Czytaj książkę: «Шестое чувство, или Тайна кузьминского экстрасенса», strona 3

– Хватит! – скомандовал Арнольд Иванович.

Я вздрогнул и очнулся, тупо уставившись на собеседника.

– Ну что, похож портрет? – загадочно улыбаясь, спросил он.

– Н-да, – промямлил я, отводя глаза в сторону. – Похож, в общем-то… Только слишком уж…

– Откровенно?

– Д-да, – смущённо ответил я. – Слишком уж. Кстати, – внезапно я изменил тон на подозрительный и пристально посмотрел ему в глаза, – а откуда вы всё это обо мне знаете?

– Вот чудак! Да от вас же самого! – воскликнул Арнольд Иванович. – Перекачал информацию из вашей головы в свою, переработал, отбросил всё лишнее, обобщил и – пожалуйста! – портрет готов. Знаю, знаю, Николай Николаевич, вы скажете, что сами о себе так не думаете. Верно, не думаете. Но ваша память, в которой я изрядно покопался, содержит такое обилие различных фактов, характеризующих вас с той или иной стороны, что мне осталось только обобщить их и составить исчерпывающую вашу характеристику. Здорово, правда? Работать с голыми фактами тоже надо уметь. Бывает, изрядно попотеешь, прежде чем извлечёшь из мыслей собеседника то, что тебя интересует… Да вы не смущайтесь, Николай Николаевич, на Земле вас никто «просвечивать» не будет, там, наоборот, каждый человек будет у вас как на ладони. Пойдёмте лучше ужинать, время уже подошло.

Ужин произвёл на меня благоприятное впечатление, как, впрочем, и вся инопланетная кухня. Арнольд Иванович в ожидании скорой разлуки был особенно разговорчив и обходителен. Обладая способностью читать мысли, он предупреждал любое моё желание. Он искренне жалел, что приходится расставаться со своим новым другом, дважды в его глазах показывались слёзы. Пытаясь заглушить горечь предстоящей разлуки, он усиленно налегал на коньяк, так что к концу ужина его изрядно развезло. Я же, растроганный столь откровенным проявлением чувств со стороны инопланетянина, старался не отстать от хозяина и вскоре тоже как следует захмелел.

– Коля, я хочу выпить за тебя! – еле ворочая языком, произнёс Арнольд Иванович и в очередной раз наполнил рюмки. – И за нашу будущую встречу!

– Арнольд Ив… ик! – я, кажется, икнул, – Иваныч… Арноль-дик! Дай я тебя поцелую…

Я встал и, шатаясь, потянулся через весь стол к своему другу, но случайно задел бутылку, и та с грохотом упала на пол, разбившись на мелкие кусочки.

– К счастью! – завизжал я и смахнул со стола всё остальное.

– Молодец! – одобрил мой поступок Арнольд Иванович, похлопав меня по плечу. – Так держать!.. Всё, Коля, нам пора, скоро Земля. Слышите, гражданин, вам на следующей выходить!

– Не хочу на Землю! – заорал я дурным голосом. – Хочу всю жизнь летать на твоей посудине! Ты мой лучший друг, Арнольд. Нет, ну кто бы мог подумать, что среди этих, как их… – я ткнул пальцем вверх, не найдя нужного слова, – попадаются такие отличные мужики! Ну дай я тебя поцелую, Арнольдик! Арноша!..

Мы обнялись и, качаясь словно при восьмибалльной качке, дуэтом пропели «Только шашка казаку во степи подруга…», сорвав аплодисменты у экипажа звездолёта.

Прошло четверть часа. В иллюминаторе появился голубой контур земного шара. В каюту командира, где готовый к высадке сидел я, ворвался запыхавшийся Арнольд Иванович с огромной охапкой голубых роз.

– Вот, возьми! – крикнул он с порога. – Ничего, кроме цветов подарить не имею права. Это тебе на память. Они долго стоят, недели две, а то и больше, если ласков с ними будешь. А пахнут как, а? На, бери. У нас в оранжерее их много.

– Спасибо, Арнольд, – всхлипнул я, принимая роскошный букет, – огромное тебе спасибо.

– Ну всё, – сказал он, – пора на выход.

– Как, уже прилетели? – удивился я.

– А то как же. Взгляни! – И Арнольд Иванович подвел меня к иллюминатору.

