Тайна, покрытая мраком

Tekst
38
Recenzje
Przeczytaj fragment
Oznacz jako przeczytane
Jak czytać książkę po zakupie
Nie masz czasu na czytanie?
Posłuchaj fragmentu
Тайна, покрытая мраком
Тайна, покрытая мраком
− 20%
Otrzymaj 20% rabat na e-booki i audiobooki
Kup zestaw za 22,31  17,85 
Тайна, покрытая мраком
Audio
Тайна, покрытая мраком
Audiobook
Czyta Игорь Сергеев
12,45 
Szczegóły
Тайна, покрытая мраком
Czcionka:Mniejsze АаWiększe Aa

– Чувствую, недолго мне осталось мучиться, – заявила Теодоровна, сурово глядя на меня. И тон бабки, и ее взгляд прозрачно намекали: во всех ее бедах виновата я, хотя она еще и не решила, как именно.

До этого момента я пребывала в сладких грезах, представляя дом на берегу теплого моря с собственным бассейном и отпадным видом из окна. И прикидывала, хватит мне трех спален или лучше выбрать дом попросторнее в расчете на детей, которых еще надо было завести, а для начала выйти замуж, желательно за красавца-брюнета с отличной фигурой, покладистым характером и намерением любить меня долго и неутомимо в ближайшие пятьдесят лет. В очереди никто не стоял, но мечтать мне это не мешало. Последние полгода своей жизни я только этим и занималась, что позволяло избавляться от занудства старушенции. Ко всему прочему от подобных фантазий, с моей точки зрения, была явная практическая польза: если когда-нибудь наткнусь на грузовик, полный денег, не придется долго гадать, на что их потратить. Фантазии мои подразделялись на две группы: мечты по максимуму (дом на море, красавец-брюнет, безразмерный счет в банке и весь мир у моих ног) и мечты по минимуму – в этом случае я, как известный персонаж, на вопрос: «сколько вам надо для полного счастья?» – могла ответить с точностью до копейки: два миллиона восемьсот пятьдесят тысяч плюс тридцать тысяч на поездку в Турцию (неделя беззаботной жизни на море), дальше сама справлюсь. Итого: два миллиона восемьсот восемьдесят тысяч рублей.

Грустно сознавать, что такие деньги на горизонте не маячили. А значит, со счастьем придется повременить. Оттого в тот вечер я и мечтала по максимуму. И то, что бабка вернула меня в этот мир скорби и печали, здорово разозлило.

– С чего это вдруг? – задала я вопрос, с подозрением к ней приглядываясь. Выглядела она как обычно: не хуже и не лучше.

– Ах, милочка, – вздохнула старушенция. – В моем возрасте, чтобы умереть, особых причин не нужно. Разумеется, малолетней дурочке вроде тебя этого не понять.

– Куда уж мне, – съязвила я.

Бабка положила ладошку на тощую грудь и добавила со вздохом:

– Сердце, зараза, болит.

– Давайте отвезу вас к доктору, – предложила я, пытаясь отгадать, что там с ее сердцем: действительно болит или Теодоровна по обыкновению наводит тень на плетень. Я склонялась ко второму, но беспокойство уже закралось в душу, а ну как для разнообразия бабка сказала правду?

Верить ей я была в принципе не склонна, потому что врала она много, самозабвенно и весьма изобретательно. Начнем с того, что здорово намудрила с возрастом. В день нашего знакомства, полгода назад, она заявила, что родилась в Лондоне в семье российского дипломата. По-английски бабка и вправду говорила куда лучше, чем я, и я скушала ее историю, глазом не моргнув. Следующие недели три я продолжала слушать бабку, открыв рот. Милана Теодоровна в прошлом актриса, само собой, выдающаяся. Служить ей доводилось во многих театрах, старушка козыряла названиями, вгоняя меня в ступор. Были среди них и «Ковент-Гарден», и даже «Ла Скала». И это я проглотила, потому что, по словам бабки, «являлась продуктом своего времени». Хоть она и произносила эти слова с ехидством ни с чем не сравнимым, приходилось признать ее безусловную правоту. В голове моей имелся ворох сведений, почерпнутых в основном из глянцевых журналов и Интернета. И к театралам я себя причислить не могла, в театре бывала нечасто, если уж совсем честно, то лишь два раза. В первый раз с мамой в кукольном театре, когда мне было лет семь, второй уже в институте: я вместе с одногруппниками отправилась в Большой театр на «Лебединое озеро». От первого посещения воспоминаний практически не осталось, из второго я вынесла убеждение, что под классическую музыку приятно мечтать и танцоры на сцене нисколечко этому не мешают, что приятно вдвойне.

