Czytaj książkę: «Драма на трех страницах», strona 5

Кристина Романовская. СЕСТРА

Я ненавижу свою сестру.

С раннего детства мама постоянно ставила мне в укор, что я слишком мало времени провожу с Лайзой. «Это же твоя родная сестра! – отчитывала она меня всякий раз, когда я возвращалась с прогулки одна. – Вот не станет меня, вы только вдвоем на всем белом свете останетесь! Если бы ваш отец…» И далее начиналось крайне надоевшее мне перечисление всех смертных грехов, которые совершил мой второй родитель, пропавший из жизни нашей семьи через полгода после рождения Лайзы. И каждый раз, несмотря на то, что эту речь я уже знала наизусть, мне приходилось с выражением живейшего интереса на лице выслушивать маму. Если ей казалось, что я отвлекаюсь, она могла как встряхнуть меня, так и выдрать хворостиной до крови. Особенно больно было, когда она била меня по голым стопам, поэтому приходилось слушать, кивать и поддакивать.

Мама любила нас. Конечно, мне, как старшей, доставалось чаще, чем Лайзе, но, скажу я, что по заслугам. Моя сестра с рождения была… особенной. Мне кажется, что я даже смутно помню сморщенное синее тельце, перемазанное в крови, и причитающую бабку-повитуху у нас в избе в день появления на свет Лайзы. Это была осень, а зимой мне должно было исполниться четыре года. Отец ушел весной, как только дороги пообсохли под потеплевшим солнцем и из нашей деревни уже можно было уехать на телеге, не боясь увязнуть колесами в грязи. Вот почему-то день отъезда отца я не помню. Возможно, он уехал ночью, пока мы спали, потому что в моей голове не осталось картины прощания. Только рыдания матери и грохот кинутого на пол единственного горшка, в котором мама варила суп, кашу, картошку и всякую другую еду… Но речь шла о другом: моя сестра была особенной. Слишком тихой для маленьких деток и послушной. Я не раз была в гостях в других семьях и видела, что малышам только дай волю поорать – не замолкнут и через час! Лайза такой не была… Мне кажется, я слышала, как она плачет, только в первое время после её рождения. А потом как-то постепенно она становилась все тише и тише, пока и вовсе не смолкла. Но, честно скажу, что ни мама, ни я не были против этого: кому понравится, когда маленький неразумный ребенок чуть что – сразу надрывает горло.

Впервые я разозлилась на Лайзу, когда мне было пять. Отец ушел почти год назад, у нас успел обжиться новый горшок взамен разбитого, а на улице появлялись огромные лужи, в которые вся деревенская ребятня так и норовила то прыгнуть, то запустить кораблик из древесной коры и палочки, а то и метнуть камень и забрызгать всех стоящих рядом. Ну не могла же я сидеть дома в такое время! Когда я уже было выскочила гулять на улицу, меня остановил крик мамы. Она подозвала меня к себе, и у нас тогда состоялся примерно такой разговор:

– Эмми, а ты куда? – подозрительно спросила мама, качая на руках Лайзу.

– Гулять, – аккуратно ответила я, чувствуя недоброе.

– Тогда возьми с собой сестру, и погуляйте по двору. Пора тебе приучаться помогать с ней.

– Ну ма-а-ам… – заныла было я, но тут внезапно в маму словно бес вселился. Такое с ней иногда бывало: она бледнела от ярости, руки у нее начинали мелко трястись, а глаза становились безумными. Она положила на лавку Лайзу и схватила меня за ворот, подтягивая прямо к своему страшному злому лицу.

– Ах ты мелкая дрянь! Я тебя и кормлю, и пою, а ты с сестрой родной не хочешь знаться! – оскалившись, словно бешеная собака, она выплевывала из себя брань и трепала меня из стороны в сторону как соломенную куклу. – Ты вся в своего отца! Тварь! Чтоб он сдох в канаве, падаль!