Освещаемый огнями звездолёта, внизу медленно проплывал ночной лес. Вдали виднелись огни большого города.

– Москва, – пояснил Арнольд Иванович.

– Фантастика! – восхищённо воскликнул я.

– Тебя куда высадить?

– У дома, разумеется. Если не трудно.

– Ничуть. Твой адрес я знаю, – Арнольд Иванович хитро подмигнул, – подглядел в твоей памяти. Сейчас, погоди, отдам команду. – И он исчез за дверью.

Мне было грустно. Не хотелось расставаться с этим космическим чудаком. Настоящих друзей у меня не было, поэтому, наверное, так влекло меня к этому человеку, от которого веяло теплом и искренностью. Не беда, что он с другой планеты. Разве это главное? Был бы человек настоящий, а голые надбровные дуги или порт приписки его космического корабля – разве это имеет значение? Это такой пустяк, о котором и упоминать не следует.

В каюту вновь влетел Арнольд Иванович.

– Всё! Пошли, – сказал он, переводя дух. – Мы над твоим домом.

– Арнольд, – взмолился я. – Может, зайдём ко мне? Мы никому не скажем, кто ты на самом деле. Клянусь! Посмотришь, как я живу.

Арнольд Иванович замотал головой.

– Нет, Николай, – с грустью в голосе произнёс он, – нельзя. Сейчас не могу. Как-нибудь в следующий раз.

– Как же! Тебя дождёшься, – проворчал я.

– Обещаю!

– Точно?

– Точно!

– Ну, смотри! Буду ждать.

Мы крепко обнялись. А две минуты спустя я неуклюже спрыгнул с трапа на чёрный асфальт в пяти шагах от своего подъезда. Видимо, стояла глубокая ночь, так как ни одно окно в доме не светилось. «Тем лучше, – подумал я, – а то, не дай Бог, увидит кто. Неприятностей не оберёшься». Рыболовные снасти и рюкзак с палаткой лежали на тротуаре, аккуратно сложенные чьей-то заботливой рукой.

«Спасибо, Арнольд», – с благодарной улыбкой подумал я. «И тебе спасибо, Николай», – пронёсся в моей голове ответ. Трап уже убрали, люк закрыли, сноп света, отвесно падающий вниз из прожектора на борту звездолёта, погас. Я смотрел на громадный контур космического корабля пришельцев, нависшего над городом, и чувствовал, что теряю что-то близкое, родное, бесконечно хорошее…

Вдруг люк снова открылся, и в проёме показалась голова командира звездолёта.

– На, держи! – крикнул он. На асфальт глухо плюхнулось что-то большое и тяжёлое. – Как никак с рыбалки едешь, а не из космического путешествия. Прощай! А цветы жене не забудь отдать, понял?

Люк снова захлопнулся, и вот уже чёрная громадина звездолёта бесшумно пошла вверх, к звёздам, и исчезла в ночной тьме.

– Прощайте, друзья! – прошептал я, и слёзы навернулись на моих глазах. Долго ещё в небе видна была голубая звёздочка.

Предмет, брошенный с корабля, привлёк наконец моё внимание. С опаской приблизившись к нему, я к величайшему своему удивлению обнаружил, что на асфальте, слабо шевеля хвостом, лежит огромный тупорылый осётр и жадно хватает воздух открытой пастью.

«Вот это улов! – подумал я, в растерянности почёсывая затылок. – Ну и удружил мне Арнольд Иванович! Ведь не поверит же никто…»

Но делать нечего, по крайней мере, оставлять его здесь я не собирался. Взвалив на спину всю свою поклажу, пристроив там же букет космических роз, я обхватил слабо трепыхавшуюся тушу двумя руками и, пошатываясь, зашагал к подъезду.

Глава пятая

В подъезде кто-то вывернул все лампочки, и я долго проканителился, прежде чем попал ключом в замочную скважину. Войдя в тёмный коридор, я нащупал выключатель и включил свет.