Застукав меня как-то с любовным романом в руках, бабка разразилась тирадой, что воспитать себя достойным человеком можно только на классике. И тут же принялась сыпать фамилиями авторов, по большей части мне неизвестных, и, подозреваю, таких же замшелых, как сама старушка. Из интереса к ее внутреннему миру пару книжек из названных ею я все-таки прочитала и пришла к выводу, что они вряд ли способны на меня повлиять, хотя бы потому, что засыпала я, как правило, уже на пятой странице, а проснувшись, ничего из прочитанного вспомнить не могла; это вовсе не мешало, развесив уши, слушать бабкины рассказы, уж очень здорово у нее выходило. Одно время я даже начала воображать себя актрисой… Перед глазами почему-то упорно маячила Анджелина Джоли, потом неизменно появлялся Брэд Питт, и я с легкостью переключалась с брюнетов на голубоглазых блондинов. Блондины, к сожалению, тоже в очереди не стояли.

Короче, я свято верила бабкиным рассказам, пока в ее повествовании не возник Немирович-Данченко. Бабка с ним приятельствовала, и он посвятил ей в своих воспоминаниях две главы, седьмую и шестнадцатую. Как видно, старуха считала меня совсем дремучей, однако о Немировиче-Данченко я кое-что слышала, и бабкин рассказ вызвал смутные подозрения. Выглядела она, по моему мнению, лет на сто, однако я решила-таки уточнить возможный временной диапазон и забила в поисковую строку любимого планшета известную фамилию. Выходило, что блистать на сцене рядом с ним бабка никак не могла, если Теодоровна не из породы бессмертных, разумеется. Кстати, я охотно могла допустить, что ей и вправду перевалило за сотню, однако в этом случае наш президент просто обязан был поздравить ее с очередным юбилеем, учитывая демографическую ситуацию в стране и все эти разговоры, что наши граждане и до пенсии не всегда доживают.

В общем, я заподозрила бабку в злостном запудривании моих мозгов и к ее рассказам стала относиться с сомнением. Вновь обратилась к помощи Интернета и выяснила много интересного: в «Ла Скала» драматической актрисе просто нечего делать, а в списках «народных» фамилия старушенции не значится. Я пошла дальше и, когда бабка спала, а днем она спала часа три-четыре, не меньше, малость покопалась в ее бумагах. Ими был забит целый шкаф в ее кабинете. И очень скоро обнаружила свидетельство о рождении. Паспорт бабки я не раз видела, в нем черным по белому значилось полное имя: Милана Теодоровна Остроумова-Меллер. Согласитесь, звучит впечатляюще, так что и в «Ковент-Гарден» охотно поверишь. Чуть ниже в паспорте имелось обширное жирное пятно, и о возрасте Теодоровны и месте ее рождения оставалось лишь догадываться. Я решила, бабка поставила пятно нарочно, чтобы никто о ее летах не знал. Вполне извинительное желание казаться моложе, чем ты есть на самом деле (я сама с легкостью врала, что мне двадцать пять, а иногда и двадцать три, если уж совсем наглела), хотя в бабкином случае разница в десять или двадцать лет, с моей точки зрения, по существу ничего не меняла. Так вот, обнаружив свидетельство о рождении, тщательно запрятанное в шкатулку с лакированным верхом, я долго чертыхалась сквозь зубы, потому что бабка намудрила не только с возрастом (оказалось, что ей всего-то восемьдесят один год, а не сто, щедро отвешенных мною), но и с именем: звалась она Маланьей Федоровной Востриковой, а родилась в деревне Блудово, так что о папуле дипломате можно было тут же забыть. Возмущение переполняло, и я, не сходя с места, поклялась старушке в принципе не верить, однако знание английского языка плюс французский все же оставалось, и кое-что еще в придачу, и теперь я гадала: что из бабкиных рассказов вранье, а что правда. Потратив кучу времени, я выяснила, что последним местом ее службы был драмтеатр в небольшом сибирском городе, и вздохнула с облегчением: не окажись бабка актрисой, я бы здорово расстроилась, а человечество много бы потеряло, потому что актриса она точно от бога, запросто изобразит что угодно. Например, умирающую.

