Тогда в Иерусалиме

Дядя Гриша, не знаю – где Вы и что с Вами? Но всегда помню о Вас. Ведь никто, нигде, никогда не называл меня так – «месье»!

ИЛЬЯ и МАРК

Нет в России семьи такой,

Где б не памятен был свой герой…

Евгений Агранович

Они были как два больших древа одной яблони, когда корень общий и здоровый, а дальше – один вырастает сильным и плодоносящим, а другой постепенно сохнет, сгорбливается и, в конце концов, трещит и ломается.

А общий корень в том, что оба они, молодые, ушли на фронт, храбро сражались, оба выжили, но вернулись инвалидами. Эти двое – Илья Наумович и Марк Давидович. Илья родной брат мамы, а Марк – двоюродный.

Мы из Киева. Киев бомбили в первый же день войны – 22 июня, в августе началась мобилизация.

Илья к этому времени уже стал инженером, ему 28 лет, женат гражданским браком на украинке Полине, женщине яркой, рыжеволосой, с томной акварелью веснушек на лице. Они жили в комнате Полины в том же доме, где в небольшой квартире обитали и мы – мама, папа, бабушка и я. На улице Кирова, это – в центре, напротив стадиона «Динамо» и входа в сад «Первомайский», далеко протянувшийся по живописному берегу Днепра.

Марк, ему всего 20, закончил два курса педагогического института, готовился стать преподавателем математики.

Илья и Марк пришли в райвоенкомат вместе, но направили их в разные рода войск.

Илью определили в морскую пехоту, в десантные части. Ещё до войны он проходил подготовку морских пехотных стрелков на сборах в Балаклаве. Его сразу назначили старшиной роты.

Десантники высаживались с катеров в укреплённых вражеских районах, под непрерывным огнём. Многие погибали, закрывая собой огромную амбразуру противника и открывая, пусть на короткое время, путь идущим следом частям Красной армии.

Марка направили на ускоренный курс Харьковского танкового училища, потом – в полк легендарных Т-34, уже младшим лейтенантом. Стал лучшим в полку наводчиком орудия.

Я познакомился осознанно с моими дядьями уже после войны. Называл их сначала по имени и отчеству, потом часто по имени, никогда не используя слово «дядя».

Да, мы были киевляне, над нами нависала угроза Бабьего Яра, но мама моя София была управделами Киевского авиационного завода; в сентябре завод эвакуировали в Новосибирск, вместе с мамой и мной, и бабушкой.

Отец мой, Борис, ещё до нашей эвакуации, как специалист по технике радио и связи, был послан на Урал для совершенствования танковой аппаратуры. Точнее – сначала это предложение направили из Москвы заведующему кафедрой профессору Никитину, где и работал отец. Профессор отказался – не могу оставить кафедру в трудное время – и предложил моего отца, представив его как самого талантливого ученика. Никитин осознанно остался – активно сотрудничал с захватчиками, призывал к борьбе за самостийную Украину.

Бабий Яр случился без нас. Его не избежали два родных брата бабушки. Они воевали в русской армии ещё в Первую Мировую, называли Киев первой столицей России, были уверены, что город не сдадут, и не спешили с эвакуацией. А 19 сентября у Владимирского собора уже гремели вражеские сапоги, немцы хозяйничали в столице Святой Руси.

Но сейчас об Илье Наумовиче и Марке Давидовиче.

Илья был среднего роста, достаточно спортивный, но хрупкой тонкой конституции, шатен, скромной внешности. Марк, напротив, был крупным мужчиной, кудрявым блондином с голубыми глазами, сильным физически, даже имел спортивный разряд по боксу.

Илья уже в декабре 1942 года участвовал в Керченско-Феодосийской операции, целью которой была задержка продвижения немцев к Севастополю. Но успех был временный, хотя и временные успехи изматывали врага и заставляли его понять – победным маршем по России не пройти. В Европе было всё куда проще и торжественнее.

Десантник Илья при этом первом десанте получил первое ранение и повышение в сержантском звании. Ранение было вылечиваемым – после двух месяцев в госпитале и кратковременных офицерских курсов он стал младшим лейтенантом, вернулся в десантные части, участвовал в подготовке и проведении Керченско-Эльтигенской операции в ноябре 1943-го.

Илья Наумович был сдержан в рассказах о войне, и я с трудом, по обрывкам наших уже послевоенных бесед, конструирую детали его последнего боя.

