, и мы прочли в ее взгляде острое желание того, чтобы мы поступили точно так же и не мешали взрослым людям общаться и пить припрятанную медовуху. Дед, конечно, как обычно все выльет в многострадальный фикус, согласно покивает и спровадит соседушку в ее квартиру, но… Так сказать его миссия на этом будет выполнена, и все останутся довольны друг другом. До следующей встречи.
И мы в этой схеме явно лишние. Тем более у нас и свое дело имеется. Нужно показать Тошке чудо, пока Соха не укатил за новой добычей. Все же вчера он казался мне чересчур нервным, встревоженным и даже на что-то злым. Будто ожидал чего-то плохого. Одно радует – его гнев был направлен не на меня. Иначе…
Я сглотнул.
Хотя куда он денет чудо? Все же…Я передернул плечами и постарался не думать.
Я бы уже избавился от него. Кто знает, что Соха не решил так же? Никто. А потому я мягко подтолкнул Тошу за порог и закрыл дверь, будто поставив некую черту.
Впрочем, любой другой человек, мечтал бы владеть созданием, что поймал Ларс. Достаточно взгляда, чтобы попасть под чары.
– Интересно, куда ушла Верочка, – мечтательно протянул он, как только мы вышли из подъезда, и устремил влюбленный взор вверх, к небу. Ясное и светлое. Но я чувствую, что скоро будет дождь. – Вчера я столкнулся с ней, и мы даже соприкоснулись. Мне кажется…
Заметила ли она его? Сомневаюсь. Случайное касание – это явно не то, что ее будет заботить.
– Саша, Сашенька, мне страшно, – я тону в ее глазах, наполненных слезами. В них столько боли, что я захлебываюсь ею. – Ты ведь спасешь меня? Я никому не скажу, правда. Обещаю.
– Не начинай, – поморщился я. Если Тоша продолжит строить теории, то я еще долгое время не отделаюсь от этого, и всю дорогу до Сохи буду слушать его рассуждения по поводу Веры. О том, что она чувствует и как отреагирует, если он ей признается. И вообще как надо признаваться? А я откуда знаю? Я этого ни разу не делал. Подаренная девочке из моего детства ромашка не в счет. Девочка с повиликой, что была моей подругой целое лето.
– Саш, но ведь Вера…
Для меня она все так же сидела в том треклятом вагоне. В светлом платье и нелепых босоножках. Ее волосы растрепались, глаза затуманились, а губы шептали мое имя.
– Не начинай, – повторил.
Почему она звала меня?! Ни свою тетку, ни друзей, ни кого-то ей знакомого. Даже тот же влюбленный Тоша был бы понятнее, чем я.
Я закусил губу, стараясь забыть этот глупый сон. Это же всего лишь сон, и нет ничего страшного в том, что один из моих кошмаров ожил. Это ведь не означает, что каждый перекочует в реальность. Да?
– Ну, ты не понима-аешь, – протянул Тоша, выпятив нижнюю губу. Какой же он еще ребенок, черт возьми.
– И что же? – я приподнял бровь.
– Она такая… Такая! Ну, просто! И… – он отчаянно пытался подобрать слова, активно жестикулируя. Но нарисовать в воздухе получалось только гитару. – Таких больше точно нет.
– Ага. Диагноз: влюблен. По самые уши. Так что либо признайся ей, либо не засоряй эфир.
Тоша надулся и поник. Со мной спорить он не любил. Как он однажды сказал, я слишком бесчувственный, чтобы пытаться убедить меня в наличии прекрасного. Впрочем, зуб даю, что надолго его терпения не хватит. Тоша и тишина – это несовместимо и даже антонимично. Если он молчит, значит все не просто плохо, а ужасно.
Но признаваться он боится. Будто девушка сожрет его на месте.
Я усмехнулся про себя, но тут же насторожился, почувствовав чей-то взгляд.
Раньше бы я подумал на соседку с первого этажа – старушку с печальными глазами. Она целыми днями стоит у окна и наблюдает за всеми. Смотрит потеряно и несчастно, словно у нее пропало нечто важное и теперь она ждет, подобно щенку, в надежде, что это вернется. Может, сегодня? Или же завтра? Обязательно же вернется, да? И потому его ни в коем случае нельзя пропустить. Она столько ждала…
Однако каждый в доме знает, что тот, кого она так трепетно высматривает и любит, больше никогда не переступит этот порог. Ее муж скончался вот уже как семь лет назад.