Однако, несмотря на данное самой себе слово ни при каких обстоятельствах не верить Теодоровне, мое беспокойство все нарастало. Здоровье у старушки вполне в норме, но кто знает… Восемьдесят один год тоже возраст. Я даже решила, что ждать завтрашнего дня не стоит, можно прямо сейчас позвонить Ивану Христофорычу. Кстати, тот еще фрукт. Немногим моложе бабки, крупный дяденька в неизменном клетчатом пиджаке и галстуке бабочкой. С лысым шишковатым черепом и в очочках без оправы. Он жил неподалеку в старом доме из красного кирпича на две квартиры. В подъезде ковровая дорожка, горшок с фикусом, а на его двери вместо звонка собачья лапа из бронзы, которой надлежало как следует бухнуть, и не один раз, потому что Христофорыч был глуховат. А еще была золотая табличка с надписью «Любимцев И. Х., профессор медицины». Может, он и вправду профессор, но по мне так просто старый дурень. Бабку я возила к нему примерно раз в две недели.

– Ну-с, как наши дела? – важно спрашивал он.

Они устраивались в креслах и часа полтора пили чай, вспоминая былых знакомых, по большей части уже покойников. При этом Христофорыч упорно называл бабку «моя прекрасная Матильда», что лишь укрепляло мои подозрения о прогрессирующем маразме, целовал ей руки и умильно улыбался, слушая ее нытье, что времена уже не те. Потом бабка снимала блузку розового цвета с рюшами и брошью гигантских размеров (подарок австрийского посланника, который был безнадежно влюблен), а Христофорыч вооружался стетоскопом и минут пять счастливо дремал с открытыми глазами, после чего с улыбкой заявлял:

– Неплохо, да-с, совсем, скажу я вам, неплохо… – И вручал бабке пузырек с каплями.

Первые два дня после визита к нему бабка порхала по дому точно бабочка и даже предпринимала вылазки в город, в торговый центр или в парк, где бродила точно привидение, летом с кружевным зонтом, а зимой с побитой молью меховой муфтой на атласном шнуре неопределенного цвета. Народ таращился во все глаза, а бабка ехидно ухмылялась. Одно время я даже заподозрила, может, старый хмырь ей наркоту втюхивает для придания бодрости, хлебнула из бутылька, но никаких перемен в себе после этого не обнаружила и успокоилась.

 

Мое предложение немедленно позвонить Христофорычу на этот раз было встречено совсем не благосклонно. Бабка только рукой махнула. Уговорить ее показаться нормальному врачу возможным не представлялось. Им старушенция не доверяла, обзывая неумехами.

– Что нынешняя молодежь может смыслить в медицине? – говорила она, закатив глаза. – Им лишь бы денег содрать побольше. Нехристи… Вот был у меня знакомый доктор, хирург с мировым именем…

Далее следовал очередной рассказ, в нем неизменно присутствовала большая любовь (в бабку влюблялись все когда-то встреченные ею мужчины), ответить на которую она не могла, потому что ее сердце безраздельно принадлежало искусству. Театр – ее единственная любовь. Надо полагать, взаимностью ей не ответили. Хотя, как знать… С Теодоровной никогда наверняка ничего не скажешь. От ее трепотни иногда голова пухла, но скучно с ней точно не было.

Тут, пожалуй, стоит пояснить, как меня сюда занесло. Я имею в виду, как меня угораздило стать сиделкой или, следуя бабкиной терминологии, «компаньонкой» старушенции, неутомимо впадающей в маразм.