В этом десанте Илья был назначен командиром роты. Вброд в ноябрьской холодной воде, под прикрытием ночи – удалось высадиться на скалистый берег, но немцы обнаружили и повели шквальный, истребляющий огонь. Рота залегла, огонь не прекращался. Наша артиллерия не оказывала ожидаемой поддержки. Илья поднялся во весь рост, с автоматом и гранатой, с призывом: «Вперёд!» … успел только бросить гранату и упал сражённый ответным огнём. Но рота рванула через расщелину скалы, не видимую немцами, и удалось закрепиться на берегу, обезопасив высадку подошедших частей нашей армии. Подобрали раненого и контуженного Илью уже санитарки другой части.

Был представлен командующим к Золотой звезде, но наградили орденом Красной звезды. Известие о награждении получил уже в госпитале. Илья – серьёзно контужен, левая рука перебита. Лечение – долгое, по разным госпиталям, последнее – в Военно-морской медицинской академии в Ленинграде. После очередной пересылки в другой госпиталь след его затерялся.

В 1943 году бабушка получила ответ на запрос в Москву о нахождении сына – маленькое письмецо на тонком полупрозрачном клочке бумаги. Оно до сих пор у меня в памяти – на машинке, под уже износившуюся копирку, было отстукано: «Ваш сын Илья Наумович Гуревич считается без вести пропавшим». Бабушка сжала губы и тихо заплакала.

***

В этом же сорок третьем, жарким летом, Марк участвовал в Курской битве на уже усовершенствованном танке Т-34, с большой башней, экипаж – 5 человек, в башне – командир, заряжающий и наводчик орудия, в глубине располагались механик-водитель и стрелок-радист.

Марк был симпатягой, санитарки из медсанчасти, приписанной к танковому полку, смотрели на него весьма внимательно (в период небольших учений и подготовки было время и на это). И только одна, красавица, полненькая Аня Пономаренко, ослепительно обвораживающим взглядом смотрела на него как будто равнодушно. И когда Марк подкатывал к ней, охлаждающе говорила: «Марк, сейчас война – не время для воздыханий».

И вот Курская битва, самое грандиозное танковое сражение Отечественной войны. Марк – наводчик орудия. Умело маневрируя, точной наводкой, порой нарушая приказы командира полка, не совсем точно представляющего ближнюю обстановку, экипажу удаётся вывести из строя 9 танков противника. Танк отмечен врагом, танк под прицелом. Попадает вражеский снаряд, орудийное дуло искорёжено, башню заклинило. Марк, как самый сильный, пытается открыть люк. Не получается! Но вслед за танком, прикрываясь его бронёй, бежала Анна. Она бесстрашно вскакивает на танк и снаружи пытается открыть люк. Люк открыт! Марк достаёт ещё не отошедших от сильного удара командира Юрку Петрова и заряжающего Лёвку Коптева. Анна уже спрыгнула с танка и встречает их на раскалённой земле. Но танк ещё под вражеским прицелом – попадает второй снаряд. Снова закрылась крышка люка. Осколки снаряда сбивают Марка с ног, он, ещё удерживаясь за корпус, падает на землю. Кровь хлещет, кажется, из левой ноги. Танк вспыхивает и горит. Непроницаемый дым. Механик-водитель и стрелок погибают в огне, их спасти не удаётся. Анна кричит:

– Скорей тащите его в воронку!

Втроём они переносят Марка в воронку от снаряда… Анна снова:

– Бегите в санитарный автобус за носилками, осторожней, по обочине оврага, я останусь с ним!

Марк почти потерял сознание. Анна определяет: множество осколков в левой ноге; надрезает брюки, освобождая ногу, и начинает перевязку.

– Марк, лежи тихо, пока наши танки прорвутся!

Марк, почти потерявший сознание, приходит в себя, обнимает Аню. Потом снова теряет сознание. Дальше ничего не помнит. Но навсегда запомнила Анна – подоспели с носилками Петров и Коптев, и ещё одна санитарка. Бой временно затих. Добежали до санитарной машины. Подъехать было невозможно, вся земля изрыта воронками от снарядов. Полевой госпиталь. Операция. Хирург, одессит, добыл из левой ноги 11 осколков, два осталось навсегда; связки перебиты, ноге предстояло навсегда жить в прямом несгибаемом состоянии. А впереди – долгое лечение в госпитале, чтобы не ходить на костылях, а хотя бы с палкой.