– Маша! – шёпотом позвал я на всякий случай, но никто не отозвался на мой призыв. Спит, решил я и прошёл на кухню. Осётр, которого я всё ещё прижимал к груди, широко зевал и жалобно смотрел в мои глаза. «Сейчас заговорит», – почему-то решил я, но рыбина промолчала. Сняв, наконец, рюкзак и сунув осетра на балкон, я занялся цветами. Аккуратно подрезав их колючие стебельки, я поставил розы в хрустальную вазу и невольно залюбовался ими. «Красотища-то какая!» – думал я. В темноте голубые розы чуть заметно фосфоресцировали, излучая эфемерный неземной свет. Тихо, чтобы не разбудить жену, я отнёс вазу с цветами в гостиную и пристроил её на серванте. Но жену я всё-таки разбудил.

– Это ты, Николай? – послышался её сонный голос из спальни.

– Я, я, спи.

– Который час?

– Поздно уже. Спи.

– Заснёшь тут, – недовольно проворчала она. – Что, раньше никак нельзя было оставить эту дурацкую рыбалку?

Я бесшумно появился в дверях спальной комнаты и хотел было дать надлежащее объяснение своей дражайшей половине, но вовремя услышал её ровное, глубокое дыхание. «Слава Богу, заснула», – с облегчением подумал я, не в силах сейчас, посреди ночи, выяснять отношения с супругой. А утром, дай Бог, всё уладится само собой.

Мария Константиновна, супруга вашего покорного слуги, была женщиной доброй и покладистой. Она всегда и во всём соглашалась с мужем, то есть со мной, никогда и ни в чём мне не перечила, но в результате выходило, что решала она всегда всё сама. Я же, как человек слабохарактерный, тихий, смотрел на это сквозь пальцы и позволял ей вершить судьбы нашей семьи так, как ей заблагорассудится. Чем она и пользовалась…

Пробило два часа ночи. Я вдруг почувствовал, что ужасно хочу спать. Сон давил на меня со страшной силой, смеживая мои веки и затуманивая разум. Я уже не помню, как разделся, как лёг в постель, как заснул. Волнения прошедших дней дали о себе знать.

Утром я проснулся от громыхания кастрюль на кухне. Я с хрустом потянулся и вскочил с постели. Было половина седьмого. «Не опоздать бы на работу», – с тревогой подумал я, и в этот момент в комнату вошла Маша.

– Встал? – проворчала она.

– Доброе утро, Маша! – улыбнулся я.

Но жена не разделяла моего хорошего настроения. Она была мрачна и сурова.

– Ты почему вчера так поздно заявился? – спросила она с агрессивными нотками в голосе, уперев руки в бёдра.

– Вчера? – переспросил я, пытаясь вспомнить, почему же, в самом деле, я вчера так поздно приехал домой. Тут сквозь открытую дверь в гостиную я увидел вазу с голубыми розами и вмиг всё вспомнил. Пришельцы, звездолёт, Арнольд Иванович, Большое Колесо, Совет, эксперимент… И эти чудесные розы.

Я снова улыбнулся и ласково потрепал жену по плечу.

– Ты же знаешь, дорогая, я на рыбалке был. Пока то да сё, замотался, устал, вот и застрял на станции допоздна. Ты лучше посмотри, какую прелесть я тебе принёс!

По странному стечению обстоятельств Маша с утра ещё в гостиную не входила и цветов, соответственно, не видела. Теперь же, бросив взгляд на сервант, куда указывал перст мужа, она остолбенела.

– Ой! – взвизгнула она и прижала руки к груди. – Где ты достал такое чудо?

– Да на станции, когда электричку ждал, – импровизировал я, краснея. – У старушки какой-то купил, последние, говорит. Хотел тебе сюрприз сделать. Нравятся?

Маша преображалась буквально на глазах. И куда только девалось её дурное настроение! Глаза восхищённо сияли, счастливая улыбка не сходила с её лица, и сама она словно помолодела лет на десять.

– Спасибо, Коля! – прошептала она, устремив на меня благодарный взгляд. – Я никогда не видела таких прекрасных цветов. Никогда! Они, наверное, стоят больших денег?

– Миллионы долларов, – раздался позади нас приглушённый голос. Я обернулся. Это был Василий, студент-первокурсник, восемнадцати лет от роду. И в придачу наш сын.

– Ты чего встал? – спросил я. – Рано ещё.

Но Василий не слушал меня: завороженным взглядом он пожирал небесные цветы.

– Пап, где ты их взял? – спросил он шёпотом.