Двадцать семь лет моей жизни прошли вполне счастливо, хоть и без особых событий. Мою биографию смело можно назвать ничем не примечательной (еще один повод предаваться фантазиям). Родилась я в небольшом городке (ну хоть не деревня Блудово – уже хорошо), в обычной семье, где мама – работник собеса, а папа – инженер, окончила школу, тоже самую обычную, и отправилась в областной центр поступать в университет. Поехала я больше за компанию, в университет мечтала поступить моя подруга Ирка, тяготевшая к юриспруденции. Я ни к чему особо не тяготела, но о необходимости образования была наслышана и против юриспруденции не возражала. В совместных мечтах мы делали блестящую карьеру, я видела себя за рулем шикарной тачки, в стильном костюме и с мобильником в руке, который звонит не переставая: клиенты жаждут получить консультацию (нам мерещилась адвокатская контора, что-то вроде «Гроссман, Смирнов и сыновья»). Счет в банке растет не по дням, а по часам… Или вот еще… я бегу по городу на высоких каблуках, в том же стильном костюме, в одной руке стаканчик с кофе, в другой – мобильный, который звонит беспрестанно… вокруг почему-то небоскребы. Что-то похожее не раз и не два я видела в американских фильмах… В общем, фантазии на троечку. Девиц с такими же мечтами пруд пруди. А есть еще и парни.

Короче, вместо юридического мы оказались на факультете социологии, куда на всякий случай тоже подали документы. Потратив год, я худо-бедно вникла в предмет, но так и не смогла постичь, какая может быть польза от этой самой социологии. Ирка бросила университет на втором курсе, потому что поступила только на платное отделение, учиться и работать у нее не получалось, а родители за учебу платить не могли. Подружка вернулась домой и стала работать парикмахером, закончив курсы. Благодаря ее стараниям волосы у меня просто загляденье. Ирка успела выйти замуж, родить ребенка… Если честно, я ей даже завидовала. По сравнению с моей жизнью ее была событиями чрезвычайно богата.

Как бы то ни было, но через положенные несколько лет я таки стала обладательницей диплома о высшем образовании и тут же обзавелась легким беспокойством в душе: куда с этим дипломом податься.

Но мне повезло: бывшая соседка по общаге устроилась в весьма солидную фирму, где вскоре освободилось тепленькое местечко. Я шла на собеседование, очень сомневаясь в удаче. Предполагаемая должность не имела никакого отношения к социологии. Но подруга сказала: да по фигу, лишь бы диплом был. И оказалась права. Меня приняли на работу, и очень скоро мои мечты, уже подзабытые, начали стремительно претворяться в жизнь. Туфли на каблуках, стильный костюм и мобильный, беспрерывно звонивший.

С 9.00 до 19.00 я прилежно трудилась. Потом, заскочив на полчаса в съемную квартиру (приличный район, новый дом, хороший ремонт), отправлялась развлекаться с друзьями в ночной клуб… Чья-то дача, иногда киношка… Три коротеньких романа. Двое претендентов на долгую и счастливую совместную жизнь, по здравом размышлении, мне не подошли, третьему не подошла я, о чем сказать мне он так и не решился и попросту исчез, сменив адрес и мобильный. Довольно длительные отношения (девять месяцев и тринадцать дней) с мужчиной на двенадцать лет старше меня закончились неутешительно, между делом выяснилось, что он женат и в семействе со дня на день ждут прибавления. Еще год случайных знакомств с более-менее удачным сексом (чаще менее, чем более), и я начала впадать в легкую панику. Время стремительно неслось вперед, а тот единственный все не появлялся. Свободных мужиков вокруг становилось все меньше, а разговоры моих подружек все чаще сводились к следующему: нет, вы подумайте, эта дура (дур везде пруд пруди) замуж выходит, а у меня даже постоянного мужика нет. Страшное словосочетание «старая дева» еще не произносилось, но все к тому неумолимо скатывалось. Обе мои верные подруги по развлечениям скоропостижно сошли с дистанции, не дожидаясь предложения руки и сердца и довольствуясь туманным «давай поживем вместе». Одна силилась выглядеть счастливой, другая громко материлась, призывая на голову «этого придурка» все возможные несчастья, но порвать с ним не торопилась, а я гадала, который из этих вариантов и меня ожидает, и в знак протеста решила выйти замуж исключительно по большой любви. А ежели таковой не случится, буду жить в гордом одиночестве. И никаких клубов и случайных связей.