Анна с танковой частью уходила на Запад. На прощание поцеловала Марка в щёку. Пиши мне, Марик! Может быть, и найдёмся после Победы!

Она с трудом сдерживала рыдания. Прорвалось только, когда вышла из палаты.

На прощание хирург-остряк, сказал с очевидным одесско-еврейским акцентом:

– Ну, Мара, твоё еврейское счастье – яйца и главный наш орган не задеты, ещё сможешь, надеюсь, танцевать, а девочек, уверен, будешь-таки иметь.

***

Илья после долгих пересылок из госпиталя в госпиталь и конечной остановки в Военно-морской академии так и остался при сильной контузии, у левой руки работало только плечо, локоть и кисть почти не управлялись и беспомощно повисли. В Ленинграде он и комиссовался. В сорок четвёртом, после освобождения Киева, рванул в родной город. Он всё же называл Полину женой, но она не подавала о себе никаких вестей. Направился по знакомому адресу.

Крещатик был сильно разрушен. На одной стороне снесены бомбёжками все дома, на другой – осталось 11. Руины, руины – груды расколотых кирпичей, мусор и пыль. Но наш дом, на примыкающей к Крещатику улице Кирова, остался невредим. Полины не было дома. Соседка Лида, которую он знал и до войны, каким-то странным голосом – то ли ехидным, то ли сочувствующим – сразу сообщила:

– Поля жила с немцем, вроде культурный такой. Меня называл всё – фрау, фрау. Посидите, подождите. При этом взгляд её, как и до войны при встрече с ним, был заискивающе-обещающим.

Илья, ошарашенный сообщением, всё же подумал: может быть, врёт? – и присел на общей кухне. Вскоре пришла Полина; звон ключей, скрип двери отворяемой комнаты. Илья зашёл следом. Полина обернулась. Её лицо стало бордовым, а веснушки стали ещё более рыжими и выпуклыми, казалось, сейчас напрягутся и выпрыгнут на волю. Она долго молчала. Он спросил:

– Это правда?

– Да, Илья, родной. Я думала, что наши уже никогда не вернутся, а ты погиб… Но наши вернулись, а ты – живой!

Она бросилась к нему, старалась обнять, но он отстранил её.

– Если бы с нашим, я бы простил. С врагом – никогда! Это измена не только мне, но и Родине!

Он ощутил головокружение, нехватку воздуха, но превозмог и быстро ушёл.

Это было самое страшное ранение в его жизни. И рана эта никогда не зажила. Дальше жизнь оказалась освещенной почти трагическим светом…

***

Судьба Марка сложилась счастливо. Он и по своему характеру был большой оптимист и весельчак. Смог ходить с палкой в правой руке, быстро, подскакивая на левой ноге, негнущейся, с двумя невынутыми осколками. Остальные осколки, 11 штук, хирург-одессит подарил ему на память. Это был для него самый дорогой сувенир.

Марк, из госпиталя и далее каждые три дня, писал Анне о своей любви, просил беречь себя и не прыгать на танки (хотя внутренне сознавал, что это для неё невозможно) – и главное предлагал руку и сердце.

Аня долго не получала эти письма, её перебросили в другой танковый корпус, который участвовал в освобождении Праги. Она снова бежала за танком, её контузило, но раны, слава богу, не было. Смогла на своих ногах, пошатываясь, дойти до полевого госпиталя. Одолели сильные головные боли, врачи продержали в госпитале два месяца, больше ей не пришлось воевать.

В госпитале её и настигла пачка писем Марка. Аня снова разрыдалась, счастливо, по-детски, ей шёл всего двадцать первый год! Она тут же потребовала выписки из госпиталя, казалось, что головная боль прошла. Отправила в Киев телеграмму: «Марик, еду к тебе».

Анна Пономаренко была родом из Керчи, но осталась в Киеве навсегда.

Марку представлялось, что красавица Аня – украинка, на войне ведь не спрашивали национальность, умирать за Советскую Родину имели право все. В дальнейшем выяснилось, что отец Ани – украинец, а мама – еврейка. От этого красивого сочетания и явилась на свет божий Анна-Анечка-Анюта.

