Времена себе не выбираем —
Небо это делает за нас.
И живем мы все, и умираем
Без второй попытки – только раз.
Я не знаю, сколько мне осталось
Зрить, как зло глумится над добром.
Копится свинцовая усталость
Между пятым и шестым ребром.
И всё чаще тянет выйти в поле
И от безысходности завыть.
Если нет душе свободы воли,
Для чего тогда на свете жить?
Но одно лишь ниточкой незримой
Держит на краю, давая сил —
Мне, как воздух, ты необходима,
Чтоб я был любимым и любил.
Удержи меня, прошу, у края
Среди этих мрачных, тесных стен.
Я из несвобод всех выбираю
Лишь одну – твоих объятий плен.
Мы дождемся вместе час урочный.
Пусть нас ждет еще немало бед,
Верю я: за долгой, темной ночью
Торжествующий придет рассвет.
Едва лишь в плоть душа моя втолкнулась
И в родах принята была врачом,
Два ангела навстречу улыбнулись,
Ко мне шагнули, встали за плечом.
И с той поры, что б ни стряслось со мною,
Они, блюдя какой-то свой обет,
Всегда стояли рядом, за спиною,
И закрывали крыльями от бед.
Жизнь по живому резала и била,
Мне за добро платили щедро злом.
И ангелам моим непросто было:
Перо летело с крыльев за пером.
На каждое врагов моих усилье
Защита поднималась впереди.
И в клочья зло терзало эти крылья,
Стремясь добраться до моей груди.
Но сердце, что мятежно так стучало,
Рвалось на волю, как щегол из рук,
Однажды в ребра биться перестало,
Издав свое последнее «тук-тук».
Лишь длинной вереницей многоточий
Осталось ненаписанное мной…
У ангелов усталых кровоточат
Обрубки белых крыльев за спиной.
Снова рулетка трассы
Нашу судьбу отмерит.
Эй, помолитесь, братцы,
Если кто в Бога верит.
Знаем: так ли, иначе
Скорость нас всё ж погубит:
Баловней всех удачи,
Смерть тоже очень любит.
Ты и автомобиль
Слиты в одно движенье.
А проигравшему – пыль,
Горький вкус пораженья.
Об руку слава и смерть.
Каждому свое счастье:
Вам – на трибунах реветь,
Нам – против ветра мчаться.
Финиш нас ждет не всех —
Кто-то сгорит в обломках,
Но наша цель – успех,
Новая завтра гонка.
Так день за днем, пока
Топливо есть и силы…
Мне одного витка
До финиша не хватило.
Но и горя в огне,
Гордо успел подумать:
«Лучше жилось все же мне,
А не вам, на трибунах».
Мегаполис любой – словно котлета,
Слепленная из человечьего фарша.
Ест, размножается масса эта
И копошится кучей опарышей.
Город в жадной бьется агонии,
От неба до недр выжирая природу.
От труб металлических склепы бетонные
Рождают новых таких же уродов.
Бесперебойно кровью отравленной
По сетке асфальтовых вен машины
Бегут потоком целенаправленным,
И пробки – как бляшки холестерина.
Монстру гигантскому люди – ничто.
Мы – клетки отмершие его кожи.
Он равнодушно, с усмешкой пустой
Когда-то убьет и меня тоже.
Небытия проскользнув пустоту,
Вернусь в этот мир, круг пройдя древний,
И, наконец, всей душой прорасту
Зеленой травой на лугу в деревне.
Под завыванье мартовской метели,
В трубе печной щенком скулившей тонко,
Сидела, плача, я у колыбели
Бессонной ночью над больным ребенком.
Помочь ему не в силах, я смотрела,
Как тень ложится под его ресницы.
Лишь ниточкой привязанная к телу,
Душа его рвалась освободиться.
Глаза закрыла я на миг лишь вроде,
Борясь со сном, таким тягуче-сладким.
Вдруг кто-то в черном в горницу заходит,
Без слов встает напротив у кроватки.
Тоскою сердце сжало леденящей.
«Ты кто?» – «Я – Смерть», – спокойно отвечает.
Снимает капюшон рукой изящной
И к свету лампы лик свой поднимает.
«Но ты красавица!» – «И что же в том такого?
Решили люди сами: я – старуха,
Хоть к вам сюда из царства гробового
Не может просочиться даже слуха».
«А где твоя коса? Все врут рассказы?»
Смерть усмехнулась. Нежно, еле-еле
Коснулась пальцами цветов в объятьях вазы,
И те, увянув, тут же, почернели.
И поняла я: это всё не шутка —
И вправду Смерть за сыном вдруг явилась.
Вскочила я, закрыв собой малютку:
«Возьми меня!» – «Зачем же? – Смерть скривилась. —
Невыгодный обмен ты предложила.
Невинная душа куда ценнее!
Чтоб ангелов на небе больше было,
Сюда пришла я именно за нею.
К чему ты мне сейчас? Твой час не пробил.
Дыши, живи и дальше – разрешаю.
Сколочен нынче будет детский гробик,
И вырыта могилка небольшая».