Придерживаться последнего пункта было легче легкого. К тому времени посещать клубы мне было не с кем, подружки при мужиках, а одна не пойдешь. В ожидании любви я решила заняться обустройством быта, купила по ипотеке квартиру и машину в кредит. Чем спускать деньги на развлечения, лучше потратить их с пользой. Я успела переехать в новую квартиру и дважды попасть в незначительную аварию на своей «Шкоде», прежде чем грянул гром, как пишут в романах. Совладелец фирмы, в которой я работала, вдруг решил, что компаньон ему без надобности. Следовало тихо отсидеться в надежде, что перемены лично на мне не скажутся. Но меня внезапно обуяла жажда справедливости, и я вместе еще с двумя-тремя такими же недотепами приняла самое деятельное участие в возникшем конфликте. Итог оказался плачевным. Мы вслед за бывшим хозяином оказались на улице, с перспективой искать себе другое место, а в других местах, кстати сказать, нас не ждали, потому что теперешний единоличный хозяин фирмы в отместку принял небезуспешные шаги к тому, чтобы «склочников и скандалистов» вроде нас приличные люди и на порог не пускали.

Надо сказать, что боевой задор еще вовсю бушевал во мне и в панику я впадать не спешила, для начала решив умерить свои требования. Сойдет скромная зарплата, лишь бы было чем за ипотеку платить. Но мой диплом особого впечатления не производил, а желающих трудиться за скромные деньги оказалось куда больше свободных мест. Денежки, отложенные на отпуск, стремительно таяли, и перспективы выглядели туманно. Я уже подумывала: а не податься ли в продавщицы? С квартирой в этом случае придется распрощаться. Родители вызвались мне помогать, но я-то знала: моя ипотека – ноша для них непосильная, это во-первых, а во-вторых, свои проблемы надо решать самой, а не сидеть у папы с мамой на шее, там уже есть один сиделец – мой великовозрастный братец с алиментами на двоих детей и ставкой киномеханика в клубе железнодорожников. В общем, я подыскивала покупателя на свою машину, перешла на полезную овсяную кашу, сократив бюджет до минимума, и дни напролет рылась в Интернете в поиске вакансий.

И тут соседка, заглянув ко мне вечером с черничным пирогом и чаем в пакетиках, поинтересовалась, как идут мои дела, и, выслушав краткий отчет об очередных неудачах, вдруг заявила:

– У меня есть знакомая старушка, давняя клиентка. – (Соседка у меня портниха, причем с обширной клиентурой.) – Так вот, ей нужна сиделка. Бабка, к слову сказать, не сахар, но деньги обещает приличные. Просила подыскать ей девушку, одинокую, потому что жить у старухи придется. Порядочную, чтоб не обворовала, не дуру, потому что предыдущая сиделка, по ее словам, чуть в гроб не вогнала своей глупостью, и симпатичную, это чтоб с ней не стыдно было на людях показаться. Я бы еще добавила – терпеливую, потому что бабка заговорит любого. Само собой, такая работа не предел твоих мечтаний, но… может, временно?

– А сколько платит? – Зойка назвала сумму, возбудив тем самым заметный интерес, потому что деньги и впрямь были весьма приличные. – Я бы с радостью, – сказала я, однако тут же возникли сомнения: – Но ведь в сиделки обычно берут людей с медицинским образованием.

– Это если за больным ухаживать, уколы делать и все такое… Бабуся очень резвая, еще простудится на наших похоронах. Ей просто скучно. Она совсем одинокая, из родни никого, подруги все перемерли. А деньги водятся, уж не знаю откуда. Раз в год гардероб обновляет. Капризная, вредная, к тому же матерщинница, так припечатает, только держись. Но можно потерпеть, пока работу не найдешь.

– Конечно, можно, – закивала я и уже на следующий день отправилась по адресу, который сообщила мне Зойка.

Старушке соседка позвонила в тот же вечер, красочно расписав мои достоинства, и получила милостивое согласие взглянуть на «кандидатку», как выразилась бабка.

– Спасибо, – обрадовалась я, а Зойка криво усмехнулась:

– Подожди благодарить.