Она же не может его отпустить. Любимый до сих пор живет в ее сердце. Она видит его в каждом прохожем, слышит голос в родных сердцу песнях, и улыбается по-детски, когда замечает что-то, связанное с ним.
Все понимают, что она замкнулась в воспоминаниях о совместных днях, а потому относятся снисходительно, общаются так, словно ее муж действительно жив, и подкармливают. Так гораздо проще, ведь уделить немного внимания пожилому человеку может каждый. Это совсем не трудно, но делает ее жизнь гораздо лучше.
Но вчера она легла в больницу на плановый осмотр – дочь настояла, а значит, никак не могла смотреть на нас. Сама дочь? Делать ей больше нечего. Эта вечно куда-то спешащая женщина точно не будет тратить свое время на созерцание прохожих.
Тогда…
Я обернулся и вздрогнул.
Под сенью Всевышнего покоится.
За стеклом стояла девушка, так похожая на ту, что была в моем ожившем кошмаре, только выглядевшая более поломанной. Она точно марионетка на шарнирах. Вот сейчас кукловод уронит нити и она рухнет. Сложится пополам.
А еще одета иначе. Даже как-то странно и по-старомодному, я бы сказал. Свободная белая сорочка, перехваченная бечевкой на талии, и простая кроличья полумаска с ушками, открывающая нижнюю половину лица. Должно быть мило, но выглядит пугающе в сочетании с налетом прошлых столетий на вещах: пятнами, трещинами, потеками. Да и внешность ее далека от приятного и милого. Волосы, распущенные и нечёсаные, седые с одной стороны, висят патлами, необычные синие глаза неподвижно смотрят на меня, как кукольные, с подбородка стекает кровь, пачкая ее одеяние еще больше. И кожа… Бледная, скорее даже серая. Кажется, что еще немного, и она разойдется по невидимым швам или пойдет черными трещинами.
Девушка мертвая. Безвозвратно мертвая.
Почти не дышу. Она же медленно закрывает глаза, точно старая заводная игрушка. Один удар сердца. Еще… Оно предательски старается остановиться. Так же нарочито медленно открывает, как заедающие жалюзи на окнах.
Я сглотнул. Сердце передумало и заколотилось. Видимо ему захотелось сбежать и оставить меня наедине с ней. Не могу отвести взгляда, точно кролик перед удавом. Одно хорошо, не дрожу. Но что мне делать? Вдруг она решит выбраться оттуда? Вылезти из оконного проема и кинуться ко мне.
И я не нашел ничего лучше, кроме как зажмуриться и мысленно убедить себя в том, что ничего нет.
Ее там нет, ее там нет… Все лишь в моем воображении.
Только как из памяти выкинуть образ? Девичье личико в маске, ее пустые глазницы, черные провалы вместо глазниц, обожжённую кожу вокруг них и губы, что шепчут:
– Ты не спас меня…
И пепел, сыплющийся из этих дыр на ее лице. Дождь из пепла, заменивший ей слезы.
– Как я мог тебя спасти? – выпалил и сжался, точно готовясь к удару. Но его не последовало. Вместо этого мне на плечо опустилась рука. Вздрогнул и обернулся. Не монстр, всего лишь Тоша. Он все еще здесь. Я не один.
– С тобой все в порядке? – настороженно спросил он.
Я неуверенно посмотрел на него. Такой озабоченный, сочувствующий, что аж тошнит.
В груди вспыхнула непонятная мне злость, но тут же исчезла. Откуда она только взялась? Это чувство… Оно не мое?
С опаской посмотрел еще раз туда, где увидел девушку, но никого не нашел. Она словно испарилась.
А может?
Там никого нет, и не было. Вот только пепел все еще падает, кружась в своем жутковатом танце.
– Да, все хорошо, просто показалось, – я постарался улыбнуться. Искусственно, механически. Поверил ли мне Тоша? Думаю, да.
– Ты это, осторожнее, – зачем-то сказал он. Какая осторожность, когда мы копаемся там, где явно не следует?
– Поздно уже как-то.
– А? Ты чего?
Эх, Тоша, Тоша. Упертый, целеустремленный, но порой настолько глупый. Или просто он никогда не думал ни о каких последствиях? С него станется.
– Если долго вглядываться в бездну, то…
– Бездна начнет вглядываться в тебя. Да-да, – отмахнулся он и зашагал вперед. – Владлен Константинович говорил это, прежде чем показать мне дневники.