Марк поступил на вечерний факультет того же педагогического института. Надо было работать, кормить семью. Работал заведующим артелью, изготавливающей пластмассовые изделия – пудренички, расчёски и т. д. Закончил институт. Работал учителем математики в школе, причём одним из лучших в Киеве, имел много учеников для внеклассной подготовки. Хорошо зарабатывал. В отличие от Ильи, которого до войны порой называли «умелые ручки», Марк не обладал способностью к ручному мастерству, говорил:

– Надо уметь заработать и заплатить.

Энергичная Анна дома отсиживаться не могла, окончила медицинское училище, работала в больнице – выхаживала больных после реанимации. Быстрая реакция, которую она приобрела санитаркой на фронтовых танковых дорогах, сразу прославила её как лучшую реанимационную сестру. Врачи старались привлечь Анну к своим больным.

Дальше про Марка и Анну всё понятно. Они были счастливы.

***

Теперь возвратимся к тому моменту, когда Илья выбежал с головокружением от стресса и контузии из нашего дома после встречи с Полиной. И дальше, такое случается только в сказках со счастливым концом, но это так на самом деле и было – навстречу ему шёл улыбающийся Марк, он шёл к своим родителям, вернувшимся из эвакуации сразу после освобождения Киева.

Илья был ещё в невменяемом состоянии и только, когда Марк вплотную приблизился, пришёл в себя, узнал брата. Герои обнялись. (Я забыл сказать, что танковый экипаж Марка за действия в Курской битве был представлен к наградам: к званию Героя, Золотой звезде – командир Юра Петров и направляющий орудия Марк Грудман, но Героя дали только командиру, остальных членов экипажа, в том числе и погибших, наградили орденами Красной звезды).

И вот герои встретились, обнялись. Марк закричал:

– Илья, тебя же ищут мама, Софья… Ты – живой!

Оказалось, что Илья тоже безрезультатно пытался нас найти. Марк сообщил нам в Новосибирск – Илья нашёлся.

Бабушка часто вспоминала о без вести пропавшем сыне, старалась сдерживаться, не плакать. Когда мама сообщила ей, что Илья нашёлся, не пропал, бабушка вскрикнула и упала в обморок. Её отпаивали.

Уже в начале сорок пятого отца перевели на работу в освобождённый от блокады Ленинград. Отцу выделили отдельную комнату только к маю сорок седьмого. Тогда только мама и я, и бабушка приехали к отцу в Ленинград. Вчетвером мы расположились в этой тесной комнате – 12 кв. метров.

Я впервые увидел Илью. Он пришёл к нам ещё в форме морского десантника, в широченных флотских брюках, в кителе без погон, с небольшой планкой наград. Поверх был одет бушлат, который он снимал, откинув назад и сбрасывая почти на пол, но успевая подхватить здоровой рукой. Обтёр флотские ботинки о коврик, извиняясь – мне трудно шнуровать.

Опускаю подробности первой встречи – объятья, поцелуи… Общались на коммунальной кухне (в квартире жил ещё один ветеран с матерью). В качестве стульев – распиленное бревно с прибитыми на срезы-подпопники дощечками. Отец достал всегда бывший наготове разведённый спирт, естественно с работы, но Илья категорически не употреблял алкоголя – снова могло случиться головокружение. Он безостановочно курил, выплёскивая дым в открытую на кухне форточку. Таким я его и запомнил с постоянной папироской в зубах.

Уходя, он только так мог надеть бушлат – предварительно держал его перед собой, подкладкой наружу, вставлял руки в рукава, потом взмахивал руками вверх так, чтобы бушлат оказался за спиной, воротом к шее.

Илья работал инженером на одном из предприятий, разрабатывающих измерительные приборы, был умный, знающий инженер. До войны он всегда что-то мастерил, но и теперь старался что-то гнуть и паять, помогая левой рукой.

Как-то я был в его небольшой снимаемой комнате на Васильевском острове, там на одном столе разместились и невымытые после еды тарелки, и какие-то приборы, паяльник, радиодетали… Он прилёг отдохнуть на кровать старого образца, с никелированными решётками спинок, прямо в своих флотских брюках и тельнике, продев ноги в ботинках сквозь решётку.

Вскоре, казалось, судьба повернулась к Илье солнечной стороной.

У меня родился брат. Он спал в корыте, поставленном на табуретку. Отец начал на работе энергичные хлопоты по расширению жилплощади. Отец был одним из ведущих специалистов института и член партии. Через райком удалось принять решение о предоставлении семье резервной площади. И тут наши соседи, ветеран с мамой, решили уехать в деревню, в дом матери. Комната освободилась. Там разместились я и бабушка.