Мне было безумно страшно, я боялась даже звать на помощь, зная, что мама разозлится ещё больше. Наконец она перестала меня мотать, подняла в воздух и бросила на пол, точно наш горшок год назад. Возможно, она надеялась, что я так же, как и он, расколюсь надвое. А может, просто хотела сделать мне побольнее. Но что произошло дальше, когда я не разбилась на множество кусочков, я не помню. Кажется только, что было очень больно…

На следующий день мне все же пришлось пойти гулять с Лайзой. Я села с ней на крыльцо и слушала, как из-за забора кричат ребята. Пойти к ним я не могла: они, увидев Лайзу, принялись бы издеваться, и никакие угрозы и тумаки не смогли бы их унять. Я уже говорила, что она была особенной, но так толком и не объяснила, почему. Она не могла ходить – ни в годик, ни в два, ни в пять. А еще не могла сама кушать, и кормить её приходилось маме и мне. Мы её мыли, одевали, причесывали… Наверное, поэтому папа от нас и ушел – не хотел он всего этого делать. И я тоже не хотела, но уйти мне было некуда, и оставалось либо смириться, либо ненавидеть. И я выбрала второе.

Сестра отняла у меня всё. Детство, друзей, папу… а потом и Нейла. Чем старше становилась Лайза, тем большее место она занимала в мамином сердце. Ведь она была примерной дочерью, не то, что я, не желавшая сутки напролет сидеть в изножье сестринской кровати и развлекать её, как делала это мама. Когда мне было тринадцать, я сбежала ночью из дома в соседнюю деревню и вернулась только через два дня. И первое, что я услышала, был крик: «Как ты посмела бросить родную сестру?!» А что я? Я всего лишь хотела избавиться от этого противного ощущения, что мы с Лайзой – один человек! Хотела пройти по улице, где на меня не смотрят с насмешкой! Просто хотела поговорить с другими людьми! Я впервые в жизни прокричала всё это маме в лицо. И через полчаса лежала в сенях и скулила от боли, моля давно забытого отца вернуться и забрать меня из этого ада…

Когда мне было семнадцать, мама сильно заболела, и на меня свалился уход за ними двумя. Казалось, это никогда не кончится: приготовить еду, покормить сначала Лайзу, потом маму, сводить то одну, то вторую на ведро, обтереть мокрой тряпкой, напоить, поговорить, укрыть, переодеть, подать… Но не прошло и пары месяцев, как мама умерла. Наверное, боги смилостивились надо мной и забрали её к себе. После этого управляться с одной Лайзой стало несравнимо проще, да и с плеч будто свалился могильный камень, до того хоронивший всю мою жизнь. Теперь я могла пойти куда угодно, запоздать с кормежкой Лайзы, а то и вовсе не разговаривать с ней, если мне не хотелось. Ей больше некому было жаловаться. И я наконец потащила стянутое Лайзой одеяло на себя. Я ночевала в других деревнях, пила до беспамятства, знакомилась с мужчинами в харчевнях – до того мне хотелось забыть о своей прошлой, одной на двоих с Лайзой жизни! Но никогда я не приглашала никого в дом, ведь там меня ждал мой гнет, мой позор, моя тень, иногда оставленный без еды и воды на несколько дней.

Первым, кто побывал у нас, стал Нейл. Он был проезжий и не знал ничего ни обо мне, ни о моей семье. У нас с самого начала как-то было всё по-серьёзному, не как с другими. Мы даже переспали с ним не в первый день. Когда Нейл узнал, что я – сирота, и что у меня есть свой дом, то стал уговаривать меня и так, и эдак, чтобы я приютила его. И в один из вечеров я сдалась.

По дороге к дому мы много молчали. Я думала о том, что за Лайзой я ухаживала позавчера, и теперь она, должно быть, ужасно выглядела и пахла. Перед калиткой я собралась и призналась:

– Нейл, я тебе не рассказывала… У меня есть сестра.

– Хорошо. Она дома?

– Да, но…

Нейл сделал шаг, но я удержала его за локоть.