– И тебя это не волнует? – вот дела…
– А должно? Я сам этого захотел, значит все в моих руках.
Смело и наивно.
– А ты все равно будь осторожнее, – повторил он. – Вид у тебя какой-то болезненный. Простыл что ли? Если хочешь, то давай сходим к Сохе в другой раз.
– Нет, нельзя, – я пошел за ним. С него станется сделать все что угодно. Существо может вынудить Ларса отпустить его или убить. – Я же сказал, что я в порядке. Просто не выспался.
– Еще бы, – добродушно протянул Тоша. Он успокоился. Да, и я сказал правду. Дело вовсе не в здоровье. Совсем не в нем.
Я обернулся через плечо.
Она стояла на прежнем месте, сложив руки в молитве.
Глава 6. Кайса и Кристал
Я смотрел, как Янри протягивает нашей ведьме конверт. Краснеет и что-то лопочет, стоя под раскидистым дубом. Уже давно не маленький, а ведет себя как дурак. Девушка же спокойно распечатывает конверт, достает красивую нежно-розовую бумажку с резным краем и хмурится.
Янри ждет. Зная его, он там, скорее всего, написал стих, если не поэму. С иллюстрацией.
Ведьма что-то спрашивает, он энергично кивает. И она меняет свой облик, демонстрируя какая она есть на самом деле, настоящая демоница. Рожки, фиалковые глаза, волнистые розовые волосы и угольно-черные до локтей руки с длинными острыми когтями. Крутится, точно любуясь собой. Берет его за руки, позволяет потрогать когти. Трется щекой о его щеку. Подносит его руки к своим рогам, а Янри блаженно улыбается, точно перед ним не ведьма, ставшая монстром, а прекрасный ангел.
Та вновь что-то говорит, только для него, на что он порывисто обнимает ее и чуть ли не плачет от счастья.
Отворачиваюсь. Я и так прекрасно знаю, что они сейчас целуются, наши пылкие влюбленные. Так же знаю и то, что Роу закрылась в уборной и рыдает взахлеб. Ее надежды на счастье рухнули, ведь ее чувства отвергли. И ей сейчас очень больно.
А вот что делать теперь совсем не понятно. Наша дружба раскалывается.
Еще и Марта постоянно следит за нами. Вздыхает по Тоше, смотрит на него издалека и злится на меня, за то, что я ее вечно нахожу и отправляю домой. Мелкая заноза! Как же меня все раздражает. Все их чувства, все эти страдания…
Тихо рычу и зарываюсь лицом в рюкзак. Хочется сбежать от них куда подальше. Поскорее.
***
Мы без помех добрались до нужной станции. Метро было совершенно обычным и крайне многолюдным. Стайки прохожих галдели подобно сорокам, не поделившим блестяшку. Привычно и даже мирно.
Все же днем гораздо спокойнее. Только я не знаю в чем именно причина этого затишья – в солнечном свете или в шуме. Люди, как рой, если отвлечься, то все звуки, издаваемые ими, сольются в единый гул. Он накрывает города волной, заставляя каждого приспосабливаться к полному отсутствию тишины. Наверное, именно поэтому человек, оставшийся один в квартире, тут же включает телевизор – ему не хватает шума, вселяющего чувство защищенности. Он отгоняет одиночество, в котором человек становится настороженным и напряженным, а значит и более восприимчивым. Любой лишний звук начинает пугать, а знакомые образы искажаются.
Так и стул с вещами может показаться монстром, а тени от веток когтистыми лапами. И обычные шорохи… Например, та же капля воды, разбившаяся о поверхность ванны или шаги соседа сверху. Они ужасны в тишине. Но их не слышно за шумом. И потому шум стал синонимом безопасности. Не слышу, значит отрицаю. Не слышу, значит, этого нет.
Но мне нравилась тишина. И я никогда не боялся темноты. Меня больше пугает свет. Если он начнет мигать, то они рядом.
Демоны, нежить, твари по ту сторону реальности.
С сомнением покосился на беззаботного Тошу. Он размахивал руками и шел вприпрыжку, обгоняя меня и замирая, когда понимал, что я слишком сильно отстал, чтобы я с ним поравнялся, и он смог поскакать дальше. Стрекозел какой-то, а не человек.