– Я же говорил…

– Дело в том, что в природе не существует голубых роз, – продолжал Василий, боясь оторвать от цветов пристальный взгляд.

Я смутился. Мне и в голову не приходило, что такая мелочь, как цвет роз, может поставить под угрозу тайну моего полёта на чужую планету.

– Да старуха какая-то всучила, а я в темноте и не разглядел. А что, таких действительно не бывает?

Василий отрицательно покачал головой.

– На Западе за них бы целое состояние отвалили, – сказал он. – Есть там любители экзотики, которым деньги складывать уже некуда. Миллион, а то и два, наверное, дали бы.

– Миллион! – прошептал я, поражённый.

– Никак не меньше, – с видом знатока сказал Василий, обнюхивая букет со всех сторон. – А запах классный.

За завтраком Василий поинтересовался:

– А что, отец, удачной была твоя рыбалка? Много рыбы приволок? Или как в прошлый раз?

Я поперхнулся. Лишь сейчас я вспомнил про вчерашнего осетра, который остался лежать на балконе.

– Братцы! – воскликнул я, вскакивая с места и запихивая в рот остаток бутерброда с сыром. – Я же вчера такое поймал!.. Сейчас!

Я бросился вон из кухни, а через минуту появился вновь, пыхтя и отдуваясь, с огромным осетром в руках.

– Вот! – торжественно провозгласил я и обвёл победоносным взглядом жену и сына.

– Вот это подфартило, – удивился сын. – Неужели на удочку?

– А то как же! Не бреднем же я его взял, голубчика…

Василий с сомнением покачал головой.

– Странно всё это как-то. Во-первых, удочкой такой экземпляр не взять. Это совершенно точно. А во-вторых, в Истринском водохранилище, как и в самой Истре, осетровых рыб нет и никогда не было. Это установленный факт.

– Зелен ты ещё, Васька, меня учить, – сказал я сурово. – То голубых роз не бывает, то такая рыба не водится. Однако же вот они!

– Это-то и странно…

– Разве это не факт? – продолжал я. – И чего я перед ним оправдываюсь!

– Рыбу, положим, ты мог купить в магазине, – бесстрастно произнёс Василий, – а розы…

Тут вмешалась Маша.

– В магазине? – с сомнением покачала головой она. – Скорее поверю, что в нашем пруду завелись крокодилы. Нет, Василёк, чудес не бывает.

– Ну, как знаете, – недовольно буркнул Василий, допивая кофе и вставая. – Но твоя легенда, отец, не имеет под собой реальной основы. Лучше не распространяйся об этом – всё равно не поверят… Пока! Буду поздно.

– Стой, Васька! – гаркнул я, но того уже и след простыл. – Вот стервец…

– Знаешь, Коль, а он прав, – сказала Маша, убирая посуду со стола, – всё это действительно смахивает на чудо. Может быть, ты что-то скрываешь? – И она пристально посмотрела мне в глаза.

Я похолодел.

– Нечего мне скрывать, – проворчал я и отвернулся.

– Ну и ладно, – сказала она со вздохом и улыбнулась. – А розы, действительно, прелесть. Ах, как пахнут!..

«Интересно, – подумал я, заканчивая завтрак, – о чём она сейчас думает?» По прибытии на Землю я ещё ни разу не воспользовался возможностью прочесть чьи-нибудь мысли. Сейчас как раз представился случай.