Наша комната превратилась в гостиничный номер. Из Новосибирска постоянно кто-то приезжал и останавливался у нас, спал на раскладушке, размещённой под обеденным столом.

Так посетила нас Вера Барашева, дочка моей новосибирской учительницы Дарьи Анисимовны. Мы сохранили дружбу с моей первой учительницей, переписывались. Вера окончила педагогический институт и приехала посмотреть на Ленинград. У нас она и познакомилась с Ильёй. Высокая, стройная, с приятным взглядом, но на лице от перенесённой в детстве скарлатины повредился лицевой нерв, и осталась некоторая искривлённость губ и левой щеки. Они сошлись, хотя Илья был старше почти на 15 лет и пониже ростом, но выбора у Веры не было – после войны свободных мужиков, передвигающихся на своих ногах, было крайне мало.

Вера наладила совместную жизнь, комната Ильи Наумовича стала опрятной. Он больше не ложился на кровать в брюках. Купили ему какой-то костюм, пальто… Но получить свою площадь не было возможности. И они решили уехать в Новосибирск, жить с родителями Веры в трёхкомнатной квартире. Здесь-то и кроется их ошибка.

Родился у них сын Саша. Но в этом общежитии жизнь не ладилась. Илья нормально работал, его ценили, он был незлобивым, но всё же контуженным, неразговорчивым, уходящим в себя. Не мог существенно помогать в хозяйстве из-за неработавшей руки. И постоянно курил. Начался разлад.

Вера неоднократно звонила маме в Ленинград, обсуждала сложившуюся обстановку.

Я помню, в одном из разговоров, мама кричала в телефон: «Вера, но как мужчина он приятен в постели?». Я не слышал ответ. И правдив ли был этот ответ? Супружеским парам порой самим трудно разобраться в своих отношениях. Можем ли мы судить о них со стороны?

Они развелись. Илья Наумович уехал в Новокузнецк, где ему дали комнату от предприятия, куда его сразу и приняли, знали как хорошего специалиста по измерительной технике.

Вера отказала Илье от встреч с сыном, записала его на свою фамилию – Барашев. Узнал ли когда-нибудь Александр Барашев, кто его отец?

Илья Наумович долго не прожил в Новокузнецке, – он себя прокурил: рак лёгких в те времена был абсолютно неизлечим.

Вера сообщила нам в Ленинград, мама полетела на похороны, но не успела, погода была нелётная. На столе, где громоздилось несколько непонятных маме приборов, осталась записка от Веры: «Я взяла только тестер». Ниже был приписан телефон предприятия, где работал Илья.

Сослуживец отвёл маму на могилу. На маленьком холмике сибирской земли стояла красная фанерная пирамидка с красной звездой в вышине. Сослуживец сказал:

– Героический был человек! А в наше время – скромный, знающий, невредный, но постоянно курил.

Мама предложила конверт с деньгами:

– Может быть, со временем устроите что-то посолиднее?

Сослуживец отказался от денег:

– Не волнуйтесь! Всё соорудим предприятием. Мы своих ветеранов любим.

На прощанье дал номер своего личного телефона.

Мама взяла только небольшой альбом с фотографиями.

Так несчастливо сложилась судьба морского десантника Ильи Наумовича.

Я никогда не видел его улыбающимся, тем более смеющимся. Нет, он не был угрюм, но как-то безразлично-непроницаем, и всё курил, курил…

***

Марк по своей послевоенной счастливой судьбе был полной противоположностью Илье. Его судьба озарилась нежным светом Анны. Марк любил говорить: «Аня – украшение нашего дома». Родилась дочка Таня. Большой, сильный, энергичный, Марк всегда приходил на помощь ближнему, на лице его при встречах обозначалась широкая добрая улыбка.

При эвакуации утратилось моё свидетельство о рождении. В киевских архивах не могли найти регистрацию моего рождения, я как бы считался не родившимся.

При отступлении немцы сожгли много архивных документов. Нам постоянно отказывали подтвердить, что я родился. Только Марк смог завоевать внимание девушек-архивисток собственным обаянием и постоянными приношениями пластмассовых разноцветных пудреничек.