Вот и прохожие на него косятся. Взрослые качают головами и вздыхают, некоторые улыбаются, зато дети всегда рады. Им это привычно. Они сами носятся, как волчки, егозы, не способные усидеть на месте. Им все в новинку, все интересно, и хочется узнать и увидеть, как можно больше. Поэтому они и засыпают всех вопросами и бесчисленными почему.
Почему небо голубое, а трава зеленая? Почему вода в море соленая? Почему в холодильнике холодно? Почему Луна не падает на Землю? Почему люди умирают?
Я прикусил губу. Умирают.
Поезд. Верочка. Кровь. Я никому не скажу…
Вздрогнул, отгоняя непрошеные мысли и возвращаясь к фигуре друга.
Так вот Тоша был так же любопытен, как дети. Ему хотелось узнать как можно больше нового. Он часто расспрашивает меня и деда, да и в школе постоянно тянет руку, чтобы вылить на учителя поток своих вопросов. Ему все равно, что скажут другие, главное, что ему нужны ответы.
Из-за этого неконтролируемого желания, многие учителя стараются его вовсе не трогать или поскорее чем-то занять. Пусть уж что-нибудь разбирает, а не достает их. Но и в этой схеме есть исключения – преподаватель немецкого и физкультурник.
Первая – настоящая леди. Компактная старушка в огромных круглых очках, похожая на пережившую ни один век Тортиллу. Правда, стоит заметить, что чувство стиля ей не занимать. Она всегда аккуратно одета и неизменно педантична. Прожила в Германии почти до тридцати лет, потом покаталась по старой Европе, рванула в Америку, увидела карнавал в Бразилии, после приехала обратно домой, но мысленно так и не вернулась оттуда, поселив в сердце горячую страсть, что и подвела ее. Она без памяти влюбилась в русского, за которым и рванула, позабыв о южных странах, накале эмоций и ярких красках. Что же было дальше история умалчивает – старушка отказывается колоться, играя в партизана. Зато с удовольствием говорит о других своих пристрастиях. Так ей очень нравятся архитектура и городские легенды. Это они и обсуждает с Тошей. Он в восторге от ее рассказов и даже конспектирует их в специальный дневник. Плюс пытается выучить язык, а то, что старушка постоянно переходит на немецкий, когда проваливается в воспоминания, является хорошим стимулом.
Хотя кого я обманываю? Главная сила, толкающая его к изучению языка – это Верочка.
Тоша прокапал мне все мозги всевозможными немецкими цитатами о любви, однако я с уверенностью могу сказать, что та, кому все это предназначено никогда ничего этого не услышит. Тоша затихает от одного вида своей возлюбленной, мямлит что-то невпопад и отводит взгляд. Его максимум – мечтания, а еще разговоры со мной и педагогом.
Второй педагог – высокий мужчина с военной выправкой и вечно прищуренными глазами. Помешан на дисциплине, хоть и не так, как математичка, очень любит говорить о своей жизни, которая, стоит заметить, довольно интересная и увлекательная. Есть даже пара мистических историй. Можно было бы подумать, что он врет, но это невозможно, учитывая патологическую честность вояки.
Откуда я это знаю, если хожу очень редко? Тоша. Он очень любит делиться полученными знаниями даже тогда, когда никто его об этом не просит.
– Ну же, быстрее! – вновь остановился он, заметив, что уже достаточно отдалился. Помялся с ноги на ногу, резко подпрыгнул и помахал, подняв руки вверх. Что за шаманский танец? Еще и кричит на всю улицу, распугивая жирных ворон. Где их так кормят, что им уже и летать невмоготу?
Я вновь вздохнул и чуть ускорил шаг.
– Я очень хочу увидеть находку Сохи, – протянул он, наклонившись вперед. Тут же отклонился назад и огляделся. Замер, точно хищник выслеживающий дичь, и весь засветился от радости.
Что он там увидел?
Если бы Верочку, то он бы скорее сжался, как крольчонок, поник, и стал смотреть снизу вверх, точно провинившийся пес, мысленно виляя хвостом от большой любви. Значит, не она. Физкультурника? Выпрямился бы по стойке смирно или даже отдал честь. К родителям бы кинулся. А раз так, то значит остается только два варианта: книжная лавка или что-то съедобное.
Читать и кушать он обожает. Это же и объясняет его пухловатость. Да, он много двигается, однако ест еще больше. Его привычная порция зачастую превышает мою в два-три раза, если не больше.