Мысли жены читать было интересно. Не все, конечно, а лишь те, что касались лично меня. После двадцати лет супружеской жизни, к великой своей радости, я узнал, что моя дорогая супруга всегда была верна мне и ни разу не изменила. Ко мне она относится весьма критически, многое прощает, предпочитая затушить искру назревающего раздора, нежели раздуть её и превратить в пожар, считает меня главой семьи и в то же время где-то в глубине души относится ко мне как к ребёнку. По поводу последней рыбалки никаких особенных мыслей у неё не было. Как всегда во время моих субботне-воскресных отлучек, она волновалась, но, привыкшая к тому, что у нас в семье никогда ничего не случается, волновалась скорее по традиции, машинально, нежели под воздействием каких-то конкретных причин. Правда, когда к десяти часам вечера я не вернулся, подсознательное волнение переросло во вполне осознанную тревогу. Но в десять часов она, как обычно, легла спать, хотя тревога в её душе осталась. Даже в снах её сквозило беспокойство. (Я с удивлением обнаружил, что могу «просматривать» чужие сны.) Недоумение вызвал громадный осётр, и уж совершенно небывалый взрыв эмоций произошёл при виде космических роз. Здесь мыслей не было почти никаких, зато чувства били фонтаном. Радость и восторг, восхищение и неподдельное изумление, сомнение в реальности чудесного видения и искренняя благодарность соперничали в её душе, не оставляя места для дурного настроения и подготовленных заранее нравоучений по поводу моего позднего приезда с рыбалки. Женщины вообще любят цветы, а она их любила в особенности – наверное, потому, что так редко получала их в дар. Где, у кого и как я достал эти розы, существуют ли такие в природе, водятся ли в Истринском водохранилище осетры – всё это Машу не интересовало. Вернее, интересовало, но не настолько, чтобы ставить под сомнения слова мужа. Раз муж сказал – значит, так оно и есть. И потом, не всё ли равно, где я достал эти цветы? Главное, что достал – для неё…

Я читал мысли жены и мне становилось гадко. Наверное, я сильно покраснел. Подглядывание в замочную скважину всегда претило моей в общем-то благородной натуре.

Маша вертелась у зеркала, собираясь на работу, и что-то тихонько напевала. Да, знала бы она сейчас, что её мозг коварно прощупывается телепатическими щупальцами мужа!

Я окончательно смутился. Я чувствовал, что поступил некрасиво, даже подло, и тут же, сидя на кухне, поклялся никогда больше не копаться в мыслях и чувствах супруги без её ведома. Принятое решение принесло мне некоторое облегчение. Я встал, подошёл к жене и нежно обнял её за плечи.

– Прости, – шёпотом сказал я.

– За что? – удивилась она, оборачиваясь.

Я промолчал, слегка пожав плечами. А по комнате носился божественный аромат неземных цветов. Она шумно потянула носом, и на её губах заиграла блаженная улыбка. Подбежав к серванту, она, словно пчёлка, заглянула в каждый цветок, слегка повернула вазу и посмотрела на меня. Глаза её светились счастьем.

– Спасибо, милый! Я рада, что ты не забыл про наш день…

Часы пробили половину восьмого.

– Ой! – испуганно вскрикнула Маша. – Я же страшно опаздываю! Всё, бегу! Пока, Коленька…

Она чмокнула меня в щёку и выскочила за дверь.

Я тупо глядел ей вслед. Какой же я болван! Хуже! Бесчувственный, чёрствый кретин! Осёл! Как я мог забыть! Ведь сегодня четырнадцатое мая – годовщина нашей свадьбы! Двадцать лет совместной жизни…

Подводя итог прожитым вместе годам, я вдруг понял, что всё это время, все двадцать лет, был счастлив – счастлив так, как бывает счастлив человек, проживший тихую, спокойную жизнь, не знавший ни радости побед, ни горести поражений, ни внезапности потрясений. Кто-то, может быть, скажет, что это не жизнь, а прозябание (кстати, Арнольд именно так и выразился), что счастье в борьбе, а не в тишине и спокойствии. Всё это верно – но только отчасти, считал я. Не всем же, в конце концов, бороться, надо же кому-то и жить! Просто жить, не загромождая свой мозг решениями глобальных проблем. У меня есть сын, Василий, неплохой, в принципе, парень, и жена, Маша, о которой я, чего греха таить, так часто забывал. Вот и сейчас… Как я мог забыть! Хорошо, что она этого не заметила, решила, что эти необыкновенные цветы я достал специально к нашему юбилею. Нет, что ни говори, а Арнольд Иванович оказал мне неоценимую услугу. Как знал, что у меня двадцатая годовщина свадьбы! А может, и правда знал? Что ему стоило поворошить мою память и выудить оттуда сведения о свадьбе и, в частности, дату регистрацию брака? Ровным счётом – ничего.

Часы пробили восемь. Я спохватился и, подцепив указательным пальцем дипломат, вылетел на лестничного площадку.

День был хотя и солнечный, но холодный. Дул северный ветер и гнал куцые облака на юг. На углу пятиэтажки стоял газетный киоск, где работала тётя Клава, наша соседка по подъезду. Долгие годы она снабжала меня дефицитной периодикой, оставляя специально для меня нужные мне экземпляры, а я помогал ей по дому чем мог: она ведь жила одна. Но сейчас, вместо обычной приветливой улыбки, тётя Клава одарила меня сердитым взглядом из-под насупленных бровей и высокомерно поджатыми губами. Я оробел.