Добавила с холодною улыбкой:
«Меня боитесь, люди, но зовете.
То обо мне вы молите под пыткой,
То, разорившись, дуло в рот суете.
То просите о смерти вы, стеная
В болезни и в любви несчастной даже.
Ты тоже позовешь меня, я знаю,
Когда твой сын в сырую землю ляжет».
И потянулась к малышу рукою.
«Постой! – вскричала я. – Давай меняться!
Я всё отдам – лишь нас оставь в покое,
Уйди, подольше чтоб не возвращаться». —
«Да разве что для мены есть у смертных?
Ведь вы лишь горсть костей и кучка плоти
В тлен превращаетесь, едва глаза померкнут.
Вы праздно мыслите, бессмысленно живете.
А впрочем… – Смерть внимательней вгляделась
В меня и хрипло вдруг расхохоталась. —
Коса нужна мне – говоришь ты дело.
И от такой бы я не отказалась».
На локоны сплетенные небрежно
Мои она блеснула взором жадно:
«Коль любишь сына своего так нежно —
Не трону я его сейчас, ну ладно.
Но цвет волос твой заберу как плату —
Он золотом сияет, взгляд лаская.
А больше ты ничем и не богата.
Что, сделка подойдет тебе такая?» —
«Бери! Скорее! Лишь спаси ребенка!»
К косе моей Смерть пальцем потянулась.
И сына плач вдруг оборвался тонкий.
А гостья вышла и не оглянулась.
Метель не стихла – больше разъярилась.
И, голову подняв с руки усталой,
Мать над кроваткой детской наклонилась.
Вдруг видит – чудо! – сыну лучше стало.
И счастливо заснула сном глубоким:
Ведь двое суток не спала, рыдая…
А на руке, подложенной под щеку
Свилась кольцом прядь длинная седая.
Кто сказал, что киты не летают?
Хоть огромны они, нелегки,
В небеса взмыть однажды мечтают —
Пусть нет крыльев, пусть лишь плавники.
Небо – синее, точно вода, —
Дразнит взгляд и кита к себе манит.
О несбыточном все иногда
Мы мечтаем, как кит в океане.
Не решаемся лишь до поры
За мечтой в облака своей взвиться,
Но фантазии нашей шары
Помогают взлететь нам, как птицам.
К черту робость, стеснение, страх!..
Пусть немного нелеп он и странен,
Кит плывет на воздушных шарах
В небе, словно в родном океане.
Ах, этот нежный вальс Шопена!..
А у нее вновь пьяный муж,
Обои рваные на стенах,
Детей голодных трое душ.
Играют за стеной Шопена.
Там из-под чьих-то ловких рук
Легко, прозрачно, вдохновенно
Мелодией взлетает звук…
И, безнадежно замирая,
С тоскою думает она,
Что есть на свете жизнь другая,
А между ними лишь стена…
Стипль-чез, или скачка с препятствиями – это один из наиболее зрелищных видов конно-спортивных соревнований, требующий от лошади невероятной силы, резвости и выносливости; отличается повышенной травмоопасностью.
Живу день за днем я целью одной,
И нет у меня других:
Всегда оставлять у себя за спиной
Соперников всех своих.
Каждый забег с нетерпением жду,
В прыжках все жилы тяну.
Я первым нынче на финиш приду,
И снова не обману.
А там, на трибунах, я знаю, ждут,
Поставив на мой галоп.
И крик ободряющий там и тут
Рвется из сотен утроб.
Они меня любят, ведь я – кумир
Для этих азартных душ.
Важнее для них лишь их бог – кассир,
Что им отсчитает куш.
Их обожание – адреналин.
Подстегивает мой бег.
Но раздражает меня один-
Единственный человек.
Я – победитель. Как ни крути,
Я – скачек всех фаворит.
Но жизнь отравляет мне этот тип —
Тот, Кто На Мне Сидит.
Ведь стоит мне только, его кляня,
Капризнее стать и злей,
Посылом бросает в галоп меня,
Мягко поддав шенкелей.
И гаснет в бессилии моя злость.
Желанье его – закон.
Ну что же, раз я – под его седлом,
То, значит, главный здесь он.
Но тянет всё ж, закусив удила,
Мчать, слыша, как ветер свистит,
И к черту выкинуть из седла
Того, Кто На Мне Сидит.
Я каждый раз забываю о нем
В скачке очередной.
Не зря я лучшим считаюсь конем —
Победа будет за мной!
Жесток стипль-чез. Ошибаться нельзя.
В пылу перейдя на карьер,
Впервые препятствие я не взял,
Копытом задев барьер.
Ноги ломаю в паденье крутом.
Все словно в кошмарном сне.
Со мной на землю летит кувырком
Тот, Кто Сидит На Мне.
Боль резко рвет тело, входя в меня.
Я знаю – не новичок:
Добьют искалеченного коня,
Сейчас нажмут на курок.
Я видел с другими такое не раз.
Такое трудно забыть.
Кроваво хриплю и кошу я глаз,
Всем сердцем желая жить.