Что вы едите, раз такой худенький? Да тоже, что и вы, но на ведро меньше, как говорится. Да уж, злобный я, злобный.
– Ну, что нашел? – я потянулся всем телом, вставая рядом с ним и стараясь проследить взглядом за тем, куда он смотрит.
Что и требовалось доказать.
– Гляди, – он размашисто тыкнул пальцем вперед. – Мороженщик приехал. Там уже мороженка! Мороженка. Мороженка! Представляешь? – счастливо сощурился и зашагал туда.
Не тут-то было.
– Стоять, – я незамедлительно ухватил его за ворот клетчатой рубашки, возвращая торопыгу на место. Он повиновался, а значит, у него уже был план. – Не ты ли говорил, что хочешь ограничить себя в сладком? – гляжу, приподняв бровь. Чуть наклонился вперед и поджал губы, копируя позу его матери, когда она ловит его за какой-нибудь шалостью.
Только недавно это чудище жаловалось, что хочет спортивную фигуру на лето и что мечтает записаться в секцию спорта. Ага, конечно, так я и поверил. Секция – это вторично, если вообще важно. Главное стать красивым в глазах Веры. По моим скромным меркам фигура его, конечно, не спасет, ему нужно научиться общаться с девушками. Но все же желание есть желание. Но пока он стремится только к геометрической идеальной форме. К шару.
– Ну, Са-а-аш, – протянул он, состроив жалобную моську. – Я так давно не ел мороженое…
Еще бы всхлипнул для убедительности, бедный голодный ребеночек. И сколько по времени он его не ел? Сутки? Двое?
Я знаю, что родители балуют его. Покупают все самое вкусненькое, все, что он пожелает, лишь бы дитятко было счастливо. А это самое дитятко спокойно делает все, что взбредет в голову и не краснеет.
– Саш. Признайся же, ты ведь тоже его хочешь. Нежный сладкий пломбир, шоколадная корочка… – ну, понеслось. План! И этот голос опытного психолога, копающегося в душе, чтобы вытащить на поверхность все самое сокровенное. Он умеет добиваться своего, когда чего-то хочет.
Говорит. Слушаю.
Я непоколебимая скала. Я непробиваем!
Вру.
Каюсь, сдался. Я тоже люблю сладкое. И что в этом такого? Так что мы сменили траекторию.
Скала треснула и рассыпалась пылью, которую подхватил ветер.
Мороженщик доброжелательно смотрел на прохожих, подзывая их приобрести вкусняшку в блестящей упаковке. Эскимо? Приставлял ладони к щекам и улыбался. Весь из себя светящийся человек. Как лампочка.
Однако что-то в его улыбке напрягало, а потому пока мы выбирали мороженое, я украдкой косился на него. Слишком широкая улыбка, неестественная, словно вырезанная на его одутловатом лице или приклеенная скотчем. Застывшие, будто рыбьи глаза, большие и пустые. Трясущиеся руки, которые не останавливались ни на секунду – он то размахивал ими, подзывая людей, то теребил фартук, то трогал лицо. Движения чересчур резкие, не свойственные обычным людям. Так рисуют начинающие художники, пытаясь передать сложную позу.
Он мялся и явно чувствовал себя довольно дискомфортно. Как будто он не должен находиться здесь.
Посмотрел на него сквозь ресницы. Образовавшаяся решетка разбивала фигуру мороженщика на несколько частей, делая его еще более ненастоящим, точно мертвым. Вот-вот и он скинет личину доброжелательности и перегрызет кому-то глотку. Стянет человеческую кожу, обнажая свою истинную суть.
Сейчас, еще немного. Его кожа посереет, щеки ввалятся, глаза помутнеют, а движения станут ломаными, будто им управляет некто извне.
Зомби, движимый чужой волей. Обращенный при жизни, оскверненный чужой жаждой. Низшее существо.
Или может упырь? Нет, он бы не ходил днем.
Умертвие… Нет, я явно загоняюсь без повода. Нужно больше спать и научиться отрешаться от ночных кошмаров и дневников. Или на худой конец начать вести свои, чтобы выплескивать все мысли и освобождать себя от лишнего груза. Уметь отделять человеческий мир от того.
Это просто немолодой слегка болезненный человек. Всего лишь обычный человек, выполняющий самую обычную работу, стараясь порадовать окружающих и получить деньги.
От улыбки станет всем светлей, так?