– Здравствуйте, соседушка, – сказал я настороженно. – Для меня ничего нет?

– Какая я тебе соседушка! И не стыдно в глаза смотреть? Здоровый мужик, а позволяешь себе такое! Мало того, что полночи где-то шлялся, да ещё домой пьяный заявился. Думаешь, я не знаю? Я, братец ты мой, всё знаю, всё видела!

Я стал белее бумаги, а киоск «Союзпечати» поплыл куда-то вдоль улицы.

– И нечего мне тут бледнеть! Нашкодил, так держи ответ! А жена ведь верит ему! На рыбалку он ездил… Как же! Поди, за сорок уже перевалило, а всё туда же…

Первый шок прошёл. Я взял себя в руки, но ещё не решил, как себя вести с этой вздорной старухой – разыграть ли оскорблённую невинность или обернуть всё в шутку. Тон тёти Клавы вдруг резко изменился.

– Ну, хватит дуться, – добродушно сказала она, доставая из-под прилавка пачку газет и журналов. – Не сержусь я боле. Мне-то, в общем, дела нет до твоих похождений. Бабу твою жалко, хорошая она, работящая. Да и ты, видно, мужик неплохой, только… Ничего жена-то? Молчит? Не догадывается?

Я всё-таки решил возмутиться.

– Да что вы такое говорите, тётя Клава! Вы же меня знаете. Чтоб я… Да никогда! Провалиться мне на этом самом месте, если вру!

– А, все вы так говорите, – махнула она рукой. – На вот, я тебе тут подобрала на твой вкус и цвет. И «Футбол», и «Советский спорт», и «Англия». А с Арнольдом не связывайся, алкаш он, знаю я его.

У меня перехватило горло, а ноги стали ватными; единственным моим желанием было исчезнуть, раствориться в воздухе, превратиться в собственную тень.

– С к-каким Ар-рнольдом? – заикаясь, прохрипел я.

– Да вон из того дома. – Тётя Клава ткнула пальцем в фонарный столб. – Слышала я, как ты с ним вчера прощался и по имени его называл. Вот я и догадалась, ведь Арнольд у нас здесь один, имя-то, поди, такое не каждый день встретишь. Жаль только, не видела я вас, темно очень было. Но голос его узнала, часто здесь околачивается.

Я облегчённо вздохнул.

– Да не тот это Арнольд… – начал было я, но в этот момент мне на голову упало что-то небольшое и твёрдое, больно ударив меня по макушке, потом отскочило и со звоном покатилось по асфальту. Я нагнулся и, оторопев от удивления, поднял золотой царский червонец, совершенно новый и нигде не потёртый, словно только что вышедший с монетного двора.

– Папаша, таймер на ходу? – послышался сзади грубый, скрипучий бас.

– А? – испуганно вскочил я, машинально пряча монету за спину. Тётя Клава ехидно захихикала.

Обладатель противного баса был одет в «варёные» джинсы, яркий, морковного цвета, свитер и тёмные цейсовские очки. Но не его одеяние заставило меня вздрогнуть аж до кончиков ушей. Незнакомец начисто был лишён подбородка и бровей. Я понял, что передо мной инопланетянин. Оттуда, с Большого Колеса.

– Я… э-э… вы оттуда? – пролепетал я шёпотом. – Прилетели?.. Может, я что-то не так… не того?..

– Ты часом не сбрендил, папаша? – пробасил инопланетянин и, махнув рукой, ступил на мостовую.

– Осторожно! – крикнул я, но было поздно: огромный КАМАЗ, гружённый ржавыми трубами, налетел на инопланетянина и сшиб его. Я зажмурился и до крови закусил нижнюю губу. Когда я вновь открыл глаза, всё было тихо. Ни КАМАЗа, ни инопланетянина, ни даже цейсовских очков. Прохожие как ни в чём не бывало торопились по своим делам, а тётя Клава спокойно и непринуждённо беседовала с клиентом об исчезновении сахара и предстоящем визите Рейгана в Москву.