В назначенный час я подходила к дому в Монастырском переулке. Переулок был назван так неспроста, монастырь имел место. Высокие белые стены, а за ним пятиглавый храм с высокой колокольней. В переулке оказалось всего два здания, музыкальная школа № 3 из красного кирпича, трехэтажная, еще дореволюционной постройки, и деревянный одноэтажный дом, выглядевший весьма солидно, хоть и был, судя по всему, старше своего соседа. Монастырский переулок в историческом центре города, чуть в стороне от оживленных улиц, строительство здесь запрещено, однако любой запрет при желании можно обойти, так что оставалось лишь гадать, каким чудом дом до сих пор не снесли. Он был выкрашен серой краской, белые наличники, арочные окна. Я подумала, что раньше в нем жили люди состоятельные, скорее всего дворяне. В общем, фантазия опять разыгралась. С левой стороны к дому примыкала застекленная веранда, с правой – тоже веранда, но открытая. Резные столбы служили опорой для плетистых роз, они были припорошены снегом, но нетрудно догадаться, как будет выглядеть веранда летом, когда десяток кустов разом зацветет… Странное дело, я не раз проезжала мимо, но на дом внимания не обращала. В памяти остался лишь деревянный забор, тоже серого цвета, с белыми столбами из камня. Забор не то чтобы очень высокий, но выглядит надежно. Прямо передо мной калитка, чуть дальше ворота. Калитка была снабжена домофоном, я нажала кнопку и вскоре услышала голос:

– Что надо? – осведомились не очень вежливо.

Я назвалась, слегка заикаясь от внезапного волнения, хотя повода особо волноваться вроде бы не было. Ну да, я хотела получить это место, и понравиться старухе было немаловажно, но девушка я вообще-то в себе уверенная, и нате вам…

Короче, я назвалась, калитка открылась, и я оказалась во дворике, недавно расчищенная от снега дорожка из камня вела к высокому крыльцу. Вблизи дом выглядел даже величественно, что я успела отметить, поднимаясь по ступенькам. Дверь чуть приоткрыта. Громко кашлянув, я заглянула в прихожую и едва не присвистнула: огромное зеркало в резной раме, банкетки с ножками из бронзы, кружевные шторы на арочном окне… сплошной антиквариат. И ни души вокруг. Я опять громко кашлянула, надеясь привлечь к себе внимание, и услышала все тот же голос:

– Снимай пальто и сюда иди.

«Ничего себе порядочки в доме», – подумала я, определила пальто на вешалку с бронзовым драконом в основании, сняла сапоги и не без робости вошла в соседнюю комнату, судя по всему гостиную. В этот раз не удержалась и присвистнула. Такое впечатление, что время остановилось году эдак в семнадцатом. Прошлого века, разумеется. Или я вдруг оказалась в декорациях фильма из той эпохи. Диваны на гнутых ножках, две горки с фарфоровыми безделушками, резной комод, на котором среди прочего лежал веер, кружевной, посеревший от времени, напольные часы, которые как раз в этот момент стали отбивать полдень, я было вздрогнула от неожиданности, но потом порадовалась: пришла я точно в указанное время. Таращась на все это потертое великолепие, я далеко не сразу заметила старушенцию. Она сидела в огромном вольтеровском кресле, которое больше бы подошло какому-нибудь великану из детской сказки, а не сухонькой старушке небольшого росточка со сморщенным бледным личиком в обрамлении желтовато-серых кудряшек. Бабка была затянута в плиссированный ужас розового цвета (теперь-то я знаю: розовый – ее любимый цвет), с широким черным поясом и большим бантом на груди, который делал ее похожей на кошку-копилку. В руке старушенция держала самый настоящий лорнет и разглядывала меня без намека на приязнь.

 

– Здравствуйте, – пробормотала я, когда наконец ее заметила.

– Привет, – ответила бабка. – Выходит, Костромина Елена Юрьевна – это ты?

– Можно просто Лена, – кивнула я. – А вы Милана Теодоровна?

– Само собой, кто ж еще?

– Очень приятно, – кивнула я, не зная, подойти поближе или стоять в дверях.

– Мне пока не очень, – ответила бабка. – Ладно, заходи, садись и рассказывай: чего делать умеешь?

– А чего надо? – спросила я.

Бабка склонила голову на плечико, убрала лорнет и вздохнула:

– Меня терпеть.

– В буйство впадаете? – уточнила я, старушка хоть и похожа на пожилого гнома в гриме, но, судя по всему, могла и удивить.

– Бывает, – кивнула она. – Книжки читаешь? Говори честно. Глаза у меня совсем ни к черту, а почитать люблю.