– Не переживай, Эмми. Познакомимся с ней. Или ты боишься, что она меня не одобрит?

– Да нет же. Лайза – моя младшая сестра. И она… особенная…

Даже в темноте мне удалось различить замешательство на лице Нейла.

– Она не умеет ходить, говорить. Целыми днями лежит на кровати…

– О, так это ерунда! – с облегчением выдал Нейл и решительно пошел к дому.

«Ничего себе!» – мысленно охнула я, пораженная его словами. Мне казалось, что, как только он узнает о Лайзе, так сразу уедет восвояси. «Неужели он примет нас?..» Давно утерянная надежда затеплилась где-то глубоко в груди. Мы зашли в сени, где я зажгла лучину и пальцем поманила за собой Нейла, с интересом осматривающегося по сторонам.

– Лайза, это я! Со мной Нейл, он хороший, не волнуйся!

– С замиранием сердца я отворила дверь в горницу и подошла к кровати, на которой лежала укрытая по шею Лайза. Нейл неуверенно приблизился и встал рядом.

– Лайза, это – Нейл. Нейл, это – моя сестренка.

Я давила из себя улыбку, чувствуя, как бьет в ноздри смрад от выделений. Нейл молча стоял рядом, будто проглотив язык.

– Не обращай внимания на запах: я ее поила молоком, и оно, должно быть, скисло… Это у нее нечасто бывает, только когда что-то несвежее съест, ну как и у всех нас, – глупо хихикая, я следила за реакцией Нейла.

– Ты сейчас шутишь? – Какое-то странное выражение проступило на его лице.

– Ты о чем?

– Об этом. – Нейл кивнул в сторону кровати.

– Я же тебя предупреждала… Она не может сама сходить даже в ведро …

– Ты… Ты это серьезно? – Нейл поднял на меня округлившиеся глаза. Мне показалось, что в них блеснул страх.

– Да, Нейл… Она не может сама ходить…

– Но тут же никого нет! – вдруг выкрикнул он, заставив меня вздрогнуть. – О какой сестре ты говоришь?! – Нейл сорвал с Лайзы одеяло, оставив ее в грязном исподнем. В нос ударила волна вони.

– Нейл! Что ты творишь?! – закричала я, хватая одеяло и пытаясь прикрыть им сестру. Нейл отпихнул меня и внезапно ударил рукой прямо в живот Лайзы.

– Видишь?! Тут ничего нет, Эмми! Не делай из меня дурака!

– Сволочь ты, Нейл! Как и все! Зря я надеялась, что ты нас примешь! – Я зарыдала в голос, садясь на пол. – Зря я думала, что ты хороший! Что все у нас будет хорошо! Ты – тоже сволочь!!! – орала я, давясь слезами.

– Ты сумасшедшая… – пробормотал Нейл и вылетел из комнаты. Входная дверь с грохотом распахнулась.

Я лежала на полу и выла. Потом хлюпала носом и слизывала с губ соль. Мне разом вспомнился и тот день, когда мама обнаружила побег отца, и тот, когда она впервые избила меня из-за Лайзы.

И вдруг до того невиданная ярость вскипела у меня внутри, и с рычанием я вскочила на ноги и ринулась к сестре. Выхватив у нее из-под головы подушку, я накрыла ею лицо Лайзы и навалилась всем телом сверху.

– Тварь! Мразь! Скотина! Сдохни! Сдохни! Сдохни!!!

Той ночью она отняла у меня Нейла. И я решила, что пришел мой черед брать, а её – отдавать. И взяла её жизнь.

Кейси Джефферсон. ПОБЕГ ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ

– Ваш паспорт, пожалуйста.

Едва Джаспер Белл положил на стойку регистрации свой паспорт, как раздался выстрел.