В конце концов, они нашли в каком-то слегка обгоревшем листке запись о рождении моей персоны. И выдали мне «Свiдоцтво про народження» Украинской ССР. Но я навсегда остался ленинградцем—петербуржцем.

Много раз приезжал я в Киев, сначала с бабушкой, повзрослев – один, а уже став специалистом, инженером-физиком, бывал там в командировках, на конференциях.

Но Марк не всегда улыбался. Я видел его разгневанным – вызвала директор школы и начала пропесочивать:

– Ставите двойки по математике сыну секретаря нашего райкома.

– Но он же дурак и лодырь! А отец вашего секретаря… сотрудничал с петлюровцами!

Директрисе стало плохо, схватилась за валидол.

– Тише! Я очень прошу Вас!

Марк хлопнул дверью. Уволился из школы.

В учительском сообществе о его непримиримости было известно – кто уважал, кто побаивался. Но он был лучшим учителем, к нему тянулись ученики. Репетиторствовал. В округе его все знали, знали и дальше – на репетиторство прибывали и из других районов.

Когда он с палкой, подпрыгивая на одной ноге, подходил к очереди за пивом, народ тут же предлагал:

– Да берите без очереди, Марк Давидович.

Марк всегда отказывался. Любил посудачить с ветеранами, родителям учеников тут же, минуя родительское собрание, наказывал, что делать с их ленивыми или неспособными питомцами.

После войны в Киеве только две школы были украинскими, в остальных преподавание велось на русском, уроки украинского языка включались в программу. Школьники относились к этим урокам без энтузиазма. Да и народ киевский говорил в основном на русском. На предприятиях, куда мне уже взрослым и обученным приходилось направляться в командировки, тоже слышался только русский. То же – в высших учебных. Только в Киевском университете на филологическом украинском отделении царил украинский, и процветало, как мне говорили, логово петлюровских идей.

Руководство Украины отличалось и черносотенством. «Над Бабьим Яром памятников нет…» – написал Евгений Евтушенко. За что и получил громкий втык от газеты «Правда». Конечно, генеральная линия указывалась в столице, но Украина отличалась особым энтузиазмом. В Киеве практически невозможно было поступить в институт, особенно девочкам. Уезжали поступать в небольшие города России.

Марк был коммунистом, да и не мог не быть им в офицерском звании. Добился приёма у секретаря Горкома, явился при наградах. Секретарь, оказалось – фронтовик, комиссар артиллерийского батальона, доверительно тихо сказал:

– Марк Давидович, я понимаю всю эту несправедливость, это безобразие, но изменить что-либо не в моих силах. Меня снимут и пришлют молодого карьериста – будет святее Папы Римского. Дочка пусть отучится в России. Рекомендую Калугу. Приедет – помогу устроиться на работу.

Таня переняла от отца и фамилию, и математические способности и уехала в Калугу, поступила учиться на преподавателя математики. Анна после свадьбы наградила себя фамилией мужа, но обратного хода делать не желала. Боже ты мой, сколько воинов-евреев она спасала в боях! А сколько врачей-евреев без сна и отдыха всё оперировали и оперировали… Это она повторяла ещё во времена «дела врачей», из которых все прошли через войну, и, конечно, не верила. Да и все здравомыслящие принимали это с ужасом – страна катилась в пропасть после такой многострадальной Победы. И теперь новый подлый виток… не такой смертельный, но много продолжительнее: «Не увольнять, не повышать, не принимать!», несогласных выталкивать из страны… Дальше – тупик для страны…

Марк продолжал учительствовать, посещать тусовки «за пивом», но редели ряды старых знакомых, они стали так же уважительно, но, ощущая новый порыв черносотенного ветра, как-то понимающе-виновато смотреть на него. Минуло 20 лет после Победы, народилось новое поколение, в очереди появились молодые бравые хлопцы…

Мы сидим с Марком на кухне, тянем по-тихоньку водочку. Он вспоминает своих друзей-танкистов, погибших и выживших. Юру Петрова и Льва Коптева, которых он успел «достать» из танка, они выжили, бывает, приезжают повидаться… Воспоминаниями о боях, о друзьях он спасается от новой чёрной волны. И всегда опорой – не проходящая с годами любовь с Аней!