– Если хотите, я вам аудиокниги принесу.

– Ага, – хмыкнула бабка. – Для теперешней молодежи чтение – непосильное интеллектуальное бремя. Вам бы все скетчи смотреть, – фыркнула бабка, а я удивилась, что ей знакомо слово «скетч», старушенция продвинутая.

– Я детективы читаю, – мягонько так съязвила я.

– Валяй, расскажи чего-нибудь, – кивнула Теодоровна.

– Чего рассказывать? – не поняла я.

– Детектив какой-нибудь.

– Зачем?

– Затем. Рассказывай. Или читала, но сразу забыла?

Примерно так дело и обстояло. Скажите, ну какого лешего мне детективы помнить? Может, фильм сгодится? Но я и фильм припомнить не могла… И начала придумывать свой детектив. Начинать нужно с трупа, вот и начнем…

Я ударилась во все тяжкие, бабка слушала внимательно, иногда ухмылялась, иногда хихикала. Когда я вошла в раж и начала получать удовольствие от собственного словоблудия, Теодоровна вдруг рукой махнула:

– Завтра доскажешь. С утра переезжай. Твоя комната вон там будет, – и ткнула пальцем куда-то за мою спину.

– Вы берете меня на работу? – решила я уточнить.

– Беру, беру. А сейчас ступай себе с богом.

– Вы бы хоть спросили, кто я, откуда… – дивясь на чудную старуху, сказала я.

– Так времени-то воз и маленькая тележка, потом все и поведаешь. Иди.

Я достигла двери, когда старуха вдруг позвала:

– Эй… как тебя там… ты ведь все выдумала?

– Что? – растерялась я.

– Детектив этот… – бабка засмеялась и опять махнула рукой.

В легком обалдении я вернулась домой, собрала вещи и утром заселилась к Теодоровне. Кроме меня и хозяйки, в доме обитали домработница Любка, шофер и по совместительству садовник Витя, а также кот, собака и попугай. Кота звали Пушкин, за чернявость, надо полагать. Хотя назвала его так бабка, а идеи у нее иногда самые неожиданные, и что она на самом деле имела в виду – поди разберись. Кличка вызвала у кота «комплекс Наполеона» и непомерные территориальные притязания. У него была личная комната в доме, а когда он появлялся в гостиной, красный плюшевый диван следовало немедленно освободить. Пес оказался дворнягой, и звали его Петровичем. Добрый, игривый и покладистый. В доме, с моей точки зрения, ему делать было нечего, и во дворе бы прекрасно устроился. Но он, интеллигентно дождавшись, когда ему вымоют лапы после прогулки, болтался вольно по всем комнатам, не рискуя заглядывать лишь в одну, ту самую, где жил Пушкин. Бабка начинала каждое утро со слов: «Александр Сергеевич, уже встали?», что доводило меня до тихого бешенства. Пушкин с Петровичем, можно сказать, дружили (Петрович отлично понимал, кто в доме главный) и люто ненавидели попугая. Попугай был крупным, яркой красно-зеленой раскраски и знал два слова: «Лежать, заразы!», которые начинал орать каждый раз всегда неожиданно, так что Пушкин подпрыгивал до хрустальной люстры, Петрович начинал нервно скулить, а Любка хваталась за сердце.

Любка, деваха двадцати пяти лет, прибыла с Украины вслед за большой любовью, которая не очень-то сюда звала. Познакомилась с парнем в своем Мелитополе, тот вскоре отбыл на родину, то есть в наш город, иногда позванивал, но чаще обходился эсэмэсками. Любка решила, что это ее судьба, и явилась аккурат за неделю до Нового года. Само собой, парень был женат, а Любка оказалась на вокзале со ста двадцатью рублями в кармане и справкой из полиции, что ее паспорт свистнули вместе с чемоданом и сумкой с домашней колбасой, которую она везла любимому. «Это ж какой дурой надо быть», – думала я, слушая историю большой любви, хотя на своего «женатика» угробила кучу времени, так что выходило: я не умнее Любки.