«Показалось, что ли?» – недоумевал я, садясь в подошедший автобус.

– Николай Николаевич! – крикнула мне вдогонку тётя Клава. – Прессу забыли!

Но я уже не слышал её. Я стоял на задней площадке «Икаруса» и был похож на человека, над которым поработал первоклассный гипнотизёр: я ничего не видел, не слышал, не чувствовал. «Что же это было? Что же это было?» – неустанно спрашивал я себя, но ответа не находил.

На работу я опоздал. Евграф Юрьевич, заведующий лабораторией и мой непосредственный начальник, высокий, тучный мужчина лет пятидесяти со строгим голосом, обширной лысиной (но моя всё равно была больше) и большими очками на крупном носу, при виде меня покачал головой и демонстративно посмотрел на часы. Я виновато развёл руками и произнёс дежурное оправдание: «Транспорт!», на что завлаб согласно кивнул. Считалось, что после этого кивка опоздавший реабилитирован. Я возвестил общее «Здрасьте!», плюхнулся на скрипнувший подо мной стул и приступил к своим непосредственным обязанностям.

Но не прошло и пяти минут, как мои мысли вновь вернулись в русло событий часовой давности. Безбородый инопланетянин в морковном свитере никак не выходил у меня из головы. «Сшибла его машина или нет? – думал я. – Если да, то почему не осталось никаких следов, почему никто ничего не заметил? А если нет… Если он не попал под этот чёртов КАМАЗ, то был ли он вообще? Дьявольщина! Опять, что ли, мистификация? И ещё этот червонец…»

Я разжал руку. Золотая монета 1912 года выпуска удобно лежала в моей пятерне и в её реальности мог усомниться лишь слепой или идиот. Ни тем, ни другим я себя не считал. «Значит, был, – решил я. – И, значит, его сшибли. Или не сшибли?..» И опять тот же круг вопросов, на которые никак не находилось ответов.

– Что это вы там разглядываете, Николай Николаевич? – раздался вдруг над самым моим ухом любопытный голос Тамары Андреевны, дамы вполне определённой наружности и совершенно неопределённого возраста. Относительно её возраста существовал ряд поразительнейших гипотез, но все они сводились к одному: сорок ей уже было, восьмидесяти ещё нет, а где именно на этом интервале лет она в данный момент застряла, неизвестно, пожалуй, даже ФБР. Работала она старшим экономистом.

– Ну-ка, покажите! – потребовала она игриво, пытаясь скрыть за фамильярностью своё беспредельное любопытство.

«Сейчас, разбежалась», – со злостью подумал я и спрятал руку с монетой в карман.

– Ай-яй-яй! Нехорошо, Николай Николаевич, – укоризненно покачала головой Тамара Андреевна. – Я же видела, у вас новый юбилейный рубль с изображением Горького. Ну покажите!

В этот момент дверь отворилась, и в лабораторию ввалился запыхавшийся Завмагов, здоровенный круглый детина на исходе четвёртого десятка лет, сотрудник соседнего отдела и к тому же страстный футбольный болельщик.

– Здорово, старик, – прохрипел он, подкатываясь ко мне. – Не занят? Пойдём отравимся.

– Прежде всего следовало бы поздороваться с дамой, – обиженно поджав губы, произнесла Тамара Андреевна и гордо вскинула голову.

Изобразив на круглом лице удивление только что разбуженного человека, Завмагов сказал:

– А, чёрт… Извините, сударыня, не заметил. Тут такое случилось…

– Что, что случилось? – встрепенулась Тамара Андреевна, не в силах более выдерживать тон обиженной добродетели. Глаза её так и пылали от любопытства.

Я встал.

– Пойдём, – буркнул я, беря приятеля под локоть, – а то, сам знаешь – не отвертишься…

– Угу, – кивнул Завмагов, и мы вышли.

– Что стряслось? – спросил я, закуривая.

– Как – что? Ты что, ещё ничего не знаешь? – удивился Завмагов. – Наши голландцам продули! Два – ноль!

– Тьфу! – с досадой плюнул я. – Сапожники! Не смогли чуть-чуть до золота дотянуть. Впрочем, этого и следовало ожидать. Удивительно, как вообще наши в финал вышли.

– Во-во!.. А всё равно обидно.

Мне пришла в голову озорная мысль: «А что, если прочесть думы этого битюга? Если они у него есть, конечно».