– Выбрали что-нибудь, молодые люди? – его улыбка стала заискивающей. По всей видимости, клиентов у него мало. Жара еще не вступила в свои права, да и в любое время может похолодать. Весна непредсказуема. Сегодня солнышко, а завтра ударят морозы.
– Да, эскимо на палочке! – Тоша влез вперед, навалившись на меня всем телом. Я поморщился и закатил глаза. – Вот это, красивенькое, – он постучал по стеклу, оставляя на нем следы своих пальцев. Мороженщик это стоически стерпел. – Хотя дайте два!
– Куда тебе? – возмутился я, но он меня даже не слушал.
В вопросе сладкого с ним спорить бесполезно. Лучше просто сдаться.
Вздохнул. Взял свое мороженое в белой глазури и пошел за нетерпеливым другом – он уже понесся в сторону каскадом установленных скамеек около фонтана. Плюхнулся с разбегу и начал похлопывать по месту рядом, поджидая меня.
И что прикажите мне с ним делать? Покорность и смирение. Впрочем, ему со мной тоже нелегко. Я знаю все про свой характер и излишнюю скрытность. Хотя предпочитаю называть это разумностью.
Спаси меня, я никому не скажу…
Просто разумные действия. Всегда есть слова, которые лучше не говорить.
Сделал пару шагов, а потом подумал и обернулся. Что-то не давало мне покоя, впивалось лезвием мне в спину и жгло, словно облизывая липким языком, оставляя на моей коже влажный след.
Что же там такое?
Мороженщик. Он смотрел на меня, не отрывая рыбьего взора. Его губы растянулись еще шире, болезненно перекосив лицо. Они начали трескаться и лопаться, но он совсем не обращал на это внимания. Миг и его глаза закатились, а изо рта начала капать белесая пена.
Я отступил еще на один шаг. Он рассмеялся. Постоял так немного, будто привыкая к позе, и резко подался вперед, облизав губы чрезмерно длинным языком, покрытым пузырями.
Зубы удлинились и заострились. Его челюсть выдвинулась вперед. Уже не рот, а пасть. Нос сморщился, руки вытянулись чуть ли не до земли.
Кто он, черт возьми?!
Форменная одежда разорвана в районе грудной клетки, обнажая покрытые гнилью кости.
Я видел такое? Дневники… Не помню! Ничего не помню.
Страшно. Сглотнул. Медленно отступил.
– Они… заинте-ресо…ваны. Он… ищет, – рвано выплюнул вместе с ошметками крови тот, кем стал мороженщик. – Идет по сле-ду, – захихикал, как гиена. – Ты никого не спасешь! – четко, ярко. – Никого! Все умрут! Все!
Кровь сливается в ручейки, стекает вниз, где образует бурлящую темную реку, взирающую на меня сотней слепых вырванных глаз.
Он согнулся пополам и заплакал, подобно ребенку. Почему никто не обращает внимания? Он же мертвый и громкий! Неужели…?
Огляделся. Люди по-прежнему шли по своим делам, находясь в своих мирах и ритме. Тоша хмурил брови. Он явно не понимал, чего это я застрял и топчусь на месте. Да и мороженое вот-вот начнет стекать у меня по рукам.
Я вновь посмотрел на мороженщика.
Что?
Веселый худой молодой парнишка отдавал сладость в руки маленькой девочки, неуверенно тянущейся к нему из-за спины своей серьезной мамы.
А где тот, одутловатый?
Опять привиделось?
Мне и правда, пора отдохнуть.
Резко ускорил шаг и безвольно опустился рядом с Тошей. Обмяк.
– Дружище, ты сегодня какой-то странный, дерганный весь, – заметил он. – Точно призрака увидел.
Как же он прав.
– Знаю.
– Похоже, ты все же заболел…
– Не отдам, даже не надейся, – вот же лисья натура! Своего сладкого что ли мало? Я фыркнул и демонстративно куснул эскимо.
– Ну, вот, – а, он уже все схомячил. – Простынешь, сам виноват.
– Кто бы говорил!
– Ладно, так и быть. Будем лежать в одной палате.
– Только если в психушке.
– Это уж точно.
Мы рассмеялись. Мы просто знаем больше, чем стоит говорить. Мы просто видели то, для чего нет, да и не будет объяснения.
Но может оно и к лучшему?
Кошусь на мороженщика. Обычный. Но вот за его спиной… Там стоит другой. Плачет и смеется, стараясь обнять парня.