Встреча с бабкой произошла в парке, где Любка пристроилась на скамейке, утомившись вокзальной публикой, и горько плакала над своей судьбой. Бабка проявила интерес, а затем и сострадание, и Любка попала в ее дом примерно за месяц до моего здесь появления. Она запросто могла бы вернуться на родину, документы ее чудесным образом нашлись, и денег скопить она успела. Но продолжала торчать тут, потому что, по ее словам, возвращаться без мужа было стыдно, может, подвернется кто подходящий, и вот тогда…

Надо сказать, что за первый месяц жизни в доме старушки Любка умудрилась довести себя до полной паранойи. Фантазия у нее оказалась побогаче моей. Очень уж ее интересовала судьба предыдущей прислуги, и вариантов здесь было множество: от начинки для пирожков, которые так любит бабка, до перехода в параллельные миры, воротами в которые и является этот чертов дом с его чертовой хозяйкой. Особые подозрения у нее вызывал шофер Витя. Он был то киллером в бегах, то пришельцем в чужом обличье, то самим врагом рода человеческого, ловко прячущим рога и копыта. В доме Витька жил куда дольше нас, но установить, когда и откуда появился, возможным не представлялось. Высокий, плечистый, с довольно приятной физиономией, он всегда пребывал в полукоматозном состоянии. Ходил в высоких сапогах, куртке военного образца и фуражке с лаковым козырьком, но все это я легко списывала на причуды бабки, которая решила вырядить его таким образом из своих весьма туманных соображений. При этом Витя слушал Фрэнка Синатру, игнорировал Интернет, был совершенно равнодушен к спиртному и футболу, смотрел сквозь меня и красавицу Любку и пользовался «Нокия» десятилетней давности. Причем звонила ему, судя по всему, только бабка из соседней комнаты. Синатра вкупе с полным отсутствием интереса к Интернету у мужика лет тридцати пяти всерьез тревожили, вот я и решила, что Витька заразился от бабки маразмом.

По вечерам мы обычно собирались в гостиной. Старушенция донимала россказнями, Любка сидела столбиком, ожидая подвоха от судьбы, Пушкин, развалясь, лежал в кресле, Петрович рядом с ним на полу, попугай в клетке ждал возможности заорать, а Витя увлеченно читал энциклопедию садовода, толстенный том в яркой обложке. Я заподозрила, а не прячет ли он в нем детективчик, изловчилась и проверила. Ничего подобного, в тот момент Витю остро интересовала обрезка деревьев весной, что лишь укрепило меня во мнении: маразм крепчает. Кстати, Любку бабуся называла то Надькой, то Веркой, редко Любкой, а иногда и Софьей. В этом моя подружка тоже искала подвох, но я ее успокоила, заверив, что некая логика просматривается, бабка держит все четыре имени в связке, что совершенно справедливо исходя из православных календарей, но не может запомнить, какое из них относится к Любке. Хотя по мне, так память у Маланьи дай бог каждому, и она попросту придуривается, чтобы сделать нашу жизнь веселее.

Устраиваясь в сиделки, я намеревалась проработать здесь месяц, от силы два, но задержалась уже на полгода. Для себя я легко нашла этому объяснение: свою квартиру я сдавала разведенке, работавшей в банке, которая пока так и не решила: покинуть наш город или попытать счастье в замужестве еще раз. Квартирантку мне нашла все та же соседка Зойка. Денег за квартиру и тех, что платила старушка, вполне хватало, чтобы оплачивать кредит и ипотеку. Мне даже удавалось кое-что откладывать, потому что по нашему договору я не только жила в доме, но и кормилась за общим столом, то есть за счет все той же бабки, и затраты мои были самые мизерные: на зубную пасту и прочую ерунду. Так что продавать машину не пришлось. И работа не бей лежачего, бегай себе за бабкой да книжки читай ей на ночь. Последние два месяца вакансии я искала с заметной вялостью, все больше по привычке, из корыстных побуждений, перенося дату расставания с Теодоровной на неизвестный срок. Хотя, если честно, была еще причина куда более существенная: бабка, ее дом и обитатели-чудики мне нравились. И даже попугай не особенно допекал, хотя я и советовала ему не орать без особой надобности. Оттого заявление Теодоровны о ее близкой кончине и вызвало настоящего беспокойства. Мир много потеряет, если она и вправду его покинет. Мой-то мир уж точно. Не считая бабки, ничего особенно интересного в нем не было.