Джаспер быстро обернулся, отыскивая взглядом пистолет, а вот сотрудница аэропорта даже не вздрогнула. Раскрыв документ, она принялась искать информацию о пассажире на компьютере, в то время как охрана повалила нарушителя порядка на пол, сковывая его руки наручниками и обыскивая на предмет другого оружия. Пистолет, из которого был совершен единственный выстрел, валялся рядом. Джаспер неотрывно смотрел на него, боясь, что кто-нибудь подберет оружие и тоже воспользуется им, и выдохнул только когда охранник поднял пистолет с пола и унёс в другую комнату.

Все происходило под будничный шум аэропорта. Никто не кричал и не звал на помощь. Окружающим было плевать на развернувшуюся только что сцену – даже парню с девушкой, в сторону которых и был совершен выстрел. Молодой человек раздраженно закатил глаза и скривился, когда охранник подошел к ним, чтобы собрать показания.

У Джаспера кружилась голова. Он стоял всего в двух футах от того места, куда попала пуля, предназначавшаяся кому-то другому. А работа в аэропорту продолжалась как ни в чем не бывало.

Кто бы мог подумать, что еще лет десять назад подобная выходка могла стать причиной отмены части рейсов. Пришлось бы вызывать полицию, скорую для пострадавших, нагрянули бы бессовестные журналисты, ведущие охоту за сенсацией. А кого теперь удивишь стрельбой в общественном месте? Разве что человека, который последнее десятилетие провёл в джунглях.

С тех пор, как в результате страшной эпидемии человечество обрело физическое бессмертие, весь мир словно сошел с ума. Отсутствие возможности убить или серьезно травмировать привели не к исчезновению насилия, а лишь к его увеличению. Только представьте: у людей наконец-то появился шанс отомстить недругам и выплеснуть агрессию, не боясь последствий. Из-за способности к быстрой регенерации доказать, что был причинен физический вред, стало практически невозможно. Первое время суды еще принимали на рассмотрение дела, где подсудимого обвиняли в оскорблении действием (под которым понимали, как угрозы в адрес жертвы, так и нанесение трех ножевых ранений в результате семейной ссоры), но вскоре дел стало так много, что уголовный кодекс пришлось снова переписывать. Будто за бессмертие человечество расплатилось собственным рассудком: «Почему бы мне не ударить соседа по голове чугунной трубой за то, что он сломал мою газонокосилку, если ему все равно ничего не будет? Зато, глядишь, в следующий раз он будет аккуратнее с моими вещами».

Жены подсыпают яд неверным мужьям. Грабители стреляют в свидетелей. Неуравновешенные подростки режут неугодных товарищей. Месть, попытка выиграть время на побег, реализация потаенного желания и многое, многое другое. Самые добрые рано или поздно идут на поводу у инстинктов и совершают убийство без убийства. С той же легкостью, с которой люди раньше говорили «чтоб ты умер», они теперь стреляют, режут, душат, травят и претворяют в жизнь самые необычные фантазии. Планета Земля в одночасье превратилась в место, где жестокость и безрассудство граничили с безопасностью. Трудно представить, каково жить в таком мире человеку, по воле судеб лишенного бессмертия.

К сожалению, таким человеком был Джаспер Белл.

Он рано узнал, что дар вечной жизни обошел его стороной.

В то время как его сверстники ради интереса прыгали с десятого этажа и в качестве игры поджигали товарищей, Джаспер делал всё возможное, чтобы не расстаться с жизнью. Осторожность и благоразумие оберегали от необдуманных поступков, но ничто не могло спасти его от людей, которые могли убить случайно. Пьяные сокурсники, устроившие поджог в общежитии, потому что им стало холодно. Не сбавляющий скорости водитель, пронесшийся на красный в дюйме от замеревшего на пешеходном переходе Джаспера. Чистильщики крыш, которые сбивали сосульки, не оградив территорию.

– Ваш посадочный.

Джаспер без приключений прошел паспортный контроль и сел в углу в зале ожидания. Окружающие беззаботно болтали или листали соцсети, но у Белла не было такой роскоши. Расслабление даже на одну секунду может стоить ему жизни или привести к разоблачению, и он не знал, что хуже.