Сотнями глоток ревет ипподром:
Я многим ставку сорвал.
И ненавидят – я чую нутром —
Все, кто меня обожал.
Лишь он – тот, кого я терпеть не мог,
Взглянул на меня с тоской,
Присел у поломанных моих ног
Со сломанною рукой.
Слезу рукавом украдкой смахнул,
Погладил меня по спине
И ласково что-то тихо шепнул
Тот, Кто Сидел На Мне.
Чем круче подъем, тем труднее дышать,
Но ползать не может рожденный летать.
Ты рвался, завидуя птицам, все выше —
А лестница в небо вела лишь на крышу.
Обманом обижен, ты встал на карниз,
Но понял, как страшен теперь прыжок вниз…
И вот ты стоишь между твердью и небом:
Змеей ты не ползал, и птицею не был.
Не хочется снова в объятья земли,
Но крылья, увы, так и не отросли.
Взлететь в вышину – лишь один теперь путь:
Разбившись о камни… Боишься шагнуть?
Она тихонечко живет
Там, где в ночи луна плывёт.
Где сонная река журчит,
Где на печурке кот мурчит.
Там точит целый день в лесу
Она – вжик-вжик – свою косу.
И ждет – тик-так – урочный час,
Чтобы прийти и взять всех нас.
Лишь жизни оплывет свеча,
Она коснется вдруг плеча
И скажет просто: «Ну, пошли».
И заберет меня с Земли.
Телефонный звонок. Приглушенный и вкрадчивый голос:
«Вы поверите ли… Я желаю Вам только добра…
Я – Ваш друг неизвестный и очень за Вас беспокоюсь…
Я жену Вашу видел с каким-то мужчиной вчера…»
Без обратного адреса письма, и текст напечатан
Или левой рукой… А в конверте – поток клеветы:
«Что поделать, ведь даже на солнце есть черные пятна…»
Дальше – грязью по близким: а вдруг лжи поверишь и ты!
Очень точен расчет: ведь в плохое поверить нетрудно.
Трудно в лучшее верить… Пусть даже письмо ты порвешь,
Но задержатся в памяти где-то наветы подспудно.
Грязно-серым осадком надолго останется ложь.
Вместо подписи, вместо лица – слово «Доброжелатель».
Не желая такого добра, я пытался от них убежать.
Но везде есть клевещущий враг… Или просто приятель,
Что готов горькой правдой зарезать тебя без ножа.
Вырвать, что ль, в часах стрелки?
Ах! Коли б помогло!
В хлопотах глупо-мелких
Время мое прошло.
Гордые мои плечи
Старость гнет все сильней
Душу люди калечат —
Норовят побольней.
Жизнь не раз прокатилась
По́ сердцу колесом.
Снова попав в немилость
К Богу,
Решила – всё.
Больше терпеть не силах,
Плакать порой ночной.
Станет моей могилой
Темный омут речной.
Но, подойдя к краю,
В ужасе замерла.
Господи! С чем играю?
Как это я могла?
Жить решила надеждой,
Пусть хоть ею одной…
В душе колеи свежей
Зарастают травой.
Кружи́т пластинка в танце неустанном,
Сонатой «Лунной» лечит душу мне,
И звезды мягко светятся в окне,
Как ноты на небесном нотном стане.
О, если б их сумел сыграть рояль!
Что бы тогда все люди услыхали?
Прекрасную вселенскую печаль?
Иль небеса не ведают печали?
Узнать бы, как звучит тот идеал:
Мотив, что над всей музыкой верховен!
А, впрочем, может, Людвиг ван Бетховен
Его меж звезд прочел и записал?
Дождь, морося еле слышно в саду,
Словно прощения просит:
Мол, извините за то, что иду,
Что же поделаешь – осень!
Серыми каплями гладя стекло,
Думает: «Надо ль сильнее?
Так чтобы струями, так, чтобы зло.
Я так могу. Я умею».
Но настроения нет у дождя
Выплеснуть в полную силу:
Грусть навевает октябрь, уходя,
Голо везде и уныло…
Уходят тихо и почти без жалоб,
Устав однажды в этом мире жить.
«Прости, хозяин, только не мешало б
Меня в мой путь последний отпустить».
Уход всегда их кажется досрочным.
Нам руки лижут из последних сил.
Уходят те немногие, кто точно
Нам телом и душою предан был.
И понимая: горсть минут осталась,
Шепнешь: «Прости, что не иду с тобой».
В глаза заглянешь – боль там и усталость,
И мука, и, конечно же, любовь.
Уходят за черту, еще не зная,
Что это за черта, что ждет их там,
В долину невозврата проторяя
Тропу, что предстоит пройти и нам.
Мы, как умеем, их сейчас оплачем.
Потом оплакать нас придет черед.
Наступит день – и по следам собачьим
Пойдем мы к свету, что за тьмою ждет.
Там встретят нас они, хвостом виляя.
Что ярче и сильней, чем радость пса?
Лизнут в лицо нас и счастливым лаем
Встряхнут они седые небеса.