Да, тянем потихоньку водочку. Марк возбужденно философствует:

– Понимаешь, мои уроки математики нужны для жизни – хотя бы деньги считать, сколько есть, сколько не хватает. А история учит тому, что она ничему не учит. К чему привели изгнания евреев? Средневековая Испания – утратила экономическую мощь, довоенная Германия – потеряла мировое первенство в физике, Америка первой создала атомную бомбу благодаря эмигрантам… «Одна голова хорошо, а две лучше». Так говорят. Но если отрывают одну голову, то страдают обе. А это, мне кажется, впервые сказал я, Марк Грудман. Может быть, когда-нибудь, этот закон обведут в рамочку и вывесят в учебных аудиториях и административных кабинетах. И, может быть, прекратятся столь частые солнечные затмения мозга.

Конечно, я, уже инженер-физик, специалист по авионике, прекрасно видел, как «унесённые ветром» политической близорукости рассеиваются по миру, как вымывается почва в моих областях. Но старался успокоить фронтовика:

– Умных людей в стране много – всё понимают, всё образуется, Марк Давидович.

Но вернемся к Марку весёлому, остроумному, порой, насмешливому. Мама рассказывала: когда мне было два года, я уже очень любил слушать песни по радио, особенно популярную тогда «Три танкиста», и, сидя на коврике, раскачивался торжественно в такт музыке – « Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…». При этом от возбуждения иногда торжественно писал в штанишки. Марк, когда бывал у нас и наблюдал за этим процессом, звал маму:

– Софа, смотри, опять керосин качает.

Он ещё не знал, что вскоре станет танкистом и будет часто и вдохновенно распевать этот гимн танковых войск.

Я принимал и его порой довольно скабрезные шуточки: «Эта дама – лови момент!». И пояснял:

– У неё халатик на кнопочках.

Анна тут же отзывалась из кухни:

– Марик, как тебе не стыдно, он же из Ленинграда, там же, наверное, такого и не услышишь.

Марк:

– Почему? Мода везде одинакова!

А песню «Три танкиста» после войны Марк и Анна пели вместе, дуэтом, пели с друзьями за праздничным столом, когда отмечали очередной день рождения, и всегда – в День Победы.

Аня ушла на Небо первой. Их долгая мелодичная семейная песня оборвалась… Уходя, Аня успела только поцеловать руку любимого. За одну ночь её Марик стал седым.

С тех пор я встречался с тем же обаятельным, но уже грустным Марком Давидовичем. Всё же, когда человек счастлив, он и светится счастьем.

Когда земная жизнь Марка закончилась, и он ушёл, чтобы навсегда соединиться с Аней, я прилетел из Петербурга проститься. Была тёплая яркая киевская весна. Проститься пришли многие – прилетел друг всей жизни, командир танка Юра Петров, коллеги по учительскому цеху, люди из тусовок в очереди за пивом… и многие ученики со всей страны, уже достигшие больших высот в точных науках, которым Марк Давидович щедро передавал свои знания и частицу своего сердца.

Его хоронили на еврейском кладбище, там, где покоились родители, рядом с вечной любовью Аней. Лицо Марка было умиротворённо – это был лик счастливого человека. Поминали русской водкой.

Бывая в Киеве, я с Таней приходил на кладбище поклониться Марку и Ане. На могиле Марка Таня установила красную мраморную стелу, на ней – в светлой окантовке сверкала пятиконечная звезда.

***

Так под красными звёздами далеко друг от друга покоятся два ветерана, два Героя Страны Советов.

Великая Отечественная! Чем дальше она, тем ярче для меня её священный вдохновенный свет, духовный взлёт советских людей на фронте и в тылу. Я был свидетелем этого в моём трудном, но благополучном детстве – в авиагородке Новосибирского авиазавода среди авиаконструкторов, инженеров и лётчиков.

Для Ильи его высший духовный взлёт остался там – на войне, при высадках морских десантов. Не сложилось в личной жизни, не нашлось женской души, способной понять, полюбить. Да, контуженного, израненного, но отважного моряка, умелого инженера.

Чувствую с годами какую-то неясную вину перед ним – может быть, побольше участия, тёплых слов…

Марк был мне старшим другом, с ним чаще виделся, больше беседовал. Он был в постоянном взлёте – на войне и после. В мирной жизни порой тоже надо было быть мужественным и непримиримым. Этому я учился у Марка. И его оптимизму, улыбке, доброте.

Мы прощаемся с героями этого небольшого рассказа, вместившего две большие жизни Героев Великой Отечественной.

Прощайте, родные Илья и Марк. Земной вам поклон и Вечная память!