Иногда он думал о том, чтобы раскрыть правду. Заявить, что он – единственный смертный на этой планете, и доказать свои слова, полоснув себя ножом по руке и продемонстрировав порез, который не затянется сам собой за несколько минут. Он был бы Избранным, Богом. Ему бы обеспечили безопасность, и Джаспер смог бы выдохнуть впервые за десять лет. Отдохнуть. Выспаться. Получить нормальный медицинский уход, а не заниматься самолечением.

У него мог появиться персональный рай.

Или он мог оказаться в новом аду.

Потребовалось целых три года, прежде чем энтузиазм человечества перед бессмертием угас. Ученые забили тревогу о перенаселении мира, где исчезла смертность, а уровень рождаемости остался неизменным. Пожилые, даже получившие физическую молодость, были истощены душевно. Уставшие от монотонной, не устраивавшей их жизни люди больше не могли наглотаться таблеток или повеситься, чтобы прекратить свои страдания. Внезапно вечная жизнь перестала казаться даром. Узнай они, что Джаспер избежал их участи, потребовали бы изучить его вдоль и поперек для нахождения ответа на вопрос: почему он? Под натиском верующих в спасение бог превращается в жертву.

Объявили посадку на рейс. Джаспер встал в конец очереди, чтобы избежать толкучки, но ему всё равно отдавили ноги. Только в самолете он позволил себе достать из сумки буклет с квартирами на продажу и на некоторое время отключиться от творящегося вокруг него хаоса.

Джаспера не устраивал вариант быть подопытным кроликом для ученых или жить в вечном (ох уж эти каламбуры) страхе. К счастью, он мог выбирать не из двух, а из трех зол.

Швейцария оставалась единственной страной, где еще помнили о человечности. Насилие пресекалось законом, и уровень преступности был даже ниже, чем до эры бессмертия. Никакой стрельбы для развлечения, никаких лихачей на дорогах. Место, где люди оставались людьми, а не превратились в ненасытных животных. И Джаспер надеялся, что сможет найти там свой дом.

Он оставил родным записку, в которой объяснил, куда едет, и пообещал часто звонить и писать. Прощаться с матерью и старшей сестрой, не обделённых бессмертием и рискующих пережить его, было невыносимо. Кроме того, существовала вероятность, что они не пустят его в другую страну. Мелисса Белл, всего за год до эпидемии потерявшая мужа, с поразительным рвением отнеслась к заботе о своем смертном сыне. Тот не мог выйти из дома, не получив от матери длинный список, что он должен и не должен делать – и всё равно, было Джасперу семь, шестнадцать или двадцать пять. Сестра, в отличие от матери, не проявляла чрезмерной заботы, но начинала рыдать каждый раз, когда брат просто резался о бумагу или жаловался на головную боль.

Всего час полета отделял его от нормальной жизни, лишённой страха, гиперопеки или причинения боли своим близким.

Он дошел до квартир, стоящих больше, чем он мог себе позволить (если и начинать новую жизнь, то с размахом) когда ожила система связи кабины пилотов и салона самолета.

– Дамы и господа, говорит капитан корабля, – сказал равнодушный мужской голос, разбавленный помехами. – Я вынужден сообщить, что у нашего самолета отказали двигатели. Мы делаем все, что в наших силах, но шансы избежать катастрофы минимальны. Через десять минут мы упадем в Ренне, Франция. Уважительная просьба не расходиться после регенерации и восстановления. Местные власти организуют трансфер в аэропорт. Заново покупать билеты не требуется. Приятного падения.

Джаспер нажал на кнопку вызова бортпроводницы, чтобы заказать бутылку самого дорогого спиртного напитка, который был на этом борту.

– Мы предъявим вам счёт после падения, – предупредила стюардесса.

Последний смертный на Земле, до смерти которого оставалось восемь минут, улыбнулся.

– Тогда давайте две.