***
После мороженного мы еще зашли в продуктовый и купили сладостей к чаю. Не с пустыми же руками являться. Соха, конечно, примет нас любыми, но все же совесть-то должна быть. Не радушно это, да и не по-дружески.
А так мы вместе попьем чай. Он у него хороший, северный и согревающий. Бодрит и настраивает на беседу. А что еще нужно? Люблю я наши посиделки втроем.
Нажал на потертый, висящий на проводах звонок. Звука не слышно, значит, Ларс опять его сломал.
Тоша саркастически поднял бровь, мол, гляди, ничего-то сам он не может, наш великий охотник. Как будто самого Тошку заботила бы такая мелочь, как звонок. Особенно когда в принципе и не ждешь гостей.
Я его проигнорировал и застучал в дверь. Где он ее только нашел? Она явно старше самого дома. Ржавая вся, погнутая, в потеках, сверху и вовсе гарь, а в центре в нее словно головой долбились. Вон и кровь засохшая есть.
Два спокойных удара, три быстрых, один спокойный. Раз, раз, три, раз. Так он сразу поймет, что это мы.
– Приперлись? – дверь резко распахнулась, заставив меня отскочить. Он что, караулил?
– Изображал из себя сторожевого пса? – я иронично усмехнулся. Но Соха вновь никак не среагировал.
– Спасался, – отрезал тот. Божечки, научите его говорить подробнее и нормальнее, а не этими рублеными фразами. Я даже готов заплатить тому, у кого это получится.
– От чего? – Тоша опять навалился на меня, словно собирался залезть ко мне на спину.
– От бедствия, – Ларс дернул меня за руку и затащил нас в квартиру, тут же захлопнув дверь, будто опасался, что мы сбежим.
В его узком коридорчике прибавилось обуви. Пара женских кроссовок. Позвал кого-то еще? Может, мы в следующий раз зайдем? Не будем мешать его свиданию. Вот так бывает, думаешь, что человек сухарь, а он уже личную жизнь устроил, пока ты там что-то предполагаешь. Покосился на дверь. Тоша синхронно повторил этот жест.
– Может, мы это… заколебался он между любопытством и подозрениями.
– У тебя гости, Ларси? – тут же раздалось из комнаты. Точно, женский голос. Я бы даже сказал девчоночий. Звонкий и несколько обиженный. – А мне сказать? Я же твоя…
Твоя? Я не ошибся? У Ларса теперь есть девушка? А она знает о том, кто он? Чем занимается?
– Заткнись, я тебя вообще не ждал, – рявкнул наш вечно спокойный Соха. Ого, он и так умеет. Неожиданно. Я думал, что ничто не способно выбить его из колеи. Он же просто олицетворение душевного равновесия. Да и почему он так с ней?
Нахмурился. Непонятно.
В комнате какой-то шум, писк, тихий смех. Я с любопытством заглянул внутрь, Тоша же не стал ждать и опять пихнул меня, заставив сделать еще пару шагов и оказаться в комнате, чуть ли не в самом центре. Соха вошел последним, сел на стул с одеждой и сжал виски, точно готовился произнести речь перед казнью.
Я же тем временем осмотрелся. Привычная берлога друга, только диван теперь расстелен, в правом углу чемоданы, а на полу одеяло. Ах, да. Самое главное. На диване и в кресле. Целых две представительницы прекрасного пола.
На диване, на животе лежит девчонка, подложив под грудь подушку. Перед ней раскрыта книга, типа небольшого дневника с картинками. Иллюстрация мне довольно знакома, точнее существо, изображенное на ней. Мара – скандинавский злой дух или демон, о его, точнее ее принадлежности большего сказать не могу. Садится на грудь и вызывает кошмары, иногда душит. Порой ее описывают бесплотной или чудовищной, но дед рисовал ее, как довольно красивую женщину, с очень светлой кожей и удлиненными конечностями и пальцами. Так же она выглядит и на этой картинке. Автор явно хорош и знает толк в своем деле.
Я одобрительно кивнул.
Сама же девчонка очень похожа на Соху, только симпатичнее и с более округлыми чертами лица. Тоже финка? Полненькая, как ангелочек. Глаза большущие, синие, почти белые волосы собраны в два пушистых хвоста, но задорные кудряшки все равно выпадают, обрамляя ее лицо. Одета простенько: в топ, расстёгнутую до середины Сохину рубашку и шорты до колен.