Выяснилось следующее. Мыслей, как я и опасался, в голове у Завмагова практически не оказалось. Обычная констатация фактов, которые Завмагов аккуратно складировал в своей поистине феноменальной памяти. Внушительные размеры черепной коробки предполагали не менее внушительный объём головного мозга, который, в свою очередь, целиком и полностью использовался его владельцем как вместилище для всего, что он видел, слышал, обонял и осязал.

Такие функции мозга, как анализ накопленной информации, принятие решений на основе этого анализа, отбор наиболее значительных фактов и предоставление им приоритетных мест в памяти напрочь отсутствовали у Завмагова. Нагромождение никому не нужной информации, обрывки каких-то сведений, слухов, историй, анекдотов в изобилии хранились в его круглой голове. И лишь одна область человеческих знаний перерабатывалась мозгом Завмагова полностью; этой привилегией пользовался футбол и всё, что его окружает. Он помнил поимённо всех игроков как наших команд, так и зарубежных, включая запасных, он знал, кто, с кем, в каком году и с каким счётом сыграл, он знал всех призёров всех чемпионатов на протяжении всей истории существования футбола, он, наконец, знал биографии самых выдающихся игроков. Завмагов слыл ходячим справочником по футболу, и не раз сотрудники института, такие же страстные поклонники футбола, обращались к нему за справкой или информацией, а в разрешении футбольных споров его мнение считалось истиной в последней инстанции. В разговорах о футболе Завмагов проявлял чудеса сообразительности и ума, за что и прослыл человеком эрудированным и знающим. Он не только давал верные оценки футбольным событиям, но и абсолютно точно предсказывал, кто сколько кому настучит, кому достанется золото, кому – серебро, а кому прочие металлы. Это дало ему возможность несколько раз крупно выиграть в «Спортпрогноз», за что он получил в общей сложности довольно кругленькую сумму, которую и вложил в новенькую «восьмёрку». Обо мне, как выяснилось, Завмагов не думал ни хорошо, ни плохо. Он никак обо мне не думал. Он вообще ни о ком ничего не думал. Фиксировал факт встречи с тем или иным человеком, записывал на корочку тот или иной разговор – и всё, баста, на этом мозг Завмагова заканчивал свою работу. Ни мнения о ком-либо, ни своей оценки поведения окружающих его людей этот феномен не имел.

Говорить с ним можно было только о футболе. Только о футболе, и ни о чём другом. Садясь на своего любимого конька, он раскрывал перед вами то талант великолепного рассказчика, то способности внимательного слушателя, то дар глубокого аналитика, но стоило его (умышленно или случайно) увести в сторону от футбольной тематики, как перед вами представал лупоглазый туповатый субъект, напоминающий рыбу, только что вытащенную из родной стихии и брошенную на горячий песок.

– А всё-таки были у наших моменты, – продолжал ходячий феномен, – были, старик, я сам видал. Протасов трижды такую возможность упустил! Эх!.. Хотя, спору нет, голландцы играли сильнее. Первоклассная команда, не нам чета. Да что уж там говорить, прошлого не вернуть. И всё же могли, могли ведь!..

Весть о проигрыше расстроила меня. Нахмурив брови и тупо глядя на покрытую шапкой бычков некогда белоснежную урну, я молчал. Молчал бы я и дальше, если бы Завмагов вдруг не изменил тему разговора.

– А ты, старик, кажется, рыбачишь по выходным? Или я тебя о кем-то спутал? – спросил он, с нескрываемым любопытством глядя на мою переносицу.

– Ну, рыбачу, – нехотя ответил я.

– А где, если не секрет?

Я забеспокоился. Если даже этот тип заинтересовался подробностями моей рыбалки, то чего же ожидать от других!

– Секрет, – буркнул я. – Сам знаешь, грибники и рыбаки своих тайн не выдают. А что это ты вдруг моей рыбалкой заинтересовался?

Завмагов заговорщически подмигнул, огляделся и, перейдя на шёпот, вдруг зачастил:

– Знаешь, старик, я тут краем уха слыхал жуткую вещь: будто бы в районе то ли Истринского, то ли Клязьменского водохранилища засекли летающую тарелку. Вот я и подумал, может, ты что-нибудь знаешь…