Алиса Дж. Кей. НЕРОДНЫЕ

Последний раз мама была весёлой, когда к нам в гости пришли дядя Петя и тетя Юля. Тогда она приготовила на ужин свой фирменный пирог с рыбой. А после праздника настроение мамы снова испортилось.

Мама вообще редко была мной довольна.

«Весь в отца», – говорила она.

Вскоре мама от нас ушла. А я остался с отцом. С ним было весело, как бывает весело в сугубо мужской компании, но через некоторое время я понял, что мне чего-то не достаёт. Вроде бы всё у меня было, кроме прежней лёгкости. И я понял, что это делало меня ещё более похожим на отца.

Когда отец уехал в командировку, меня отправили к бабушке. Как выяснилось, мама тоже жила у неё. И я решил, что это отличный шанс, чтобы исправить наши отношения. Я рисовал ей картинки лучше всех ребят из группы, даже старался хорошо себя вести, но она, казалось, этого не замечала. Повторяла мне, что я неряха, как отец. Вообще-то она на всех злилась: иногда к нам приходил дядя Петя с цветами, но она выпроваживала его, говоря, что он ей надоел. А потом однажды мама отвела меня к врачу, потому что я постоянно дергал ногой. Врач прописал мне таблетки от «излишней возбудимости». И я их принимал каждый день, поле завтрака, лишь бы она была довольна. Не знаю, какой от таблеток был толк, но ногой я дергать не перестал, и мама заявила, что я никогда не исправлюсь. А на следующий день она не вернулась с работы.

Я спросил бабушку, когда придет мама, но бабушка ответила, что мама не придёт. Оказалось, что она в больнице. Позже бабушка рассказала мне, что мама ждет нового ребенка. Я просил: «У меня будет сестричка или братик?». Выходило, что сестричка. «Девчонок всегда больше любят, но это ничего», – подумал на это я.

Вернувшийся из командировки отец забрал меня домой.

Я спросил его: «У нас будет новый ребенок?». Отец покачал головой: «У меня новых детей не предвидится. У тебя будет сестренка. Сводная. Одна мама, но разные папы». Я спросил: «А кто её папа? Дядю Петю мама всегда выгоняла». Отец не ответил. Но потом я увидел дядю Петю с фингалом под глазом. Больше он с папой не здоровался и на обед к нам не приходил.

Когда сестренка родилась, меня не сразу пригласили на неё посмотреть. Говорили, что она родилась раньше времени и должна «лежать в инкубаторе». Оказалось, что у нее много проблем со здоровьем и она не может самостоятельно дышать.

Через несколько лет на выходные отец стал отвозить меня к бабушке на дачу, куда привозили и мою сестру. Я во всем ей уступал. Однажды она разбила вазу, а я сказал бабушке, что это сделал я. Сестра посмотрела на меня своими голубыми глазами, засмеялась и убежала.

В другой раз ребята на улице начали смеяться над ней из-за ее трубки, и я вступился за неё. Драться не пришлось: я был на голову выше их и на пару лет старше, поэтому ребята убежали. А когда я обернулся, то увидел, что моя сестра упала, и её дыхательная трубка выскочила из баллона. Вокруг никого не было. Она не могла дотянуться до закреплённого на ней баллона, а я стоял и смотрел, как из трубки шипя выходит воздух, а лицо сестры становится всё белее. Она смотрела на меня, а я не двигался с места. Внезапно из-за спины я услышал крик отца: «Ну что стоишь? Растерялся, что ли?» Он взял трубку и быстро подсоединил её к баллону с насосом. Сестра начала дышать. Я не мог побороть злость на отца и лишь соврал: «Да, растерялся».

«Растерялся он, – вздохнул отец, когда мы уже сели в машину. – Весь в мать!»

Как раньше я хотел услышать эту фразу! Как я хотел, чтобы кто-нибудь сказал мне, что я похож на маму. Но в тот момент всё перевернулось. Мне стало стыдно. И я отчаянно стал хотеть быть похожим на отца.